Текст книги "Грозовой перевал"

Против своей воли мне пришлось покинуть «Грозовой перевал» и переехать вместе с Кэтрин сюда, в «Дрозды». Малышу Гэртону было без малого пять лет, и я только-только начала учить его распознавать буквы. Тяжело нам было расставаться, но слезы Кэтрин оказались сильнее наших. Когда я отказалась переезжать и обнаружилось, что ее уговоры на меня не действуют, она пожаловалась мужу и брату. Первый предложил мне очень щедрое жалованье, а второй приказал собирать вещи. Сказал, что теперь, когда хозяйка съезжает, другие женщины в доме ему без надобности, а что до Гэртона, то викарий понемногу обучит его, чему следует. Так что у меня не осталось выбора, пришлось поступать, как велели. Я заявила хозяину, что он избавляется ото всех порядочных людей в доме, чтобы скорее прийти к погибели, поцеловала Гэртона на прощание, и с тех пор мальчик стал для меня чужим. Как странно мне теперь думать, что он совсем забыл свою Эллен Дин, а ведь когда-то он был для нее самым дорогим на свете, как и она для него!

Сказав это, ключница случайно бросила взгляд на часы над камином и с изумлением обнаружила, что стрелки показывают полвторого ночи. Она и слышать не хотела, чтобы остаться еще хоть на минутку, хотя, признаюсь, я и сам был склонен отложить продолжение ее рассказа. Теперь же, когда она ушла спать, я, поразмышляв еще часа два или три, готов был набраться мужества и тоже удалиться к себе, несмотря на мутную тяжесть в голове и ломоту в руках и ногах.

Глава 10

Миленькое начало отшельнической жизни! Четыре недели мучительного метания в болезни! Ох уж эти пронизывающие ветры и низкое северное небо, непроходимые дороги и медлительные деревенские лекари! И это однообразие человеческих лиц! А хуже всего устрашающие прогнозы Кеннета, убежденного, что до весны мне и носа нельзя казать из дома!

Только что меня почтил своим визитом мистер Хитклиф. Неделю назад он прислал мне связку куропаток – последних в этом сезоне. Мерзавец! Никак не скажешь, что он невиновен в моей болезни, и мне очень хотелось прямо заявить ему об этом. Но увы! Как я мог обидеть человека, который добрый час терпеливо просидел у моей постели и говорил о всяческих предметах, при этом не упоминая пилюли, сквозняки, пластыри и пиявок? Весьма приятное разнообразие! Для чтения я еще слишком слаб, но мог бы получить удовольствие от интересного рассказа. Почему бы не позвать миссис Дин, дабы она закончила свою повесть? Я помню все главные события, о коих шла речь. Да, я помню, что наш герой убежал и три года о нем не было известий, а героиня вышла замуж. Позвоню. Ключница будет рада найти меня вполне бодрым и готовым для приятной беседы.

Вот она и пришла.

– Через двадцать минут вам положено принять лекарство, сэр, – начала миссис Дин.

– Да бог с ним совсем! – ответил я. – Я бы хотел…

– Доктор говорит, что порошки вам больше принимать не нужно.

– С удовольствием про них забуду! Не перебивайте меня. Лучше сядьте рядышком. И не трожьте этот печальный строй пузырьков. Достаньте из кармана вязанье – вот так, а теперь продолжите свой рассказ о мистере Хитклифе с того момента, на котором вы остановились, и до сегодняшнего дня. Он получил образование в Европе и вернулся джентльменом? Или стал стипендиатом колледжа? Или удрал в Америку и прославился, выкачивая кровь из своей приемной родины? А может, гораздо быстрее сколотил состояние на английских больших дорогах?

– Вероятно, всего понемножку, мистер Локвуд, но я ни за что не могу ручаться. Я уже говорила вам, что не знаю, откуда у него взялись деньги, и не представляю, какими образом он воспитал свой ум, воспрянув из дикого невежества, в коем прозябал до того. Но, с вашего позволения, я продолжу, как умею, если мой рассказ вас развлечет и не утомит. Вам сегодня уже лучше?

– Гораздо.

– Рада это слышать. Так вот, мы с мисс Кэтрин переехали в поместье «Дрозды», и, к моему удивлению и радости, она стала вести себя намного лучше, чем я могла предположить в самых смелых мечтах. Казалось, она обожает мистера Линтона, и даже к его сестре относится с исключительной симпатией. И оба они, конечно, делали все, чтобы ей было хорошо. Это не терновник согнулся перед жимолостью, а жимолость обвила терновник. Не то чтобы кто-то пошел на уступки – одна стояла прямо, двое других склонялись; но кто же станет выказывать характер и капризничать, если не встречает ни противодействия, ни равнодушия? По моим наблюдениям, в мистере Эдгаре глубоко укоренился страх перед ее взрывным характером. От Кэтрин он это скрывал, но, если ему доводилось услышать от меня резкие слова в ее адрес или заметить, что другие слуги мрачнеют от какого-нибудь ее высокомерного приказания, он начинал беспокоиться и недовольно хмурить брови, чего никогда не случалось, когда дело шло о нем самом. Много раз он строго выговаривал мне за мою дерзость, присовокупляя, что ему больнее видеть свою супругу в раздражении, чем получить удар ножом. Дабы не печалить хорошего хозяина, я научилась быть более покладистой, и за полгода порох стал безвредным, как песок, ибо никто не подносил к нему огня. Временами на Кэтрин находила тоска, и она подолгу ни с кем не разговаривала. Муж относился к этому с молчаливым сочувствием и уважением, приписывая ее состояние изменениям в организме, произошедшим после тяжелой болезни, ведь до того она никогда не падала духом. Когда же солнышко вновь выходило из-за облаков, он тоже встречал любимую сияющей улыбкой. Думаю, я вправе сказать, что они были по-настоящему счастливы, и их счастье со временем становилось все крепче.

Но всему этому пришел конец. В конечном счете мы всегда думаем лишь о себе. Люди мягкие и благородные лишь более справедливы в своем эгоизме, чем люди властные, и потому все закончилось, когда обстоятельства заставили каждого из них почувствовать, что интересы одного – не самая важная забота другого. Теплым сентябрьским вечером я шла из сада с тяжелой корзиной яблок. Стало смеркаться, из-за высокого забора выглянула луна, и в углах многочисленных выступов здания начали собираться неясные тени. Опустив корзинку на ступеньки перед кухонной дверью, я остановилась передохнуть и еще немного подышать приятным вечерним воздухом. Я глядела на луну, стоя спиной к двери, когда услышала позади себя голос:

– Это ты, Нелли?

Голос был низкий и звучал по-иностранному, хотя что-то в том, как неизвестный произнес мое имя, показалось мне знакомым. Я со страхом обернулась, чтобы понять, кто со мной говорит, ибо дверь была заперта и я никого не видела, когда подходила к порогу. На крыльце что-то шевельнулось, и, приблизившись, я различила высокого человека в темной одежде, со смуглым лицом и черными волосами. Наклонившись, он взялся за щеколду, словно собирался сам открыть дверь. «Кто это может быть? – подумала я. – Мистер Эрншо? Ну нет! Голос совсем не похож».

– Я уже целый час жду, – продолжал незнакомец, а я продолжала вглядываться в его лицо. – И все время кругом было тихо, как в могиле. Я не решался войти. Ты меня не узнаешь? Посмотри, я ведь не чужой!

Лунный луч осветил его черты. Щеки землистого цвета были наполовину скрыты черными бакенбардами, брови сдвинуты, глубоко посаженные глаза смотрели как-то необычно. Вот глаза-то я и узнала.

– Как! – воскликнула я, чуть было не приняв его за привидение, и, пораженная, всплеснула руками. – Как? Вы вернулись? Это правда вы? Неужели?

– Да, это я, Хитклиф, – ответил он, переведя взгляд вверх, на темные окна, в которых отражались двадцать мерцающих лун. – Они дома? Где она? Ты мне не рада, Нелли? Да не волнуйся так. Она здесь? Говори же! Мне бы только сказать одно словечко… твоей хозяйке. Пойди и скажи, что некий посетитель из Гиммертона желает ее видеть.

– Но как она к этому отнесется? – воскликнула я. – Что она будет делать? Такая неожиданная новость даже меня обескуражила – а она так и вовсе с ума сойдет! Да, вы и взаправду Хитклиф, но совсем другой! Нет, это непостижимо! Вы что же, были в армии?

– Пойди и передай мою просьбу, – нетерпеливо прервал он меня. – Я как в аду горю, пока ты медлишь!

Он поднял щеколду, и я вошла. Но, оказавшись перед дверью гостиной, где сидели мистер и миссис Линтон, я никак не смогла заставить себя переступить порог. Наконец нашла повод – спросить, не нужно ли им зажечь свечи, – и отворила дверь.

Они сидели рядом у распахнутого окна, за которым виднелись садовые деревья и неухоженный зеленый парк, а дальше раскинулась долина Гиммертона, над коей широкой полосой поднимался туман (ибо почти сразу за часовней, как вы, должно быть, заметили, идущая от болот канава соединяется с ручьем, что струится по изгибу узкой лощины). «Грозовой перевал» поднимался над этой серебристой завесой, но нашего старого дома не было видно, он стоит чуть ниже, по ту сторону. Казалось, что и комната, и ее обитатели, и картина, представшая их взорам, полны удивительного спокойствия. У меня не было никакой охоты выполнять данное мне поручение, и я собралась уйти, так ничего и не сказав, лишь спросив про свечи, но осознание моего безрассудства заставило меня вернуться и пробормотать:

– Один человек из Гиммертона желает видеть вас, мэм.

– Что ему нужно? – поинтересовалась миссис Линтон.

– Я не спрашивала, – ответила я.

– Тогда задерни шторы, Нелли, – распорядилась она, – и подай чай. Я скоро буду.

Она вышла из комнаты, а мистер Эдгар небрежно спросил, кто пришел.

– Человек, которого хозяйка никак не ожидает, – объяснила я. – Хитклиф. Помните его, сэр? Он когда-то жил у мистера Эрншо.

– Что? Тот цыган, тот неотесанный невежа? – воскликнул он. – Почему ты не сказала Кэтрин?

– Тише! Не называйте его так, хозяин. Ей будет очень неприятно услыхать такие слова. Когда он убежал из дому, она страшно горевала. Думаю, его возвращение для нее праздник.

Мистер Линтон подошел к другому окну, выходившему во двор. И, открыв его, выглянул наружу. Наверное, они были внизу, потому что он тотчас же воскликнул:

– Милая, не стой там! Пригласи гостя в дом, если это человек достойный.

Вскоре я услышала щелчок щеколды, и Кэтрин взлетела вверх по лестнице с исступленным видом и едва дыша. Она была переполнена скорее волнением, чем радостью. В самом деле, в ее лице вы, пожалуй, заметили бы ужасную тревогу.

– О, Эдгар, Эдгар! – задыхаясь, вскричала она и бросилась к нему на шею. – О, Эдгар, дорогой мой! Хитклиф вернулся – вернулся, понимаешь?

И она еще сильнее сжала его в объятиях.

– Ну-ну, – недовольно проговорил ее муж, – из-за этого не надо меня душить. Он никогда не казался мне таким уж бесценным сокровищем. Незачем тебе так переживать.

– Я знаю, что он тебе не нравился, – ответила она, немного уняв свои чувства. – Но ради меня вы должны теперь стать друзьями. Я позову его наверх?

– Сюда? В гостиную?

– Куда же еще?

Хозяин был недоволен и предложил провести Хитклифа на кухню – более подобающее для него место. Миссис Линтон взглянула на мужа с насмешливым видом – отчасти злясь, отчасти потешаясь над его высокомерием.

– Нет, – помолчав, заявила она, – я не стану сидеть на кухне. Поставь здесь два стола, Эллен: один для твоего хозяина и мисс Изабеллы, ибо они благородных кровей; а другой для меня и Хитклифа как для людей рангом ниже. Тебя это устроит, дорогой? Или прикажешь мне затопить камин в какой-нибудь другой комнате? Если так, то распорядись. А я побегу вниз и займу своего гостя. Такая огромная радость, что я боюсь в нее поверить!

И она собралась бежать вниз, но Эдгар ее удержал.

– Пригласите его войти, – сказал он, обращаясь ко мне. – А ты, Кэтрин, постарайся радоваться, не впадая в крайности. Всем домашним вовсе не обязательно лицезреть, как ты встречаешь сбежавшего слугу, точно он твой родной брат.

Я спустилась и нашла Хитклифа на крыльце, где он, судя по всему, ожидал приглашения войти. Он последовал за мною без лишних слов, и я привела его к хозяевам, чьи разгоряченные лица свидетельствовали о недавнем бурном споре. Но когда друг хозяйки появился в дверях, ее вспыхнувший румянец поведал совсем об ином чувстве. Она бросилась к нему, взяла за обе руки и подвела к Линтону, затем схватила неохочие пальцы Линтона и силой сунула их в руку Хитклифу. Теперь, когда огонь камина и свечи полностью его осветили, меня поразила произошедшая с ним перемена. Хитклиф стал высоким, статным, прекрасно сложенным молодым человеком, рядом с которым мой хозяин казался худеньким юношей. Его идеальная выправка говорила о вероятной службе в армии. По выражению глаз и решительному виду он казался старше мистера Линтона. Лицо было умное, без признаков былой деградации. И все же почти варварская свирепость таилась в насупленных бровях и глазах, полных мрачного огня, но он умело скрывал его, и держался даже с достоинством – без прежней неотесанности, однако слишком угрюмо и, следственно, без должной учтивости. Мой хозяин удивился не меньше моего, а может, и больше. Некоторое время он пребывал в растерянности и не знал, как обратиться к неотесанному невеже, как он его только что назвал. Хитклиф отпустил вялую руку Линтона и стоял, холодно глядя на него и ожидая, пока тот не заговорит первым.

– Садитесь, сэр, – наконец вымолвил Линтон. – Миссис Линтон, помня старые времена, просила меня принять вас с сердечною теплотою. И я, конечно, рад, когда что-то приносит ей удовольствие.

– Я тоже, – ответил Хитклиф, – особенно если это касается и до меня. С радостью побуду у вас часок-другой.

Он сел напротив Кэтрин, которая не сводила с него глаз, словно боялась, что он исчезнет, стоит ей посмотреть в другую сторону. Он же нечасто поглядывал на нее – ему достаточно было время от времени бросить на Кэтрин быстрый взгляд; но с каждым разом в его глазах все больше отражалась нескрываемая радость, которую он черпал из ее взоров. Оба были слишком погружены в обрушившееся на них счастье, чтобы испытывать неловкость. Чего нельзя было сказать о мистере Эдгаре. Он побледнел от досады, и чувство это целиком захватило его, когда хозяйка поднялась из-за стола и, шагнув к Хитклифу, вновь схватила его за руки и рассмеялась, как сумасшедшая.

– Завтра я подумаю, что это был сон! – воскликнула она. – Не поверю, что видела тебя, дотрагивалась до тебя, говорила с тобой. И все же, жестокосердный Хитклиф, ты не заслуживаешь такого приема! Уехать на три года, ничего о себе не сообщать и не думать обо мне!

– Я думал о тебе чуть больше, чем ты обо мне, – пробормотал он. – Не так давно я услышал, что ты вышла замуж, Кэти, и, пока ждал в саду, составил такой план: увидеть хоть разок твое лицо, прочесть в нем выражение удивления или, быть может, притворной радости; потом свести свои счеты с Хиндли, а после, предвосхитив правосудие, казнить себя. Но после такого приема все эти мысли улетучились из моей головы, однако остерегайся встречи со мною, когда я стану по-иному на тебя смотреть! Нет, ты не заставишь меня вновь отступить. Ты и вправду жалела меня, да? Что ж, на то были основания. Мне многое пришлось претерпеть, с тех пор как я в последний раз слышал твой голос. Но ты должна простить меня, ибо я боролся лишь ради тебя!

– Кэтрин, если мы не хотим пить холодный чай, пожалуйста, вернись за стол, – вмешался Линтон, стараясь сохранять обычный свой тон и приличествующую случаю манеру. – Мистеру Хитклифу предстоит долгая дорога туда, где он собирается ночевать, да и мне хочется пить.

Кэтрин села на свое место разливать чай, пришла на звонок и мисс Изабелла, после чего, придвинув их стулья к столу, я вышла из гостиной. Чаепитие едва ли продлилось больше десяти минут. Кэтрин так и не налила себе чаю. Она была не в состоянии ни есть, ни пить. Эдгар же пролил свой чай на блюдце и еле-еле сделал один глоток. Их гость в тот вечер не засиживался – он пробыл не больше часа. Когда Хитклиф уходил, я спросила, собирается ли он в Гиммертон.

– Нет, в «Грозовой перевал», – ответил он. – Меня пригласил мистер Эрншо, когда я утром нанес ему визит.

Мистер Эрншо пригласил его! И он нанес визит мистеру Эрншо! Когда Хитклиф ушел, я мучительно раздумывала над этой фразой. «Не выучился ли он лицемерить и не явился ли к нам, прикрывшись маскою, творить зло», – размышляла я. В глубине души у меня поселилось дурное предчувствие – лучше было бы ему не приходить.

Посреди ночи мой первый сон был нарушен миссис Линтон, которая прокралась ко мне в комнату, села на край кровати и, желая разбудить, дернула за волосы.

– Не могу спать, Эллен, – сказала она извиняющимся тоном. – И хочу, чтобы хоть одно живое существо разделило со мной мою радость. Эдгар дуется, потому что я счастлива из-за предмета, который его совершенно не интересует. Он отказывается со мной говорить, я слышу лишь вздорные, глупые упреки. Заявил, что я жестокая эгоистка, раз пускаюсь в разговоры, когда ему дурно и хочется спать. Он все время делает вид, что ему дурно, если чем-то недоволен! Я сказала несколько добрых слов о Хитклифе, а он, то ли от головной боли, то ли из приступа ревности, взял да и заплакал. Тогда я встала и ушла.

– А зачем вы хвалили Хитклифа? – сказала я. – В юности они друг дружку терпеть не могли, и Хитклифу тоже не понравилось бы, если бы вы нахваливали мистера Линтона. Такова человеческая природа. Не беспокойте хозяина разговорами о Хитклифе, если не хотите, чтобы дело кончилось открытой враждой.

– Но разве это не следствие крайней слабости? – настаивала она. – Я не ревнива. Меня никогда не раздражали сияющие белокурые локоны Изабеллы, ее белая кожа, ее изысканность и изящество, да и та любовь, которая всегда окружала ее в семье. Даже ты, Нелли, – если между нами иногда случаются размолвки, ты сразу встаешь на сторону Изабеллы, а я отступаю, как глупая маменька. Называю ее дорогушей, льщу, чтобы сделать приятное. Ее брату доставляет удовольствие видеть наши сердечные отношения, что, в свою очередь, доставляет удовольствие мне. Но они похожи друг на друга. Это избалованные дети, которые считают, что мир создан для их удобства, и, хотя я потакаю обоим, все равно мне кажется, что разумное наказание будет им только полезно.

– Ошибаетесь, миссис Линтон, – сказала я. – Не вы, а они потакают вам. Сами знаете, что будет, как только они перестанут это делать. Вы готовы прощать их причуды, покуда они рады предвосхищать все ваши желания. Однако же когда-нибудь вы можете поссориться по поводу чего-то существенного для каждой из сторон, и тогда те, кого вы называете слабыми, окажутся такими же упрямыми, как вы.

– И мы станем биться не на жизнь, а на смерть, да, Нелли? – смеясь, спросила она. – Ну, уж нет. Скажу тебе прямо: я абсолютно уверена в любви Линтона и полагаю, что, если мне вздумается его убить, он не станет даже сопротивляться.

Я посоветовала ей больше ценить мужа за такую привязанность.

– Я и ценю, – ответила она. – Просто ему не следует ныть из-за пустяков. Это так по-детски. Вместо того чтобы обливаться слезами из-за моих слов, что Хитклиф теперь достойный человек и первый джентльмен в округе почтет за честь быть его другом, Линтон должен был сказать это сам и радоваться моею радостью. Он привыкнет к нему и, возможно, даже полюбит. А если учесть, сколько оснований у Хитклифа испытывать к Линтону неприязнь, я считаю, он вел себя превосходно.

– Что вы думаете о его появлении в «Грозовом перевале»? – поинтересовалась я. – Он явно переменился во всех отношениях – стал настоящим христианином, если предлагает руку дружбы всем своим врагам.

– Он объяснил мне, – ответила она. – Я ведь тоже не меньше твоего удивилась. Сказал, что зашел узнать у тебя обо мне, полагая, что ты все еще живешь в «Грозовом перевале», а Джозеф сообщил о его приходе Хиндли, который вышел и начал задавать Хитклифу вопросы: чем он занимался, на что жил – и наконец пригласил его войти. У Хиндли за картами сидели какие-то приятели. Хитклиф присоединился. Брат проиграл ему некоторую сумму, но, обнаружив, что у Хитклифа водятся деньги, пригласил его вновь прийти вечером, и тот согласился. Хиндли слишком неосторожен и не отличается благоразумием в выборе знакомств. Он даже не подумал, а можно ли доверять человеку, которого он когда-то жестоко обидел. Хитклиф утверждает, что главная причина возобновления отношений с бывшим мучителем – желание поселиться в доме, от которого легко пешком дойти до «Дроздов», привязанность к жилищу, где когда-то мы вместе обитали, а также надежда, что так у меня появится больше возможностей с ним видеться, чем если бы он остановился в Гиммертоне. Хитклиф собирается предложить Хиндли щедрую плату за проживание в «Перевале», и алчность, несомненно, подтолкнет моего брата принять его условия. Он всегда был жадным, хотя то, что берет одной рукой, бросает на ветер другой.

– Прекрасное жилье выбрал себе молодой человек, нечего сказать! – воскликнула я. – Вы не боитесь последствий, миссис Линтон?

– Для моего друга – не боюсь, – ответила она. – Трезвый ум защитит его от опасностей. Немного боюсь за Хиндли. Но в нравственном отношении он и без того хуже некуда, а от физической расправы я его уберегу. То, что произошло сегодня вечером, примирило меня с Богом и людьми. Я озлобилась и взбунтовалась против Провидения. До чего же мне было плохо, Нелли! Если бы Эдгар знал, как мне было плохо, он постыдился бы омрачать прекращение моих страданий своими вздорными придирками. Только из жалости к нему я горевала в одиночестве. Если бы я не скрывала от него своей муки, бесконечно терзавшей меня, он так же горячо, как я, желал бы мне избавления. Но теперь все позади, и я не собираюсь мстить Эдгару за его недомыслие. Я готова вытерпеть что угодно. Пусть самый низкий человек на свете ударит меня по щеке, я не только подставлю другую, но и попрошу прощения, что его разозлила. И в доказательство я сейчас же пойду и помирюсь с Эдгаром. Доброй ночи! Видишь, какой я ангел!

С такой самодовольной убежденностью она ушла, и наутро успешный результат принятого ею решения был очевиден. Мистер Линтон не только отбросил свою раздражительность (хотя вел он себя гораздо спокойнее по сравнению с той чрезмерной живостью, которая охватила Кэтрин), но даже не пытался возразить, когда после полудня она взяла с собою Изабеллу и отправилась в «Грозовой перевал». Кэтрин же одарила его в ответ такой солнечной нежностью и любовью, что дом несколько дней был настоящим раем, и хозяин, и слуги просто купались в этих негасимых ласковых лучах.

Хитклиф – или мистер Хитклиф, как мне впредь следует его называть – поначалу осторожно пользовался возможностью посещать «Дрозды». Казалось, он прикидывал, насколько далеко хозяин позволит ему вторгнуться в жизнь семейства. И Кэтрин тоже сочла разумным при встречах с ним поубавить свой пыл. Постепенно сложилось так, что визиты Хитклифа стали вполне ожидаемы. Он в полной мере сохранил выдержку, свойственную ему в отрочестве, и она помогала ему подавлять явные проявления чувств. Волнения моего хозяина временно поутихли, а дальнейшие события направили их в иное русло.

Новым источником беспокойства стал неожиданный тревожный оборот: Изабелла Линтон вдруг выказала неодолимую симпатию к допущенному в дом гостю. В те времена она была очаровательной восемнадцатилетней девушкой, которая хоть и вела себя по-детски, однако обладала острым умом, сильными чувствами и жестким нравом, если ее рассердить. Брат, нежно любивший сестру, был в ужасе от этого фантастического выбора. Даже не говоря о мезальянсе, о браке с человеком без роду и племени, и о том обстоятельстве, что вся собственность семьи при отсутствии наследника мужского пола перейдет к самозванцу, Эдгар прекрасно понимал, каков был нрав Хитклифа – хотя внешне он переменился, душа его была неизменна и неисправима. Ее он боялся больше всего. Ее отвергал. Предчувствуя неладное, он гнал даже мысль о том, чтобы вверить Изабеллу такому человеку. Он бы ужаснулся еще более, если бы узнал, что ее привязанность возникла без всяких усилий с другой стороны, что Изабелле не была дарована взаимность, ибо в ту минуту, когда Эдгар обнаружил влюбленность сестры, он решил, что всему виной хитрые козни Хитклифа.

С некоторых пор мы все стали замечать, что мисс Линтон отчего-то тоскует и мучается. Она стала раздражительной и печальной, постоянно набрасывалась на Кэтрин, изводила ее, неминуемо рискуя исчерпать и без того небольшой запас терпения своей невестки. Мы приписывали поведение мисс Линтон ее нездоровью: она худела и чахла на глазах. Но однажды, когда Изабелла особенно капризничала – отказывалась завтракать, жаловалась, что слуги не выполняют ее распоряжений, что хозяйка не дает ей в доме слова сказать, а Эдгар не обращает на нее внимания, что она простудилась, ибо двери вечно нараспашку, что мы нарочно дали потухнуть огню в камине, желая ее рассердить, – и предъявила еще сотню пустячных обвинений, миссис Линтон строго велела ей лечь в постель и, от души отчитав, пригрозила послать за доктором. Упоминание мистера Кеннета тотчас же заставило Изабеллу воскликнуть, что она абсолютно здорова и что одно только жестокосердие Кэтрин делает ее несчастной.

– Как ты можешь называть меня жестокосердной, ты, избалованный ребенок? – вскричала хозяйка, пораженная до глубины души столь несправедливым обвинением. – Ты определенно потеряла голову. Когда это я была жестокосердной, скажи!

– Вчера, – всхлипывая, проговорила Изабелла. – И сейчас!

– Вчера? – удивилась ее невестка. – И когда же именно?

– Когда мы гуляли по вересковой пустоши. Ты велела мне бродить, где угодно, а сама ушла вперед с Хитклифом!

– И это ты называешь жестокосердием? – рассмеялась Кэтрин. – Не было ни намека, что твое общество кому-то мешает. Нам было все равно, идешь ты с нами или нет. Просто я думала, что разговор с Хитклифом тебе неинтересен.

– Ах, нет! – в слезах сказала молодая леди. – Ты нарочно отослала меня, потому что знала, что мне хочется быть с вами!

– Она в своем уме? – спросила миссис Линтон, оборотясь ко мне. – Я повторю все, что мы говорили, слово в слово, Изабелла, а ты скажешь, что именно могло бы тебя увлечь.

– Разговор здесь ни при чем, – ответила она. – Мне хотелось быть рядом с…

– Ну? – промолвила Кэтрин, чувствуя, что Изабелла не решается договорить.

– С ним. И нечего меня все время отсылать! – закончила та фразу, вся вспыхнув. – Ты как собака на сене, Кэтрин, хочешь, чтобы все любили только тебя!

– Ах ты, дерзкая маленькая обезьянка! – с удивлением воскликнула миссис Линтон. – Но я не верю своим ушам! Не может быть, чтобы ты искала внимания Хитклифа – чтобы ты считала его подходящим человеком! Надеюсь, я неправильно тебя поняла, Изабелла?

– Нет, ты поняла правильно, – заявила ослепленная любовью девушка. – Я люблю его сильнее, чем ты Эдгара, и он мог бы меня полюбить, если бы ты не мешала!

– В таком случае я ни за какие блага не хотела бы быть на твоем месте! – с чувством произнесла Кэтрин, и, похоже, она говорила искренне. – Нелли, помоги мне убедить ее, что это безумие. Скажи ей, каков Хитклиф на самом деле – необузданное создание, без всякой утонченности, культуры, сухой каменистый пустырь, покрытый дроком. Я скорее отнесу эту канарейку зимой в парк, чем посоветую тебе отдать ему свое сердце. Только лишь плачевное незнание его натуры, девочка моя, позволило этой мысли родиться в твоей голове. Не воображай, что за суровой внешностью таятся глубокие чувства и бесконечная доброта. Он не похож ни на необработанный алмаз, ни на шершавую устрицу с жемчужиной внутри. Он яростный, безжалостный человек волчьей породы. Никогда я не скажу ему: «Оставь того или иного врага в покое, ибо мстить ему неблагородно и жестоко», а скажу: «Оставь их в покое, ибо мне не понравится, если ты их накажешь». Он раздавит тебя, как воробьиное яйцо, Изабелла, начни ты ему докучать. Я твердо знаю, что он не в силах полюбить никого из Линтонов, однако же, используя питающие тебя надежды, вполне может на тебе жениться, чтобы заполучить твое состояние. Алчность постоянно рождает в нем греховные поступки. Таков портрет этого человека, каким я его вижу, причем я его друг – друг настолько, что, если бы он серьезно захотел поймать тебя в свои сети, мне бы, пожалуй, следовало держать язык за зубами и дать тебе попасться в ловушку.

Мисс Линтон с негодованием взглянула на свою золовку.

– Стыдись! Стыдись! – повторила она со злобой. – Ты хуже двадцати врагов! Ты ядовитая змея, а не друг!

– Ах, выходит, ты мне не веришь? Думаешь, я это говорю из низкого себялюбия?

– Не сомневаюсь, что так и есть! – выпалила Изабелла. – Глядя на тебя, меня в дрожь бросает!

– Прекрасно! – воскликнула Кэтрин. – Вот и попытай счастья, коли так жаждешь! Я сделала, что могла, и прекращаю спор из-за твоей оскорбительной дерзости.

– И мне приходится страдать из-за ее эгоизма! – рыдала Изабелла, когда миссис Линтон вышла из комнаты. – Все, все против меня! Она уничтожила мою единственную радость в жизни. Но ведь то, что она говорила, – ложь, правда? Мистер Хитклиф вовсе не злодей. У него благородная душа, верное сердце, иначе как бы он мог помнить ее столько лет?

– Выкиньте его из головы, мисс, – сказала я. – Эта птица – вестник несчастья. И вам не пара. Миссис Линтон говорила резко, но мне нечего возразить. Она лучше знает его сердце, чем я или кто-нибудь другой, и она никогда не представила бы его хуже, чем он есть на самом деле. Честные люди не скрывают своих деяний. А как он жил все эти годы? Откуда взялись у него немалые деньги? Почему он поселился в «Грозовом перевале», в доме человека, которого ненавидит? Говорят, с тех пор как он объявился, мистер Эрншо опускается все ниже и ниже. Они сидят вместе ночами напролет, Хиндли занимает у Хитклифа деньги под залог своих земель, и они оба только и делают, что играют и пьют. Я слышала об этом всего неделю назад от Джозефа, повстречавшегося мне в Гиммертоне. «Нелли, – сказал он, – у нас теперича следствие идет. Один из гостей чуть не лишился пальца, когда удерживал другого, чтоб тот не зарезал себя, как теленка. А хозяин предстанет скоро перед выездной сессией суда. Он судейских-то не боится, ни Петра, ни Павла, ни Иоанна, ни Матфея – никого не боится, еще бы! Он даже хочет – попросту мечтает – предстать пред ними во всем своем бесстыдстве! А этот красавчик Хитклиф, вишь ты, – редкая птица! Все себе посмеивается над хорошею шуткой, сыгранной дьяволом. Он, как приходит к вам в поместье, небось никогда не расскажет о своем распрекрасном житье-бытье? А живет он так: кости, бренди, закрытые ставни и свечи до полудня. Потом наши дурные гости бушуют и богохульствуют, идучи по своим комнатам, а порядочные люди со стыда сгорают их слушать. Ну а наш молодец подсчитает денежки, поест, поспит и давай к соседям языком молоть с чужою женой. Он, поди, рассказывает миссис Кэтрин, как золото ее отца течет в его карманы, сын несется по широкой дороге в преисподнюю, а сам он открывает ему туда ворота». Знаете, мисс Линтон, Джозеф – старый негодяй, но он не лгун, и коли его рассказ правдив, неужто вы захотите себе такого мужа?