Текст книги "Эта смертельная спираль"

Глава 13

– О, черт, – разглядывая фотографию, шепчу я и опускаюсь на колени.

Я так отчетливо вижу черты Коула в лице маленького мальчика. Ему лет пять, не больше, но у него безнадежно несчастный вид, который только подчеркивают темные шрамы, выглядывающие из-под бинтов на груди. В медицинском заключении, к которому прикреплена фотография, перечислены его травмы: сломанные пальцы, ушибы, отслоение роговицы и проколотое легкое. Избирательная немота, склонность к насилию, хроническая бессонница.

Десятки заметок нацарапаны на полях его ДНК-профиля, и каждая из них сделана папиным почерком. Я борюсь с тошнотой, пытаясь понять, что же это все значит.

Папа проводил эксперименты на Коуле, когда тот был еще мальчишкой. Шрамы на груди, странная ДНК…

Папа сделал это с ребенком.

Я просматриваю остальные записи, пытаясь найти какое-нибудь объяснение. Но не нахожу ничего. Как и оправданий для проведения таких экспериментов на детях. Это абсолютно неэтично и уж точно незаконно. Еще одна фотография прикреплена к следующему отчету, а ниже папиным почерком нацарапаны комментарии: «Отсутствие реакции на боль с триггером Бета-шесть! Терпимость зашкаливает!»

– Катарина? – Коул выглядывает из-за моего плеча, вытирая лоб салфеткой. Я тут же захлопываю папку и опускаю ее в коробку.

– Все в порядке. Просто смотрела, что там за документы.

– Давай я отнесу коробку в джип, и мы можем уезжать. Это место меня пугает.

– Я сама донесу ее, – поднимая коробку, резко отвечаю я.

– Подожди-ка.

Я застываю и жду, что Коул схватит коробку, вытащит папку и начнет объяснять, что именно так он и познакомился с папой до чумы. Но, хотя мне и необходимо знать правду, я не готова услышать ее сейчас. У меня трясутся руки. Каждый раз, когда я моргаю, перед глазами вспыхивает воспоминание о бинтах и шрамах на груди Коула.

Он поднимает мой рюкзак.

– Давай ты сначала наденешь его? Я же просил, чтобы ты носила его все время.

– Точно, – спокойно говорю я.

Затем опускаю коробку на пол и надеваю рюкзак, но в этот раз не затягиваю набедренные ремни. А просто хватаю коробку и шаркаю по проходу, прижимая заплесневелый картон к груди. Летучие мыши визжат, когда я подхожу к выходу и устремляюсь вниз по тропе. Ноги сами находят дорогу, словно я на автопилоте.

«Отсутствует реакция на боль, – говорилось в отчете. – Терпимость зашкаливает!».

Что делал папа, чтобы измерить реакцию на боль у мальчика?

Задняя дверь джипа открыта, и я вталкиваю внутрь заплесневелую коробку, а затем снова достаю папку с отчетами и открываю ее. Маленький мальчик смотрит на меня изможденным и испуганным взглядом.

Эти шрамы и швы – дело папиных рук.

В коробке еще четыре папки с аналогичными документами. Я тут же хватаю их и запихиваю в свой рюкзак, а затем карабкаюсь вверх по тропе, чтобы вернуться в шахту. Когда я захожу в пещеру и вижу сгорбившегося Коула, то с трудом уговариваю себя взглянуть на него.

– Я перепроверил все пещеры, кроме ниши, – говорит он. – Мне не пролезть через расщелину.

– Там нет никаких записей.

– Можешь убедиться в этом?

Я киваю, снимаю рюкзак, радуясь любой возможности избежать разговора с ним, пока мне не удастся взять себя в руки. Поворачиваюсь боком и протискиваюсь в расщелину в скале, которая настолько неудобна, что мне приходится встать на носочки. Подбородок царапается о камень, а шероховатые выступы впиваются в ребра при каждом вздохе.

– Я передумал! – кричит Коул. – Мне это не нравится. Пожалуйста, возвращайся.

– Все хорошо, я почти на месте.

Я дотягиваюсь до края расщелины и, протащив свое тело внутрь, вваливаюсь в нишу. Фонарик освещает стены, стопку питательных батончиков и мой спальный мешок. Я несколько раз привозила сюда припасы, чтобы можно было здесь укрыться, если пожар охватит леса.

Я приподнимаю спальный мешок носком ботинка. Под ним оказывается пакетик с нижним бельем, несколько пожелтевших книг и тускло блестящий на свету старинный револьвер.

Перламутровая ручка, литье с листьями плюща. Я совсем забыла о нем. Его подарила Агнес, но я всегда предпочитала пользоваться винтовкой. Большая дальность, лучшая точность, легче стрелять из укрытия. В цилиндре револьвера оставалось две пули. Я медленно поднимаю его и поворачиваю в руке, раздумывая, забрать его или нет.

Коул не дает мне пистолет, но это не означает, что я не могу взять свое оружие. Я думаю спрятать его за поясом, но тут же понимаю, что это глупая идея. Коул сразу же заметит револьвер, а две пули не дадут мне большого преимущества. Я снова опускаю его на пол, все еще не зная, что с ним делать.

– Здесь ничего нет! – кричу я. – По крайней мере, никаких заметок.

Тишина повисает в воздухе, Коул не отвечает.

– Коул? – зову я, заглядывая в расщелину.

Большая пещера пуста. Я слышу лишь крики летучих мышей, которые звучат громче, чем должны. Громче, чем звучали, когда пришли мы. В ушах раздается потрескивание, пока звуковые модули пытаются распознать шорохи Коула сквозь гул летучих мышей.

Приглушенный смех эхом отражается от стен.

Я снимаю фонарик и прячусь. Судя по шагам, человек доходит до главной пещеры, а затем разворачивается и уходит. В свете желтых палочек я вижу, что у нас серьезные проблемы.

Кожа, покрытая коркой грязи. Почерневшие ногти. Изодранная, перемазанная кровью одежда. Видимо, они спрятались, когда увидели джип.

А теперь пришли за нами.

– Катарина? – сквозь гул летучих мышей доносится до меня шепот Коула. – Ты меня слышишь?

– Да, – выдыхаю я, прижавшись к стене.

– Их всего четверо. Они не знают, что ты здесь, и не смогут добраться до тебя через эту расщелину. Так что оставайся там, что бы ни случилось.

– Хорошо.

– И молчи.

Коул выбегает из главной пещеры, его шаги эхом разносятся по шахте. Звук отражается от стен, а затем сливается с ураганом кожаных крыльев.

Внезапно до меня доносится удивленный вскрик одного из одичалых, а затем звуки выстрелов, из-за которых трещат мои звуковые модули. Я вздрагиваю, но треск быстро стихает, и я слышу, как три тела падают на землю.

Коул говорил, что их было четверо. Остался один. Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на звуках, пытаясь расслышать, что там происходит.

Шаги эхом разносятся по главному проходу, и одичалый издает громкий рев. Он бежит к пещере, не переставая стрелять. Винтовка Коула почти бесшумна, но я периодически слышу одиночные выстрелы. Они приближаются и входят в главную пещеру. Выстрелы отражаются от стен, и я замечаю, что Коул мчится в один из боковых тоннелей.

Выстрелы стихают. Я слышу, как они пытаются отдышаться, скрываясь друг от друга. Я понимаю, что одичалый вряд ли увидит меня из своего укрытия, но все же смотрю на револьвер с перламутровой ручкой на полу.

Он лежит посреди ниши, и его прекрасно видно из главной пещеры. Серебро потускнело от времени, но все еще поблескивает в свете желтых палочек. Должно быть, я оттолкнула его туда, пока прижималась к стене, и теперь он может привлечь внимание одичалого ко мне. Я падаю на колени и наклоняюсь вперед, чтобы схватить его, но тут снова раздаются выстрелы.

Пули врезаются в стены пещеры. Одна попадает в дальнюю стену ниши, и я бросаюсь назад, сжимая револьвер в руках. От удара по комнате разлетаются осколки, и один из них врезается в мое запястье. Трещину заполняют опилки, и я слышу, как кто-то падает на пол.

Даже не выглядывая и не прислушиваясь, я понимаю, что случилось. Это как удар в живот.

В Коула попали.

Паникуя, я смотрю в щель и замечаю одичалого в рваной кожаной куртке, со спутанными до колтунов волосами. Он сжимает винтовку Коула своей грязной рукой. Коул лежит на спине перед нишей, но я не вижу, куда попала пуля.

Прячась, я прижимаюсь к стене. Коул ранен. Ему нужна помощь. Я смотрю на револьвер в моих руках.

– Пытался сделать мне больно, – рычит одичалый, расхаживая по комнате. Он хромает и тяжело дышит. – Не стоило приходить сюда.

Он говорит со странной интонацией и слегка возбужденно. Все одичалые, с которыми я сталкивалась, так говорят… ну, то есть те, кто еще умеет это делать. Некоторые только рычат, отказываясь от речи, когда отдаются своему гневу.

Коул не отвечает.

Я с опаской еще раз выглядываю в щель. В тусклом свете палочек я вижу, что он прижимает руку к животу. Он жив, но тяжело ранен. А его рубашка пропиталась кровью. Одичалый проходит мимо расщелины в стене. И я прячусь снова.

– Собираюсь убить тебя сейчас, – говорит одичалый.

Я слышу насмешку в его голосе.

– Т-так вперед, – заикается Коул. – Чего же ты ждешь?

– И правда.

– Ты… – начинает Коул, а затем стонет от боли. Он с трудом втягивает воздух. – Ты дерьмо собачье.

Одичалый смеется, и низкий звук отражается от стен. Он перестает расхаживать и останавливается по другую сторону от Коула. Воздух пронзает металлический щелчок, когда он взводит курок на винтовке Коула.

Я, не раздумывая, поднимаюсь на ноги. А затем стреляю. Пуля пролетает сквозь расщелину и врезается в грудь одичалого.

На долю секунды мир делится на прерывистые ломаные кадры. Одичалый воет, а его налитые кровью глаза останавливаются на мне. Он взмахивает винтовкой. Коул крутит головой, приказывая мне спрятаться. Но его голос теряется в грохоте помех. Есть только я и моя цель. Я задерживаю дыхание и выпускаю последнюю пулю.

Череп одичалого взрывается. Стены окрашиваются кровью. И он падает на пол вялой кучей.

Я, пошатываясь, роняю револьвер.

– Катарина! – рычит Коул.

– Я иду! – кричу я, протискиваясь сквозь щель. А затем падаю на колени рядом с ним и вытаскиваю аптечку из рюкзака. Я разрываю зубами пакет с марлевой салфеткой и прижимаю ее к зияющей ране на животе Коула.

– О господи, – шепчу я, когда кровь пузырится между моими пальцами.

– П-пуля, – задыхается он. – Она нашпигована нанитами. Ты должна вытащить ее и прижечь рану, чтобы помешать их распространению. Это мешает моему исцеляющему модулю.

Я приподнимаю марлю. Под ней нет ничего, кроме разорванной плоти и сочащейся, пульсирующей крови. Я не знаю, как вытащить пулю и прижечь рану, не навредив ему еще больше. Нашпигованные нанитами пули смертельны, если их вовремя не достать. Коулу нужен хирург, или он умрет.

– У меня есть идея получше, – выдыхаю я. – Тебе просто нужно продержаться несколько минут. В городе есть врач, друг Агнес, он поможет тебе. Как думаешь, сможешь добраться до джипа?

Коул скованно кивает и со стоном поднимается. Его глаза все еще черные. Я закидываю рюкзак за спину и ныряю ему под руку, чтобы помочь выйти из шахты. Он тащит свою винтовку по опилкам, сжимая ее дрожащей рукой.

– Хорошо, ты отлично справляешься, – шепчу я.

Мы выходим на солнечный свет и, спотыкаясь, бредем к джипу.

Коул падает на пассажирское сиденье и бросает винтовку себе за спину.

– Тебе придется вести машину. Моя панель сходит с ума.

Я вскарабкиваюсь на водительское место и хватаюсь за руль. Сиденье рассчитано на человека с большей, чем у меня, комплекцией, а приборная панель представляет собой длинный изогнутый LED-экран. На нем горят тысячи иконок, информирующие о погоде и окружающей обстановке, но ни одна не указывает, как завести двигатель. И ни одна не подскажет, как вести машину.

Коул кряхтит и тянется вперед, чтобы прижать предплечье к приборной панели. На дисплее загорается карта местности и двигатель пробуждается к жизни.

– Спасибо, – кричу я, застегивая ремень безопасности.

Если бы моя панель была получше, я бы мысленно представила маршрут и автопилот отвез бы нас туда. Но я даже не вижу значка GPS для установки маршрута. Мне придется везти нас до врача самостоятельно.

– Я никогда не делала этого раньше. – Я нервно оглядываюсь на Коула. – Но справлюсь, обещаю, ты только держись.

Легкого прикосновения к педали газа достаточно, чтобы джип сорвался с места и сломал молодое деревце пополам на въезде в чащу. Тормоза срабатывают автоматически, и я поворачиваюсь на сиденье, чтобы сдать назад, и выезжаю на выжженную полосу, ведущую к хижине.

На приборной панели появляется значок, предупреждающий, что за рулем необученный водитель, и включается автопилот, который везет нас по извивающейся выжженной полосе. Кажется, он понимает, что мы торопимся и, возможно, даже знает, что Коул ранен, потому что повороты мы проходим на ужасающей скорости. Я продолжаю поворачивать руль и жать на педали, но джип, словно инопланетный зверь, сам вписывается в повороты, подстраиваясь под меня. Пневмораспределитель шипит, и сиденье дрожит, пока оно уменьшается в размерах и медленно поднимается, подстраиваясь под мое тело.

– Откуда у тебя оружие? – спрашивает Коул.

Его лицо покрыто пеплом и испещрено каплями пота. Марлевая повязка на животе пропиталась кровью.

– Он лежал в нише, я совсем про него забыла.

Он скрипит зубами.

– Я же просил тебя доверить безопасность мне.

– Ты серьезно? – Джип покачивается на кочках, когда я срезаю.

– У меня все было под контролем.

– Ну, с того места где стояла я, все выглядело совсем по-другому. Этот ублюдок собирался застрелить тебя из твоей же винтовки.

– Таков и был план.

Я сдавленно рассмеялась:

– План получить пулю? Думаю, ты потерял слишком много крови.

Он кряхтит от боли.

– Винтовка бы не сработала у него в руках. Она запрограммирована на мою панель.

– Что значит «запрограммирована»?

Коул вздрагивает, когда я резко сворачиваю, чтобы объехать валун, и на полной скорости лечу к забору, который огораживает чью-то собственность.

– Она привязана к моей панели. Я переключил ее на режим защиты, и если бы он попытался выстрелить в меня, то умер бы сам.

Джип сносит забор и вылетает на дорогу. Шины свистят, когда нас заносит из-за резкого поворота на юг.

– Ох, – бормочу я. – Но я же этого не знала.

Коул приподнимает марлевую салфетку, чтобы взглянуть на рану, и, закрывая глаза, вновь прижимает ее к себе.

– Ты должна оставаться в укрытии, пока я не скажу, что можно выйти.

– Я не подчиняюсь твоим приказам, – говорю я, вжимая педаль газа в пол. – Мы напарники. Только так это работает.

– Ты должна остаться в живых, вот как это работает, Катарина. Я не приказываю тебе. Я пытаюсь защитить тебя так, как меня этому учили. Ты под моей ответственностью.

«Моя ответственность». Кем, черт возьми, он себя возомнил? Я поворачиваю руль, чтобы снова войти в поворот, и камни с пылью летят на деревья.

– Знаешь, простой благодарности было бы достаточно.

– Если бы ты и дальше пряталась, то ничего бы не случилось.

– Что ты имеешь в виду? Я показалась из укрытия только раз, когда в тебя уже стреляли…

Я замолкаю, когда понимаю, что это неправда. А затем прокручиваю в уме ту сцену еще раз. Я прижималась к стене, когда Коул убил тех троих, но потом…

Но потом вылезла из укрытия, чтобы схватить пистолет, и только после этого одичалый начал стрелять.

– Ты подставился под ту пулю, потому что она могла задеть меня.

Коул не отвечает. Его лицо побелело, а пальцы вцепились в марлю.

– Коул, эта пуля предназначалась мне?

Он отворачивается от меня, на его ресницах поблескивают капли пота.

– Согласно моим модулям, вероятность, что она попала бы в тебя, составляла сорок процентов.

Резко вдохнув, я жму на педаль газа и стараюсь удержать руль трясущимися руками.

– Сорок процентов? Господи, Коул. Ты променял это на стопроцентный шанс умереть?

Он сглатывает.

– Это не так. Я тайный агент, помнишь? Я не всегда контролирую ситуацию.

Я бросаю взгляд на его живот, на пятно крови на его рубашке. Он получил пулю из-за меня. Он спас мне жизнь, хотя я считала, что спасаю его.

– Это моя работа, Катарина. Это то, чему меня учили.

– Знаю, – говорю я, не сводя глаз с дороги.

Я больше не сомневаюсь, что Коул будет защищать меня. Но и не хочу стать причиной его смерти.

Я съезжаю с дороги и сквозь деревья несусь по каменистой заросшей грунтовке. Она ведет к врачу Агнес, и именно туда мы ехали в ту ночь, когда появился Коул. До чумы этот мужчина работал нейрохирургом. Я нянчилась с его дочерьми. А его жена разводила призовых лошадей и разъезжала с ними по всей стране.

Они съели последнюю кобылу прошлой зимой.

– Мы почти доехали, – говорю я, пока мы мчимся по грунтовой дороге. – Еще пара минут, и доктор залатает тебя.

Коул не отвечает. Его рука лежит на животе, но пальцы расслаблены, а лоб блестит от пота.

– Давай, – пихнув его локтем, кричу я, когда мы поворачиваем в очередной раз. – Оставайся со мной, засранец.

Он долго не протянет, если и дальше будет истекать кровью. Вряд ли мне хватит этого времени, чтобы затащить его внутрь и вытащить пулю.

Я разрешаю автопилоту управлять автомобилем и поворачиваюсь, чтобы добраться до заднего сиденья.

– Что ты делаешь? – шепчет Коул.

– Потерпи, – прошу я, доставая свой генкит.

У меня есть код, который папа использовал в ту ночь, когда я взломала панель и истекала кровью на полу хижины. Он называется «скачок» и вызывает всплеск синтетических гормонов и химических веществ, которые заполняют тело и шокируют нервную систему. Это болезненно и очень опасно. Возможно, именно это и убьет Коула, но он и так на грани смерти, так что выбирать не приходится.

Я открываю генкит и подключаю кабель к его панели, призывая жесткий диск работать быстрее, пока джип мчится по дороге. Экран мигает, и я начинаю яростно стучать по клавиатуре, листая сохраненные файлы и выискивая нужный алгоритм. Введя новый пароль, я попадаю в панель Коула, после чего на экране генкита выскакивает множество предупреждающих сообщений.

– Да знаю, – рычу я.

Знаю, что его давление падает. Знаю, что жизненные показатели очень низкие. Вот только не знаю, спасет ли его скачок или убьет.

– Что… – снова шепчет Коул, когда я нахожу нужный файл.

Пальцы стучат по клавиатуре. Я не знаю, как сработает этот код. Папа написал его специально для меня. Он может вступить в конфликт с любым из модулей Коула и мгновенно убить его.

– Прости, – говорю я.

Кровь струится из-под марлевой повязки, заливая брюки. Его губы приоткрываются. Но с них не слетает ни слова. В этот момент он выглядит так, словно стоит на пороге смерти, и кажется, словно жизнь вылетает из его груди с каждым выдохом. На мгновение я в сомнении замираю.

Но потом замечаю, что его ресницы подрагивают, и понимаю – он умирает, действительно умирает.

Пальцы быстро вбивают команду, и я отправляю алгоритм.

Глава 14

Побледневший Коул все так же неподвижно сидит рядом со мной, пока джип несется по кочкам к дому врача.

– Давай, – шепчу я, но он не дышит.

И не шевелится. Может, его тело не выдержало скачка.

– Коул! – кричу я, обхватив ладонями его лицо. – Ты не можешь умереть, черт возьми!

Его тело резко дергается, а голова ударяется о спинку сиденья. Кобальтовые светодиоды на панели бешено мигают. Генкит издает серию пронзительных звуков. А Коул широко раскрывает глаза, и его тело сотрясается от сильных конвульсий. Он вновь запрокидывает голову и ревет, вскидывает руки, попадая мне по груди с такой силой, что впечатывает меня в дверь.

– Коул, – кричу я, сжимаясь в комок и пытаясь вытащить из-под руля застрявшую ногу. На приборной панели красным цветом мигает предупреждение, и джип останавливается. – Коул, прекрати!

Но выражение его лица не меняется. У него остекленевший и пустой взгляд. А в черных, как у акулы, глазах не видно ни проблеска узнавания.

Я хлопаю его по руке и вижу, как приоткрываются его губы. Нащупав за спиной ручку, я открываю дверь и вываливаюсь на траву.

– Прекрати, психопат. Ты ранен! – пытаясь подняться, выкрикиваю я.

Он замирает, только тело все еще подрагивает на сиденье, а марлевая салфетка спадает с раны.

– Катарина? – узнавание наконец мелькает в его глазах. – Мне… Мне холодно.

– Это потому, что я перезагрузила твою панель. Ты умираешь, Коул. И тебе придется потерпеть, пока я отвезу тебя к врачу.

Он смотрит на свои окровавленные и дрожащие руки, а затем медленно переводит взгляд на зияющую рану на животе.

– О черт, – шепчет он, опускаясь на пассажирское сиденье. А затем хватает другую марлевую салфетку, когда я забираюсь обратно в джип.

– Должно быть, я сумасшедшая, – бормочу я. Мы снова несемся вперед. – Я думала, ты запрограммирован защищать меня.

– Я отключился.

– Да? Чертов глюк.

– Сколько у меня времени?

Он достает капельницу из аптечки и начинает разворачивать ее, удерживая физраствор в зубах. А затем вставляет иглу в руку. Светодиоды все еще мигают, пока наниты проносятся по его клеткам после перезагрузки. Он смотрит на свое предплечье и моргает несколько раз, словно пытается вновь запустить панель.

– Несколько минут, – говорю я. – У тебя действительно какие-то дьявольские модули. Мы почти приехали. Тебе нужно продержаться совсем немного.

– Что это за врач?

– Это мой друг. – Я сжимаю руль, пытаясь избежать самых глубоких ям.

– Ты ему доверяешь?

Я бросаю взгляд на Коула. Маркус не только врач, но и член «Небес», а еще ненавидит «Картакс» даже больше меня. Одного взгляда хватит, чтобы понять, что Коул их солдат, к тому же мы едем на одном из их джипов, но мне хочется верить, что Маркус поможет нам.

– Да, – говорю я, прибавляя газ. – Я полностью доверяю этому человеку.

Дорога петляет среди высоких кедров, их тени мелькают на капоте, а затем из-за деревьев появляется дом Маркуса. Это двухэтажный бревенчатый коттедж с заколоченными окнами. Двор, заваленный мусором, зарос травой. И машины Маркуса нигде не видно.

– Еще пару секунд… – выдыхаю я, осматривая дом.

Мы останавливаемся у крыльца.

– Где все?

– Не знаю, дом выглядит… – Я не могу заставить себя озвучить это. Он выглядит заброшенным. Безнадежным.

– Они уехали, – говорит Коул. Он закрывает глаза. На его лице не осталось ни кровинки. – Все нормально, Кэт.

Нежность в его голосе потрясает меня. И я чувствую, как что-то сжимается внутри.

– Нет, – распахивая дверь, я отрицаю очевидное. – Мы найдем их.

Он хватает меня за запястье, прежде чем я успеваю выбраться наружу.

– Они уехали. Это не твоя вина, но тебе нужно поторопиться. Иди к задней двери и найди там какой-нибудь листок, чтобы записать, как добраться до лаборатории. Тебе придется вырезать мою панель и заморозить ее, чтобы не потерять вакцину. А затем мчаться в Канаду. Ты сможешь сделать это.

– Коул, пожалуйста, – шепчу я. – Может, у меня получится остановить кровотечение. Давай зайдем внутрь.

– У нас мало времени. – Его взгляд становится мягче. – Ты обязательно должна расшифровать вакцину. А теперь принеси бумагу, скорее.

Пытаясь унять слезы, я вылезаю из джипа и слепо бреду к задней двери. А когда открываю ее, что-то со свистом пролетает мимо моего уха и с треском врезается в дерево позади меня.

Коул оглядывается по сторонам и смотрит на меня. Я с удивлением замечаю, что у него голубые глаза. Скачок перезагрузил его панель, а значит, алгоритмы еще не запустились. Нас могли окружить одичалые, а мы бы этого даже не заметили. Он совершенно слеп без своих модулей. Но все равно хватает пистолет и вываливается из джипа, пропитанная кровью повязка падает на землю.

– Коул, нет! – кричу я, понимая, что оказалась в безвыходной ситуации – он умирает, и при этом в нас кто-то стреляет.

Может, это Маркус, а может, и одичалые. Кто бы это ни был, пока мы торчим здесь, Коул истекает кровью.

– Маркус! – кричу я и, высоко подняв руки, выбегаю на открытую площадку. – Маркус, пожалуйста. Мы не из «Картакса»! Пожалуйста, нам нужна твоя помощь!

Тишина затягивается. Глаза Коула широко раскрыты, и в них плещется отчаяние. Скрипя зубами, он осматривает деревья.

Доносится звук приближающихся шагов, и я вижу перед собой дуло винтовки.

– Катарина? Это действительно ты?

– Да! – смеясь от облегчения, вскрикиваю я. – Как я рада, что ты здесь, Маркус. Я думала, вы уехали.

Опасливо поглядывая на Коула, Маркус опускает винтовку. Из-за деревьев позади него выходят две его дочери. У младшей, Элоизы, волосы перевязаны розовыми лентами, и при виде меня ее лицо озаряется. Старшая сестра, Челси, настороженно смотрит на Коула. Под ее мечущимися прищуренными глазами залегли глубокие тени.

– Я понимаю, как это выглядит, Маркус, – говорю я. – И джип, и снаряжение. Я понимаю. Но, прошу, доверься мне. Этот человек – папин друг.

Маркус смотрит на рану Коула и улыбается мне.

– Тогда он и мой друг, не важно на кого ему приходится работать. Давай заведем его внутрь.

Маркус отправляет дочерей за сумкой с инструментами и подставляет свое плечу Коулу, чтобы помочь ему зайти в дом. Лицо солдата мертвенно-бледное, ноги волочатся по полу. Мы затаскиваем его на кухню. Деревянный стол испещрен царапинами, а окна заляпаны кровью, которую Маркус и его жена Эми, видимо, решили не отмывать.

– Пуля была нашпигована нанитами, – помогая Коулу дойти до стола, говорю я. – Это не дает его модулю залечить рану. Несколько минут назад я запустила скачок. Он чуть не умер по дороге сюда. И у меня не оставалось выбора.

Маркус разрывает рубашку Коула, чтобы вытащить ткань из раны.

– Скорее всего, именно поэтому он до сих пор жив, но это было чертовски рискованно. Его исцеляющий модуль отключился. Нам придется постараться, чтобы сохранить его жизненные показатели в норме, пока мы не вытащим пулю и не запустим панель заново.

Он поворачивается к раковине и выливает туда бутылку дезинфицирующего средства, омывает руки до локтей.

Челси вбегает в кухню с инструментами Маркуса, потрепанным чемоданом со скальпелями и сверкающей пилой. Меняет Коулу капельницу, подсоединив к его руке пакет с анестетиком.

– Папа, дай, я тоже помою руки, – засучив рукава, говорит она.

Я поднимаю брови. Челси еще ребенок.

– Разве не твоя мама всегда помогает с операциями?

– Она плохо себя чувствует, – говорит Челси и опускает руки в раковину. Затем медленно поднимает их и тщательно вытирает так, словно часто это делает. – Не беспокойся. Я хорошая помощница.

– Уверена, что так и есть.

– Думаю, удача нам улыбается. – Маркус достает скальпель. – Его панель запускается, и он выглядит крепким парнем.

– Хорошо, – сглотнув, говорю я.

В любой другой день подобная сцена не вызвала бы у меня никаких эмоций, но по какой-то причине мне не по себе при виде Коула, лежащего на столе. Его бледная кожа покрыта бисеринками пота, а кровь капает на пол. Он выглядит таким слабым, таким уязвимым. Не могу отвести взгляд от его груди, считаю вдохи и выдохи, чувствуя, как сжимается желудок каждый раз, когда его дыхание сбивается. Челси вгоняет длинную сверкающую иглу ему в живот, и от этого зрелища у меня подгибаются ноги и приходится ухватиться за стену.

Я вжимаю ногти в ладони, пытаясь убедить себя, что это нормальная реакция, что я просто переживаю за Коула, потому что без него мне не расшифровать вакцину. Но дело не только в этом. Мы знакомы меньше двух дней, но между нами уже появилась какая-то связь, скрепленная кровью и нашей миссией. И это ощущается так, словно мы знаем друг друга на каком-то подсознательном уровне.

Думаю, этому поспособствовало и то, что он подставился под пулю, предназначенную мне.

Все еще сжимая шприц в руках, Челси смотрит на меня.

– Ты не очень хорошо выглядишь, Кэтти. Может, подождешь в гостиной?

Я раздумываю над ее предложением. Чутье подсказывает остаться, но мне настолько не по себе, что не знаю, сколько еще я продержусь.

– Я…

Но тут Маркус засовывает пинцет в рану Коула, и это зрелище становится для меня последней каплей. Я не смогу тут находиться.

– Я подожду снаружи, – бормочу я и вылетаю в гостиную.

Коул сейчас в руках Маркуса. И я ничего больше не могу для него сделать.

Два часа спустя я сижу на диване, скрестив ноги, а Элоиза спит рядом, положив голову мне на колени. Головная боль долбит в основании черепа. Это мигрень напоминает о себе с тех пор, как я проснулась вчера в хижине, поэтому стараюсь сидеть как можно тише, чтобы уменьшить всплески боли, которые обрушиваются на меня с каждым ударом сердца Коула.

Это все, что мне сейчас хочется слышать. Мои звуковые модули работают на максимуме, отслеживая каждый звон стали на кухне, каждое слово, каждый вдох. Коул все еще жив, и кровотечение остановилось. Похоже, его состояние стабилизируется. Маркус считает, что его исцеляющий модуль возобновил работу.

Мне трудно признаться даже самой себе, какое я почувствовала от этого облегчение.

Элоиза бормочет во сне. Я рассеянно провожу одной рукой по ее волосам, наблюдаю, как трепещут ее ресницы. Иногда у нее начинается тремор, но сейчас ее состояние лучше, чем много лет назад, когда мы только познакомились. Из-за нее семья Маркуса и примкнула к «Небесам», и именно поэтому они все еще живут здесь и не ушли в бункеры. У Элоизы еще при рождении обнаружили нуклеотоксическую патологию – неизлечимое генетическое заболевание, фактически смертный приговор. Болезнь настолько редкая, что «Картакс» и другие кодировщики ДНК никогда даже не пробовали разработать лекарство, хотя болезнь легко можно было вылечить с помощью гентеха. Отчаявшиеся люди с такими родными, понимая, что у них нет выбора, объединили свои знания и стали писать собственные алгоритмы. Создали базу данных с открытым исходным кодом гентеха для тысяч редких заболеваний, а со временем стали основоположниками «Небес».

Новак стала их лидером еще до чумы. Она страдает от болезни Крейцфельдта-Якоба[19]19
  Болезнь Крейцфельдта-Якоба – редкое неизлечимое заболевание головного и спинного мозга, сопровождающееся слабоумием, потерей зрения и другими симптомами.


[Закрыть] и когда-то взломала алгоритм «Картакса» от сотрясения мозга, чтобы спасти свою жизнь. У нее получился великолепный код, но «Картакс» подал на нее в суд за нарушение авторских прав. И тогда она стала бороться за право дальше использовать его, и общественность встала на ее сторону. Обычные люди, которые не могли спокойно смотреть, как гибнут их близкие. Самоучки, которые искали средства для написания алгоритмов, а потом тестировали их на себе. И у некоторых из них это начало получаться так хорошо, что они стали распространять свои коды бесплатно.

Они до чертиков напугали «Картакс».

Это случилось еще до появления гидры. Перед самой вспышкой казалось, что почти у каждого человека на Земле на панели установлен хотя бы один любительский алгоритм. Косметические фишки или стимуляторы. Поэтому «Картакс» начал стирать их с панелей всех, кто хотел жить в бункерах. Но если Маркус решит отправиться в «Хоумстэйк», то ему придется удалить у Элоизы код, сохраняющий ей жизнь. Это нелепо. Какая польза от воздушных шлюзов и защиты от вируса, если умирает ваша десятилетняя дочь?

Я поднимаю глаза, когда звуковые фильтры распознают шорохи в спальне Эми дальше по коридору. Затем раздаются шаги и скрежет чего-то тяжелого по полу. Шумно отворяется дверь, и в коридоре появляется ее сгорбленная и дрожащая фигура.

– Кто здесь? – спрашивает она пронзительным скрипучим голосом.

– Эми? – зову я. – Это Катарина Агатта. Челси сказала, то ты плохо себя чувствуешь.

Шаркая, она подходит ближе, ее лицо все еще скрыто в тени, а на плечах лежит толстое серое одеяло. Она дрожит и тяжело дышит.