Текст книги "Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов"

– А где герцогиня? – с волнением спросил Мулей.

– Недалеко отсюда.

– Виконт с ней?

– Нет, поляк-кондотьер его убил. Я видел, как этот негодяй нырнул вместе с ним в море, а вынырнул уже один. Я как раз уходил с галиота и стал свидетелем убийства этого благородного человека.

– Садись позади меня и веди нас, но сначала скажи, как ты здесь оказался.

– Я шел в замок в надежде вас встретить. Ведь Бен-Таэль мог бы привести вас туда, не зная, что галера потонула и…

Залп из аркебуз, прогремевший откуда-то из-за линии холмов, не дал ему договорить.

– Садись! – крикнул Мулей-эль-Кадель, выхватывая саблю.

И, повернувшись к эскорту, громко скомандовал:

– Заряжай! Солдат Хараджи не щадить! Вас ведет в бой Дамасский Лев!

29
Смерть поляка

Когда герцогиня увидела виконта Л’Юссьера во дворе замка Хусиф, она уже тогда смирилась с тем, что может потерять жениха. Долгие лишения, тяготы военной кампании и жестокости Хараджи довели его здоровье до крайне плачевного состояния. А потом случилось это тяжелейшее ранение… Поняв, что он действительно умер, Элеонора потеряла сознание, а придя в себя, долго и безутешно плакала.

Папаша Стаке, Эль-Кадур и Перпиньяно заботливо ухаживали за ней, уложив ее под импровизированный тент из найденного в шлюпке паруса. И был момент, когда они опасались, как бы она не потеряла рассудок.

Но прошли сутки, и кризис, к счастью, миновал. Ему на смену пришло неожиданное спокойствие, и герцогиня смогла немного вздремнуть.

Метюб, у которого из головы не шел тот самый знаменитый удар, боялся, что уже никогда ему не научится. Обустроив в дюнах лагерь для своих шестидесяти спасшихся людей, он то и дело наведывался к герцогине и до того расщедрился, что даже выделил христианам часть продовольствия, которое некоторые запасливые матросы все-таки ухитрились захватить с собой в этом бедламе.

Поляк тоже явился было под тент, но Перпиньяно держался с ним презрительно, а папаша Стаке так на него посмотрел, что он предпочел отойти подальше. На мрачных лицах обоих слишком ясно читалось подозрение, что именно он убил виконта, и кондотьер решил пока на вопросы не нарываться.

– Она все равно попадет в когти Медведя, как вы ее ни стерегите, – сказал мошенник себе под нос, выходя из-под навеса. – А потом и с вами посчитаемся, мои бедные ощипанные петушки.

Однако с того дня он остерегался появляться в лагере христиан.

Итак, сутки спустя герцогиня немного успокоилась и заснула. То был сон выздоравливающего, которого так ждали Эль-Кадур, Перпиньяно и папаша Стаке.

– Нам нужно решиться, – сказал старый моряк. – Еще одна ночь промедления – и мы займем места железных флюгеров на башнях Хусифа. Я знаю, сегодня к Метюбу вернулся гонец, отправленный в ближайшие прибрежные деревни, и он сказал, завтра придет галиот, чтобы забрать нас.

– Это правда? – испугался Перпиньяно.

– Меня заверил в этом помощник Метюба.

– Тогда надо решаться скорее, – сказал Эль-Кадур.

– Нам остается только сняться с места, пока турки спят, – заметил папаша Стаке. – Думаю, если герцогиня поспит четыре-пять часов, она будет в состоянии идти с нами. У нее просто волшебная энергия и сила, она гораздо выносливее, чем этот рыцарь удачи… Клянусь святым Марком! А где этот чертов поляк? Не подслушивает ли где поблизости?

– А я для чего?

– Что ты хочешь сказать, Эль-Кадур?

– У меня всегда под плащом спрятан кинжал, готовый поразить этого негодяя в сердце.

– Спокойно, араб моего сердца, плесни малость воды в твою горячую кровь. Мы тут не в пустыне, и надо быть предельно осторожными.

– А если он снова встанет у нас на пути?

– Вот тогда и сделаешь, что тебе больше понравится. Если же он тоже заснет, как сурок, оставь его в покое.

– Подведем итог, – сказал Перпиньяно. – На какое время назначим побег?

– Чем позже, тем лучше, лейтенант, надо, чтобы герцогиня опомнилась от такого удара. И потом, часа в три-четыре утра сон у всех гораздо крепче, чем в полночь.

– Мы должны где-то раздобыть оружие, утром за нами наверняка будет погоня, – заметил лейтенант.

– Мусульмане прихватили с собой некоторое количество пистолетов, мушкетов и сабель, – сказал Эль-Кадур. – Они сложены в шлюпке, и мне не составит труда пойти и стащить их, пока все спят.

– Ты ценный человек, черный хлебушек, – отозвался папаша Стаке. – Если ты когда-нибудь пойдешь со мной в плавание, я тебя сразу назначу интендантом, а это почти что боцман.

Араб, грустно улыбнувшись, кивнул.

– Эль-Кадур не уйдет с Кипра живым, – сказал он немного погодя.

– Что за мрачные мысли, – ответил папаша Стаке. – Со мной такого сроду не бывало! Да ладно тебе, давай-ка лучше уляжемся возле навеса и вздремнем вполглаза. Надо следить за поляком.

– Я подежурю, – сказал Эль-Кадур. – Отдыхайте спокойно.

Перпиньяно и папаша Стаке вышли из-под навеса, а араб свернулся калачиком возле спокойно спящей герцогини.

Мусульмане разбрелись по дюнам, выкопав себе ямки в песке: в них было гораздо удобнее спать. Они быстро проглотили свой скудный паек, состоявший исключительно из галет, и улеглись в эти импровизированные кровати, будучи уверены, что со стороны соотечественников никакая опасность им не угрожает.

Перпиньяно, папаша Стаке, Симоне и греки-отступники решили последовать их примеру, чтобы в нужный момент вскочить и выйти в море.

Несмотря на все свои благие намерения, старый моряк тоже заснул, и отнюдь не вполглаза. Он устал не меньше молодых, хотя и обладал огромной жизненной силой, а вот отдыха ему требовалось больше.

Спустя несколько часов он вдруг проснулся, потому что кто-то тряс его за плечо.

Он сел рывком и уже собирался кулаками встретить непрошеного гостя, но, увидев Эль-Кадура, успокоился.

– Уже пора?

– Все спят, – ответил араб.

– А синьора?

– Она готова идти с нами.

– Как с оружием?

– Я взял две шпаги, четыре сабли, полдюжины мушкетов с боеприпасом и еще несколько пистолетов. У каждого из нас будет чем обороняться.

– Ты молодец, черный хлебушек.

– Поторопитесь, все наши уже на ногах.

– Я готов. А что поляк? Спит?

– Я его не видел.

– Пошли.

Он встал и огляделся вокруг. Весь лагерь погрузился в темноту, и не было слышно ни звука.

Турки, уставшие не меньше остальных, крепко спали.

– Все в порядке, – прошептал он.

Герцогиня стояла, держа в руке одну из шпаг, принесенных Эль-Кадуром. Казалось, к ней вернулась вся энергия прежнего Капитана Темпесты.

– Синьора, – сказал папаша Стаке, – вы в состоянии идти со всеми?

– Да, – ответила она. – Я снова стала той женщиной, что сражалась в Фамагусте. Я должна вас спасти. Не забывайте, мы все христиане и перед нами наши противники-турки, враги Венецианской республики и Льва Святого Марка. Пойдемте!

Все вооружились и приготовились к любой опасности, предпочитая скорее умереть с оружием в руках, чем дать увезти себя в Хусиф и закончить там жизнь в страшных мучениях.

Они на цыпочках, чтобы не скрипнул песок, вышли из-под навеса и направились к гряде холмов, отделявших равнину от побережья. Эль-Кадур с утра обследовал эти холмы и нашел узкий проход, который позволял без труда миновать прибрежные скалы, на первый взгляд неприступные.

В лагере был слышен громкий храп турок, спящих в своих песчаных норах.

Герцогиня, казалось забывшая в последний решительный момент даже о бедном виконте Л’Юссьере, возглавляла отряд, рядом шел Эль-Кадур, держа мушкет с дымящимся запалом.

Они благополучно добрались до скал и уже углубились в найденный арабом проход. Отряд почти целиком скрылся в обрывистых скалах, как вдруг в лагере турок поднялся крик.

– Тревога! К оружию! Христиане сбежали!

Папаша Стаке взвыл:

– Поляк! Ох, этот бандит, Польский Медведь! Он же наверняка не спал и шпионил, такая порода. Бежим! Скорее! Скоро турки нас догонят!

Все пустились бегом, а с берега неслись яростные крики и лихорадочные команды.

– Быстрее! Быстрее! – кричали Перпиньяно и старый моряк.

– Госпожа, – сказал Эль-Кадур, повернувшись к герцогине, – хочешь, я понесу тебя? Ты ведь знаешь, у меня сильные руки.

– Нет необходимости, – ответила Элеонора. – Капитан Темпеста снова обрел силы. Вперед, мои храбрецы!

Прибрежные скалы они проскочили молниеносно и со всех ног бросились бежать по равнине. Небо между тем начало чуть заметно светлеть.

– Вижу внизу какой-то дом! – крикнул Эль-Кадур. – Надо постараться до него добежать.

В полумиле впереди, возле заброшенного виноградника, смутно виднелась маленькая ферма с соломенной крышей.

– Спрячемся внутри, – сказал папаша Стаке. – Там можно будет долго держать оборону и…

Его прервал оглушительный крик. Турки обнаружили проход в скалах и с воплями бежали вниз. Погоню возглавляли Метюб и поляк, разъяренные тем, как ловко их провели.

– Ну! Последний рывок! – крикнул папаша Стаке. – Если попадем к ним в руки, нас разорвут на куски, а наши головы украсят зубцы на стене замка Хусиф! Синьора, вы не устали?

– Вперед! – отвечала герцогиня.

Преодолев полмили, отряд ворвался в дом. Дом был довольно тесный, похоже, владельцы его уже давно покинули, если не были убиты Мустафой, который посылал свою орду прочесывать деревни в поисках голов оставшихся там христиан.

– Организуем оборону, – сказал Перпиньяно, быстро обследовав четыре комнаты, в каждой из которых было по два окна.

– Вы, синьора, вместе с папашей Стаке, Симоне и Эль-Кадуром занимайте две комнаты наверху и возьмите с собой четыре мушкета. Я останусь с греками. Стреляйте только наверняка и по возможности берегите боеприпасы.

– Прежде всего, постараемся всадить унцию свинца в башку поляку, – прибавил папаша Стаке. – Я неплохо стреляю, и, если он хоть чуть высунется, ему конец.

– Быстро! – скомандовал лейтенант. – Мусульмане подходят.

Отряд разделился. Герцогиня с тремя бойцами заняла позицию у окон в двух верхних комнатах, приготовив к бою мушкеты.

– Смерть гяурам! Перережем их всех! Всех сожжем прямо в норе!

Турок было человек шестьдесят, но ружья имелись у троих или четверых, и очень немногие держали в руках сабли или топоры.

Но их было слишком много, чтобы христиане могли надеяться их одолеть.

Увидев в окнах длинные стволы аркебуз, турки остановились шагах в трехстах-четырехстах и залегли, прячась за чахлым кустарником и валунами, которых вокруг дома было полно.

Греки открыли огонь и застрелили двоих стрелков Метюба из четверых, тех, что не успели спрятаться.

И папаша Стаке, разглядев за кустом турка, выстрелом отправил его в компанию прелестных гурий мусульманского рая.

Осаждавшие пришли в ярость от первых потерь и тоже не остались в долгу. А потому в течение примерно двух часов не прекращалась перестрелка из аркебуз, не приносившая осажденным никакого урона, так как их защищали толстые стены дома, которые к тому же позволяли целиться более спокойно и тщательно.

К герцогине вернулось ее ни с чем не сравнимое хладнокровие, и она тоже выпустила несколько зарядов. А поскольку стреляла она очень метко, у нее на счету было четверо или пятеро убитых.

Но долго так продолжаться не могло. Турки не горели желанием позволить себя перестрелять, как кроликов, и приняли отчаянное решение атаковать дом со всех сторон и вступить в рукопашный бой.

Они собрались в кучу и ринулись к дому, вопя на ходу:

– Смерть гяурам!

– Друзья! – крикнула герцогиня. – Настал решающий миг! Как только турки подойдут к дому, все вооружаемся саблями и шпагами!

– А аркебузы используем как кувалды! – прибавил папаша Стаке, не теряющий спокойствия и непобедимого чувства юмора. – Очень хочется сделать первосортный фарш и отправить его на кухню гарема султана.

Турки в один миг пробежали расстояние, отделявшее их от осажденных, потеряв по дороге немало бойцов, поскольку попали под прицелы пистолетов и мушкетов. Но им все же удалось ворваться внутрь, поскольку дверей у дома не было.

После краткого боя Перпиньяно и греки отступили к лестнице, в упор расстреливая противника из мушкетов, потом взялись за сабли и принялись ожесточенно отбиваться от наседавших турок.

Герцогиня со своей частью отряда уже собиралась броситься на помощь венецианцу и грекам, как вдруг часть соломенной крыши рухнула, и сквозь дыру в соседнюю комнату свалились трое из осаждавших, преградив им дорогу.

Герцогиня обернулась, и у нее вырвался крик ярости:

– Лащинский, вы!

– Он самый, синьора, и он пришел за своей добычей, – насмешливо осклабившись, заявил поляк.

– Вы меня получите только мертвую!

И тут появились еще двое: Метюб с тяжелой абордажной саблей в руке и один из его офицеров.

– Капитан, займись женщиной! – крикнул командир галеры. – Иначе нам с ними со всеми не справиться. А так в четыре удара положим всех.

Но турок просчитался. Перед ним были прекрасные фехтовальщики. Эль-Кадур и двое матросов, держа за стволы мушкетоны и действуя ими как палицами, были готовы на все.

А герцогиня тем временем наступала на поляка и так теснила его шпагой, что он был вынужден принять бой.

Остальные трое набросились на Метюба и его младшего лейтенанта, а Перпиньяно и греки стойко обороняли лестницу, храбро сражаясь с превосходящим противником.

С первой же атаки стало ясно, что участь поляка и двоих турок незавидна. Турки под бешеным натиском араба и матросов, которые крушили их ударами мушкетов, забились в угол, а поляк отступил к двери. Хоть он и был отменным фехтовальщиком, ему не под силу было сражаться с той, что победила Дамасского Льва.

Медведь Польских Лесов яростно оборонялся, уже отчаявшись получить герцогиню живой и сделать ее своей женой. Он окончательно рассвирепел и попытался уколоть герцогиню концом шпаги в грудь.

Но его усилия были напрасны. Под натиском Элеоноры он уперся спиной в стену и получил такой удар в сердце, что клинок герцогини, пронзив его грудь насквозь, сломался.

– Сдохни, предатель! – крикнула она.

Поляк раскинул руки, уставился на свою противницу безумными глазами и рухнул на пол, прохрипев:

– Все кончено!..

Почти в тот же миг Метюб упал с размозженной головой под ударом аркебузы папаши Стаке, а офицера трижды достала сабля Эль-Кадура, и он мертвым сполз на землю.

Герцогиня уже спешила им на помощь.

– Дело сделано, синьора, – сказал папаша Стаке, отбросив в сторону аркебузу и подобрав саблю Метюба. – Они отбыли в рай и теперь беседуют с гуриями.

– Бежим на помощь к Перпиньяно! – скомандовала герцогиня.

Они уже направились к лестнице, как вдруг Эль-Кадур, как тигр, прыгнул перед Элеонорой и крикнул:

– Берегись, госпожа!

В тот же момент раздался выстрел, и араб с протяжным стоном распластался на полу.

Стрелял поляк. В предателе еще теплилась жизнь, и, увидев рядом с собой дымящийся запал мушкета, он поджег запал пистолета, что был у него за поясом, и выстрелил, надеясь убить герцогиню.

Папаша Стаке и Симоне, подскочив к предателю, добили его ударами сабель, а герцогиня склонилась над арабом. Лицо его стремительно приобретало землисто-серый оттенок.

– Бедный мой Эль-Кадур! – вскрикнула она в слезах, обхватив голову араба руками.

– Умираю… госпожа… сердце… сердце… – еле слышно прошептал араб. – Прощай… госпожа… будь счастлива…

– Нет, не умирай!

Араб печально улыбнулся и поднял на герцогиню глаза, уже подернутые смертной пеленой.

– Прощай… госпожа… – повторил он. – Я счастлив… что спас тебя… Моя… мука… теперь кончилась… Госпожа… дай мне умереть… счастливым… Поцелуй… поцелуй… своего… верного раба…

Папаша Стаке и Симоне плакали, опустившись на колени перед умирающим, а герцогиня склонилась над ним и прижалась губами к его лбу.

Эль-Кадур вздрогнул, закрыл глаза и отошел в мир иной.

Заключение

Прошло совсем немного времени после смерти верного Эль-Кадура, и к дому галопом подскакали Мулей-эль-Кадель, Никола Страдиот и тридцать рыцарей.

Услышав цокот копыт, турки, опасаясь облавы, выскочили из дома, оставив на произвол судьбы раненых и убитых.

Без всяких предупредительных криков Мулей-эль-Кадель принялся рубить их направо и налево, а его люди – расстреливать из аркебуз.

Папаша Стаке и Симоне плакали перед умирающим, а герцогиня склонилась над ним и прижалась губами к его лбу.

В дверях показались Перпиньяно и греки, уже готовые к очередной отчаянной обороне.

– Дамасский Лев! – удивленно вскрикнул венецианец. – И Никола с ним!

– Где герцогиня? – быстро спросил турок, спешиваясь.

– Наверху.

Не дожидаясь других слов, он взлетел по лестнице и вбежал в комнату.

Герцогиня все еще плакала над телом Эль-Кадура.

– Жива! Жива! – крикнул Дамасский Лев, и щеки его зарделись.

– Вы, Мулей! – вскричала Элеонора, вставая.

– Явился, чтобы спасти вас и отомстить за вас, синьора. Где Лащинский, убийца господина Л’Юссьера?

– Я его только что убила… но… вы сказали, Мулей, он убийца? – прошептала герцогиня.

– Да, синьора, – выступил вперед Никола. – Я был на галиоте и все видел. Виконта убил он.

Герцогиня на миг застыла, медленно перевела глаза на тело поляка и, тихо вскрикнув, упала без чувств на руки Дамасского Льва.

Четверть часа спустя рыцари, венецианцы и греки покинули дом, наскоро похоронив в саду бедного араба.

Мулей-эль-Кадель держал на руках герцогиню, которая все еще не пришла в себя.

Матросы с галеры разбежались кто куда.

Поздней ночью отряд въехал на окраину Суды. У герцогини начался бред, и ее поместили в живописный маленький домик на берегу моря, принадлежавший греку-отступнику, владельцу множества галиотов.

Две недели мужественная женщина боролась со смертью, и в конце концов жизненные силы восторжествовали. Все это время Дамасский Лев ни на секунду не покидал домика.

Впрочем, никто их и не тревожил, а тридцать всадников, христиане и греки день и ночь патрулировали прибрежные улицы.

Однажды, когда герцогиня окончательно пришла в себя, перед домом появился турок на коне. К кончику копья у него был привязан белый шелковый лоскуток. Он хотел поговорить с Мулеем-эль-Каделем.

Его впустили в дом.

В тот же вечер под прикрытием темноты с рейда Суды бесшумно отчалил галиот, взяв курс на Италию.

Не говоря ни слова, он отвязал от седла маленькую шкатулку и протянул Дамасскому Льву. Тот сильно побледнел. Гонец сказал:

– Это от Селима, нашего султана.

И умчался прочь галопом.

– Что с вами, Мулей? – спросила герцогиня, наблюдавшая эту сцену.

– Взгляните, – в смятении ответил мусульманин.

Он открыл резную серебряную шкатулку и показал ей черный шелковый шнурок, лежавший внутри.

Элеонора вскрикнула от ужаса. Такой шнурок султан присылал тому, кто попал в опалу, чтобы этот человек повесился.

– Что ты думаешь предпринять, Мулей? – с тревогой спросила герцогиня.

– Жизнь рядом с тобой приносит слишком много радости, чтобы покориться решению султана, – отвечал Дамасский Лев. – Я отрекаюсь от религии моих отцов и от Магомета и принимаю твою религию. Увези меня в Италию, Элеонора. С этого момента я христианин, и ты сама знаешь, как я тебя люблю.

В тот же вечер под прикрытием темноты с рейда Суды бесшумно отчалил галиот, взяв курс на Италию.

На борту галиота были герцогиня, Мулей-эль-Кадель, Перпиньяно, двое моряков и греки.

Дамасский Лев

1
Племянница Али-паши

– Голубое знамя с тремя львами, стоящими на задних лапах!.. Это галера паши Дамаска!.. Готовьте нашу галеру к бою!.. Госпожа, час отмщения настал!

Эти слова произнес высокий, крепко сбитый и очень загорелый турецкий офицер, который уже давно наблюдал за кораблем с высокой террасы замка Хусиф. Замок представлял собой мощную крепость венецианской постройки, и, для того чтобы заставить капитулировать последних венецианцев, выживших на Кипре после осады, понадобилось двести турецких галер.

Замок одним фасадом глядел на море, другим – на внутреннюю часть острова. Вздымались вверх высокие башни, на просторных террасах было рассредоточено более пятидесяти кулеврин и около двадцати бомбометов. Голос здоровяка-офицера, громкий, как рев быка, на секунду перекрыл грохот прибоя, вечно бившегося о скалы и заполнявшего эхом весь замок снизу доверху.

Мгновение спустя из башни легким, быстрым шагом вышла молодая, очень красивая женщина лет двадцати двух. Она была высокая и стройная, черные глаза живо глядели из-под прекрасно очерченных длинных, вразлет, бровей, пухлые губы маленького рта напоминали спелые вишни, а по плечам струились длинные, цвета воронова крыла волосы.

В ее лице прекрасной греческой лепки было нечто такое, что сразу выдавало в ней турчанку, в глубине души жестокую. Таких обычно пестовали для себя кровожадные султаны XV–XVI веков.

Согласно моде знатных турчанок той эпохи, на ней были великолепные широкие шальвары из расшитого золотом белого шелка, простеганные изнутри, чтобы не просвечивали ноги, и короткая зеленая курточка с серебряным шитьем по краю и пуговицами из бесценных крупных жемчужин. Концы широкого пояса из красного бархата, завязанного узлом спереди, спускались до самых башмачков с загнутыми носами, сшитых из красной кожи с золотым орнаментом.

Она отличалась от женщин, помешанных на драгоценностях, которые султаны, разграбив очередную провинцию или королевство, расшвыривали направо и налево с щедростью истинных воров. Украшений ни в ушах, ни на руках юная красавица не носила, зато на поясе у нее висела маленькая сабля в серебряных ножнах, отделанных перламутром, с золотой рукоятью, инкрустированной сапфирами и изумрудами.

– Что это мой капитан[17]17
   Офицер в чине армейского капитана обычно выполнял обязанности коменданта крепости. (Примеч. перев.)


[Закрыть] так раскричался? – спросила она у турка, который пристально что-то высматривал, стоя на краю террасы и заслонив глаза от солнца ладонями. – Ты не забыл, что настало время выпить кофе?

– Лучший кофе сейчас прибудет с моря, госпожа, – отозвался капитан. – Паша Дамаска наконец-то угодил в сети, расставленные твоим дядюшкой, великим пашой.

На лице красавицы появилось жестокое, диковатое выражение, глаза сверкнули мрачным огнем.

– Ты так думаешь, Метюб?

– Я же не слепой! Пророк пока еще не пожелал меня ослепить. Смотри вон туда, вон он, галиот паши, движется спокойно и вальяжно, и на грот-мачте развевается голубой флаг с тремя Дамасскими Львами на задних лапах. Смотри, Хараджа!.. Смотри!..

Прекрасная турчанка, как пантера, бросилась к широкому парапету, где стояли шесть кулеврин с клеймами Венеции, явно захваченных после резни в Никозии и Фамагусте, и тоже загородила глаза рукой: утреннее солнце уже сияло достаточно ярко.

Перед глазами разверзлась пугающая стометровая пропасть, поскольку с этой стороны стены замка обрывались в море. Но ее это ничуть не смутило, и она спокойно прислушалась к грохоту прибоя, долетавшему снизу.

Шагах в тысяче от берега виднелась небольшая галера, водоизмещением примерно в триста тонн, с двумя рядами весел и двумя мачтами, на которых белели огромные латинские паруса. Корабль медленно приближался, скользя по спокойной морской глади и направляясь на северо-запад, к Греческому архипелагу, словно собирался бросить якорь в могущественном Константинополе.

– Восемь кулеврин, – насчитал капитан. – Двадцать солдат и двадцать гребцов на веслах. Неплохой куш для нас. Что скажешь, госпожа? Команда паши постоянно сторожит все пути к Архипелагу?

Смертельно побледнев, Хараджа молчала. Она стояла у края пропасти, на дне которой бился и грохотал прибой, и то и дело запускала пальцы в длинные волосы, будто хотела вырвать прядь. Прекрасный лоб этой странной красавицы был нахмурен, словно в душе у нее бушевала буря.

– Ты меня поняла, госпожа? – спросил капитан. – Неужели теперь, через четыре года, мы позволим, чтобы паша Дамаска, отец храброго воина, который должен был стать твоим мужем, от нас ушел?

Хараджа снова принялась терзать темные пряди и сказала:

– Ох уж эти воспоминания прошлого!..

– О ком ты сейчас думаешь? – не без иронии поинтересовался капитан. – О Дамасском Льве или о красавце-капитане, который оказался женщиной и стал его женой? То, что она женщина, не помешало ей нанести мне мастерский удар шпагой… Она и вправду была известна в Фамагусте под именем Капитан Темпеста.

Красавицу передернуло, лицо ее вспыхнуло ярко-красным румянцем, а в глазах зажглась неукротимая свирепость янычара.

Она повернулась к капитану и спросила срывающимся голосом:

– Метюб, а ты не устал любоваться террасами замка Хусиф?

Здоровяк безмятежно поглядел на нее, скрестил руки на груди и спокойно ответил:

– Если племянница Али-паши желает посмотреть, как человек, описав в воздухе большую дугу, полетит вниз и разобьется о скалы, ей надо только сказать. Я готов прыгнуть…

Он взобрался на парапет и со злостью смотрел вниз, на скалы, готовые изуродовать его по приказу хозяйки. Начался прилив, и море бушевало все громче.

– Так что, госпожа, хочешь? Чего стоит одна человеческая жизнь, когда на Крите тысячи и тысячи христиан и турок падают, сраженные минами, кулевринами или зарубленные мечами и саблями? На Крите люди гибнут уже больше года, и, если ты пошлешь меня туда, может, я и пополню ряды тех пятидесяти тысяч турок, которых малочисленные, но храбрые венецианцы отправили в царство гурий пророка.

– Ты с ума сошел, – сказала Хараджа, схватив его за руку и заставив спрыгнуть с парапета. – Моя галера готова?

– Уже восемь дней, как готова.

– А мое оружие и доспехи?

– На корме.

– Пошли, Метюб. Если я пока не могу схватить Дамасского Льва и его жену, то захвачу хотя бы его отца. А малыша должны были похитить, и он, возможно, уже находится на Крите в руках моего дяди.

– Вряд ли ты найдешь его живым.

– Ему всего три года.

– Однако твой дядюшка ради развлечения иногда велит содрать кожу с парочки христианских младенцев.

– Замолчи!.. Пошли со мной!..

Метюб помог ей сойти с парапета, и оба начали спускаться по бесконечной лестнице, вырубленной прямо в скале. Она была такой узкой, что даже от небольшого войска ее смогли оборонять всего несколько человек. На верхние террасы и на вершины башен высыпали обитатели крепости: ее защитники, а вместе с ними женщины. Но никто не осмелился криком приветствовать галиот паши Дамаска.

Все слишком боялись племянницы грозного Али-паши.

Насчитав по дороге около ста шестидесяти ступеней, капитан вместе с Хараджей спустились в маленькую бухту, посреди которой, посверкивая латунной окантовкой фальшбортов, колыхалась на волнах великолепная четырехсоттонная галера, выкрашенная в красный цвет.

Она была оснащена двумя большими латинскими парусами (на средиземноморском Востоке в то время пользовались только латинскими парусами), тоже красными, в голубую полоску, тремя рядами весел и шестнадцатью кулевринами, расставленными на палубе таким образом, чтобы можно было обстреливать любую сторону горизонта.

Экипаж составляли тридцать прикованных к скамейкам гребцов и сорок отборных турецких солдат в железных и стальных доспехах. Хараджу и капитана уже ожидала шлюпка, готовая доставить их на борт.

– Все на местах? – спросил капитан у сидящих в шлюпке матросов.

– Все! – хором ответили они. – Отчаливаем!..

В один миг промчались они по водной глади, и племянница паши вместе с капитаном по простому веревочному трапу поднялись на галеру. Тридцать воинов, вооруженных тяжелыми аркебузами, саблями и ятаганами, выстроились на палубе, чтобы приветствовать свою повелительницу.

Она же, по обыкновению, не удостоила их даже взглядом и сразу спустилась в каюту. А капитан, оглядев паруса и такелаж, отдал несколько быстрых, резких команд.

Чтобы поднять два якоря, хватило нескольких оборотов лебедки, ибо дно было мягкое. Паруса стали по ветру, тридцать весел мощно задвигались в руках гребцов под окрики и угрозы надсмотрщиков, и красавица-галера покинула бухту, обогнула скалу со стоявшей на ней батареей и горделиво вышла в море, двигаясь на веслах, поскольку ветра почти не было.

Галиот паши Дамаска уже миновал замок Хусиф и спокойно продолжал свой путь тоже на веслах. На губах Метюба заиграла дьявольская усмешка.

– Ну и куда вы собрались, несчастные? – пробормотал он. – Попасть в плен к туркам – дело скверное, но это еще полбеды. Тут вмешается Хараджа, и пощады не будет никому, даже старому паше.

Так рассуждал он сам с собой, сидя верхом на большой кулеврине, отлитой в Константинополе, когда к нему подошла Хараджа.

Она была почти полностью закована в стальные доспехи с тонкой чеканкой на кирасе, в нарукавниках и ножных латах, на шлеме красовались страусовые перья. Элегантную маленькую саблю сменил изогнутый меч, прекрасное оружие для абордажа.

– Уже можно стрелять, Метюб? – спросила она, внимательно посмотрев на галиот паши.

– Когда пожелаешь, госпожа, – ответил капитан. – Между нами не более трех выстрелов из крупной аркебузы.

– Потребуй, чтобы они сдались.

– Паша очень удивится, если его обстреляют соотечественники.

– Но прежде всего видишь ли ты на палубе отца Дамасского Льва?

– Я не вижу среди тех, кто на палубе, ни одного пожилого человека. Подозреваю, старик болен.

Пухлые губы Хараджи скривились в жестокой усмешке. Капитан, не спускавший с нее глаз, покачал головой и тихо проворчал:

– Гм!.. Не хотел бы я оказаться на месте старого паши. Но если на борту галиота окажутся Дамасский Лев и Капитан Темпеста, вряд ли племянница Али-паши рискнет пойти на абордаж, а уж я тем более.

– Ну так что, Метюб? – сухо спросила Хараджа. – Мне кажется, здесь, на моей галере, зря теряют время.

– Мы его быстро наверстаем, госпожа. Подожди минутку…

Он подскочил к широкому центральному люку, позволявшему видеть все, что происходит у гребцов, и громко крикнул голосом, не допускавшим возражений:

– Пусть надсмотрщики возьмутся за плетки и не щадят гребцов. Мы торопимся, понятно?

Потом, когда нутро галеры огласилось криками боли, он вернулся на палубу, где шестеро матросов уже зарядили большую константинопольскую кулеврину.

– Сначала дадим предупредительный залп, – сказал он. – Если они не остановятся, снесем им мачты. Восемь кулеврин против шестнадцати!.. У нас отличное преимущество.

Длинный трехметровый ствол бабахнул холостым, и эхо от выстрела долго металось над водой, отражаясь в волнах, которые постепенно поднимал южный ветер.

Капитан галиота в знак приветствия трижды поднял и спустил флаг паши Дамаска и, вместо того чтобы замедлить ход, приказал гребцам приналечь на весла. Красивые брови Хараджи поползли вверх, глаза загорелись.

– Как! – вскричала она. – Они не подчинились приказу племянницы великого паши?

– Госпожа, – сказал Метюб, – но ведь твой флаг еще не развернули. Да и к тому же на галиоте не какие-нибудь жалкие торговцы, а один из самых могущественных правителей Малой Азии.

– Пусть развернут флаг Али-паши!..

– Тогда галера быстрее уберется.

– Вот тут-то мы и возьмем ее на абордаж, – в гневе бросила Хараджа.

– Но сначала обстреляем как следует, – проворчал Метюб. – А когда она пустится наутек, столкнется с пятьюдесятью галерами, которые дядюшка предоставил в твое распоряжение, чтобы отделаться от твоих капризов… Эй, на корме!.. Поднять флаг великого паши!..