Текст книги "Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов"

– Бегом в трюм! – прошептал он. – Через полчаса вся галера будет в огне!

25
Пожар! Горим!

Солнце только что село, когда Метюб, как и обещал, спустился в каюту к пленной герцогине, чтобы сопроводить ее в корабельный лазарет, где метался и стонал виконт, у которого судовой врач безуспешно пытался извлечь пулю из груди.

Герцогиня его ждала. Она провела день в большой тревоге, поскольку ни с кем не виделась и не имела никаких известий о своем женихе. Лащинский тоже не показывался, скорее всего, чтобы не вызвать подозрений. После трагических переживаний, выпавших на долю Элеоноры, ее неуемная энергия, казалось, угасла.

Собрав несколько горстей пеньки, он поджег их, а потом раскидал по парусам и бросил на бочонок.

– Ну, как там? – спросила она с тревогой.

– Хусиф еще не показался на горизонте, – ответил Метюб, пребывая в дурном расположении духа. – Штиль продолжается, и галера движется как черепаха.

– Я спросила не про Хусиф, – сказала герцогиня. – Меня волнует состояние виконта.

– Врач пока ничего не может сказать, синьора. Пуля все еще в теле пациента, и извлечь ее не получается.

– Значит, он умрет! – испуганно вскрикнула Элеонора.

– Что ты такое говоришь, синьора? Я в Никозии тоже получил пулю в грудь, и никто не смог ее вытащить, однако я до сих пор жив, и она меня ни капельки не беспокоит. Когда ей надоест шляться по моему телу, она обнаружится где-нибудь под кожей, и я ее сам выну, сделав простой надрез.

– Ох, от ваших слов у меня отлегло от сердца.

– Не могу сказать, что состояние виконта так уж хорошо. Рана тяжелая, и быстро она не заживет.

– Я могу увидеть его?

– Я ведь тебе обещал. Но прежде чем мы дойдем до Хусифа, ты научишь меня твоему знаменитому удару. Мне не терпится его усвоить.

– Научу, но не сейчас. Завтра, когда подойдем к Хусифу, или уже у Хараджи.

– О, только не при ней, – живо отозвался мусульманин. – Другой возможности может уже не представиться.

– То есть вы хотите сказать, что она убьет меня раньше, чем я научу вас этому приему? – сказала герцогиня с горькой иронией.

– Я не в состоянии угадать мысли этой странной женщины, – отвечал Метюб. – Пойдем, синьора, надо торопиться, уже стемнело.

Он снял с себя белый шерстяной плащ с широкой красной полосой по подолу и с серебряными кистями и накинул его на плечи герцогини, надвинув ей капюшон до самых глаз.

– Пойдем, синьора.

Они вышли из каюты и поднялись на палубу. У бортов дежурили редкие часовые, поскольку в этот час море было спокойно, царил штиль, который на недели обездвиживал корабли, курсировавшие в межтропических зонах.

Однако герцогиня сразу заметила человека в длинном темном плаще, он махнул ей рукой.

Это был поляк.

Вслед за Метюбом она пересекла верхнюю палубу, спустилась на батарею, освещенную двумя фонарями, и вошла в узкое помещение, служившее лазаретом.

В палате было две дюжины подвесных коек, чтобы раненые и больные не страдали при сильной качке. На одной из коек, сгорбившись, сидел старый турок с длинной белой бородой, желтым пергаментным лицом и смуглой, как у арабов, кожей.

– Он там, – сказал Метюб, обернувшись к герцогине. – Я подожду тебя на палубе.

Герцогиня подошла к койке, над которой горела подвешенная на стене лампа.

Старый турок, услышав слова капитана, быстро отодвинулся в сторонку.

Виконт, казалось, спал. Он был все так же бледен, лицо покрывали капли липкого пота, под глазами залегли темные синие круги. Он дышал со свистом, и в глубине груди слышалось глухое бульканье, словно кровь пыталась прорваться наружу сквозь рану.

– Он умирает? – спросила герцогиня у врача, который смотрел на нее с живым интересом.

– Нет, госпожа, – ответил старик на мягком наречии сынов пустыни. – Не бойся, по крайней мере пока.

– Он поправится?

– Все в руках Аллаха.

– Если ты настоящий табиб[16]16
   Табиб – врач, лекарь.


[Закрыть], ты должен знать.

– Магомет велик, – только и сказал врач.

– Гастон! – нежно прошептала герцогиня. – Мой Гастон!

Раненый, видимо, действительно задремал, но он открыл глаза, и в них вспыхнула бесконечная радость. На миг его щеки даже чуть порозовели, но только на миг.

– Вы… Элеонора… – прошептал он еле слышно. – Эта… пуля… эта… пуля…

– Не разговаривайте, – властно приказал врач. – Рана очень тяжелая.

– Ты ведь спасешь его, правда? – сказала герцогиня. – Ты ведь замечательный табиб.

– О да, – пробормотал турок, нервно погладив белую бороду. – Этот господин не умрет.

На губах виконта появилась еле заметная улыбка, он стиснул зубы, чтобы сдержать стон.

Увидев, что он опять собирается заговорить, врач поспешил сказать:

– Не говорите ничего! Вы что, хотите убить себя?

– Да, да, Гастон, молчите, – сказала Элеонора. – Так надо, чтобы выздороветь.

Виконт не разомкнул губ, только взял руку герцогини и лихорадочно ее сжал.

– Нет, – прошептал он. – Нет… вы этого не хотите…

Он на миг прикрыл глаза, потом широко открыл и пристально посмотрел на невесту.

– Что, Гастон? Что вы хотите? – спросила она.

– Любите меня… Пусть смерть… меня уже схватила… видеть вас… как в ту ночь… в Венеции…

– Вам нельзя говорить! – в третий раз вмешался врач. – Я головой отвечаю за ваше выздоровление.

В этот момент раздался отчаянный крик одного из часовых, что стояли на палубе:

– Пожар! Пожар!

Табиб одним прыжком подлетел к двери, а герцогиня ринулась к батарее, крича во весь голос:

– На помощь! Галера горит!

В глубине узкого помещения появился поляк.

– Не пугайтесь, синьора, – сказал он, быстро подойдя к герцогине. – Когда возникнет серьезная опасность, я приду спасти вас и господина Л’Юссьера. Никуда отсюда не уходите и полностью мне доверьтесь. Я иду освободить ваших моряков.

– Но в первую очередь виконта, не забывайте об этом, – угрожающе произнесла герцогиня.

– Я поклялся, – сказал поляк. – И не давите на меня, иначе я не сдержу обещания. Будьте спокойны, все кончится хорошо.

– А они не смогут погасить огонь?

На губах поляка заиграла ироническая улыбка.

– А какими помпами? Я все предусмотрел.

И он быстро поднялся на палубу, где уже царила паника.

Все свободные от вахты часовые высыпали из кают-компании и общими усилиями старались справиться с огнем, который разбушевался не на шутку, судя по клубам густого вонючего дыма, вырывавшимся из открытого кормового люка.

Поляк подбежал к Метюбу, который раздавал приказы направо и налево, перемежая их ругательствами.

– В каком месте загорелось?

– Кажется, на складе запасного инвентаря, – в ярости ответил турок.

– А кто мог устроить поджог?

– Кто, кто! Эти собаки-христиане, ясное дело.

– Да ты совсем голову потерял, капитан. Они заперты в трюме на носу, а загорелось на корме. Лучше вели их освободить, и мы пошлем их на помпы. При таких обстоятельствах любые руки не лишние.

– Ты прав, – сказал Метюб. – Иди освободи их и отправь работать.

Поляку только это и было нужно: он боялся, что турки обнаружат открытый засов на люке.

Пока экипаж, немного успокоившись, воевал с огнем, поляк спустился на твиндек, а потом в трюм.

Греки, Перпиньяно, Эль-Кадур и папаша Стаке сгрудились у трапа и внимательно прислушивались к звукам, доносившимся с верхней палубы.

– Вылезайте! – крикнул поляк, просунувшись в люк.

– Загорелось? – спросил Перпиньяно, который стоял ближе всех к выходу.

– Еще как! – ответил поляк.

– А моя госпожа? – с тревогой произнес Эль-Кадур.

– Она вне опасности, не бойся.

– Я хочу ее видеть, – не унимался араб.

– Ступай к ней, если хочешь, и оставайся ее охранять. Она в лазарете. А вы быстрее вылезайте, и упаси вас бог проболтаться.

Отряд бросился на твиндек, уже охваченный густым дымом, сильно пахнущим смолой, и выскочил на палубу.

– Эй, христиане, к помпам! – крикнул Метюб, едва завидев их.

– Только не я, – сказал Никола, подойдя к поляку.

– Это почему?

– А о галиоте вы позабыли, синьор?

– Что ты собираешься делать, Никола?

– Подожду, пока искры попадут сюда, на деревяшку, и подожгут ее, чтобы турки не смогли спастись на галиоте и на нем увезти нас в Хусиф.

– А ты молодец, – сказал поляк.

– Обо мне не беспокойтесь, встретимся на берегу. Пять миль вплавь меня не пугают. В нужный момент я отсюда исчезну.

– К помпам, христиане! – снова заорал Метюб. – Или вы хотите, чтобы я велел гнать вас плетками?

Греки, Перпиньяно, папаша Стаке и Симоне поспешили повиноваться, а Никола, воспользовавшись царившей на галере неразберихой, вернулся на твиндек, намереваясь прыгнуть с борта и вплавь добраться до галиота.

Пожар, который все более разгорался благодаря запасам флагштоков, парусов и прочего запасного инвентаря, скопившегося на складе, приобрел пугающие размеры. Весь склад был охвачен огнем, и длинные языки пламени, вырываясь сквозь борта на юте, лизали обшивку.

Турки, совсем потеряв голову, как сумасшедшие метались взад и вперед, уже не слыша ни Метюба, ни офицеров и призывая Аллаха и пророка, вместо того чтобы выстроиться в цепочку с ведрами.

Греки во главе с папашей Стаке бросились к помпам, чтобы не возбудить подозрений, но, как только начали нажимать на ручки, сразу заметили, что вода совсем не идет.

– Капитан, – сказал папаша Стаке, остановив Метюба, который проходил мимо, – ваши помпы не работают.

– Что ты сказал, пес христианский? – взревел турок.

– Пес я, там, или не пес, а ваши помпы не качают воду, и это говорит вам помощник капитана Венецианского флота.

– Я же их только вчера проверял!

– Не знаю, что и сказать: с такими помпами вы пожар не потушите.

И тут Метюб произнес ругательство, которое вряд ли одобрил бы пророк.

– Осмотрите рукава! – крикнул он своим офицерам, пыхтевшим от старания выстроить цепь.

Двое или трое кинулись выполнять приказ, но очень быстро вернулись, крича от ужаса:

– Рукава перерезаны! Мы пропали!

Папаша Стаке взглянул на поляка, единственного, кто сохранял спокойствие во всем этом бедламе, и заметил, что тот сардонически усмехается.

– Все ясно, – пробормотал старик. – Это он перерезал рукава. Я-то думал, самые хитрые – это греки, а теперь замечаю, и среди поляков попадаются мастера. Но надо поторопиться: галере конец и пора с нее уходить.

Весть о том, что насосы никуда не годятся, ошеломила даже Метюба, но экипаж все-таки не оставлял надежды спасти корабль.

Моряки наконец выстроились цепочкой, чтобы быстро передавать ведра с водой, и вода обильно потекла на склад, под которым находилось много бочонков со смолой, отчего так и разбушевался пожар.

Густые облака дыма вырывались из кормовых люков, заволакивая мачты, и снопы искр грозили поджечь паруса. Никто в суматохе не догадался спустить их на палубу.

Греки и папаша Стаке, чтобы отвести от себя подозрение и обмануть турок, старательно лили воду в это пекло, которое и не собиралось гаснуть, мужественно терпели вихри искр и едкий дым, раздиравший горло. Но все было напрасно. Огонь разрастался, и языки пламени охватили уже почти всю корму парусника.

Они прорывались сквозь обгоревшие палубные доски шканцев и обшивку широких бортов, и капли смолы текли с обшивки на бимсы.

Твиндек и батарейные палубы уже настолько заполнились дымом, что спуститься туда было невозможно. Один за другим с грохотом падали пиллерсы, и занялся степс бизань-мачты.

Метюб все еще не терял надежды сохранить свою прекрасную галеру. Он принял мудрое решение залить водой пороховой погреб, чтобы порох не вспыхнул и корабль не взлетел на воздух, и с превеликой осторожностью велел спускать на воду шлюпки. Пока не поздно, можно было спастись на галиоте, который все еще был на буксире у галеры.

Все эти меры он принял как раз вовремя, потому что полчаса спустя, несмотря на все усилия мусульман, огонь охватил-таки пороховой погреб. Теперь уже пылала вся корма, и столбы искр, подхваченные ночным бризом, дождем падали на галиот, грозя поджечь мачты.

Этого и ждал Никола. В панике и бедламе, царившем на галере, никто не заметил его отсутствия. А он тем временем уже сделал все, чтобы галиот быстро загорелся, рассыпав под палубой порох и разлив смолу и деготь.

К этому моменту Метюб уже понял, что с огнем, быстро пожиравшим все вокруг, бороться бесполезно, и собирался отдать приказ покинуть корабль и спасаться на галиоте. Но вдруг на палубе раздались испуганные крики:

– Он загорелся! Он загорелся!

– В чем дело? – крикнул капитан Метюб, пробираясь сквозь дым.

– Галиот загорелся!

– Это конец, – в гневе произнес мусульманин. – Так хотел Аллах, и так было предначертано.

Вспышку гнева сразу погасил врожденный турецкий фатализм.

Однако он не желал считать себя побежденным.

– Лейте воду, матросы, больше воды! Мы не можем потерять корабль, который нам доверила племянница великого адмирала! – кричал он с необычайной энергией. – Не все еще потеряно.

Но чтобы залить пламя, пожиравшее уже весь корабль, требовались иные средства, а не ведра с водой.

Тут даже помпы не помогли бы, будь они в удвоенном количестве.

Огонь пробил себе дорогу сквозь прогоревший настил шканцев и перекинулся на верхнюю палубу. Начавший крепчать ветер раздувал его все сильнее, и казалось, это мириады чертенят пляшут под палубным настилом, который ходит волнами.

Дерево потрескивало и корчилось, а пламя уже распространялось не только вширь, оно взлетало вверх, пожирая толстые балки из смолистых черноморских сосен.

Вся корма превратилась в огромную печь, из которой, как из жерла вулкана, вылетали клубы красного, желтого, черного и белого дыма, заволакивая все вокруг, насколько видит глаз, и окрашивая в мрачные цвета и море, и паруса, и лица людей.

Неистовый вихрь из искр и пепла кружил вокруг галеры, то и дело слышались хлопки взрывающихся бочонков со смолой и дегтем, и на палубу, сметая все на своем пути, картечью сыпались горящие головешки, заставляя отступать и турок, и христиан.

– Все кончено, – сказал папаша Стаке, отбрасывая прочь ведро. – Если мы отсюда не уйдем, то просто изжаримся, как бифштексы.

Стоявший позади него поляк спросил:

– Ты что, и вправду так думаешь?

– Самое время удирать, капитан, – ответил старый морской волк. – Если еще помедлим, у нас под ногами рухнет палуба, и тогда спокойной ночи всем!

– Где Эль-Кадур?

– Возле виконта.

– Я пойду займусь герцогиней и раненым.

– Поторопитесь, синьор, скоро под нами потечет расплавленная смола.

В этот момент прибежал Метюб, а с ним часть экипажа.

– Так мы уходим? – спросил поляк, остановив его.

– Галере конец, – с отчаянием махнул рукой турок.

– Это и так все видят.

– До берега будем добираться на шлюпках.

– Все поместимся?

– Надеюсь. Ступайте, спасайте синьору.

– Это моя забота, – ответил поляк.

Он бегом бросился через палубу в лазарет, а турки тем временем столпились у бортов, чтобы занять места в шлюпках.

Когда поляк появился в лазарете, Эль-Кадур как раз поднимал виконта на руки.

– Займись госпожой, – сказал ему Лащинский, – а я займусь виконтом. Табиб, помоги мне!

– Уходим с галеры? – растерянно спросила герцогиня.

– Да, синьора, – ответил отступник. – Палуба вот-вот обвалится, и мачты тоже рухнут.

– А Перпиньяно и папаша Стаке?

– Я не знаю, где они. Тут везде такой бедлам… Надо торопиться, синьора, иначе нам не достанется места в шлюпках.

Он завернул в одеяло виконта, снова потерявшего сознание, поднял его на мощных руках и пошел за герцогиней, которую Эль-Кадур почти силой тащил к твиндеку, где уже было полно огня и дыма.

Старый врач ушел вперед, чтобы приготовить для раненого место в шлюпке.

26
Убийство виконта Л’Юссьера

На верхней палубе галеры царила страшная неразбериха. Едва Метюб дал команду покинуть судно и спасаться, как матросы ринулись занимать места в шлюпках, которые были пришвартованы у правого борта, а поскольку все сразу спуститься не могли, то у талей завязалась отчаянная драка. В ход пошли кулаки, пинки и даже ножи.

Метюб и его офицеры тщетно пытались навести на посадке хоть какой-то порядок. Их никто не слушал, дисциплины на борту галеры больше не существовало.

Папаша Стаке прекрасно себе представлял, что сейчас будет твориться на судне, и любой ценой решил получить шлюпку для герцогини и раненого виконта. Он вцепился в трос, соединявший тали и под прикрытием мощных плеч Перпиньяно и Симоне отбивался от напиравших матросов.

– Это шлюпка для синьоры, бездельники! – орал он. – Никто в нее не сядет! Ко мне, синьор Перпиньяно! Бейте этих мошенников!

Группа мусульман набросилась на греков и венецианцев, пытаясь завладеть шлюпкой и свирепо выкрикивая:

– Вон отсюда, гяуры! Спихивай их в воду!

Один из турок кинулся на старого помощника капитана, но папаша Стаке, даже не оборачиваясь, дал ему такого пинка в живот, что тот свалился почти замертво.

Перпиньяно увидел висевший на фальшборте топор, поднял его над головами нападавших матросов и крикнул:

– Назад, или я размозжу вам головы!

Греки и Симоне тоже не бездействовали: они молотили неверных кулаками и ногами, с радостью используя возможность отыграться за все унижения, и еще как молотили! Метюб старался спасти герцогиню, чтобы научиться ее знаменитому секретному удару, и тоже решил вмешаться: он со свистом принялся крутить саблей над головами матросов.

– Пошли отсюда! – взревел он, раздавая направо и налево удары плашмя. – Я должен доставить Харадже эту госпожу и христиан, и я свое слово сдержу. Убирайтесь, или моя сабля прольет мусульманскую кровь!

В этот момент на палубе появились герцогиня с Эль-Кадуром, а за ними судовой врач и поляк несли раненого.

– Расступись! – рявкнул араб. – Сначала синьора!

Пока греки и Перпиньяно, с помощью Метюба, расталкивали турок, чтобы дать дорогу герцогине, между ними и остальными христианами вклинилась группа матросов, старавшихся на бегу увернуться от дождя искр и копоти.

Они оттеснили к противоположному борту поляка, который шел, держа на руках раненого, и не успел дойти до остальных.

– Вот и подходящий момент, – прошептал он про себя. – Да помогут мне дьявол и Магомет!

Не различая в толпе ни герцогини, ни венецианцев, ни греков, которых тоже оттеснили к борту, он обернулся к врачу:

– Спасайся сам, обо мне не думай. Я позабочусь о раненом. И давай быстрее, иначе тебе не достанется места в шлюпке.

Он удостоверился, что его никто не видит, поскольку в этот момент палубу заволокло дымом, быстро перелез через борт, крепко держа бесчувственное тело виконта, и решительно прыгнул в море. Они ушли под воду, подняв тучу брызг и пены, а вынырнул поляк уже один.

– Пусть теперь его выловят, – пробормотал негодяй себе под нос. – В конце концов, он и так был почти мертвец, и вряд ли даже знаменитый табиб смог бы его спасти.

На поляке была тяжела кираса, сбоку болтался меч, и потому он энергично поплыл к галере, обогнув ее с носа.

Он стремился доплыть до шлюпок, которые отчаливали от судна с другой стороны и уже выходили в открытое море.

Одна из шлюпок только что отчалила, в ней сидело с полдюжины мусульман.

– Ко мне, матросы! – крикнул поляк. – Не дайте погибнуть капитану янычар!

– Мы и так перегружены, – ответил чей-то голос.

– А ну, остановитесь, канальи, иначе я отрежу вам уши! Меч еще при мне!

– Одно местечко есть! – отозвался другой голос. – Залезай, капитан.

Он быстро перелез через борт, крепко держа бесчувственное тело виконта, и решительно прыгнул в море.

Поляк отлично плавал, а потому в четыре гребка достиг шлюпки, и моряки помогли ему забраться.

– Гребите прямо к берегу, – быстро сказал он. – Получите пятьдесят пиастров премии.

Он устроился на корме, взял в руки румпель, и шлюпка пошла к берегу, до которого было миль пять-шесть.

Когда они огибали корму галеры, поляк увидел, как в шлюпку спускалась герцогиня, которую охранял Эль-Кадур.

– А остальные пусть себе горят, – пробормотал он. – Мне важно, что она осталась жива. Гребите! И не позволяйте себя догнать, иначе нас потопят!

Галера и галиот горели, словно две серные спички. Огонь, с которым больше никто не воевал, быстро распространялся и уже добрался до мачт.

Занялись паруса и реи, засыпая палубы горящими головешками и лохмотьями парусины.

А на верхней палубе кипела ожесточенная борьба: турки дрались за места в шлюпках, которых не хватало на всех.

Время от времени кто-то падал в воду, а кого-то и сталкивали, и в клубах дыма и отсветах пламени раздавались испуганные крики.

Когда же на оба пылающих корабля подул ветер, стало видно, что по фальшбортам, как призраки, озаренные адским пламенем, мечутся люди в горящей одежде.

Старый седобородый помощник капитана, смертельно бледный, стоял навытяжку на салинге пылающей, как факел, грот-мачты и широко открытыми глазами глядел на пламя. Похоже, он сошел с ума. Беспорядочно жестикулируя, он все повторял знаменитые слова Селима I:

– Вот жаркое дыхание моих жертв! Я чувствую, оно уничтожит и ислам, и мой сераль, и меня самого!

Стоя на корме с румпелем в руке, поляк с ужасом наблюдал эту жуткую сцену, а турки изо всех сил налегали на весла.

И галера, и галиот были объяты пламенем от носа до кормы, от трюма до салингов.

Реи с грохотом падали вниз, калеча или убивая всех, кто еще оставался на борту и не решался броситься в воду. Рушились фальшборты, лопались стекла палубных надстроек, летели в море обломки батарейной палубы и куски обшивки, а посреди этого ада раздавался испуганный вой тех, кто остался в живых.

Все шлюпки, нагруженные сверх всякой меры, спешили отойти от галеры, не заботясь об оставшихся на борту матросах, которые теперь целыми группами бросались в воду под дождем горящих обломков, летевших с мачт.

Поляк, внимательно смотревший по сторонам, заметил и шлюпку, в которую села герцогиня с христианами, и ту, где сидел Метюб.

– Я был бы больше доволен, если бы проклятый турок сгорел, – пробормотал он, нахмурив лоб. – Этот тип может все испортить. Ну да ладно! Неугодного всегда можно потихоньку убрать: нож в спину между лопаток – и дело сделано. А впрочем, кто знает? Может, удастся сделать из него ценного союзника, а также…

Его рассуждения прервал мощный взрыв, напугавший экипажи шлюпок и поднявший волну. На галиоте загорелся и взорвался склад боеприпасов. Мачты маленького парусника завалились, а сам он раскололся на части. Все, включая галеру, заволокло густым облаком, а потом галиот стал стремительно погружаться носом вверх, обнажив бушприт, на котором еще висели кливера.

– Скоро и второй отправится туда же, – проворчал поляк. – Эй, матросы, шевелитесь, навалитесь на весла. Через полчаса будем на берегу.

Матросы-мусульмане вряд ли нуждались в том, чтобы их подбадривали. В страхе, что их настигнут те, кто пустился вплавь, они налегали на весла, упираясь ногами в скамьи.

Легкая шлюпка впереди всех летела по волнам, оставив за собой ту, в которой сидела герцогиня. Греки тоже гребли изо всех сил, стремясь достичь суши быстрее, чем мусульмане, и попытаться убежать.

Около трех часов утра, когда галера тоже начала тонуть, поляк выпрыгнул из своей шлюпки на берег. За узкой береговой полосой громоздились высокие скалы. Они обрывались почти отвесно, и казалось, не было никакой надежды их пройти.

– Надо подготовиться сыграть страшную роль и изобразить ужас и отчаяние, – прошептал кондотьер, который, несмотря на все свое нахальство, выглядел очень бледным. – Как воспримет герцогиня весть об исчезновении виконта? Поверит ли она мне?

К берегу одна за другой приставали еще шлюпки.

Шлюпка герцогини шла все время впереди, шлюпка, где сидел Метюб и полторы дюжины матросов, не отставала от нее ни на шаг. Остальные четыре шлюпки, сильно перегруженные, пришли намного позже.

– Уж лучше бы море поглотило их все, кроме шлюпки герцогини, – прошептал Лащинский. – А теперь я уж и не знаю, когда и как удастся избавиться от этих пиявок.

Шлюпка, где находились христиане, причалила в двадцати шагах. Кондотьер приготовился играть роль и уже прижал к груди намокшую одежду, с которой ручьем стекала вода.

Элеонора выскочила на берег первая и, видимо, сразу догадалась, что случилось несчастье, потому что лицо ее помертвело.

– А где виконт? – выкрикнула она, подбежав к поляку.

– Как! – воскликнул тот, изображая крайнее удивление. – Его разве не спустили в вашу шлюпку?

– Кто?

– Турки и врач, которым я его поручил, когда меня оттеснили к борту какие-то негодяи и попытались вырвать его у меня из рук, чтобы бросить в море.

– Господи! – крикнула герцогиня, пошатнувшись и схватившись за сердце. – Так он был не с вами?

– Был, синьора, но я был вынужден обороняться от этих душегубов, которые пытались его убить. Как видите по состоянию моей одежды, они напали на меня и сбросили с галеры.

– Значит, он погиб! – воскликнула несчастная женщина и упала на руки подоспевшего Перпиньяно.

– Давайте дождемся остальных, синьора, – сказал поляк. – Может быть, его забрал в свою шлюпку Метюб.

Но герцогиня его не слышала. Она не подавала никаких признаков жизни: казалось, ужасное известие убило ее в одночасье.

– Синьора умирает! – крикнул испуганный Перпиньяно.

– Это всего лишь обморок, – сказал папаша Стаке. – Еще бы! Такое услышать…

– Отнесите ее скорее в шлюпку, лейтенант. Эль-Кадур, помогите ему.

Араб легко, как ребенка, поднял герцогиню на руки и бегом помчался к шлюпке, венецианец за ним.

Папаша Стаке остался стоять перед поляком, глядя на него в упор, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего.

– Мы слушаем, капитан, – сказал он сквозь зубы. – Где вы оставили виконта?

– Я уже сказал, – ответил кондотьер. – Я поручил его заботам врача и двух преданных матросов.

– И где этот врач?

– Полагаю, в одной из тех шлюпок, что идут вслед за Метюбом.

– Почему вы его бросили? Эль-Кадур мне сказал, что вы сами несли его на руках.

– Несколько фанатиков напали на меня и выхватили его у меня из рук, наверное, хотели бросить в море. Ты уже старик и должен понимать, насколько мусульмане ненавидят христиан.

– И что вы тогда предприняли?

– Слушай, помощник капитана, похоже, ты меня допрашиваешь, причем так, словно тебя вдруг назначили судьей инквизиции…

– Помощник капитана или судья, а я хочу знать, куда делся синьор Л’Юссьер, и, как бог свят, вы мне это скажете!

Поляк уже собирался послать его ко всем чертям, но потом подумал, что с этим человеком не стоит ссориться, иначе можно навлечь на себя подозрения.

– Я тебе уже сказал, старик, – ответил он. – И мы до сих пор не можем быть уверены, не остался ли он на галере, и, может быть, его там убили. Я помню, когда меня столкнули в море, табиб кричал кому-то: «Горе тому, кто тронет этого раненого, он принадлежит племяннице паши!»

– А почему я должен тебе верить?

– Ну ты же видишь, насколько промокла моя одежда.

– Ладно, подождем остальные шлюпки.

– А если виконта в этом бедламе все-таки убили? – спросил поляк.

– Я отыщу убийцу или убийц, и им придется иметь дело со мной. Папаша Стаке стар, но еще достаточно крепок, чтобы переломать ребра даже Польскому Медведю.

Кондотьер сделал вид, что не услышал, и повернулся к берегу, куда причалили остальные шлюпки.

Метюб прибыл как раз вовремя, теперь можно было уйти от опасного разговора.

– Христиане, вы все спаслись? – спросил он у старого моряка.

– Все, кроме одного, самого для нас важного, – ответил папаша Стаке.

– А кого нет? – с тревогой поинтересовался турок. – Может быть, синьоры?

– Нет, господина Л’Юссьера, – сказал поляк.

Метюб нахмурился и пристально посмотрел на отступника:

– Как! Вы же сами несли его на руках!

– Правильно, но ваши люди выхватили его у меня из рук и столкнули меня в море. Может быть, вслед за мной и раненого тоже.

Мусульманин выругался.

– Вы сможете их узнать? – спросил Метюб. – Укажите на них, и я с ними быстро разберусь.

– Я вряд ли смогу их вспомнить, а потому не хочу подвергать риску невиновных. У меня в голове все смешалось тогда, в той неразберихе, что царила на галере. У меня не было времени их разглядывать: меня схватили четыре или пять пар сильных рук и выкинули за борт.

– Я обещал Харадже доставить ей этих христиан живыми и невредимыми, а герцогине дал слово спасти господина Л’Юссьера. Разрази меня гром! Вот я влип! Теперь есть опасность никогда не научиться знаменитому удару!

– Как вы думаете теперь поступить, капитан? – спросил поляк.

– Пока сидеть тут и послать людей в Хусиф за лодками.

Старый моряк, который присутствовал при разговоре, поглядел на поляка долгим взглядом, повернулся спиной и ушел, бормоча себе под нос:

– Ага, сейчас, дожидайся, турецкий недоумок, доставишь ты нас племяннице паши! Как же! Не такие мы дураки, чтобы сразу не поднять паруса или, по крайней мере, не смазать пятки и не сбежать к Дамасскому Льву. Этот храбрый парень наверняка вытащит нас из всех бед.