Текст книги "Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов"

Несколько мгновений спустя на грот-мачте взвился красный шелковый флаг с двумя скрещенными кулевринами в центре, и галера дала еще один холостой выстрел.

Как и предсказал Метюб, на галиоте, вместо того чтобы замедлить ход и остановиться, с удвоенной силой заработали веслами и нацелили на галеру четыре кормовые кулеврины, давая понять, что в случае атаки будут обороняться.

– Что скажешь, госпожа? – с легким оттенком иронии спросил Метюб. – Похоже, флаг не произвел на пашу Дамаска никакого впечатления.

– Этим галиотом командует отец этого гордеца, Дамасского Льва, – сквозь зубы бросила Хараджа. – Огонь! Приказываю смести все, а когда рухнут мачты, посылай наших людей на абордаж. Я четыре года ждала, чтобы отомстить. Обстреливайте палубу, пока паша не высунет нос.

– Огонь из носовых орудий! – крикнул капитан. – Хватит бить холостыми!

Двадцать матросов бросились на полубак, где стояли шесть кулеврин разного калибра, и в галиот, шипя и завывая, полетели ядра.

На галиоте попытались еще раз поднять и спустить флаг, но, увидев, что снаряды вот-вот пробьют палубу, дали ответный огонь из четырех стоящих на шканцах кулеврин.

– Ах вы, щенки азиатские! – вскричал Метюб, услышав, как гудят и с треском попадают в галеру ядра. – Решили показать зубы нам, северным исполинам!.. Артиллеристы! Задайте им жару!

Он снова подошел к центральному люку и крикнул:

– Эй, надсмотрщики, ну-ка, приласкайте гребцов плетками!.. Мы торопимся на абордаж!..

Галера резко увеличила скорость под вопли несчастных гребцов, которые были прикованы цепями к скамейкам и обречены либо погибнуть от пуль, либо утонуть вместе с кораблем. Защититься от града ударов, которые сыпались на них справа и слева от бегавших между скамьями надсмотрщиков, они не могли.

На галиоте гребцов было меньше, но и там прилагали гигантские усилия, чтобы сохранять дистанцию, и упрямо отвечали огнем кормовых кулеврин. Дистанция же, к несчастью, неумолимо сокращалась.

Хараджа сидела посередине палубы на перевернутом ведре и спокойно наблюдала, как матросы заряжают кулеврины и стреляют.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице, казалось даже, она улыбается, когда мимо со свистом пролетали снаряды, разнося в клочья весла гребцов, откалывая куски бортов или продырявливая паруса.

Капитан дважды кричал, чтобы она ушла с палубы, но гордая племянница Али-паши не удостаивала его ответом. Она осталась на месте даже тогда, когда совсем рядом с ней разорвало пополам двоих матросов, румына и албанца, и они рухнули на палубу, изрыгая струи крови из развороченных желудков.

Метюбу не терпелось поскорее покончить со всем этим, да и к тому же он не хотел подвергать опасности свою хозяйку, чтобы потом паша не стал сводить с ним счеты. Он всячески подбадривал артиллеристов и аркебузиров, поскольку оружие меньшей дальнобойности тоже вступило в бой.

Время от времени он разворачивал галеру и менял курс, чтобы задействовать орудия, расположенные между двух мачт. Сражение длилось уже около получаса, дыма и грохота было много, но оба судна шли на веслах, а это очень затрудняло наводку орудий. Подуй сейчас ветер, ситуация сильно изменилась бы и мачты бы рухнули. В ту эпоху мусульмане располагали артиллерией, вполне способной противостоять вооружению Венецианской республики.

Галера, сохраняя преимущество, уже приготовилась к решительной атаке, когда на горизонте плотным строем появились пятьдесят боевых кораблей, препятствуя любому маневру несчастного галиота.

– Паша попался!.. – крикнул Метюб, дав знак артиллеристам прекратить огонь.

Теперь у галиота не осталось ни малейшей надежды уйти: экипаж увидел, что над всеми пятьюдесятью кораблями подняты красные знамена Али-паши. Сделав еще несколько бортовых выстрелов, галиот прекратил огонь, поднял весла и спустил паруса. Флаг паши Дамаска сменился белым полотнищем, что означало капитуляцию.

– Ну, ты довольна, госпожа? – спросил Метюб, отдав гребцам приказ не сбавлять скорости.

– Я что-то не вижу паши, – отозвалась Хараджа с тревогой в голосе.

– Я же сказал, наверное, он болен.

– Но на судне его капитан.

– Это он приказал открыть огонь.

– Вели закрепить на мачтах металлические гребни и приготовить лебедки.

Метюб пристально на нее посмотрел.

– Ты меня понял? – нетерпеливо спросила Хараджа.

– Железный гребень для паши? Поостерегись, госпожа.

– Мой дядя имеет слишком большое влияние в Константинополе. И потом, ты ведь не знаешь, что я собираюсь сделать…

Она встала и вложила саблю в ножны, а возле орудий засуетились аркебузиры, готовясь к массированному огню.

Галера настигла галиот меньше чем за пять минут. Гребцы подняли весла, чтобы не сломать их, и начался абордаж. Из кулеврин не сделали ни одного выстрела.

Когда корабли подошли друг к другу совсем вплотную, Метюб крикнул громовым голосом:

– Сдавайтесь!

Какой-то высокий, сухопарый и очень смуглый воин в полном военном обмундировании протолкался сквозь стоящую на палубе команду галиота и спросил:

– Кому мы должны сдаться?

– Племяннице великого паши!

Дамаскин сильно побледнел и сказал, явно сделав над собой усилие:

– Да знаешь ли ты, кто у нас на борту?

– Паша Дамаска.

– И ты на нас напал? По какому праву?

– По праву сильнейшего, – заявила Хараджа, подойдя к фальшборту. – Перейди на мою галеру сначала ты, с пашой мы разберемся потом. Предупреди своих людей, что при малейшей попытке сопротивления мы всех потопим вместе с гребцами. А теперь давай переходи на галеру!..

2
Свирепая турчанка

На это бесцеремонное требование капитан паши Дамаска ответил решительным протестом и угрожающе поднял в воздух свою тяжелую саблю, стиснув в левой руке длинноствольный пистолет с инкрустированной жемчугом рукоятью. Такими пистолетами весьма успешно пользовались турки Малой Азии.

– Ты меня пока не победила, – гневно произнес он. – Никто из твоих воинов еще не поднялся на галиот и не спустил флаг моего господина.

Хараджа подняла руку и указала на пятьдесят галер Али-паши, стоявших в море на расстоянии не больше мили.

– Попробуй прорваться, если думаешь, что сможешь. А мы на тебя посмотрим.

– А на каком основании вы нас задержали? Моего господина ожидает в Константинополе султан!

– Мы с великим пашой это знаем. Так ты сдаешься?

– Я уже сказал: никто из твоих людей пока не поднялся на мой корабль.

– Метюб, вперед! – крикнула Хараджа.

Комендант замка Хусиф решительно перешагнул через фальшборт галиота, подняв меч.

Капитан паши Дамаска, храбрый, как все турки Малой Азии, заступил ему дорогу, осыпав мощными ударами сабли.

Он мог бы уничтожить противника выстрелом из пистолета, но, как честный воин, отбросил в сторону огнестрельное оружие. В левой руке у него теперь был мощный ятаган с лезвием в три пальца шириной.

Смело атакованный Метюб быстро понял, что с таким противником не шутят, и был вынужден прижаться спиной к фальшборту.

Обе команды застыли, стиснув в руках аркебузы с дымящимися фитилями, и были готовы в любую минуту броситься друг на друга.

Хараджа спокойно наблюдала за поединком, поставив ногу на кулеврину. Она полностью полагалась на умение и сноровку своего капитана.

Воины, оба в железных доспехах и в стальных кольчугах миланского производства, ибо только Милан снабжал оружием и христиан, и неверных во всей Европе и Африке, обменивались оглушительными ударами, которые исторгали у экипажей крики восторга.

Их кирасы грохотали, но пока оставались без пробоин.

Оба храбреца при каждом ударе свирепо вскрикивали, что вызывало у Хараджи довольную улыбку.

Минут пять капитаны пытались сбросить друг с друга шлемы, раз уж им не удалось разрубить кирасы. А потом капитан паши Дамаска оступился и с железным грохотом упал на палубу, выронив саблю и ятаган.

Метюб быстро подскочил к нему и приставил длинный меч к горлу над кирасой.

– Прикончить его? – спросил он Хараджу.

Племянница паши помолчала и ответила:

– Нет, нам есть о чем поговорить с побежденным.

– Встань! – сказал Метюб капитану паши Дамаска.

Дамаскин резко вскочил на ноги, поднял саблю, сломал ее о фальшборт и сказал, пристально глядя на Хараджу:

– Пока что я потерпел поражение только в стычке, которые случаются между мужчинами. Мне известна дурная слава племянницы великого адмирала. Я к твоим услугам!

Он перемахнул через оба фальшборта и спрыгнул на палубу галеры шагах в двух от Хараджи.

– Что тебе нужно? – гневно бросил он, скрестив руки на груди. – Моя жизнь? Возьми ее!

– Мне нужно всего лишь знать, где твой господин, – ответила Хараджа, цепким взглядом удостоверившись, что железные гребни прочно зафиксированы на мачтах напротив друг друга.

Метюб быстро подскочил к нему и приставил длинный меч к горлу над кирасой.

– Он у себя в каюте, он болен.

– И что с ним?

– У него болят ноги.

– Они там, у себя в Дамаске, едят слишком много курятины, – с иронией заметила жестокая женщина. – Куры у вас и правда отменные.

– Разве ты видела, как он их ест? Его болезнь вызвана, скорее всего, тем, что ветры засыпают город песком и из-за близости моря ночи становятся очень сырыми.

– Это меня не интересует. Я хотела узнать у тебя другое, и ты обязан мне это сказать.

– Спрашивай.

– Сначала спрошу тебя, потом твоего господина.

– Я слушаю.

– Куда вы направлялись?

– В Константинополь, султан вызвал нас письмом.

– А!.. И оно написано самим визирем султана?

– Я полагаю, да, – ответил капитан, нахмурившись. – Неужели он мог вступить в предательский сговор, чтобы погубить моего господина?

– Отправляйся в Константинополь и спроси его сам.

– Так пропусти меня.

– Только не сейчас. Может быть, потом, когда все скажешь.

– Что еще ты хочешь узнать?

– Хочу знать, где находятся Мулей-эль-Кадель, сын паши, и его жена, известная под именем Капитан Темпеста.

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– Твой хозяин доверяет тебе, и ты должен знать, где сейчас Дамасский Лев, которого я уже три года безуспешно разыскиваю в Италии. Мне известно, что счастливая парочка какое-то время жила в Неаполе, где у этой христианки обширные владения, поскольку она герцогиня. Затем они перебрались в Венецию, в палаццо Лоредан, но, когда я туда явилась, чтобы отомстить обоим, они исчезли. Только их сын остался в Царице Лагун, вернее, оставался, ибо сейчас он едет на Восток.

– Ты приказала его похитить!.. – воскликнул капитан, бледнея.

– За отсутствием Дамасского Льва и его жены, я забрала сына.

– Сколько же ему лет?

– Говорят, три года.

– Что же мог сделать племяннице паши такой малыш?

– Не твое дело, – грубо отрезала Хараджа.

– Я не знаю, где сейчас сын моего господина. Женившись на христианке, он порвал все отношения с отцом: паша – правоверный мусульманин, он бы не дал разрешения на этот брак.

– Ты кого хочешь надуть? Меня? Не выйдет, дружок. Где прячутся эти проклятые гяуры? Я должна знать, иначе заплатишь жизнью.

– Ну так возьми мою жизнь, я же тебе сказал.

– А я никуда не спешу, – почти с улыбкой ответила Хараджа. – Ведь ты знаешь, где сейчас сын паши – в Италии или на Востоке?

– Я уже сказал: я ничего не знаю.

– Ах ты пес! – вскричала Хараджа, вскочив на ноги. – Смерти ищешь?

– Мой отец погиб в сражении с курдами, а сын его, похоже, будет убит братьями по религии. Впрочем, настоящий воин смерти не боится.

– Так ты будешь говорить?

– Если ты желаешь знать, что степные курды давно докучают дамаскинам, я могу это подтвердить.

– Да что мне за дело до диких племен, которые надоедают султанам?

– Тогда я могу рассказать, что в Бассере куры быстро набирают вес на рисовых плантациях.

– Ах, ты еще смеешь шутить над племянницей Али-паши? – осипшим голосом крикнула Хараджа. – Метюб, где Хамед?

– Позади тебя, – ответил капитан.

За спиной племянницы паши вырос гигантский негр, сильный, как двое могучих бойцов. На нем не было ничего, кроме короткой юбочки красного шелка, расшитой кораллами.

– «Gioco di boscelli»[18]18
   Приспособление для жестокой пытки, описание которой следует далее по тексту.


[Закрыть] готова?

– Да, – ответил негр.

– Забери себе этого человека и раздень его.

Не успела она закончить фразу, как Хамед, будто лев, прыгнул на капитана паши Дамаска и повалил его.

Борьба была отчаянной, но короткой. Гигант быстро взял верх, и с бедного капитана сорвали одежду, сняв сначала доспехи, которые не удалось пробить Метюбу.

Между мачтами по шкиву быстро спустилась веревка, и четверо матросов связали капитана по рукам и ногам, пропустили веревку у него под мышками, а потом подняли его на высоту четырех метров.

Перед ним оказались железные зубья размером около трех футов, с загнутыми, остро заточенными шипами на концах, длинной в пять-шесть дюймов каждый.

Капитан паши Дамаска даже не вскрикнул, повиснув на конце веревки.

– Будешь говорить? – злобно крикнула Хараджа.

– Я уже сказал: я ничего не знаю.

– Ах так? Ну, сейчас увидим…

– Я понял: ты хочешь убить меня. Что ж, развлекайся.

– Если все скажешь, я тебя не трону.

– Я ничего не знаю.

– Раскачайте его!.. Посмотрим, может, решит заговорить, когда почувствует шипы на своей шкуре.

– Ты только зря потеряешь время, – ответил храбрый капитан.

– Давай, Хамед!.. – крикнула племянница Али-паши.

Матросы галиота взревели от гнева, увидев, как их капитан раскачивается между страшных железных зубьев, и подняли аркебузы, но восемь кулеврин на правом борту и тридцать вооруженных ружьями матросов галеры усмирили их порыв. Они не стали ввязываться в драку, учитывая, что на горизонте пятьдесят кораблей в боевой готовности только и ждали сигнала к бою.

Великан взялся за одну веревку, а двое матросов потянули за другую, и бедняга-капитан понесся по воздуху между мачт прямо на железные зубья.

– Будешь говорить? – крикнула Хараджа.

– Я ничего не знаю, – ответил храбрец.

– Тогда пусть пророк примет тебя в царство своего бесконечного милосердия.

– Сука проклятая!.. Ты убиваешь человека, в жилах которого течет та же кровь, что и в твоих. Я ведь тоже турок!

– А сколько курдской крови в твоих жилах? – все с той же иронией спросила Хараджа.

В ответ ей прозвучал такой ужасный крик, что даже матросы галиота разом побледнели. Хамед резко дернул веревку, и капитан с размаху налетел на страшный железный зуб, разорвавший ему спину у самого позвоночника.

На какое-то мгновение несчастный остался насаженным на зуб, который, скорее всего, пробил ему легкое, а потом за веревку дернули матросы, и он понесся в другую сторону, орошая палубу крупными каплями ярко-красной крови.

Снова раздался крик, страшнее первого.

Капитан налетел на зубья, закрепленные на второй мачте, и они впились ему в живот, выйдя на спине на целую пядь.

С галиота снова раздалось гневное рычание, однако ни один матрос не посмел возобновить попытку бунта.

Они не просто почувствовали себя побежденными, они поняли, что пропали. Если бы не пятьдесят галер, эти смельчаки не мешкая ввязались бы в отчаянный бой. Ведь малоазиатские турки умеют за себя постоять. Капитан так и остался висеть, насаженный на шипы, скрюченный от боли, из ран обильно текла кровь, из живота вывалились кишки.

Он хрипел, задыхался и проклинал пророка и Аллаха, вместе взятых.

Племянница паши глядела на него безучастно. Можно было подумать, она насадила на зубья какого-нибудь бассорского петуха, а не доблестного дамасского воина.

На палубах обоих кораблей воцарилась мертвая тишина, которую нарушали только хрипы капитана, все более слабевшие. Все затаили дыхание.

Вдруг прозвучал резкий голос Хараджи.

– Метюб, – сказала она, усевшись на кулеврину, – этот тип мне надоел своими хрипами загарпуненной акулы. Пристрели его.

– Не заставляй меня совершить такую мерзость, госпожа, – ответил комендант замка Хусиф. – Дай ему спокойно умереть.

– Но в таком случае ты более жесток, чем я. Агония продлится несколько часов, и нет никакой надежды, что он вернется в Дамаск. Гурии пророка, улыбаясь, ожидают воинов ислама. Так ускорь же его восхождение к ним.

– Может, ты и права. Но эту службу пусть сослужит тебе Хамед. Я воин, но не убийца.

– Ты слышал, Хамед? – повернулась к негру Хараджа.

– Да, госпожа.

– Прикончи его.

Палач с галеры взял из рук одного из матросов аркебузу, раздул запал, тщательно прицелился и выстрелил. Капитан паши Дамаска получил пулю в голову и умер сразу, даже не вздохнув.

– Его душа теперь в объятиях гурий, – сказала Хараджа. – Мужчины-воины получают такое вознаграждение, а вот мы, женщины…

– Думаешь, он там? – с издевкой заметил Метюб. – Он же умер не в сражении с гяурами.

– Пророк великодушен.

Капитан поморщился и покачал головой.

На кораблях снова стало тихо. Экипаж галеры сохранял спокойствие, экипаж галиота глухо роптал. Солдаты паши Дамаска оружия не сложили. Затем Хараджа сказала, обернувшись к Метюбу:

– Ты призадумался о душе капитана паши? Он действительно был твоим собратом.

– Что ты хочешь этим сказать, госпожа? – отозвался турок, которому порядком надоели кровожадные капризы хозяйки.

– Вели этим людям сложить оружие, – произнесла Хараджа, указывая на команду галиота. – Запалы, которые производят в Дамаске, слишком дурно пахнут, чтобы можно было выносить их запах долгое время. Вон там стоят пятьдесят галер, и они только и ждут, чтобы на грот-мачте нашего корабля взвился голубой флаг с желтой полосой. Тогда они разнесут галиот в клочья, как паршивую баржу.

Эти слова были сказаны громко, чтобы их услышали все дамаскины.

Метюб подошел к борту и властно скомандовал:

– Сложить оружие! Такова воля племянницы паши.

Дамаскины зароптали, но потом загасили запалы и с грохотом побросали тяжелые аркебузы на палубу. Сабли и ятаганы полетели в море.

– Исполнено, – сказал Метюб.

– А теперь иди и приведи мне из каюты пашу.

– Что ты хочешь с ним сделать?

– Это я решу сама.

Комендант замка Хусиф подозвал великана-негра и четверых аркебузиров, шагнул на галиот и исчез в каюте высоких шканцев. Спустя минуты две он вышел, неся на руках старика с длинной белой бородой, завернутого в покрывало из великолепного дамасского шелка.

Это был паша, отец Дамасского Льва. Капитан велел сдвинуть вместе две кулеврины и усадил на них старика в двух шагах от Хараджи.

Паше, должно быть, уже перевалило за шестьдесят, он отличался величавой осанкой, лицо дышало благородством и энергией.

Его горящие глаза впились в глаза Хараджи, выдавая пыл и отвагу опытного воина.

– Кто ты такая, – грозно спросил он, – что осмеливаешься обстреливать корабль, на котором плывет к султану паша Дамаска? Разве ты не видела моего флага на грот-мачте?

– А разве ты не видел флага на моей галере? – ответила Хараджа. – Так посмотри!

Паша поднял глаза на макушку грот-мачты и отпрянул с удивлением и гневом.

– Флаг Али-паши! – воскликнул он. – Что нужно от меня великому адмиралу? Он, по-моему, неплохо проводит время возле Крита.

– Это мне кое-что от тебя нужно.

– А кто ты?

– Племянница Али-паши.

– Владелица замка Хусиф?

– Она самая…

Паша сжал кулаки.

– Я знал, что когда-нибудь ты появишься у меня на пути, коварная женщина, – крикнул он. – Ты трижды пыталась покушаться на меня, выманить из Дамаска или схватить на море, что ты и проделала сейчас. Что тебе нужно от меня? Учти, я состою в родстве с Магометом Вторым!

– Он уже умер и не пожелает покинуть райских гурий, чтобы прийти тебе на помощь.

– Я государь, монарх!

– О, сколько монархов уничтожали султанов!.. Они убивали своих братьев, чтобы взойти на трон, и своих детей, когда у них возникало хоть малейшее подозрение, даже надуманное.

– Что хочет этим сказать владетельница замка Хусиф? – с иронией в голосе спросил паша.

– Я хочу сказать, что племянница Али-паши будет обращаться с тобой, как с простым военнопленным.

– Со мной?!

– С тобой, владетель Дамаска.

– Я хочу знать, по какой причине ты обстреляла и атаковала мой галиот…

– Я сделала не только это. Обернись и посмотри, что там висит на фок-мачте, зацепившись за железный зуб.

Паша в гневе обернулся и вскрикнул от ужаса. Его капитан все еще висел наверху, истекая кровью.

– Какая гнусность! – взревел он, и в глазах его полыхнуло пламя.

– Тебя напугала такая малость, паша? – с холодной насмешкой спросила Хараджа.

– Ты убила доблестного воина!

– Когда я это заметила, было слишком поздно. Однако, как я тебе сказала, он сам был виноват. Сказал бы мне, где сейчас твой сын Мулей-эль-Кадель и его жена, христианская герцогиня, что сражалась в Фамагусте под именем Капитан Темпеста, курил бы спокойно свой чубук.

– А! Так ты за это его убила!.. – крикнул паша.

Хараджа со скучающим видом повела плечами и сказала:

– А теперь будешь говорить ты.

– Я?!.

– Берегись! Мы в открытом море, и я велю потопить твой галиот вместе с экипажем. И уверяю тебя, спастись не удастся никому, и никому не удастся отправиться в Константинополь и рассказать все нашему султану Ибрагиму.

– Значит, ты утверждаешь, что, если я не заговорю, ты и меня убьешь, как убила моего капитана, и не имеет значения, что я знатнее тебя, ибо твой дядюшка всего лишь алжирский пират?

Хараджа долго медлила с ответом, потом произнесла:

– Не знаю, там будет видно.

– И что ты хочешь от меня узнать?

– Где находится твой сын.

– А зачем тебе?

Злобный огонь сверкнул в глазах владетельницы Хусифа.

– Разве ты не знаешь, что мы любили друг друга? Я вздыхала по гордому Дамасскому Льву, который под стенами Фамагусты поражал своей храбростью стотысячное войско визиря Мустафы.

– До меня доходили смутные слухи об этом, – сказал паша почти небрежно. – И что?

– Его похитила у меня христианская аристократка! – крикнула Хараджа.

– И это мне известно.

– Где они скрываются? Я уже три года ищу их по всей Италии, от Милана до Венеции. Я наняла лучших людей…

– Лучших – в смысле владения кинжалом, – с иронией заметил паша.

– И обнаружила только след их пребывания в обоих городах, – продолжала хозяйка замка Хусиф, не обращая внимания на его слова.

– Ну и где они теперь?

– Я спрашиваю об этом тебя. Ты отец Дамасского Льва и свекор этой ненавистной Капитанши Темпеста.

Паша вдруг резко встал, отбросив шелковое покрывало, и сказал, пристально глядя на Хараджу:

– Знай, с тех пор, как мой сын отрекся от религии пророка и женился на христианке, я ничего более не знаю о Дамасском Льве.

– Лжешь! – смертельно побледнев, взвизгнула Хараджа и вскочила на ноги. – Ты лжешь!.. Но ты в своем праве. Он твой сын, и ты имеешь право защищать его. Но та, другая, она ведь гяурка, она сражалась против сынов ислама и многих убила, хотя она и женщина. Ты можешь выдать ее мне. Где эта женщина? Я желаю это знать!

– Если у меня нет никаких известий о Мулее, значит нет известий и об этой христианке. Кто знает, где они? У герцогини обширные владения возле Неаполя, на Черном море и на Крите. Должно быть, не чувствуя себя в безопасности, они колесят по Италии и по всей Европе.

– И оставили ребенка в Венеции?

– Теперь, когда все еще бушует война, наши соотечественники лишились свободного доступа в Царицу Лагун. Венецианские купцы не забыли потерю своих колоний в Морее[19]19
   Морея – средневековое название полуострова Пелопоннес. (Примеч. перев.)


[Закрыть], на Черном море и на Кипре, как не забыли и о пятистах своих солдатах, которые попали в плен к Магомету Второму и которых он велел всех разрубить пополам.

– Султан был в своем праве. К тому же он ведь твой родственник, – с иронией заметила Хараджа.

Хараджа повернулась к чернокожему гиганту и приказала: – Вели принести козлы, два стола и твои бритвенные ножи.

– Я, может быть, турок гораздо больше, чем все они в Константинополе, но я никогда не учинил бы такой гнусности.

– Нечего им было ввязываться в войну, если не чувствовали в себе достаточно сил.

– Мало того что они перебили под стенами городов Кипра, Крита, Мореи и Причерноморья более двухсот тысяч наших воинов, они еще вместе с мальтийскими рыцарями уничтожили более трехсот наших галер. Это они-то не были готовы к войне?!. За десять лет осады Крита с моря и суши что сделал твой могущественный дядюшка? И что сделал Хусиф-паша?

– Они взяли Канею[20]20
   Ныне город Ханья на Крите. (Примеч. перев.)


[Закрыть].

– Но не весь остров. И повсюду, за каждым камнем на острове, лежат кости наших воинов.

– Все это меня не интересует, – сухо заявила Хараджа. – На войну идут, чтобы убивать, а не болтать языком. Оставим этот разговор, паша. Если не хочешь сказать, где твой сын, скажи, где эта христианка.

– Я уже сказал: не знаю, – твердо произнес паша.

– Значит, не хочешь сказать?

– Я ничего не знаю.

– Твой капитан тоже так говорил и настаивал, что не знает. Видишь, как он кончил, насаженный на зубья?

– Что ты хочешь сказать? – спросил паша, побледнев и нахмурившись.

Хараджа повернулась к чернокожему гиганту и приказала:

– Вели принести козлы, два стола и твои бритвенные ножи.

– Будет исполнено, госпожа.

– Что ты сказала?! – взревел паша.

– Да кто ты теперь такой, паша Дамаска? Обыкновенный пленник, и больше никто.