Текст книги "Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов"

В сознание араба закралось сомнение.

– Ладно, подождем пока стрелять, – пробормотал он. – Так можно вместо врага прикончить друга.

Незнакомец поднялся по осыпи, довольно быстро оказался возле лаза и принялся осторожно откатывать камни, закрывавшие его.

В проеме показалась чья-то голова.

Эль-Кадур направил на незнакомца пистолет:

– Ты кто? Говори, иначе выстрелю!

– Подожди стрелять, Эль-Кадур. Это я, Перпиньяно.

8
Эль-Кадур

В следующий миг лейтенант Капитана Темпесты, отвалив еще один тяжелый камень, пролез в каземат.

При свете факела стало ясно, что юноше сильно досталось.

Голова его была повязана каким-то лоскутом, почерневшим от крови и пороха, кольчуга изодрана в клочья, от сапог остались одни лохмотья, а от меча – обломок в три пальца длиной, окровавленный до самой рукояти.

За эти двенадцать или пятнадцать часов боя лицо его так осунулось, словно он неделю голодал.

– Это вы, синьор! – воскликнул араб. – Господи, на кого вы похожи!

– А Капитан? – озабоченно спросил лейтенант.

– Спит. Не будем его будить, синьор Перпиньяно. Ему очень нужно как следует отдохнуть. Взгляните на него.

Лейтенант собрался подойти, но тут герцогиня, разбуженная шумом, открыла глаза.

– Перпиньяно! – радостно воскликнула она, всплеснув руками. – Как вам удалось живым уйти от турок?

– Чудом, Капитан Темпеста, – отвечал венецианец. – Если бы они меня нашли, вы бы меня здесь не увидели. Но нескольким беглецам удалось спрятаться в развалинах, а всех остальных зарезали. Проклятый Мустафа никого не пощадил.

– Никого! – Голос герцогини сорвался от ужаса и тоски. – Даже командиров?

– Даже командиров, – отвечал лейтенант, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Этот мерзавец-визирь собственноручно отрезал правое ухо и отрубил руку доблестному Брагадино, а потом велел на глазах у янычар содрать с него кожу. С живого.

– Какая гнусность! Какой позор!

– А потом велел отрубить головы Асторре Бальоне и Мантиненго, изрубить на куски Тьеполо и Маноле Спилотто и бросить их тела на съедение собакам.

– Боже мой! – вскрикнула герцогиня и закрыла глаза руками, словно стараясь отогнать страшное видение.

– А остальные, синьор лейтенант? – спросил Эль-Кадур.

– Убиты все. Мустафа помиловал только женщин и детей, которых увезут в Константинополь в рабство.

– Значит, конец Льву Святого Марка? – простонала герцогиня.

– Знамя Адриатической республики больше никогда не взовьется над Кипром.

– Неужели никто не попытается поквитаться за такое сокрушительное поражение?

– Настанет день, Капитан Темпеста, и корабли Венецианской республики отплатят этим азиатским тиграм по заслугам. Венецианские галеры еще зальют Архипелаг турецкой кровью, будьте спокойны. Светлейшая республика смоет с себя позор, и Селим Второй ответит за неслыханные зверства своего великого визиря.

– Но Фамагуста превратилась в кладбище.

– В ужасающее кладбище, Капитан Темпеста, – отвечал венецианец с глубоким волнением в голосе. – Улицы завалены трупами, а на разрушенных стенах устроили страшную выставку голов тех, кто жил в городе и храбро его защищал.

– А вам-то как удалось избежать турецких сабель?

– Я уже сказал, по чистой случайности, просто чудом. Когда все было кончено и янычары ворвались на бастионы, которые уже никто не защищал, я побежал за теми немногими уцелевшими, кто бился за ротонду бастиона Сан-Марко. Я бежал как сумасшедший, не зная, где смогу найти убежище, и уже считал, что погиб, как вдруг из развалин дома послышался голос:

– Эй, парень, сюда!

Сквозь засыпанную мусором и камнями оконную решетку я разглядел двоих людей, отчаянно махавших мне руками. Это было спасение. Они отодвинули засовы и впустили меня, вернее, втащили, потому что от ран и усталости я уже не стоял на ногах.

– А кто были эти благородные люди? – спросила герцогиня.

– Двое моряков венецианского флота, они сюда прибыли вместе с подкреплением под командованием Мартиненго: старший помощник капитана и марсовой.

– Где они теперь?

– Прячутся в темном погребе. Закрылись на засовы и привалили ко входу несколько камней, чтобы турки его не нашли.

– А как вы узнали, что я здесь? – спросила герцогиня.

– Это я ему сказал, – отозвался Эль-Кадур.

– А я в суматохе боя совсем забыл номер каземата.

– Почему же эти двое моряков не пришли вместе с вами?

– Они не решились, капитан. И потом, они боялись, что это убежище уже заняли янычары Мустафы.

– До погреба далеко?

– Шагов триста.

– Эти люди могли бы нам очень пригодиться, синьор Перпиньяно.

– Я тоже так думаю, герцогиня, – ответил венецианец, наверное впервые поименовав ее настоящим титулом знатной дамы.

Девушка несколько секунд помолчала, словно что-то обдумывая, потом, обернувшись к арабу, который все время неподвижно стоял рядом, резко спросила:

– Ты все-таки решился?

– Да, госпожа, – отвечал сын пустыни. – Только этот человек может нам помочь.

– А если ты ошибаешься?

– Дамасский Лев сюда не явится, синьора. У Эль-Кадура есть пистолет и ятаган, и он умеет с ними обращаться лучше, чем янычары Мустафы.

Герцогиня обернулась к венецианцу, который застыл от удивления и никак не мог сообразить, при чем тут турок, которого выбили из седла перед стенами Фамагусты.

– Вы полагаете, синьор Перпиньяно, побег возможен и турки его не заметят?

– Нет, синьора, – отвечал лейтенант. – Город наводнен янычарами, все еще жаждущими христианской крови, а за стенами не меньше пятидесяти тысяч азиатов стоят на страже и следят, чтобы никто не вышел из города.

– Ступай, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Наша последняя надежда в руках Дамасского Льва.

Араб загасил фитиль пистолета, удостоверился, что ятаган легко скользит в кожаных ножнах, украшенных серебряными пластинками, одним движением нахлобучил капюшон с кистями по краям и закутался в свой широкий шерстяной плащ.

– Повинуюсь, госпожа.

Он пошел к лазу, опустив голову и спрятав лицо под капюшоном, но вдруг резко обернулся, горящими глазами пристально посмотрел на герцогиню и сказал с глубокой грустью:

– Если я не вернусь и моя голова останется в руках турок, я желаю тебе, синьора, отыскать виконта Л’Юссьера и вернуть себе утраченное счастье.

Последние слова заглушило рыдание.

Герцогиня д’Эболи села и протянула арабу руку.

Дикий сын пустыни подошел к импровизированному ложу, встал на колено и запечатлел на белой руке девушки долгий поцелуй. Ей показалось, к ее коже приложили раскаленное железо.

– Иди, мой добрый Эль-Кадур, – со вздохом произнесла она.

Араб рывком встал, глаза его горели.

– Или Дамасский Лев тебя спасет, или я его убью, – решительно заявил он.

Быстро отодвинув камень у входа, он выскользнул в щель, как дикий зверь из норы. Герцогиня грустно прошептала:

– Бедный Эль-Кадур! Какая верность и какая мука живут в твоем сердце!

Араб быстро сбежал вниз по огромной куче мусора и обломков, покрывшей основание башни, и пошел на свет костров импровизированного лагеря, который турки разбили в центре города.

Улицы Фамагусты погрузились во тьму. Теперь турки были уверены в своей безопасности: ведь они перебили не только гарнизон, но и всех жителей, способных держать в руках оружие.

Глаза Эль-Кадура без труда различали в темноте горы непогребенных трупов, которых с жадностью пожирали стаи собак, изголодавшихся за долгие месяцы осады.

Несколько раз Эль-Кадуру удалось отбиться от атак одичавших псов, которые были словно бешеные, причем некоторые нападали так свирепо, что пришлось пустить в ход ятаган. Он быстро добрался до широкой площади перед церковью Святого Марка, точной копией знаменитого венецианского собора, только поскромнее и поменьше.

Возле костров расположились биваком человек сто вооруженных до зубов янычар. Они курили, болтали, а по углам площади и перед домами, чудом уцелевшими после шквального огня мусульманской артиллерии, стояли часовые.

На ступенях церкви сидел албанец. Заметив араба, он наставил на него мушкет с зажженным фитилем и спросил:

– Ты кто и куда идешь?

– Ты же прекрасно видишь, что я араб, а не христианин, – ответил тот. – Я солдат паши Хусейна.

– А что тебе здесь надо?

– Мне надо передать срочный приказ Дамасскому Льву. Можешь сказать, где он расположился?

– Кто тебя послал?

– Мой паша.

– Я не знаю, Мулей-эль-Кадель, может, уже спит.

– Но еще нет и девяти.

– Он пока не оправился от раны. Но я тебя пропущу. Он расположился в одном из этих домов.

Часовой загасил фитиль своей аркебузы[6]6
   Мушкет и аркебуза с фитильным замком – одно и то же. (Примеч. перев.)


[Закрыть], закинул оружие за плечо и направился к маленькому, невзрачному домику со стенами, изрытыми снарядами и бомбами мусульман. Перед домом дежурили двое чернокожих рабов геркулесового телосложения и две огромные арабские собаки.

– Разбудите вашего хозяина, если он уже отдыхает, – сказал албанец двум часовым. – Здесь посланец паши Хусейна, он хочет с ним поговорить.

– Хозяин еще не спит, – ответил один из рабов, подозрительно взглянув на араба.

– Тогда иди предупреди его. С пашой шутки плохи, да к тому же он водит дружбу с великим визирем.

Один из рабов вошел в дом, а второй остался на пороге вместе с псами. Немного погодя первый вышел и сказал арабу:

– Иди за мной, господин тебя ждет.

Эль-Кадур сжал под плащом рукоять ятагана и решительно шагнул в дом, готовый на все, даже убить сына могущественного паши Дамаска в случае опасности.

Турок ждал его в одной из комнат первого этажа, очень скромно обставленной и освещенной всего одним факелом, вставленным в оплетенную глиняную бутыль. Он был бледен, рана еще не полностью зажила, но все равно он был неотразимо красив – с огромными черными глазами, достойными озарить лицо любой из гурий магометанского рая, и изящно закрученными усиками.

Хотя он еще не оправился от раны, на нем была сверкающая стальная кольчуга, перетянутая на бедрах голубой перевязью, на которой висели сабля и богато убранный ятаган с золотой рукоятью, украшенной бирюзой.

– Кто ты такой? – спросил он араба, сделав рабу знак удалиться.

– Мое имя ни о чем тебе не скажет, – ответил араб. – Меня зовут Эль-Кадур.

– Мне кажется, я тебя уже где-то видел.

– Возможно.

– Тебя послал Хусейн-паша?

– Нет, я соврал.

Мулей-эль-Кадель отступил на два шага, быстро схватившись за рукоять сабли, но не вытащил ее из ножен.

Эль-Кадур жестом успокоил его и быстро проговорил:

– Не думай, что я пришел сюда посягнуть на твою жизнь.

– Тогда почему ты солгал?

– Потому что иначе ты бы меня не принял.

– Что же заставило тебя воспользоваться именем паши Хусейна? Кто тебя послал?

– Женщина, которой ты обязан жизнью, – со значением ответил Эль-Кадур.

– Женщина?! – удивленно вскрикнул турок.

– Вернее, благородная дама-христианка, принадлежащая к высшей итальянской знати.

– И я обязан ей жизнью?

– Да, Мулей-эль-Кадель.

– Да ты сошел с ума. Я никогда не был знаком ни с одной итальянской аристократкой, и ни одна женщина никогда не спасала мне жизнь. Дамасский Лев способен спасти себя сам, не прибегая ни к чьей помощи.

– Ты заблуждаешься, Мулей-эль-Кадель, – спокойно сказал араб. – Если бы не великодушие этой женщины, не бывать тебе при штурме Фамагусты. Ведь твоя рана еще не зажила.

– Да о ком ты говоришь? О том юном капитане, что выбил меня из седла?

– Да, о Капитане Темпесте.

– Объяснись.

– Это итальянская аристократка, она даровала тебе жизнь, хотя имела полное право тебя добить.

– Да что ты такое говоришь! – воскликнул турок, сначала залившись краской, а потом побледнев. – Тот капитан, что сражался, как бог войны, – женщина?! Нет! Не может быть! Женщина не могла победить и выбить из седла Дамасского Льва!

– Это была герцогиня д’Эболи, известная среди христиан под именем Капитан Темпеста, – сказал Эль-Кадур.

Мулей-эль-Кадель был настолько поражен, что на какое-то время потерял дар речи.

– Женщина! – с болью вырвалось у него. – Дамасский Лев обесчещен, и теперь ему остается только сломать свою саблю.

– Нет, такой храбрый воин, как ты, не может сломать самый доблестный клинок турецкого войска. Женщина, что одержала над тобой победу, – дочь самого знаменитого фехтовальщика, которым гордится Неаполь.

– Но ведь это не он меня сразил, – почти с рыданием в голосе ответил турок. – Меня выбила из седла женщина! Честь Дамасского Льва теперь утрачена навсегда!

– Та, что победила тебя, – благородная дама, Мулей-эль-Кадель!

– Она станет меня презирать.

– Нет, потому что теперь твоя противница по поединку взывает к великодушию Дамасского Льва.

В глазах турка сверкнул огонь.

– Моя противница нуждается во мне? Разве Капитан Темпеста не погиб?

– Он жив, но ранен каменным ядром.

– Где он? Я хочу его видеть! – крикнул Мулей-эль-Кадель.

– Чтобы убить? Моя госпожа – христианка.

– А кто же ты?

– Я ее верный раб.

– Это герцогиня послала тебя ко мне?

– Да.

– Чтобы просить меня помочь ей бежать из Фамагусты?

– И не только об этом.

– А в твое отсутствие ей не угрожает никакая опасность?

– Думаю, нет. Она в надежном убежище, и потом, она не одна.

– Кто ее охраняет?

– Ее лейтенант.

Мулей-эль-Кадель снял со стула длинный плащ из темной шерсти, взял со стола два длинноствольных пистолета с рукоятями, украшенными серебром и перламутром, и сказал арабу:

– Веди меня к твоей госпоже.

Эль-Кадур взглянул на него с недоверием:

– А ты обещаешь, что не выдашь ее?

Щеки турка вспыхнули.

– Ты что, не доверяешь мне? – возмущенно вскинулся он. Потом, помолчав, снова заговорил: – Ты прав, она христианка, а я турок, враг христиан, но знай, я не одобряю жестокостей великого визиря. Его зверства навсегда обесчестили оттоманское войско. Ты араб, и я не знаю, христианин ты или приверженец пророка, но ты должен знать Коран и знать, что турки не клянутся на своей священной книге, в отличие от той, что причудливо написана блестящим пером архангела Гавриила. Эта книга обязательно найдется у кого-нибудь из муэдзинов, и я готов торжественно поклясться на ней в твоем присутствии, что спасу твою госпожу, которой обязан жизнью. Хочешь?

– Нет, господин, – ответил араб. – Я верю тебе и без клятвы. Я знал, Дамасский Лев будет не менее великодушен, чем герцогиня д’Эболи, моя госпожа.

– Где она?

– В одном из казематов.

– Ранена тяжело?

– Нет.

– У вас там, в каземате, есть еда?

– Только кипрское вино и оливки.

Мулей-эль-Кадель хлопнул в ладоши, и на пороге тотчас появились два черных раба.

Он обменялся с ними несколькими словами на неизвестном Эль-Кадуру языке и обратился к арабу:

– Иди за мной, они нас догонят.

Они вышли из дома и миновали площадь. Никто из часовых не посмел их остановить. Словно двое воинов, получивших задание патрулировать площадь вдоль внутренней стены, они медленно двинулись к башне.

Едва они отошли от площади шагов на триста-четыреста, как их догнали двое негров с арабскими догами на поводках. Негры несли огромные корзины.

Их попытался остановить отряд янычар, рыскавших среди развалин в надежде найти оставшихся в живых христиан.

– Пошли вон отсюда, или я прикажу выпороть вас, как собак! – крикнул Мулей-эль-Кадель. – Дайте дорогу Дамасскому Льву! Вам что, мало резни?

Никто не осмелился перечить сыну могущественного паши, и янычары пустились бежать, освободив дорогу.

Прежде всего Мулей-эль-Кадель удостоверился, что возле башни никого нет, потом двинулся через развалины за Эль-Кадуром. Рабы и собаки шли следом.

Он опустился на одно колено и пристально взглянул в глаза герцогини черными, как ночь, глазами.

Едва оказавшись в каземате, освещенном факелом, турок сбросил плащ и, обменявшись учтивым приветствием с Перпиньяно, быстро подошел к ложу, на котором лежала герцогиня. Она не спала.

– Женщина, которая меня победила? – воскликнул он с волнением. – Я вас узнал, синьора!

Он опустился на одно колено, совсем как европейский аристократ, и пристально взглянул в глаза герцогини черными, как ночь, глазами.

– Синьора, – произнес он с благородным почтением, – пред вами не враг, пред вами друг, которому судьба дала возможность восхититься вашим необычайным мужеством и который не испытывает ни малейшего разочарования оттого, что был побежден такой женщиной, как вы. Приказывайте. Дамасский Лев готов спасти вас и оплатить свой долг перед вами.

9
Великодушие Дамасского Льва

Увидев турка, который приближался к ее ложу, герцогиня д’Эболи чуть приподнялась с помощью Перпиньяно и приветствовала сына паши очаровательной улыбкой.

– Это вы! – воскликнула она.

– Вы не предполагали, что я, мусульманин, явлюсь сюда, не правда ли, доблестная синьора? – спросил Мулей-эль-Кадель.

– Я в этом сомневалась и уже смирилась с тем, что больше не увижу своего верного слугу.

– Сын паши Дамаска не обладает жестокостью Мустафы и его янычар. Они храбрые воины, это верно, но свирепы, как аравийские львы. Я вовсе не дикий сын туркестанских степей или песчаных пустынь, и при дворе султана я всего два года. И ваша Италия мне знакома, синьора.

– Вы бывали в моей стране? – с удивлением спросила герцогиня.

– И восхищался Венецией и Неаполем, – отвечал турок, – и научился ценить галантность и изысканность вашей цивилизации.

– Я уже заметила, что вы, должно быть, не такой мусульманин, как все.

– Чем же я отличаюсь от всех, синьора?

– Вы остановили всадников, пытавшихся, в нарушение закона поединка, отомстить за вас, после того как я одержала законную победу.

По лицу молодого Дамасского Льва пробежала тень, и улыбка угасла на губах.

– Я был сражен мечом женщины, – произнес он с горечью.

– Нет, Мулей-эль-Кадель, мечом Капитана Темпесты, который среди христиан известен как лучший клинок Фамагусты. Дамасский Лев не утратил своей доблести, напротив, он доказал ее, выбив из седла Медведя Польских Лесов, который внушал страх силой и мощью своего удара.

Лицо турка посветлело, на губах снова заиграла улыбка.

– Да уж, лучше получить рану от женщины, чем от мужчины, – сказал он. – Пусть мои соотечественники никогда не узнают, кто был Капитан Темпеста.

– Я вам это обещаю, Мулей-эль-Кадель. В Фамагусте всего трое или четверо людей знали, что я женщина, но теперь они все мертвы, Мустафа не щадил побежденных.

– Он своей жестокостью обесчестил мусульманских воинов перед лицом всего христианского мира. И быть может, Селиму это не понравится, хотя его великодушие тоже сомнительно. Побежденные имели право на уважение воинов ислама. Синьора, вам надо подкрепить силы. Мои рабы принесли еду и изысканные вина, и я рад все это вам отдать. А затем вы скажете, что я могу для вас сделать. Я в вашем распоряжении и спасу вас и ваших друзей, даже если впаду в немилость у Мустафы.

По его знаку оба раба приблизились к ложу и принялись выгружать из корзин запыленные бутыли с вином, холодное мясо, сухари, полный кувшин еще теплого кофе и чашки.

– Это все, что я пока могу вам предложить, – сказал Мулей-эль-Кадель. – Даже у Мустафы стол не богаче: у нас тоже не хватает продовольствия.

– Я и не питала особых надежд, – с улыбкой отозвалась герцогиня. – Благодарю вас за такую благородную заботу. Мои друзья, должно быть, проголодались гораздо сильнее, чем я.

Она выпила чашку кофе, которую поднес ей Мулей-эль-Кадель, окунув в ароматный напиток сухарь, а лейтенант и араб с жадностью набросились на мясо. Они уже целые сутки ничего не ели.

– Синьора, – произнес Мулей, вставая, – что же я могу для вас сделать?

– Вывести нас из Фамагусты, – отвечала герцогиня.

– Желаете вернуться в Италию?

– Нет.

Мулей-эль-Кадель снова очень удивился.

– Вы хотите остаться на Кипре? – Его вопрос прозвучал немного странно, ибо в нем не слышалось сожаления.

– До тех пор, пока не разыщу человека, которого люблю. Он у вас в плену.

По лицу турка снова пробежала тень.

– Кто он такой? – спросил он.

– Виконт Л’Юссьер, – отвечала герцогиня.

– Л’Юссьер… – пробормотал Мулей-эль-Кадель и провел рукой по глазам, словно что-то вспоминая. – Это один из тех аристократов, кого взяли в плен в Никозии? И Мустафа их пощадил, так?

– Да. Вы его знаете? – с тревогой спросила девушка.

– По-моему, знаю. Подождите… ну да, любимец Никозии, звезда, доблестный воин, знаменитый командир.

– Мне хотелось бы знать, куда его увезли и где содержат.

– Думаю, это будет нетрудно. Кто-нибудь наверняка о нем знает.

– Пленных аристократов увезли в Константинополь?

– Сомневаюсь, – отвечал Дамасский Лев. – Ходили слухи, что Мустафа имеет особые виды на этих командиров. Вы хотите и его освободить, прежде чем покинуть Кипр?

– Я для того сюда и приехала, чтобы вырвать его из рук ваших соотечественников.

– А я полагал, что вы, благородная дама, взялись за оружие из ненависти к нам, мусульманам.

– Вы ошибались, Мулей-эль-Кадель.

– И очень рад тому, синьора. Нынче ночью узнать, где Мустафа держит виконта, будет невозможно, но завтра к вечеру обещаю. Сколько человек прячется здесь? Я должен принести вам турецкую одежду, чтобы вы могли выйти из Фамагусты незамеченными. Вас только трое?

– Пятеро, – сказал Перпиньяно. – Еще двое моряков венецианского флота прячутся в погребе. Если вам это не трудно, хотелось бы и их вырвать из когтей неминуемой смерти. Я обязан им жизнью.

– Я сражался с христианами, потому что я турок. Но у меня нет к ним ненависти, – отвечал Мулей-эль-Кадель. – Постарайтесь, чтобы завтра к вечеру они были здесь.

– Благодарю вас, синьор. Я был уверен, что Дамасский Лев столь же великодушен, сколь и смел.

Турок молча поклонился, улыбнулся, галантно поцеловал протянутую герцогиней руку и направился к выходу со словами:

– Клянусь Кораном, я сдержу данное вам обещание, синьора. До завтрашнего вечера.

– Спасибо, Мулей-эль-Кадель, – взволнованно отвечала герцогиня. – Когда я вернусь в мою страну, обязательно скажу соотечественникам, что и среди мусульман нашла людей высокого благородства.

– Это будет большая честь для турецкого войска. Прощайте, синьора, точнее, до свидания.

Эль-Кадур отодвинул камни, чтобы турок, рабы и собаки могли протиснуться в лаз, и потом вернул их на место.

– Благодарю тебя, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Мы обязаны тебе нашим спасением, а я, может быть, и своим счастьем.

Араб вздохнул и ничего не ответил.

– Синьора, – спросил Перпиньяно, – вы вполне уверены в благородном великодушии Дамасского Льва?

– Абсолютно, лейтенант. А у вас есть какие-то сомнения?

– Я не доверяю туркам.

– Другим доверять нельзя, но не Мулею-эль-Каделю. А ты что скажешь, Эль-Кадур?

Араб ограничился одним замечанием:

– Он поклялся Кораном.

– Чтобы все могли почувствовать себя в безопасности, пойду-ка я найду тех моряков, – сказал лейтенант. – Завтра может быть поздно, ведь янычары не перестанут рыскать в развалинах, пока не уверятся, что живых христиан там не осталось.

– На улицах есть патрули? – спросила герцогиня.

– Турки спят, – ответил Эль-Кадур. – Устали убивать христиан, презренные негодяи.

– Дай мне твой ятаган и пистолет, Эль-Кадур, – попросил лейтенант. – Мой меч уже никуда не годится.

Араб отдал ему оружие и накрыл ему плечи своим плащом, чтобы он стал похож на сына пустыни.

– Прощайте, синьора, – произнес лейтенант. – Если я не вернусь, передайте, что меня убили мусульмане.

Он нырнул в лаз и менее чем за минуту оказался у подножия башни.

Ночь стояла темная, и в тишине слышалось только ленивое тявканье собак, до отвала насытившихся человечиной.

Лейтенант собирался свернуть в узкую улочку, ведущую вдоль разрушенных домов, как вдруг от колонны отделился человек в живописной форме командира янычар и решительно преградил ему дорогу.

– Эй, эй! – послышался чей-то насмешливый голос. – И куда это направился Эль-Кадур? На улице темно, но мои глаза хорошо видят в темноте.

Эти слова были сказаны не по-турецки, а на ужасающем венецианском диалекте, с сильным иностранным акцентом.

– Кто ты? – спросил лейтенант, отпрыгнув назад и распахнув плащ, чтобы удобнее было вытащить ятаган.

– Эль-Кадур и друзей тоже убивает? – поинтересовался капитан янычар с издевкой. – Ты так дикарем и остался?

– Ты обознался, – ответил лейтенант. – Я не Эль-Кадур, я египтянин.

– Значит, вы тоже пожертвовали своей верой, чтобы спасти шкуру, синьор Перпиньяно? Так-то лучше, сможем снова сыграть в зару.

У лейтенанта вырвался крик:

– Капитан Лащинский!

– Нет, Лащинский умер, – отвечал поляк, хотя это был, несомненно, он. – Теперь меня зовут Юсуф Хаммада.

– Лащинский или Хаммада – все равно ты отступник, предатель, – с глубоким презрением бросил лейтенант.

Лащинский грубо выругался, а потом снова заговорил с приторной, издевательской интонацией:

– Кому же понравится расстаться с жизнью? Если бы я не согласился стать мусульманином, моя голова была бы сейчас в другом месте, а не на плечах. А вы что тут делаете, да еще в шкуре Эль-Кадура? Честное слово, пока я не услышал ваш голос, я вас принимал за араба Капитана Темпесты.

– Что я тут делаю? – замялся венецианец, не зная, что ответить. – Да ничего, прогуливаюсь по развалинам Фамагусты.

– Шутить изволите?

– Может, и так.

– Разгуливать в одиннадцать ночи по городу, где полным-полно турок, которые с удовольствием содрали бы с вас кожу? Да ладно, лейтенант, карты на стол, вы напрасно мне не доверяете. Я еще не стал до конца мусульманином, и по мне, так пророк еще тот жулик, не верю я ни его пресловутым чудесам, ни Корану.

– Потише, капитан. Вас могут услышать.

– Мы одни. Турки, по крайней мере настоящие, спят. А скажите-ка, что сталось с Капитаном Темпестой?

– Не знаю, думаю, его убили на бастионах.

– Разве он не сражался с вами вместе?

– Нет, – благоразумно отвечал венецианец.

– А с чего бы вдруг Дамасскому Льву пришло в голову шататься ночью по улицам? Я знаю, за ним приходил Эль-Кадур, – сказал поляк, нагло расхохотавшись. – Вот видите, вы все-таки мне не доверяете.

– Я вам повторяю, что ничего не знаю ни об Эль-Кадуре, ни о Капитане Темпесте.

– О Капитанше, – поправил Лащинский.

– Что вы несете?

– Ох, скажите пожалуйста! Можно подумать, я не заметил, что это девушка, а вовсе не мужчина. Тысяча чертей! Ну и рука у этой женщины, ну и мужество! Клянусь кровью Магомета! Хотел бы я так владеть мечом, как она! Кто был ее учителем?

– Думаю, капитан, вы сильно заблуждаетесь.

– Ладно, не хотите – не верьте тому, что я вам сказал. Могу я быть вам полезен?

– Да нет, мне ничего не нужно.

– Имейте в виду: турки стоят большим лагерем вокруг Фамагусты. Если вас поймают, могут посадить на кол.

– Я буду осторожен, – ответил лейтенант.

– На случай, если с вами случится беда, что вполне возможно, не забывайте, меня зовут Юсуф Хаммада.

– Я этого имени не забуду.

– Удачи, лейтенант.

Капитан свернул направо, но венецианец притворился, будто не заметил, куда тот направился, и, надвинув капюшон, продолжил было свой путь, то и дело оглядываясь и наполовину вынув ятаган из ножен.

Поляк отошел уже довольно далеко, бормоча что-то себе под нос и ругаясь. Какое-то время лейтенант не спускал с него глаз, потом, свернув за угол старой башни, служившей фундаментом маленькой церквушки, спрятался за воротами. Железная калитка была полностью разбита палицами мусульман и валялась на земле.

– Надо проверить, не следит ли он за мной, – пробормотал он. – Человек, отрекшийся от веры, уважения не заслуживает, к тому же этот авантюрист явно затаил злобу на герцогиню. Ему доверять нельзя.

Не прошло и двух минут, как капитан снова появился. Он все еще что-то бубнил, но теперь шел на цыпочках, видимо полагая, что венецианец идет своей дорогой и может услышать его шаги. Ворота он миновал, не остановившись, и быстро исчез в темном переулке.

– Давай, давай, ищи меня, мошенник, – прошептал лейтенант.

Он быстро свернул назад и, двигаясь в темноте почти на ощупь, бросился к нескольким лачугам, совсем засыпанным камнями.

– Они должны быть где-то здесь, – проговорил он, перелезая через полуразвалившуюся стенку.

Сдвинув несколько камней, он оказался перед маленькой решеткой, прижался лицом к прутьям и несколько раз позвал:

– Папаша Стаке! Папаша Стаке!

Сначала никто не ответил, потом откуда-то из глубины погреба раздался глухой, хриплый голос:

– Это вы, лейтенант? Долго же вас не было. Я уж думал, вам отрубили голову или посадили на кол.

– Открывай засов, старина. А как там Симоне, жив еще?

– Еле живой, лейтенант, медленно помирает от голода и страха.

– Вылезайте быстро: скоро у вас будет и более надежное убежище, и еда.

– Ох, от этих двух слов кровь сразу быстрее побежала по жилам, – прохрипел голос. – Я поставлю двадцать свечек святому Марку и четыре – в церкви Святого Николая. Вставай, Симоне, шевели ногами, мой мальчик, если хочешь погрызть сухарика.

Засовы открылись, и оба, старик и молодой парень, с трудом протиснулись в дверцу.

– Идите за мной, папаша Стаке, – сказал лейтенант. – Опасности нет.

– Клянусь всеми хорватами Катара, у меня ноги подгибаются, синьор лейтенант, и сдается мне, что и у Симоне они не крепче моих.

– Это с голодухи, – уточнил его товарищ.

– Плохой ты моряк, – сказал старик, силясь улыбнуться.

– Пошли скорее, пока нас не застукал какой-нибудь патруль, – скомандовал Перпиньяно.

– Если вы о турках, то надо удирать. Мне что-то не улыбается быть посаженным на кол.

– Тогда ноги в руки, папаша Стаке.

Они отошли от домика и почти бегом бросились к башне, которая смутно виднелась в темноте. Все трое вскарабкались на груду обломков, затем Перпиньяно отвалил камни и пропустил обоих моряков внутрь.

– Это мы, Эль-Кадур, – сказал он.

Араб взял факел и принялся разглядывать вновь прибывших.

Первый, папаша Стаке, судя по имени уроженец Далмации, был красивый старик лет шестидесяти. Его морщинистое, очень смуглое лицо оттеняла длинная белая борода, серые глаза смотрели живо, мускулистую грудь атлета венчала крепкая, как у быка, мощная шея.

Несмотря на возраст, он, должно быть, обладал недюжинной силой и при случае мог бы справиться сразу с двумя турками, попадись они в его мозолистые руки.

Второй был высокий, сильно исхудавший парень лет двадцати, черноглазый, с едва пробившимися усами. Он выглядел более измученным и изнуренным, чем помощник капитана, которого мощная стать делала устойчивым и к голоду, и к постоянному страху неминуемой и ужасной смерти.

Старик спокойно дал арабу себя рассмотреть, потом, увидев герцогиню, стащил с головы берет и сказал:

– Да ведь это Капитан Темпеста! Как это здорово, что такой храбрец спасся от турецких сабель.

– Хватит болтать, папаша Стаке, лучше берите-ка на абордаж вот это, – сказал лейтенант, пододвигая к изголодавшимся морякам корзины с едой, которые принесли рабы Мулея-эль-Каделя.

– Ешьте и пейте сколько хотите, турки принесут еще, – уточнила герцогиня.

– Так это турки притащили! – не унимался неисправимый болтун. – Тем охотнее мы все съедим, синьор Капитан. Жаль только, что тут нет зажаренной головы Мустафы. Слово папаши Стаке, я бы ее сожрал в два счета, и тогда бы, наверное, в мое тело вселилась окаянная душа этого мошенника, да еще и души его четырех жен в придачу. Эй, Симоне, уж ты бы мне помог ее умять, а?