Текст книги "Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов"

Первым на шканцы галиота прыгнул Метюб в сверкающей кирасе и тяжелом бронзовом шлеме с поднятым забралом, а за ним человек двенадцать турок, все, как и он, в железных доспехах, вооруженные длинными пистолетами с дымящимся запалом и кривыми саблями с широким клинком.

– Счастлив увидеть тебя снова, синьора, – с насмешкой сказал он, обращаясь к герцогине. – Ты восхитительная женщина, и в этом платье нравишься мне гораздо больше, чем в том, что ты носила в замке. Так, значит, ты дочь паши Медины, а вовсе не сын. К несчастью для Хараджи.

Услышав эти издевательские слова, герцогиня вскочила, как львица, схватив шпагу, которую только что уронила.

– Ты, ничтожество! – крикнула она. – Однажды я тебя ранила перед племянницей Али-паши, а теперь я тебя убью! Защищайся, женщина тебя вызывает! Ты ведь хвастал, что ты лучший клинок мусульманского войска! Выходи, если не трусишь!

– Струсил! Хочешь убить меня пулей! Покажи, какой ты рыцарь, турок! Я женщина, но ты-то мужчина!

Турок отскочил назад и быстро выхватил из рук солдата пистолет.

– Струсил! Хочешь убить меня пулей! – кричала герцогиня в запредельном возбуждении. – А я ведь тебя атакую шпагой! Покажи, какой ты рыцарь, турок! Я женщина, но ты-то мужчина!

По толпе окруживших их моряков прокатился ропот. И этот ропот явно не одобрял поведение капитана Хараджи.

Красота и мужество герцогини поразили даже самых свирепых приверженцев пророка.

Один из офицеров схватил Метюба за руку и не дал ему выстрелить в храбрую женщину.

– Эта христианка принадлежит Харадже, и ты не можешь ее убить.

Капитан не сопротивлялся и дал себя разоружить.

– Рассчитаемся в Хусифе, синьора, – сказал он, и румянец залил его щеки. – Сейчас не время обмениваться ударами шпаги или сабли.

– Рассчитаешься с той, что победила Дамасского Льва и тебя! – крикнула герцогиня.

– Женщина!.. – раздались удивленные голоса.

– Да, я женщина, но я справилась с обоими!

Потом, отшвырнув шпагу, презрительно бросила:

– А теперь делай со мной что хочешь.

Турок стоял в нерешительности, колеблясь между глубоким восхищением, которое вызывала эта женщина, и ненавистью: ведь он-то сам перед всем экипажем выглядел рядом с ней ничтожным и жалким.

– Я вас арестую, – заявил он. – Я обязан доставить вас в замок Хусиф.

– Тогда свяжи меня, – с иронией отвечала герцогиня.

– Такого приказа я не получал. На моей галере имеются каюты.

– А что ты думаешь сделать с моими друзьями?

– Это Хараджа будет думать и решать.

– Немного подумаю и я, – раздался голос человека в костюме капитана янычар, который проталкивался сквозь толпу моряков.

23
Договор с поляком

В это время Перпиньяно отбивался от семи или восьми мусульман, а папаша Стаке поддерживал его, с небывалой щедростью раздавая тумаки, которые вряд ли нравились недругам Креста. Услышав голос капитана янычар, Перпиньяно вдруг встрепенулся, раскидал противников и бросился к нему.

– Изменник! – бросил он в лицо янычару. – Получай!

И, сильно размахнувшись, изо всех сил влепил ему пощечину, похожую по звуку на удар хлыста.

Капитан янычар выругался и крикнул:

– Ага! Ты меня узнал? Я очень рад, но за эту пощечину ты мне ответишь, и расчет пойдет не на цехины и не на партии в кости!

– Лащинский!

Герцогиня с презрением отпрянула, словно брезгуя прикоснуться к этому человеку.

– Он самый, Медведь Польских Лесов, – отозвался капитан с нехорошей улыбкой. – Христианин дал Кресту пинка и сделался правоверным магометанином.

– Подлый отступник! – крикнула Элеонора. – Ты позоришь христианство!

– Зато взамен я приобрел симпатии прелестных гурий, что населяют магометанский рай, – отвечал поляк в своей обычной издевательской манере.

– Покончим с этим, – вмешался Метюб, начиная терять терпение. – Отведите эту женщину в каюту, отнесите раненого в лазарет, а всех остальных гоните в трюм. Не стоит терять время на пустые разговоры. Повинуйтесь, матросы.

– Вот как турки отплатили честным людям, которые пощадили пленных, – сказал обессиленный папаша Стаке. – Я говорил, их надо было скормить акулам.

– На что ты намекаешь, старик? – спросил Метюб. – Что за пленные?

– Да те, которые сидят в трюме моего галиота и которых мы имели неосторожность пощадить.

– Это экипаж шебеки, что ли?

– Да.

– Значит, желая показать вам, что и мы можем быть великодушными, они вас не закололи.

– Ну да, и Фамагуста тому пример, – сказал Перпиньяно.

– Меня там не было, – сухо бросил мусульманин.

Потом, обернувшись к своим людям, сказал:

– Поторопитесь, ветер крепчает.

– Пусть раненого понесут мои люди, – властно сказала герцогиня.

– Пускай несут, – ответил турок. – Дайте дорогу, расступитесь.

Л’Юссьера положили на покрытую тканью доску, Никола постарался по возможности остановить обильно текущую из раны кровь, и четверо греков подняли носилки.

Бедный виконт, и так обескровленный болотными пиявками и измученный жестокими лишениями, которым его подвергла племянница паши, так и не пришел в себя.

Бледный как мертвец, с закрытыми глазами, он, казалось, не подавал никаких признаков жизни.

Герцогиня подошла к нему. Она была так же бледна, как ее жених, но на этот раз в глазах ее не блеснуло ни слезинки.

Мусульманам, которые внимательно ее разглядывали, ей хотелось показать себя достойной того имени, что она носила в Фамагусте. Капитан Темпеста, будь он мужчина или женщина, не мог проявить слабость даже перед лицом такого страшного несчастья.

Она осторожно взяла в руки голову раненого и долгим поцелуем поцеловала его в лоб.

– Ступай, мой храбрец, – шепнула она, словно он в своем беспамятстве мог ее услышать. – Элеонора за тебя отомстит.

Потом сделала знак грекам, державшим носилки.

Ряды турок расступились.

Четверо греков, за которыми шли Элеонора, Эль-Кадур и экипаж галиота, прошли по перекидному мостику на ют галеры.

Их быстро догнали Метюб и поляк, послав своих людей освободить экипаж шебеки, сидевший в трюме галиота в цепях.

– Несите его в лазарет, – сказал капитан Хараджи. – А ты, госпожа, следуй за мной.

– Почему ты не оставишь меня возле него? – спросила Элеонора. – Он мой жених.

– Я не получал приказа на этот счет, – ответил Метюб. – Это будет решать Хараджа, когда мы прибудем в Хусиф.

– Позволь хотя бы навестить его до захода солнца, перед тем как твоя галера причалит в заливе.

– Если это сможет доставить тебе удовольствие, я разрешу. Хотя ты и жестоко оскорбила меня перед матросами и победила в поединке перед лицом племянницы паши, развеяв легенду, что ни один клинок не может меня одолеть, кроме разве что Дамасского Льва, я тобой восхищаюсь.

Герцогиня удивленно смотрела на него: ей не верилось, что в этом мусульманине, наверное не менее жестоком, чем его соотечественники, может теплиться искра великодушия.

– Да, я восхищаюсь тобой, госпожа, – повторил турок, заметив ее удивление. – Я прежде всего солдат, и, будь мой противник мужчина или женщина, турок или христианин, я высоко ценю смельчаков, может даже выше, чем их ценит Хараджа. И я горд, что померился силами с той, что победила Дамасского Льва.

– Поэтому ты и позволишь мне навестить виконта?

– Да, нынче вечером.

– Ты велишь, чтобы его лечили?

– Как моего брата. Но при одном условии.

– Каком?

– Ты научишь меня, госпожа, тому секретному приему, о котором я даже не слышал, но которым ты меня сразила, клянусь пророком! Если бы ты захотела окончательно меня победить, я бы не командовал сейчас этой галерой. Я на твоем месте, наверное, не был бы столь великодушен, особенно в присутствии такой женщины, как Хараджа.

– А как ты думаешь, что сделает со мной племянница паши?

– Не знаю, госпожа, – ответил турок. – Хараджу невозможно понять до конца и тем более угадать, о чем она думает. Она капризна, как ветер, как волны Средиземного моря. Пойдем. Мне надо организовать буксировку галиота и еще много чего надо сделать.

Как ни хотелось герцогине пойти в корабельный лазарет, она покорно спустилась за турком в каюту на корме.

Они прошли кубрик, и Метюб остановился перед массивной дверью.

– Входи, госпожа, и будь спокойна. Пока ты на борту моей галеры, тебе нечего бояться.

– Я беспокоюсь о виконте.

– Сейчас с ним рядом корабельный врач, и он будет заботиться о нем, как если бы это был я.

Он открыл дверь и впустил герцогиню в уютную каюту, обставленную с поистине восточной роскошью. Он быстро запер за ней дверь и приказал двоим матросам, вооруженным саблями и пистолетами, которые спустились следом за ними:

– Никого не впускать. Вход разрешен только капитану янычаров.

Когда он снова поднялся на палубу, матросы уже взяли галиот на буксир, и галера медленно двинулась на север, снова поймав бриз, который возле берега был совсем слабым.

Не успел Метюб отдать несколько распоряжений офицерам и бригадирам гребцов, как к нему подошел поляк, который только что вышел из корабельного лазарета.

– Раненый очень плох, – сказал он. – Пулю извлечь невозможно, к тому же этот кусок свинца повредил важные органы.

– Легкое задето? – нахмурившись, спросил мусульманин.

– Левое пробито насквозь.

– Значит, он умрет?

– Ну… – сказал поляк, покачав головой, – удар меча был бы менее опасен.

– Это меня очень беспокоит, – сказал турок после короткого молчания. – Я обещал Харадже доставить их всех живыми.

– Подумаешь, одной помехой меньше.

– Зачем ты так говоришь, капитан?

– Мне пришла в голову одна идея. Скажи мне, ведь ты давно знаешь Хараджу. Как думаешь, что она сделает с Капитаном Темпестой?

– Тот же вопрос мне только что задала эта женщина. Пойди догадайся, что у шальной девицы на уме. Я не могу тебе ответить.

– Она ее убьет?

– Сдается мне, она сильно разъярилась против этой опасной фехтовальщицы.

– Я этого не допущу.

Мусульманин улыбнулся почти с сочувствием:

– Слушай, капитан, разве ты не знаешь, что Харадже покровительствует великий адмирал и плевать она хотела на Мустафу и даже на самого Селима?

– Ни боже мой!

– Эй, ты что, позабыл, что ты мусульманин? – рассмеялся Метюб.

– Ну, значит, клянусь бородой пророка!

– И что ты думаешь предпринять?

– Если я донесу на эту женщину, что она христианка, она должна будет принадлежать мне, – сказал поляк.

– Не думаю, что Хараджа с этим согласится, капитан.

– Горе ей, если задумает убить пленницу! – угрожающе рявкнул Лащинский.

– Ха! – хитро осклабился турок. – Тебе что, так нужна жизнь этой христианки?

– Я не обязан тебе объяснять, капитан.

– Ну и не надо.

– Где эта женщина?

– В третьей каюте по левому борту.

– Мне надо ее увидеть.

– Я не получал приказа тебе это запрещать, – сказал турок. – Но помни: ты не должен к ней прикасаться или прибегать к какой-нибудь грубости.

– Дьявол бы тебя побрал, пес турецкий, – прошептал поляк, уходя. – Будьте вы все прокляты, вместе с вашим Магометом!

В мрачном расположении духа он спустился по лестнице и сделал часовым знак отойти. Ключ торчал в замочной скважине, он повернул его и вошел в каюту:

– Вы позволите, синьора?

Герцогиня сидела на диване возле окна, выходившего на корму, погрузившись в свои мысли. Глаза ее пристально глядели в море, и, судя по слезам, блестевшим на длинных ресницах, мысли эти были невеселые.

– Синьора, – повторил поляк, решив, что она его не расслышала из-за шума волн, бившихся о корабль.

Герцогиня и теперь не пошевелилась.

– Да будь она неладна, эта борода пророка, и все турчанки, вместе взятые! – крикнул капитан, начав сердиться. – Сколько можно повторять? Я вам не раб какой-нибудь!

Герцогиня вздрогнула и вдруг вскочила, как львица, гордо выпрямившись перед Польским Медведем. Глаза ее горели, лицо залилось румянцем.

– Нет, вы не раб, вы предатель! – сказала она с дрожью в голосе. – Даже бедный раб не отрекся бы от своей веры, как отреклись вы, капитан Лащинский.

– А кондотьеру все едино: что Магомет, что Христос, что Крест, что Полумесяц, – отвечал поляк. – Зато вы не сможете угадать ни что у меня на уме, ни во что я верую в душе. И потом, своя шкура дороже любой религии.

– И вы явились сюда, на Кипр, где герои сражаются, зная, что их все равно ждет смерть, чтобы покрасоваться своей шпагой? Вы кого собрались защищать? Рычащего Льва Святого Марка или Полумесяц?

– А мне хватает просто ввязаться в драку, как и всем настоящим рыцарям удачи, синьора. Вера! Отечество! Для нас это пустые слова. Какая мне разница, на чьей стороне сражаться: русских или германцев, татар или китайцев, мусульман, христиан или буддистов? Но я сюда явился не для того, чтобы дискутировать, синьора. Эти мы займемся в более подходящем месте и в более подходящее время.

– Тогда для чего вы сюда явились, господин Лащинский?

Вместо ответа поляк высунулся в коридор удостовериться, что поблизости никого нет, потом аккуратно закрыл дверь и подошел к герцогине, которая смотрела на него с тревогой.

– Вам известно, куда везет вас Метюб?

– В замок Хусиф, – ответила Элеонора.

– Точнее, к Харадже, к племяннице паши.

– И что?

– Интересно, какой прием окажет вам эта женщина, снискавшая себе печальную славу беспощадной жестокостью?

– Да, она не особенно любезна.

– Могу вам сказать, она разъярена и не простит вам такого ловкого надувательства.

Герцогиня бросила на него быстрый и острый, как игла, взгляд.

– А! – глухо сказала она. – Значит, вы с ней виделись.

– Я этого не отрицаю.

– И конечно, сообщили ей, что я женщина, верно, господин любитель приключений и бывший христианин?

– Этого я вам не говорил, – ответил поляк, но смущенный вид его выдал.

– Врете, как и положено предателю! – гневно крикнула герцогиня. – О том, что я женщина, знали только вы и очень немногие из моих друзей, но они на предательство не способны.

– У вас нет ни одного доказательства, чтобы меня обвинять.

– Доказательство написано у вас на лице.

– Лицо часто обманывает, и хватит об этом. О господи! Не выводите меня из себя и дайте закончить! Я сюда пришел не как враг, а как друг, готовый всем рискнуть, только бы спасти вас.

– Вы!

– Но ведь я еще кое-чего да стою, а, синьора? Хоть я и отступник, мусульмане ценят меня больше, чем ценили христиане. И доказательство тому – форма, которую я ношу.

– И вы явились сюда, чтобы меня спасти?

– И вас, и остальных.

– И виконта?

Поляк секунду колебался, потом сказал:

– Да, если вы так хотите и если он выживет.

– О боже! – побледнев, вскричала герцогиня. – Его рана может оказаться смертельной?

– Смертельной вряд ли, но очень тяжелой – да, и не знаю, сможет ли он выкарабкаться. У этих проклятых турок есть такие специальные пули, которые раскалываются, войдя в кость.

Герцогиня упала на диван, закрыв лицо руками, и разрыдалась.

– Полноте, – сказал поляк. – Мне жаль видеть ваши прекрасные глаза в слезах, да и Капитан Темпеста не должен выказывать слабость ни перед кем. Впрочем, я же не сказал, что корабельный врач считает раненого безнадежным. Я видел, как выздоравливали и не от таких ран, когда воевал с русскими татарами.

– Может быть, вы и правы, – сказала герцогиня, утерев слезы и встав с дивана. – Скажите, чего вы хотите?

– Я уже сказал: спасти вас всех.

– Вы раскаиваетесь, что отреклись от Креста?

– И да и нет, – покачав головой, сказал поляк.

– И как же вы сможете нас спасти?

– Для начала нельзя позволить, чтобы галера причалила к замку Хусиф. Если вы попадете в руки Хараджи, все будет кончено, а я не хочу, понимаете, не хочу, чтобы она вас убила.

– А вам-то что за важность?

– Гораздо больше, чем вы думаете, – ответил поляк, пристально глядя на нее.

– Объяснитесь.

– А вы еще не поняли?

– Нет.

– Спасая вас, я, отступник, подвергаюсь сильнейшей опасности. Если дело вскроется, меня наверняка посадят на кол.

– Несомненно, – сказала герцогиня, которая внимательно его слушала.

– Следовательно, я имею право на компенсацию за риск.

– Вы хотите денег? Я достаточно богата, чтобы заплатить любую сумму, какую назовете.

Поляк поморщился:

– Рыцарям удачи хватает на жизнь доброго меча и жалованья. Они большего не требуют, а если возникает нужда в деньгах, они добывают их грабежом.

– Тогда что же вы просите? – с тревогой спросила она.

– Что я прошу? – поколебавшись, сказал поляк. – Вашу руку.

– Мою…

– Руку!

Герцогиня была так изумлена, что несколько мгновений не могла найти слов, чтобы ответить.

– Вы, должно быть, шутите, капитан, – произнесла она наконец, сделав над собой невероятное усилие, чтобы преодолеть возмущение. – А как же виконт?

– С ним придется расстаться.

– Неужели вы любите меня?

– О господи! Я вас сразу и полюбил, и возненавидел. Полюбил за красоту, храбрость, доброжелательность и ваше имя… А возненавидел за то, что ваша шпага одолела шпагу Польского Медведя. Если вы согласны, то галера загорится и никогда не вернется в Хусиф.

Герцогиня молчала, задумавшись, но глаза ее сверкнули огнем.

– Вы принимаете условие? – спросил капитан.

– Да, – ответила герцогиня. – Виконт – человек уже конченый. Но смотрите, вы должны спасти всех. Поклянитесь!

– Клянусь на Кресте и Полумесяце, – сказал поляк. – Дайте вашу руку.

Герцогиня, содрогнувшись, вложила свою руку в мозолистую ладонь кондотьера.

– Сегодня ночью галера вспыхнет от трюма до макушек мачт. Прощайте, моя нежная невеста. Вы не пожалеете о своем решении.

Он открыл дверь и бесшумно вышел.

Герцогиня стояла неподвижно, нахмурив лоб и прижав руки к груди, в глазах ее разгорался недобрый огонь.

– Проклятый предатель! – воскликнула она наконец. – Я провела Хараджу, проведу и тебя. Я-то ведь на Кресте не клялась.

24
Пожар на галере

В то время как в каюте разворачивалась эта сцена, папаша Стаке, запертый в трюме галеры, ругался на чем свет стоит, посылая к дьяволу, на луну, на солнце и в самый ад Магомета и всех его приверженцев.

Неугомонный и очень рассерженный, старый морской волк взрывался, как мусульманское каменное ядро.

– Нас схватили! – орал он, ударяя себя по голове и дергая за редкую седую бороду. – Что же, значит, ни Крест, ни Полумесяц за нас не заступились?.. Ну это уж слишком! Туркам везет, но час настал, пора с этим покончить! Так не может дальше продолжаться, иначе я сам заделаюсь презренным отступником! Что вы на это скажете, синьор Перпиньяно?

Лейтенант, сидевший рядом с Эль-Кадуром, обхватив голову руками, не счел нужным отвечать на гневные вопли помощника капитана.

– Эй, вы, акульи туши, потрошенные, сожранные, а потом зажаренные!.. Вы что там, передохли все?.. Так и дадите себя привезти в замок Хусиф и насадить на те железные жерди, что торчат на башнях? Разорви меня сто тысяч каменных и железных бомб! Я на такое не согласен! У меня нет ни малейшего желания кончить свою жизнь на такой палке или дать содрать с себя шкуру, как со старого осла.

– Ну ладно, папаша Стаке, что вы предлагаете? – спросил лейтенант, очнувшись от апатии.

– Я?! – свирепо крикнул папаша Стаке. – Взорвать, к чертовой матери, эту галеру со всей командой! Кроме нас, конечно.

– Валяйте, – с иронией сказал Эль-Кадур.

– А ты что, корка черного хлеба, думаешь, я не сумею поджечь порох на галере? Ты не венецианец и не далматинец, и потому мне тебя жалко.

– Я тоже чего-нибудь да стою, и в Фамагусте я это доказал.

– А я что, не доказал? – взвился папаша Стаке. – Я взорвал башню, как раз когда турки пошли на нее приступом, и всех их отправил в мир иной: кого в рай, кого в чистилище, а кого в ад, а некоторых на свидание с гуриями, в зависимости от грехов. А ты, черная корка, думаешь, что моряк стоит меньше, чем сухопутный житель, да к тому же еще житель песков?

Эль-Кадур собирался ответить что-то нелицеприятное, но тут Перпиньяно положил конец дискуссии, спросив у разбушевавшегося старика:

– Растолкуйте, папаша Стаке, что вы такое задумали?

– Послать ко всем чертям эту галеру раньше, чем она дойдет до залива Хусиф.

– Я бы тоже не прочь, да не знаю как.

– Надо подумать.

– У вас есть какая-нибудь идея?

– Есть, только, к несчастью, инструментов нет.

– А какие нужны?

– Несколько топоров, стамеска – в общем, те, которыми можно продырявить корпус.

– Продырявить?

– Сделать большую дыру в днище и потопить галеру.

– Но у нас нет даже ножа, папаша Стаке.

– К сожалению, синьор Перпиньяно, – отозвался старый морской волк.

– Похоже, у меня есть идея получше, – раздался вдруг голос Николы Страдиота, который до сей поры даже рта не открывал.

– Давай выкладывай, грек, – сказал папаша Стаке. – Не зря же твои соотечественники слывут самыми хитрыми из всех левантинцев и даже жителям Смирны дают фору.

– Турки отобрали у меня оружие, но оставили огниво и трут.

– Сгодится, чтобы раскурить трубку, если, конечно, иметь хоть немного табаку, – заметил старик.

– А еще сгодится, чтобы поджечь корабль, – очень серьезно сказал грек.

Папаша Стаке подскочил.

– Ну я же говорил, греки хитрее всех! – вскричал он, ударив себя по лбу. – Да у меня просто кроличьи мозги!

– Вы хотите поджечь галеру, Никола? – изумился Перпиньяно.

– Да, синьор: это единственный способ ее остановить.

Сам того не зная, грек высказал ту же идею, что и поляк. С одной стороны, это была, пожалуй, единственная осуществимая идея, но, с другой стороны, он не подумал о том, как удастся горстке безоружных людей справиться с турецким экипажем, в десять раз превосходящим их численностью.

– Что вы об этом думаете? – спросил Никола, видя, что, и старый моряк, и лейтенант молчат.

– Думаю, поджариваться будет не слишком весело, – отозвался Перпиньяно.

– Я собираюсь не трюм поджечь, – сказал грек. – Сначала мы вскроем люк и подожжем склад швартовых и запасных парусов. А если не получится, постараемся пробиться через палубный люк, который изрядно источен червями.

– А если наверху нарвемся на часового?

– Свернем ему шею, – сказал папаша Стаке.

– Как думаете, когда мы войдем в залив Хусиф? – спросил Перпиньяно.

– Не раньше полуночи, – ответил Никола. – Бриз не усилится до захода солнца. Я хорошо знаю здешние ветра, я много лет добывал кораллы на этом участке моря.

– А герцогиня? А виконт? Мы сможем их спасти?

– Берег недалеко, на борту есть шлюпки, и доплыть до берега будет нетрудно. И потом, нам на помощь должен прийти Дамасский Лев. Его слуга уже, наверное, до него добрался.

– Вот замечательный человек, – сказал папаша Стаке. – Пошли проверим люк и посмотрим, удастся ли его вышибить хорошим пинком.

Все трое встали, и, поскольку трюм освещался узенькой полоской света, идущей сквозь щель в люке, найти его не составило труда.

Едва папаша Стаке надавил рукой на люк, как тот вдруг открылся.

– Да он не был закрыт! – удивился он.

– Потому что это я отодвинул железную щеколду, – раздался голос.

Моряк, лейтенант и грек разом вскрикнули:

– Отступник!

– Он самый, – с обычной иронией отозвался поляк. – Явился от герцогини, чтобы вас спасти.

Он спустился по узкому трапу и оказался лицом к лицу с тремя людьми, которые были готовы скорее броситься на него и придушить, чем поверить его словам.

– Вы пришли… чтобы нас спасти? – изумился папаша Стаке, уперев руки в бока. – Вы! Да бросьте шутить, синьор! Шутка может вам дорого стоить, предупреждаю!

Поляк пожал плечами и сказал, обращаясь к лейтенанту:

– Поставьте кого-нибудь из своих людей возле люка, пусть постережет. То, что я вам сейчас скажу, туркам знать не надо, на кону моя шкура.

– На барабан бы ее натянуть, – проворчал папаша Стаке. – Небось, пружинила бы лучше ослиной.

Лейтенант жестом велел Эль-Кадуру подняться по трапу и сказал:

– Если кто-нибудь появится, сразу предупреди.

Араб бесшумно вылез наверх.

– Говорите, капитан, – произнес лейтенант.

– Вы тут кое-что замышляете, верно?

– Мы? – Брови папаши Стаке поползли вверх.

– Я слышал, о чем вы говорили.

– Да, мы говорили о луне, точнее, задавали себе вопрос, есть ли у нее глаза, нос и рот.

– Шутки в сторону, – с раздражением бросил поляк. – Сейчас не время. Вы строили планы, как поджечь галеру.

– Вы что, колдун? – подал голос лейтенант.

– Нет: я вас подслушивал за переборкой. О, не пугайтесь, ваша идея полностью совпадает с моей.

– Как! Вы…

– Я задумал поджечь корабль и уже согласовал это с герцогиней.

– Ничего себе! – воскликнул папаша Стаке. – Невероятное дело! Как могут думать в одну сторону мозг отступника и мозг грека-христианина?

Поляк сделал вид, что не услышал, и продолжал:

– Мне известно, что у вас есть огниво и трут, верно?

– Есть, – ответил Никола.

– И вы хотели подобраться к запасным парусам и флагштокам.

– Верно, – сказал Перпиньяно.

– Я полностью одобряю ваш план. Ночью я приду и отодвину щеколду люка.

– Подождите, синьор, – вмешался папаша Стаке, который никому не доверял. – Где гарантия, что вы нас не надуете? Не устроите засаду и не сдадите нас туркам? Это вполне может случиться.

– Я бы тогда сюда не пришел, – отвечал поляк. – И потом, вовсе не трудно было бы подмешать вам яд в еду и отправить вас в иной мир. Но я даю слово чести.

Папаша Стаке прикрыл глаза и вытянул губы трубочкой:

– Гм! Что-то эта честь больно смердит.

Поляк и на этот раз сделал вид, что не расслышал.

– Ну так что? – спросил он, глядя на Перпиньяно.

– Раз вы даете честное слово нас не выдать, мы готовы пойти на любую авантюру, чтобы спасти герцогиню и виконта Л’Юссьера.

– Значит, договорились?

– Да, капитан.

– Минуточку, синьор, – вмешался Никола Страдиот. – Ветер крепчает?

– Нет, все еще держится штиль, и корабль делает не больше двух узлов в час.

– Когда дойдем до рейда Хусифа?

– Если ветер не усилится, то не раньше завтрашнего утра.

– Сколько еще осталось пройти?

– По меньшей мере миль сорок, – отвечал поляк.

– Этих сведений мне достаточно.

– Тебе достаточно, а мне нет, – сказал папаша Стаке. – Я бы хотел знать, есть ли часовые на палубе.

– Никого, – ответил поляк.

– А где хранятся паруса и прочий запасной инвентарь?

– Под рубкой.

Папаша Стаке вздрогнул:

– А мы не сожжем герцогиню, которую держат в каюте под рубкой, насколько я знаю?

– В это время она будет у господина Л’Юссьера. Я все продумал и все рассчитал. Можете поджигать, ничего не опасаясь. Постарайтесь наилучшим образом убить время и не сомневайтесь, что в нужный момент люк будет открыт. Скоро увидимся в шлюпках галеры.

Отступник повернулся к ним спиной, осторожно поднялся по трапу и задраил люк.

– Господин лейтенант, – сказал папаша Стаке, когда Эль-Кадур спустился вниз. – Вы доверяете этому человеку?

– Мне кажется, на этот раз он не врет, – ответил Перпиньяно. – Кто знает? Может, в его душу закралось раскаяние…

– Темное дело, очень темное, – покачал головой старый моряк. – Ладно, посмотрим! Умереть от турецких сабель или в пасти акулы – в общем-то, один черт! Раз-два – и конец, и, как говорят у нас, «спокойной ночи всем, и музыкантам тоже».

Полчаса спустя двое юнг и четверо матросов, вооруженных саблями и пистолетами с дымящимся запалом, принесли пленникам две корзинки с оливками, черным хлебом и кусками солонины.

Ни греки, ни друзья герцогини не обменялись ни единым словом с этими мерзкими типами, которые смотрели на них с такой свирепостью, что даже у папаши Стаке мурашки пошли по коже, хотя его трудно было чем-либо напугать.

Когда мусульмане убрались восвояси, а еда была съедена, лейтенант предложил всем немного вздремнуть, учитывая, что им вряд ли придется поспать после заката.

Они поудобнее улеглись на старых, покрытых плесенью грот-брамселях, которыми был завален трюм, и сразу заснули, несмотря на все треволнения.

Папаша Стаке проснулся первым и принялся будить остальных. В трюме царила полная темнота, и ни один лучик света больше не проникал сквозь люк.

– Черт побери! – вскричал старый морской волк. – Мы дрыхли, как сурки! Правда, после побега у нас была бессонная ночь. Эй, сони, просыпайтесь!

Перпиньяно, Эль-Кадур и греки, зевая, поднялись.

– Что, уже ночь? – спросил лейтенант.

– Солнце, должно быть, село уже давно, – отозвался папаша Стаке. – Скорее, не будем терять время и посмотрим, можно ли уже подпалить неверных.

– Все готовы? – спросил лейтенант.

– Все, – в один голос ответили греки.

– Пошли!

Они на ощупь, держа друг друга за куртки, отыскали трап и поднялись к люку. Папаша Стаке шел впереди, уверяя всех, что он хорошо видит в темноте. Он резко толкнул люк, и тот открылся без малейшего сопротивления.

– Надо же! – пробормотал он. – Неужели этот сукин сын действительно раскаялся? Одной души дьявол не досчитается.

Он вылез первым и внимательно вгляделся в темноту. На палубе никого не было, не светилось ни одного огонька.

– Захоти турки сейчас нас расстрелять, им будет трудно собрать нас вместе, – пробормотал он себе под нос.

Он вслушивался и вглядывался в темноту, пока все остальные, сняв башмаки, чтобы не топать, собирались вокруг него.

– Никого? – вполголоса спросил Перпиньяно.

– Подождите, дайте еще послушать.

С верхней палубы доносились тяжелые шаги часовых, на твиндеке[15]15
   Межпалубное пространство внутри корпуса грузового судна.


[Закрыть] поскрипывали пиллерсы, вторя усилию корабля двигаться вперед, в борта мерно бились волны.

– Похоже, никому до нас нет дела, – сказал папаша Стаке. – Молчание и тайна, как выражаются в трагедиях. Держитесь вместе, а появится хоть один турок, душите его немедленно, причем так, чтобы он пикнуть не успел.

– Пора, – прошептал Перпиньяно, – может быть, залив Хусиф уже недалеко.

– Не нагоняйте страху, синьор, – отозвался старик. – Сейчас это ни к чему.

Он прислонился к борту и медленно, с величайшими предосторожностями двинулся вперед. За ним, ухватившись за его куртку, шел Перпиньяно, потом Никола, а потом и остальные, держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте.

Папаша Стаке и в самом деле видел в темноте, как кошка, он обошел все бортовые кулеврины, ни разу не споткнувшись и не разбив себе носа.

Дойдя до кормовой части твиндека, он пошел вдоль переборки, нащупывая руками дверь, ведущую в склад, где хранились запасные паруса, швартовы и инвентарь.

Найдя ручку, старик повернул ее и толкнул дверь. Она открылась без усилий.

– Отступник сдержал свое обещание, – прошептал он, глубоко вздохнув. – И на этот раз Польский Медведь умрет.

Он обернулся к товарищам и сказал:

– Стойте здесь, а мне дайте огниво и трут.

– Вот они, папаша Стаке, – отозвался Никола.

– Трут сухой?

– Займется сразу.

– Прекрасно: через полминуты все будет сделано. Не шевелитесь, а главное – не разговаривайте.

Старый помощник капитана взял огниво и трут и на четвереньках нырнул в помещение склада. Перед ним громоздились ящики, канаты, флагштоки, цепи, свернутые паруса, нашелся даже бочонок смолы. Чтобы посветить себе, он зажег трут.

– Э, да тут все просмолено, ох и полыхнет! Поджарит Полумесяц!

Бочонок со смолой стоял совсем рядом, и папаша Стаке, собрав несколько горстей пеньки, поджег их, а потом раскидал по парусам и бросил на бочонок.

Сначала он увидел облако дыма, а потом блеснуло пламя, и старик бросился наружу, оттолкнув Николу и Перпиньяно, которые уже собирались лезть за ним.