Текст книги "Прозрение"

Алекс повернулся в седле и посмотрел на гряду холмов, уже охваченных ночной тьмой. Как непохожи они были на мягкие, пологие холмы родной Англии. Холмы Южной Африки не просто тянули к себе – нет, они бросали вызов человеку, особенно пришельцу, и молодой английский лейтенант почувствовал в этот миг, что он готов принять этот вызов.

Да, он был должен покорить эти гордые холмы, хранившие тайны Африки. Но Алекс не испытывал в этот момент никакой гордости – напротив, единение с природой, приближавшее его к Творцу, порождало в его душе чувство смирения.

Солнце спряталось за горизонтом, и фургон, запряженный парой волов, скрылся во тьме. Алекс пустил лошадь мелкой рысцой по узкому неку. Он чувствовал, что сердце его бьется намного быстрее. Он даже не вспомнил, что именно в этот день должна была состояться его свадьба с Джудит Берли…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вся жизнь Хетты прошла в поездках по вельду. Степь стала частью ее наследства; дикость южноафриканской природы, казалось, вошла в самую плоть девушки; свободный дух степи горел подобно пламени в ее душе… но почему-то в этот вечерний час, направляя запряженный волами фургон к родному дому, Хетта почувствовала, что сердце ее сжимается от неведомого прежде одиночества. Какое-то время она пыталась сопротивляться этому чувству, но наконец не выдержала и обернулась назад: молодой английский офицер уже скрылся из виду в узком горном проходе.

В отличие от Алекса, успевшего испытать в своей жизни не один роман, Хетта не смогла осознать природу охватившего ее чувства: она понимала только, что этот молодой человек почему-то никак не уходит из ее памяти… Но девушка не видела в этом ничего дурного и не пыталась отгонять прочь мысли о своем новом знакомом… В конце концов, что дурного в разговоре с англичанином? Лично он вряд ли имел какое-либо отношение к злодеяниям своих соотечественников, и она не могла презирать его после того, как он был так… был так… Она никак не могла подобрать подходящее слово.

Да, тот, первый англичанин – Хетта помнила, как неистово горели его глаза, устремленные на нее, – действительно, испугал ее; сейчас, когда все было позади, девушка понимала, что едва ли он осмелился бы по-настоящему обидеть ее, но в тот момент, когда незнакомец пытался залезть на козлы фургона, ей стало не по себе… И именно тогда словно из-под земли возник этот офицер верхом на коне… Немудрено, что Хетта приняла его за коменданта Ландердорпа: столько силы и власти было в его интонациях…

Легкая улыбка скользнула по губам девушки. Она вспомнила, как красив был голос молодого офицера. Впервые в жизни она подумала о красоте английского языка. Ей было приятно слушать этого человека.

Она так и не могла понять, что заставило его вступиться за нее, незнакомую бурскую девушку. Никто из ее единоплеменников не стал бы вести себя подобным образом: буры защищали только своих…

Этот английский офицер был удивительно непохож на всех тех мужчин, которых ей доводилось видеть раньше. Какие удивительные у него были черты лица – тонкие, но вместе с тем достаточно резко очерченные. Больше всего запомнился Хетте рот молодого человека, его неотразимая улыбка.

Отгоняя прочь мысли о Пите Стеенкампе, Хетта снова и снова вспоминала о человеке из Ландердорпа. Что же заставило его без какой бы то ни было очевидной нужды сопровождать ее до самого конца ущелья? Как удавалось ему сохранить невозмутимость и даже обаяние, отдавая приказ младшему по званию? Ведь он не только не ударил первого англичанина, но даже и не повысил на него голос: несколько спокойных, но твердых слов, да еще этот пристальный взгляд… У него были зеленые глаза – Хетта хорошо запомнила их. У Пита тоже были зеленые глаза, но в них горел какой-то недобрый огонь – огонь фанатика, идущего в крестовый поход. В темно-зеленых глазах незнакомца была какая-то едва уловимая печаль…

Что-то говорило ей, что он был одинок. Одинок по своей природе. Конечно, у него было много приятелей среди солдат и офицеров ландердорпского гарнизона, но даже в их кругу он наверняка оставался одиноким…

Такой же взгляд был у многих бурских женщин – жен фермеров. Они безвылазно находились на своих фермах и делали все, что требовали от них мужья: трудились в поте лица днем, выполняли супружеский долг ночью… Ни единым словом, ни единым жестом не выражали они своей усталости, своего протеста, но эти глаза – глаза, полные какой-то вселенской печали, говорили обо всем… Увы, слишком мало находилось людей, имевших время и желание заглянуть в эти глаза.

Несмотря на свое хрупкое телосложение, Хетта, как почти все бурские женщины, отличалась крепким здоровьем. Она вообще не могла вспомнить, чтобы хоть раз заболела. Она знала, что с годами фигура ее утратит нынешнюю стройность, огрубятся руки и она превратится в одну из типичных бурок – «крепкую», «работящую» женщину. Ей предстоит выйти замуж за Пита Стеенкампа, трудиться от зари до зари на его ферме и воспитывать его сыновей. Она нисколько не сомневалась, что Бог пошлет им именно сыновей: у таких решительных, грубоватых мужчин, как Пит, всегда рождались мальчики.

Она снова подумала об английском офицере. Была ли у него семья – жена и сыновья? А может, он был отцом дочерей с такими же зелеными глазами, как у него, и с грустной улыбкой? Интересно, какая у него жена? Уж конечно ее кожа не была загрубевшей и обветренной, она не пасла коров и не ходила за плугом. При этой мысли ей стало немного не по себе.

Волы, прекрасно знавшие дорогу домой, медленно плелись вперед… Хетта сидела на козлах, предаваясь своим думам и мечтам… Над широкой степью сгустилась ночная тьма, и со всех сторон послышались крики диких зверей. Девушка не боялась темноты – в ее фургоне всегда лежала винтовка, а как с ней обращаться, Хетта знала не понаслышке.

Англичанки были красивые и высокие – так говорила ей одна английская приятельница из Ледисмита. Они носили прекрасные белые платья, а в жару никогда не расставались с маленькими муслиновыми или шелковыми зонтиками, предохранявшими их нежную кожу от палящих лучей солнца. Чем белее оставалась их кожа, тем больше нравилось это джентльменам… Хетта впервые услышала об этом еще в ранней юности и с тех пор стала следить за своей внешностью. Она сознавала, что это нечто иное, как суета и тщеславие.

А суета и тщеславие – греховны. Но не могла забыть английских леди, прогуливающихся под руку с высокими, стройными джентльменами, за которыми она наблюдала, часами просиживая у окна в доме своей тетушки в Ледисмите. Тогда ей показалось, что английские мужчины очень чтят своих женщин.

Маленькая Хетта долго пребывала в этом заблуждении, пока однажды из открытого окна до ее ушей не донеслись звуки самой обычной семейной склоки, и иллюзии рассеялись. Девочка поняла, что внешность может быть обманчивой. Но все равно ей хотелось стать одной из этих стройных красавиц с бледной-бледной кожей, благоухающих цветами и носящих платья, на которых сразу же становилось заметным любое, самое маленькое пятнышко и которое следовало стирать, как только они чуть-чуть загрязнятся.

Она не решалась признаться тете в том, что у нее были друзья из числа английских детей – Майбурги всегда держались подчеркнуто обособленно от «уит-ландеров» – иностранцев. Но природа одарила маленькую Хетту таким живым интересом ко всему окружающему, что несмотря ни на какие запреты она не могла пройти мимо своих английских сверстников. Общение с англичанами много дало Хетте: она выучила английский язык и научилась терпимо относиться к «чужим». Не желая отстать от них, она усердно училась в школе и вскоре стала гораздо образованнее многих бурских женщин, всю жизнь просидевших на своих фермах. Широкий кругозор и природная доброта заставляли девушку все чаще и чаще задумываться над тем, действительно ли имеет право на существование та неприкрытая ненависть, то бескомпромиссное неприятие всего чужого, которое клокотало в груди ее деда и Пита—молодого человека, за которого решили выдать ее замуж.

Старый Упа имел особые причины ненавидеть британцев: они убили его сына – отца Хетты. Это случилось во время битвы при Маджубе, когда Хетта была еще в чреве матери. Старик рассказывал, что гибель мужа послужила таким ударом для несчастной женщины, что она разрешилась от бремени за несколько недель до срока. Ее организм, ослабленный пережитым горем, не справился с обычной простудой, и она умерла, прежде чем маленькой Хетте исполнился год.

Что касается Пита, то, хотя у него и не было столь же веских оснований для ненависти к англичанам, он стал вожаком кружка молодых буров, давших торжественную клятву бороться за то, чтобы вся Африка принадлежала голландцам, и уничтожать всех, кто попытается сопротивляться этому решению. Ну а самыми злыми врагами «бурской идеи» являлись, конечно же, англичане. Хетта вспомнила, как английский лейтенант сказал, что ему известно, какие чувства испытывают к его соотечественникам буры, и ей стало не по себе: да, этот благородный молодой человек с каштановыми волосами имел все основания говорить, что буры ненавидят британцев. Ей очень хотелось возразить, что у этого правила есть свои исключения, но она так и не решилась произнести ни единого слова на эту тему…

Вдруг Хетта заметила, что вдали показались огни фермы и вздрогнула от неожиданности. Через каких-нибудь полчаса она доберется до дома. Как там прошел без нее целый день? Не забыла ли чернокожая девочка-служанка вовремя поставить котел на огонь? Успеет ли нагреться вода к ее возвращению? Ведь надо будет как можно скорее промыть рану брату, а заодно и самой умыться…

Но уже через несколько мгновений мысли ее вновь возвратились к Ландердорпу. Немного подумав, она решила никому не рассказывать о знакомстве с английским лейтенантом. Франц, брат Хетты, наверное, смог бы ее понять, но старый Упа пришел бы в бешенство… Кроме того, девушке не хотелось посвящать кого бы то ни было в это маленькое событие.

Хотя шум фургона был слышен издалека, никто не вышел из дому навстречу Хетте; впрочем, она и не ждала этого. Чернокожий слуга принялся распрягать волов, а девушка не спеша спустилась на землю и, потянувшись, как молодой зверек, направилась к дому.

Упа и Франц ужинали. Они изрядно проголодались, работая в поле, и потому были в тот вечер особенно немногословны.

– Все в порядке? – спросил дед, не поднимая головы. – Ты привезла все, что я говорил?

– Йа, да, Упа, – отвечала Хетта. – Поезд с товаром прибыл только вчера, но Якоб Мейер успел достать все что нужно. Я все купила.

– Йа, хорошо, – кивнул старик.

– А все-таки жаль, что похлебку сегодня варила не ты, – заметил Франц, проглатывая очередную ложку. – Соли явно не хватает.

– Мне очень жаль… – замялась Хетта. – Ты же сам знаешь, что Джума служит у нас совсем недавно, ей нужно постоянно все подсказывать… Вот я и решила вообще ничего не говорить ей про соль – а то бы девочка высыпала в кастрюлю целую банку…

Старик исподлобья посмотрел на внука:

– Если бы не твоя неосторожность, Хетте не пришлось бы таскаться в город и она сварила бы отличную похлебку. Надо быть полным болваном, чтобы засунуть руку в вертящееся колесо! Раз уж твоя сестра вынуждена выполнять твою работу, пожалуй, стоит тебя приставить к кухонным горшкам! Тогда уж, по крайней мере, жаловаться будет не на кого.

Хетта заметила, как побагровел затылок брата, и ей стало жаль его. Францу недавно исполнилось двадцать – он был старше нее на два года. Юноша был очень раним. Упа готов был поклясться, что всему виной годы, проведенные внуком в Ледисмите: когда умерла мать, Франца и Хетту отправили к тетке в город, и на ферму они вернулись лишь семь лет спустя. Хетте было тогда восемь, Францу – десять лет. Но Хетта считала иначе: как отличаются друг от друга разные женщины, так и среди мужчин есть такие, которые чувствуют тоньше и глубже других. Такие мужчины любят эту землю за ее красоту и за многообразие и неповторимость созданий, населяющих ее.

Упа считал, что Франц слишком слаб для настоящего мужчины, но Хетте была понятна эта его «слабость». Она и сама была такой.

Улыбнувшись Францу, Хетта наполнила ведро горячей водой и прошла к себе в комнату. Девушка сняла выходную белую блузку, переоделась в повседневную – из синей хлопчатобумажной ткани – и, достав из складок юбки привезенный тайком от родственников кусок туалетного мыла, принялась мыть лицо и руки. Мыло было белоснежным и ароматным. Если бы Упа обнаружил его, он непременно спросил бы, чем не устраивает Хетту простое мыло.

Быстро вернувшись на кухню, девушка привычным движением бросила в кастрюлю щепотку соли, тщательно размешала ее содержимое, попробовала ложечку, после чего, добавив еще чуть-чуть соли, налила похлебку в свою миску и села за стол.

– Так, значит, в Ландердорп снова прибыл поезд? – спросил вдруг старый Упа, пристально глядя на внучку.

– Конечно прибыл, – улыбнулась Хетта. – Он приходит на станцию ежедневно.

– Эх, – покачал головой старик. – И чем их не устраивают старые добрые фургоны, запряженные волами?

– Но они ведь ползут, как черепахи, – вступил в разговор Франц. – А поезд за какие-нибудь сутки доставляет нам все необходимое.

– «Нам»?! – воскликнул Упа, ударяя кулаком по столу. – Что это, интересно, он нам доставляет?! Поезд доставляет товары на склад, понял? А мы вынуждены таскаться по этим складам. Поезд может приехать лишь туда, где имеются железнодорожные пути. Покажи мне поезд, который смог бы взобраться на холм, пройти через горный перевал и доставить товар прямо ко мне во двор!

Брат и сестра перекинулись понимающими взглядами и решили промолчать. Вероятно, до конца своих дней старик не согласился бы примириться с существованием железных дорог, пересекающих просторы, которые он считал землей, избранной Богом. Те, кто дерзнул построить эти дороги, были для него грешниками из грешников, а те, кто ездил по ним, – нечестивцами из нечестивцев. Особенно неприятно становилось старику при мысли о том, что железными чудищами пользуются не только англичане – Якоб Мейер сколотил себе целое состояние на перевозке товаров из Дурбана в Иоганнесбург.

– Ландердорп сильно изменился с тех пор, как я была там в последний раз, – сказала Хетта, стараясь отвлечь деда от тягостных мыслей о железных дорогах. – Ты не говорил мне, что Ян Баденхорст открыл новую кузницу, Франц. Она намного больше, чем старая.

Франц хотел было что-то ответить, но Упа не дал ему открыть рот:

– А еще, наверное, он не говорил тебе, что поселок набит англичанами, превратившими это некогда благословенное место в вертеп разбойников. Ты видела этих нечестивцев?

– Конечно видела, – проговорила Хетта, глотая похлебку. – Как же можно их не увидеть? Но я бы не сказала, что они… – она внезапно запнулась, услышав во дворе цокот копыт.

Хетта прекрасно знала, кто мог приехать к ним на ферму в столь поздний час. Она молча поднялась из-за стола, еще раз перемешала похлебку в кастрюле и наполнила новую миску.

В комнату вошел Пит Стеенкамп. Немного постояв возле прямоугольного стола, он посмотрел на Хетту, после чего занял место возле полной миски.

– Зима в этом году наступит рано, – сказал он, поздоровавшись с обоими мужчинами.

– Верно, – кивнул Упа, набивая свою любимую старую трубку. – Я вот тоже чувствую, что морозы ударят раньше, чем обычно.

Хетта поставила перед Питом чашку воды. Он крепко сжал ее за запястье и проговорил:

– Отличную похлебку ты сварила, Хетта.

Светло-зеленые глаза Пита по особенному блестели, когда он смотрел на нее в этот вечер. Девушка слегка кивнула головой и попыталась высвободиться, но Пит по-прежнему крепко держал ее за руку. Повернувшись к Францу, он с ухмылкой бросил:

– Когда же ты наконец женишься, приятель? Смотри: я скоро дострою свой дом.

Хетта прекрасно понимала, на что намекает Пит. До тех пор пока брат не женится, она должна помогать по хозяйству в доме деда и не может выйти замуж за него. Пит работал на ферме вместе со своим отцом, но тот выделил ему маленький клочок земли, на котором молодой человек начал строить дом для себя и Хетты. По его глазам и по тому, с какой страстью сжимал он ее руку, девушка видела, что Питу надоело ждать.

Франц улыбнулся:

– Насколько мне известно, во всей нашей округе – от этой фермы и до самого Дурбана – нет ни одной девицы на выданье, кроме Труус ван дер Моуве.

А на ней я не женюсь, даже если ты будешь очень просить.

– А может, тебе стоит съездить в Ландердорп, пока англичане не успели похитить всех наших женщин?!

Старый Упа вынул трубку изо рта и смачно сплюнул на пол:

– Ни одна уважающая себя бурская женщина не позволит красным мундирам подойти к себе ближе чем на ружейный выстрел!

– Между прочим, некоторые британцы ходят сейчас в зеленых мундирах, – с язвительной усмешкой процедил Пит. – Да… мундиры становятся немного скромнее в отличие от тех, кто их носит. Английские офицеры самые настоящие наглецы. Что скажешь, Хетта, как тебе показалось?

Девушка почувствовала, что все трое мужчин устремили на нее свои взгляды. С загорелого лица Упы, прорезанного глубокими морщинами, окаймленного густой черной с проседью бородой, на нее уставились суровые, словно окаменевшие глаза. У Франца, волосы которого были светло-каштанового оттенка, как у покойной матери, были голубые глаза, которые очень редко вспыхивали гневом. Сейчас он с любопытством переводил их с нее на Пита, вцепившегося в ее запястье, и опять на нее. Взгляд Пита был почти угрожающим.

Резким движением он встал из-за стола, глядя на девушку в упор, и процедил:

– Я видел, как девушка из рода Майбургов мило ворковала с английским офицером. Клянусь Богом, если бы я не видел этого собственными глазами, ни за что бы не поверил!

Теперь на ноги вскочил и Упа:

– Это правда?

Уютная атмосфера комнаты, согретой теплом печи, ала Хетте сил, и она – неожиданно для самой себя – почувствовала, что совершенно не боится сурового старика. Комната таила в себе невидимые следы и хозяйской руки ее матери, и трудов отца, и отца ее отца, который сейчас готов был осудить ее по доносу этого Стеенкампа… Эта ферма была частью наследства Майбургов… И Хетта тоже имела на нее свои права. До тех пор пока Франц не приведет в дом свою жену, она останется хозяйкой этого дома и не позволит устраивать над собой судилища в этих стенах.

– Нет, это неправда, – спокойно проговорила она. Глаза Пита загорелись еще ярче:

– Ты лжешь, женщина!

В этот момент из-за стола поднялся Франц.

– Ты находишься под нашей крышей, Пит, – решительно проговорил он, пристально глядя на Стеенкампа. – Моя сестра – богобоязненная девушка. Она никогда не лжет.

– Она моя суженая, – воскликнул Пит. – Я имею полное право блюсти ее честь.

Хетта задрожала.

– Это неправда, – повторила она.

– Ты лжешь самым близким людям! – не унимался Пит. – Кого ты пытаешься обмануть: деда и брата? Меня – человека, считавшего тебя верной дочерью нашего народа?!

– Молчать! – захрипел старый Майбург, и все трое молодых людей послушно повернули головы в его сторону.

Упа медленно подошел к Питу и сказал:

– Подойди к Библии.

Молодой человек без малейших колебаний направился вслед за стариком к стоявшему в углу комнаты столу, покрытому лучшей скатертью в доме Майбургов, на котором всегда лежала раскрытая Библия. Эта книга принадлежала еще отцу Упы, который привез ее с собой из Голландии. Со временем она должна была перейти в наследство Францу, потом – его сыну…

Гордость не позволила Хетте растереть запястье, горевшее от цепких пальцев Пита. Увидев, что двое мужчин подошли к Библии, девушка напряглась: все знали, что Стеенкамп не будет лгать, положа руку на страницы Священного Писания. Упа был выше Пита и шире его в плечах. Длинная борода с проседью и густые волосы придавали его облику некоторое сходство с ветхозаветным пророком. Несмотря на всю суровость деда, Хетта от всего сердца любила его. Теперь подошла очередь Пита, и ее сердце забилось чаще. Среднего роста, сутулый и порывистый, с бородкой и копной волос таких же темных, как у Упы, ее будущий муж с угрожающим видом положил свою руку на Библию.

– Готов ли ты поклясться на Библии, что девушка лжет? – прогремел Упа.

– Да, я клянусь на Библии, что она лжет. Хетта нисколько не удивилась, что присягать на Священном Писании позвали его – обвинителя, а не ее – обвиняемую. Она жила в мире, где правили мужчины.

Теперь все трое мужчин разом посмотрели на Хетту: Пит со злобой, Франц—с удивлением, Упа – с выражением негодования за оскорбленную честь предков.

– Зачем ты так опозорила меня? – проговорил он, глядя на внучку. Хетта поняла, что старик имеет в виду вовсе не разговор с англичанином, а попытку солгать…

– Нет, Упа, – проговорила она, пытаясь побороть волнение. – Я не солгала тебе. Меня обвинили в том, что я «ворковала» с английским офицером. Это был намек на существование между нами близких отношений. А это неправда.

– Продолжай! – приказал старик.

Все четверо оставались на своих местах: Хетта возле миски с похлебкой, которую она налила для Пита, Франц у своего стула, Упа и Пит—по обеим сторонам от раскрытой Библии. В комнате стояла полная тишина.

– Когда я выходила из лавки, мне встретился англичанин. Он пытался заговорить со мной, но я лишь слегка кивнула головой и прошла к фургону. Тогда этот человек попытался преградить мне дорогу. Не знаю, чем бы закончилась вся эта история, но в этот момент появился другой англичанин, офицер, который отругал первого за недостойное поведение и приказал ему немедленно оставить меня в покое. Я поблагодарила его, вот и все. Может быть, вы считаете, что мне следовало уехать не прощаясь? – Не дожидаясь ответа, девушка продолжила – Он был очень рад, узнав, что я говорю по-английски и предложил проводить меня… Должно быть, он опасался, что со мной может случиться еще какая-нибудь неприятность. Эти иностранцы не могут понять, что в степи мы чувствуем себя как дома. – Хетта посмотрела деду в глаза и добавила: – Вот и все, Упа. Насколько я поняла, этот офицер – настоящий джентльмен. Он просто хотел помочь мне. Он проводил меня до конца ущелья и вернулся в Ландердорп. Я даже не спросила, как его зовут.

Набрав полную грудь воздуха, она пристально посмотрела на Пита и проговорила:

– Неужели я должна была признать, что «ворковала» с этим человеком?

Старый Майбург помолчал несколько мгновений, после чего повернулся к Питу и сказал:

– Давайте вернемся к столу и продолжим разговор в более спокойной обстановке. Теперь мне все ясно. Впрочем, это не значит, что моя внучка ни в чем не виновата.

Трое мужчин и девушка вернулись к столу. Хетта принесла чай и села рядом с дедом. Франц кротко смотрел на сестру, немного удивляясь, что же заставило ее так смело разговаривать с дедом.

– Зачем ты говорила с этим человеком на иноземном языке? – спросил патриарх.

– В противном случае он не понял бы, что я хочу поблагодарить его, – ответила Хетта.

– В этом не было нужды. Бурские женщины должны говорить только на своем родном языке.

– Значит ли это, что бурские женщины не имеют права отблагодарить человека за добрые поступки, если этот человек не говорит по-голландски? – проговорила Хетта.

Упа нахмурился:

– Этот человек – англичанин. Среди них не бывает людей достойных.

– Они наши враги! – процедил Пит. – Как только у нас будет достаточное количество ружей, мы вышвырнем их вон с нашей земли. Сегодня я заехал для того, чтобы рассказать о своих планах: завтра я собираюсь отправиться по ту сторону границы. Мне надо повидаться с Коосом де ла Реем. У него грандиозные планы. У Кооса и его ребят целый арсенал винтовок и боеприпасов – им удалось договориться с немцами о поставках оружия… – Склонившись вперед, Стеенкамп продолжал: – По всему Трансваалю и Оранжевой республике начинают собираться люди. Скоро там соберется многотысячное войско. У нас еще есть время: впереди зима, можно будет хорошенько подготовиться…

Он стукнул кулаком по крышке стола и добавил:

– Как только наступит весна – мы нанесем решительный удар. Англичане будут разбиты в пух и прах! Их кости покроют наши поля, и мы сможем наконец отпраздновать наступление полной свободы.

Хетта с испугом посмотрела на Франца и заметила, что брат тоже пришел в ужас от воинственных речей Пита. Конечно, у Франца ведь тоже были английские друзья в Ледисмите.

– Но ведь сейчас на нашей земле установился мир, – попытался он возразить Питу. – Война с англичанами давно закончилась. Разве сейчас мы не обладаем необходимой свободой? Зачем же новая война?

– Ах! – воскликнул Пит, резко поднимаясь из-за стола. – «Свобода»! Что такое свобода? Англичанам нужно наше золото, а мы сидим по нашим фермам и не пытаемся воспротивиться этому. Но все это только благовидный предлог для того, чтобы присоединить Трансвааль к Британской империи. А алмазные россыпи в Кимберли? Неужели ты думаешь, что они добровольно согласятся делить эти несметные сокровища с нами? На протяжении многих лет они добиваются получения избирательных прав в наших государствах. Поверь мне, Франц: это только начало. Стоит лишь пойти на небольшую уступку, и они проглотят нас с потрохами. Неужели ты до сих пор не понял, что за люди эти англичане: они весь мир готовы присоединить к владениям своей короны! Свобода! До тех пор пока в Африке есть хотя бы один англичанин, у нас не будет никакой свободы!

Упа выпустил густое облако дыма из своей трубки:

– Он прав. Мы с женой приехали в эти края с мыса Доброй Надежды… Думали спрятаться подальше от англичан, но не тут-то было: они и сюда добрались. Но не забывай о Маджубе, Пит. Мы их тогда хорошенько проучили: восемнадцать лет прошло, а они до сих пор прийти в себя не могут. С тех пор красные мундиры уже не такие самоуверенные и наглые… Да, они надолго запомнили этот урок.

– «Запомнили»? – воскликнул Пит. – Да ничего они не запомнили! До тех пор, пока холмы Южной Африки не будут усеяны их трупами, до тех пор, пока последний живой британец не сядет на корабль и не отправится домой, мы не сможем чувствовать себя по-настоящему свободными на нашей земле! Они все равно будут стремиться задавить нас.

Пит прошелся по комнате и, возвратившись к своему столу, продолжил:

– Господь послал нас в эти земли, чтобы мы жили здесь по Его заповедям. Как долго мы воевали с дикарями и с этими англичанами! И ради чего лилась кровь наших дедов и отцов? Ради того, чтобы нас снова обманули и ограбили?

Стеенкамп на мгновение прервался и посмотрел в глаза Упа: во взгляде Пита соединились уважение к старшему и заносчивость юности, которая живет будущим, а не цепляется за прошлое.

– Вы говорите «Маджуба»… А что им Маджуба? Да они давным-давно позабыли этот урок. Насколько мне известно, вся Англия, словно помешавшись, говорит сейчас о реванше… Любой солдат, расквартированный в любом гарнизоне британских войск, только и делает, что томится в ожидании приказа отомстить нам за Маджубу… Они слишком высоко ценят репутацию великой империи, чтобы смириться с поражением.

Упа молча посасывал трубку, обдумывая услышанное. Хетта ждала, что же скажет старый Майбург. Она верила своему деду. Наверняка Пит с его сказками о войне ошибается… Для чего воевать? Ведь буры сейчас по-настоящему свободны: никто не запрещает им пахать землю, читать Великую Книгу и дышать вольным воздухом степи! Расквартированные в Ландердорпе английские солдаты выполняли свои обычные обязанности – только и всего. Тот человек, который пытался преградить дорогу ее фургону, просто дразнил девушку… Да, наверное, и правда, англичане бывали порой грубоваты с голландцами – но разве это не вполне естественная реакция на то, что те даже не отвечают на их приветствия? Хетта снова вспомнила красавца-офицера, проявившего к ней столь искреннюю симпатию… Нет, она верила деду: Маджуба была последней точкой в истории войн между голландцами и англичанами. Британские войска находятся в Южной Африке лишь для того, чтобы поддерживать порядок. Хетта отказывалась верить в то, что уже подвезены боеприпасы и с окончанием зимы вспыхнет новая война.

К немалому удивлению Хетты, все то, о чем думала она в эти мгновения, высказал Франц. Она знала, что брат – по-настоящему миролюбивый человек, но не думала, что он наберется смелости высказать свои мысли вслух при деде и Пите.

– Англичане – не земледельцы, не фермеры, – произнес он, глядя в глаза Питу. – Так зачем же, в таком случае, им наша земля? Упа прав: со времен Маджубы прошло уже восемнадцать лет и ни разу с тех пор мы не воевали друг с другом. Мы живем бок о бок с этими людьми. Да, мы живем в провинции, принадлежащей Британской короне, но что из этого? Разве кто-нибудь пытается ущемлять нашу свободу? Мы никогда не были рабами и не стали ими и сейчас. Разве англичане пытались отнять нашу ферму… или твою ферму? Зачем же ты вооружаешься против соседей? Разве это честно – нападать на тех, кто уже потерпел однажды поражение от наших же людей?

Даже не пытаясь скрыть свое презрение к юному мечтателю, Пит процедил сквозь зубы:

– Ты рассуждаешь как кисейная барышня! Неужели ты совсем ослеп, Франц?! Маджуба отняла жизни у твоего отца и моего дяди – помни хотя бы об этом. Конечно, в той битве полегло немало англичан, но на смену им прибывают все новые и новые. Неужели тебе не дорога память об отце, погибшем от рук этих людей?! Как же ты смеешь называть их добрыми соседями? А может, ты забыл о рейде Джемисона? Или ты считаешь его проявлением добрососедских отношений?

– Это произошло не в Натале, – заметил Упа, вынимая изо рта трубку.

Пит был вне себя от злости. Этот старик не выезжал за пределы своей фермы вот уже десяток лет; весь мир ограничивался для него этим куском земли – краем вселенной он, наверное, считал Ландердорп… Да, он ненавидел англичан, он ни за что бы не стал общаться с ним, и если бы они посмели посягнуть на его землю, с винтовкой в руках вышел бы им навстречу. Но он не понимал, что земли буров – это не только его ферма, он наивно полагал, что поражение при Маджубе навсегда отбило у иноземцев желание завоевывать чужое, он верил, что жизнь его сына – достаточная цена за свободу. Ему было уже семьдесят пять, а в этом возрасте многие начинают закрывать глаза на то, что не касается их непосредственно…

Хетте очень хотелось высказать свое мнение об англичанах, но она, знала, что женщине не подобает вмешиваться в мужской разговор. Единственное, что она могла сделать, чтобы разрядить напряженную атмосферу, – это встать и принести Библию. Каждый вечер после ужина в бурских семьях было принято благодарить Господа за то, что Он насытил их пищей и испрашивать у Него благословение на грядущие труды во Имя Его… Закончив молитву, Упа раскрывал книгу и читал вслух драгоценные слова, каждое из которых его домочадцы знали наизусть с самого раннего детства. Наступал час мира и единения.