Текст книги "Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе"
Автор книги: Эндрю Петтигри
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава 6
Рынок и таверна
Агентства рукописных новостей были орудием привилегированных особ. Расходы на коммерческие рукописные новости не были в этом смысле недостатком: скорее, расходы давали уверенность в авторитете, которую люди, обладающие властью, искали в хорошо информированном источнике. Те, у кого нет доступа к этим услугам, могли по-прежнему много узнать из печатных новостных брошюр, более беспорядочного и общедоступного средства массовой информации. Но в новостной культуре все еще была третья составляющая, которую нельзя игнорировать: новости передавались из уст в уста.
Сила вербальной передачи новостей была впервые продемонстрирована в Англии в годы после Реформации. В 1530-х годах введение нового богослужения и роспуск монастырей вызвали всеобщее беспокойство и определенное сопротивление. Задача следить за тем, чтобы это не вышло из-под контроля, выпала на долю Томаса Кромвеля, лояльного министра Генриха VIII и предводителя нового протестантского режима. Кромвель был невероятно доскональным. В эти трудные и тревожные годы главный секретарь и его агенты развернули длительную кампанию по искоренению инакомыслия и наказанию винов-ных[272]272
G. R. Elton, Policy and Police: The Enforcement of the Reformation in the Age of Thomas Cromwell (Cambridge: Cambridge University Press, 1972).
[Закрыть]. Многие из тех, кто попал в его сети, были едва ли грамотны и не очень красноречивы. Денис Джонс, кузнец из Лондона, сообщил ему новости, которые он услышал в гостинице Bear Inn в Рединге.
Некоторое время назад он выпивал с группой путников с острова Уайт, когда вошел уличный торговец и сказал им «что слышал в Лондоне, как королеву Анну казнили и сварили в свинце». Другие передавали слухи об изменениях в королевском законодательстве и даже о смерти короля. Когда в марте 1535 года Адам Фермур из Уолдена в Эссексе вернулся домой после поездки в столицу, он столкнулся с неизбежным вопросом: «Какие новости?». Его соседи без труда вспомнили его пугающий ответ. «Клянусь кровью божьей, дурные вести! Ибо король издает такие законы, что в случае смерти мужчины его жена и дети будут просить милостыню»[273]273
Adam Fox, Oral and Literate Culture in England, 1500–1700 (Oxford: Oxford University Press, 2000), pp. 346, 349.
[Закрыть]. С точки зрения политики подобные слухи были опасны, и неудивительно, что правительство принимало такие решительные меры. Даже в такой стране, как Англия, где новости печатались только в Лондоне, слухи распространялись очень быстро, хоть не всегда им можно было верить.
Доиндустриальное общество все еще было в значительной степени устной культурой. Дело было не только в том, что многие мужчины и женщины не умели читать, хотя это определенно было правдой. Скорее, весь процесс социальной организации и принятия решений был выстроен на общении и личных контактах. Правительства по всей Европе могли воевать, принимать законы и повышать налоги, но эти решения еще нужно было объяснить гражданам. Необходимо было получить широкое общественное согласие, потому что иначе законы не могли бы быть исполнены. Государствам не хватило бы сил для постоянного контроля над гражданами.
Люди всегда были крайне любопытны: новости о соседях, друзьях, о могущественных мира сего, великих событиях и катастрофах – все это добавляло разнообразия реальности повседневного существования. Основными местами для этого социального взаимодействия были рынок и таверна. Они объединяли путешественников и местных жителей, грамотных и неграмотных, представителей разных социальных слоев и, в некоторой степени, мужчин и женщин. Это было царство устных новостей.
На рынкеТорговая площадь была центральным местом обмена информацией в европейском обществе. Мало людей имели возможность путешествовать на дальние расстояния. Большинство предметов первой необходимости можно было приобрести в деревне или на местном рынке. Со времен Средневековья рыночные города строились на расстоянии около 30 миль друг от друга. Большинство деревень было не более чем в 15 милях от города: тяжелый день в пути туда и обратно для всадника или фермера с его быками и телегой[274]274
Peter Clark (ed.), Small Towns in Early Modern Europe (Cambridge: Cambridge University Press, 1995).
[Закрыть]. Такие изматывающие поездки способствовали построению европейской дорожной системы с ее сетью гостиниц и ночлегов, а также почтовых станций.
Всевозможные развлечения и рассказы привозили бродячие артисты, знахари и путешественники. Они играли важную роль в распространении новостей. В отличие от благородных репортеров, про которых мы говорили ранее, это были люди низкого социального статуса. Алиса Беннет, бедная жительница Оксфордшира, описывалась как женщина, которая ездит из города в город «чтобы продавать мыло и свечи, тем самым зарабатывая себе на жизнь, а еще рассказывает о том, что она видела и слышала»[275]275
Adam Fox, ‘Rumour, News and Popular Political Opinion in Elizabethan and Early Stuart England’, Historical Journal, 40 (1997), p. 604.
[Закрыть]. Периодически правительство пыталось пресечь эту болтовню, но все тщетно. В Англии любой путешественник, прибывший из столицы, считался авторитетом и, вероятно, всегда слышал один и тот же вопрос: «Какие новости в Лондоне?» Что-то можно было услышать от лодочников, переплывших Темзу, что-то – из вездесущих таверн. В 1569 году Гарри Шедвелл услышал различные новости о герцоге Альба в Нидерландах и тревожный рассказ о том, что десять тысяч шотландцев присоединились к Восстанию северных графств. Уильям Фраунци вернулся в Эссекс со слухом, что «в Тауэре сидит человек, который говорит, что он король Эдуард»[276]276
Там же, с. 605.
[Закрыть]. Путешествующие торговцы также периодически приносили письма друзьям и родственникам в провинции, как в случае с лондонским учеником, который в 1619 году отправил своим родителям в Уиган, Ланкашир, депешу:
Учитывая, что новость эта – полная чушь, можно только догадываться, какие еще невероятные вести можно было услышать на улицах. Но мы можем почувствовать волнение новоиспеченного лондонца, счастливого оказаться в самой гуще событий и не прочь подразнить своих родителей невероятными новостями.
Рынок был главным общественным пространством любого сообщества. Он собирал жителей города и окрестных деревень и путешественников, которые приезжали покупать и продавать. Торговые города также часто были резиденциями местного правительства и других влиятельных организаций, таких как городские корпорации и гильдии. А иногда в рыночных городах также могли быть расположены местные суды или заседания присяжных. Пекари, торгующие хлебом с недостаточным весом, мошенники, проститутки или бродяги – все они часто подвергались насмешкам или телесным наказаниям на рыночной площади. Иногда это также было местом казни, хотя приговор часто выносился на каком-то другом большом открытом пространстве вдали от основной торговой зоны. Казни всегда были публичным зрелищем. Современным глазам это кажется жестокостью и вуайеризмом, однако публичное наказание было естественным для того времени[278]278
Pieter Spierenburg, The Spectacle of Suffering (Cambridge: Cambridge University Press, 1984); Paul Friedland, Seeing Justice Done: The Age of Spectacular Capital Punishment in France (Oxford: Oxford University Press, 2012); David Nicholls, ‘The Theatre of Martyrdom in the French Reformation’, Past and Present, 121 (188), pp. 49–73; J. A. Sharpe, ‘Last Dying Speeches: Religion, Ideology and Public Execution in Seventeenth-Century England’, Past and Present, 107 (1985), pp. 144-67.
[Закрыть]. Правосудие было коллективным процессом, а исполнение – ритуальным актом изгнания. Таким образом, хотя наблюдатели могли иногда жалеть заключенных в их ужасающие последние минуты, они, несомненно, одобряли судебный процесс. И уносили новости вместе со своими покупками.
Иногда высказывается предположение, что новости о наиболее сенсационных событиях охотно использовались ловкими публицистами, распространяющими рассказы о преступлениях и признаниях заключенных перед лицом смерти. Это кажется невероятным, по крайней мере в XVI веке. Известно, что такие отчеты о преступлениях широко распространялись и в течение долгого времени после события[279]279
См. главу 4.
[Закрыть]. И не важно, где произошло преступление или казнь – это так или иначе было поучительное событие. В Англии подобный рынок новостей был невозможен, поскольку практически не было печатных изданий за пределами Лондона[280]280
Для более реалистичного графика см. дело печально известного убийцы с топором Еноха ап Эвана, казненного в Шрусбери 20 августа 1633 года. К концу года были опубликованы две короткие брошюры. Peter Lake and Michael Questier, The Antichrist’s Lewd Hat: Protestants, Papists and Players in Post-Reformation England (New Haven, CT: Yale University Press, 2002), pp. 6–7.
[Закрыть]. О таких событиях в основном рассказывали очевидцы. А труп, оставленный гнить на виселице, послужит напоминанием тем, кто придет позже.
Посетители рынка также могли присутствовать при происходящих событиях. На рынках власти зачитывали информацию о последних постановлениях или сообщали о новых законах. В крупных городах, где рынок функционировал постоянно, эти объявления могли быть зачитаны в любой день. Во Франции и в других странах публичное оглашение свежего королевского указа сопровождалось тщательно продуманной церемонией. Чтобы привлечь внимание, появлялся королевский герольд в сопровождении трубачей. Когда толпа замолкала, он декламировал объявление короля, после чего переходил к следующей главной улице. В Париже в таких случаях использовался фиксированный маршрут. Затем курьеры доставляли новые указы в основные провинциальные города, где муниципальные власти были обязаны повторить церемонию.
Трудно сказать, насколько серьезно такой формат чтения важных новостей воспринимался публикой. По-видимому, трубач (в других местах звон колокола) привлекал внимание; но общий шум, кудахтанье и мычание живых животных затрудняли восприятие. Более того, прокламации зачастую были длинными и составленными формальным юридическим языком, сложным и запутанным. Именно поэтому объявление впоследствии вывешивали в большом количестве экземпляров на видных общественных местах – на рынке, на дверях церкви, в пунктах взимания платы. Публичное чтение лишь привлекало внимание к тому, что происходит что-то важное, и граждане должны ознакомиться с деталями.
В периоды дефицита высокие цены и пустые прилавки были поводом для властей предпринять шаги для смягчения кризиса. Собрания отчаянных горожан создавали благоприятную среду для распространения слухов, дезинформации и недовольства. Большинство городов могли позволить себе лишь горстку судебных приставов или охранников. Поддержание закона требовало молчаливого общественного согласия, а в случае беспорядков власти мало что смогут сделать, кроме как пережить бурю. В таких обстоятельствах распространяемые слухи становились ядом, и положение усугублялось употреблением крепких напитков.
Давай споем об этом!Рынок был важной составляющей информационной сети. А о его значении в деревенской жизни можно судить по народным сказкам: сельские жители ходили на рынок, чтобы продавать свои товары, но нередко были обмануты там подстерегавшими их жуликами. Рынок также был местом деятельности самых маргинальных фигур в мире слухов, странствующих торговцев[281]281
Laurence Fontaine, History of Pedlars in Europe (Durham, NC: Duke University Press, 1996).
[Закрыть]. В некоторых европейских культурах они были известны как «певцы новостей», потому что они буквально воспевали свои товары. Их песни часто были о современных событиях, которые они превращали в баллады.
Эта неотъемлемая часть новостного мира Средневековья сегодня не имеет эквивалента. Однако в Европе XVI века пение играло важную роль в передаче новостей в основном неграмотной публике. Торговцы, иногда слепые и часто в сопровождении детей, пели о событиях, а затем предлагали печатные версии для продажи. Продавцы выставляли свои товары на деревянном каркасе, перевязанном веревкой, поэтому эти публикации иногда называют «литературой на шнурках»[282]282
Clive Griffin, ‘Itinerant Booksellers, Printers and Pedlars in Sixteenth-Century Spain and Portugal’, in Robin Myers, Michael Harris and Giles Mandelbrote, Fairs, Markets and the Itinerant Book Trade (London: British Library, 2007), pp. 43–59.
[Закрыть]. Такие баллады явно печатались в огромных количествах, как мы можем видеть из тысяч экземпляров, перечисленных в инвентарных списках книжных магазинов. Сэмуэль Пипс купил целую стопку, когда посетил Испанию в 1683 году[283]283
E. M. Wilson, ‘Samuel Pepys’s Spanish Chapbooks’, Transactions of the Cambridge Bibliographical Society, 2 (1955-7), pp. 127-54, 229-68, 305-22.
[Закрыть]. Однако, скорее всего, с учетом того, что инквизиция пристально следила за печатной индустрией, испанские исполнители баллад обычно избегали наиболее опасных тем[284]284
Clive Griffin, Journeymen Printers, Heresy and the Inquisition in Sixteenth-Century Spain (Oxford: Oxford University Press, 2005).
[Закрыть].
6.1. Листовка с песней. Обратите внимание, что, хотя текст песни был хорошо напечатан, нотные записи отсутствуют. Опубликованный в 1512 году, он повествует о французской победе при Доле
В странах Европы, где актуальность была главным критерием спроса, такого не было. И несмотря на то что бродячие торговцы входили в число самых маргинальных групп Европы и часто подвергались жестокому обращению со стороны местных властей, торговля была прибыльной. В 1566 году в Нидерландах странствующий торговец заказал в Оверэйселле тысячу экземпляров листовок с тремя популярными политическими песнями. Он заплатил один гульден за всю партию. Даже если бы он продал их за самую маленькую монету, находившуюся в обращении, он получил бы солидную прибыль[285]285
Alastair Duke, ‘Posters, Pamphlets and Prints’, in his Dissident Identities in the Early Modern Low Countries (Aldershot: Ashgate, 2009), pp. 157-77.
[Закрыть]. Песенными листами торговали и более авторитетными купцы, как, например, оксфордский книготорговец Джон Дорн: в 1520 году он продал более двухсот баллад. Он брал стандартные полпенни за лист, хотя для клиентов, купивших больше шести, были предусмотрены скидки[286]286
F. Madan, ‘The Daily Ledger of John Dorne, 1520’, in C. R. L. Fletcher (ed.), Collectanea (Oxford: Oxford Historical Society, 1885), pp. 71-177.
[Закрыть]. В Италии печатные версии исполняемых песен, как правило, представляли собой короткие брошюры, а не листовки[287]287
Rosa Salzberg and Massimo Rospocher, ‘Street Singers in Italian Renaissance Urban Culture and Communication’, Cultural and Social History, 9 (2012), pp. 9-26.
[Закрыть]. Были случаи, когда люди неплохо разбогатели на этом виде торговли. Знаменитый слепой певец Форли, Кристофоро Сканелло, владел собственным домом и смог вложить двести скуди в подготовку своего сына к коммерческой карьере. Другой известный и разносторонний балладист, Ипполито Феррарезе, смог закрепить свою известность как исполнитель, опубликовав свои собственные сочинения[288]288
Giancarlo Petrella, ‘Ippolito Ferrarese, a Travelling “Cerratano” and Publisher in Sixteenth-Century Italy’, in Benito Rial Costas (ed.), Print Culture and Peripheries in Early Modern Europe (Leiden: Brill, 2013), pp. 201-26.
[Закрыть].
В Италии, в частности, уличные певцы были частью культурного кода. В XIII веке города нанимали певцов для выступления на пуб-личных церемониях. Что подготовило почву для более откровенного политического репертуара в XVI веке. Кризис в итальянской политике ввиду французского вторжения после 1494 года спровоцировал волну песен и баллад. В 1509 году, в разгар опасности для Венеции, местный летописец жаловался, что по всей Италии на площадях пели, декламировали и продавали антивенецианские стихи, «благодаря работе шарлатанов, которые зарабатывают этим на жизнь»[289]289
Salzberg and Rospocher, ‘Street Singers’.
[Закрыть]. Некоторые из них были намеренно организованы папой Юлием II, решительным и смертельным противником Венеции и государственным деятелем, который играл активную роль в продвижении политической пропаганды. Большинство этих листовок с песнями были очень дешевыми: «Покупайте, будут стоить вам всего три гроша», как было сказано в одной песне, воспевающей мощь противников Венеции. А некоторые песни и вовсе распространялись бесплатно, как это было в случае с пропагандистскими поэтическими произведениями о том, что папский легат официально въехал в Болонью в 1510 году[290]290
Massimo Rospocher, ‘Print and Political Propaganda under Pope Julius II (1503–1513)’, in Pollie Bromilow (ed.), Authority in European Book Culture (New York: Ashgate, 2013).
[Закрыть].
Тем не менее целью этих песен было не только развлекать толпу, но и рассказывать о том, что происходит. Анонимный автор стихо-творения о битве при Равенне в 1512 году сказал, что когда он пишет песни, то думает не о том, чтобы «вы получили от этого удовольствие, а чтобы вы могли иметь хоть какое-то представление о том, что происходит». В тот период военных конфликтов и союзов певцам нужно было быстро реагировать, чтобы поддерживать интерес публики. Песня, сочиненная в честь морского сражения между феррарцами и венецианцами, которое произошло 22 декабря 1509 года, была напечатана уже к 8 января 1510 года. Певец, опубликовавший песню о битве при Аньяделло в 1509 году, утверждал, что написал и передал ее в печать в течение двух дней[291]291
Salzberg and Rospocher, ‘Street Singers’.
[Закрыть]. А французский поэт написал песню, посвященную победе гугенотов в Лионе в 1562 году, которая вышла на улицы в тот же день[292]292
Cantique de victoire pour lEglise de Lyon. A Lyon, Le jour de la victoire, dernier du mois d’Avril. 1562 (Lyon: Jean Saugrain, 1562). USTC 37138.
[Закрыть].
Пение также было важной частью праздников. Самыми популярными из этих политических песен были те, которые отражали общественное настроение праздника, обычно на уже знакомую мелодию просто придумывали новые слова (композиции, известные как contrafacta). А еще пение помогало справляться с плохими новостями. Издатели, как правило, не хотели испытывать терпение местных властей, публикуя прозаические рассказы о сокрушительном поражении, поэтому такие неприятные новости обычно передавались из уст в уста. Но даже здесь нужно было быть осторожными. Венецианский сенат, безусловно, осознавал потенциальную опасность свободного распространения политических песен во время кризиса. В 1509 году власти вмешались и запретили продажу песни, в которой критикуют императора Священной Римской империи Максимилиана I, бывшего врага, но теперь союзника (возможно, продавец просто не поспевал за ходом событий). И в то же время сенат продолжал поощрять продажу песен, направленных против Феррары.
В этот период песни были основным видом коммуникации на политические темы[293]293
The conclusion, and telling phrase of Rosa Salzberg. Salzberg and Rospocher, ‘Street Singers’.
[Закрыть]. Но по прошествии века итальянские уличные певцы, похоже, стали выбирать более безопасную тематику. Посредством песен они праздновали отмену непопулярного налога или сообщали о разрушенном мосте. Отчасти это могло быть самоцензурой, но также отражало более враждебный политический климат. Во второй половине XVI века итальянские власти решили навести порядок в общественных местах. Регулирование выступлений в публичных пространствах было вызвано неодобрением Контрреформацией всего, что порочит достоинство общественной религии. Новые ограничения могли также рассматриваться как попытка внедрения новой политики в сочетании с притеснением авторов паскинадов и новостных рукописей avvisi[294]294
См. главу 5.
[Закрыть]. В отношении уличных певцов, однако, эта попытка регулирования, похоже, не принесла плодов. Как члены маргинальной социальной группы, странствующие певцы теряли гораздо меньше, чем авторитетные типографии и владельцы информационных агентств. Когда в 1585 году Томмазо Гарзони опубликовал свою энциклопедию профессий, уличный певец занял в ней видное место. Он писал о них так: «Выросли, как сорняки, и заполонили города так, что от них не избавиться – на каждой площади не видно ничего, кроме шарлатанов или уличных певцов»[295]295
Tommaso Garzoni, La piazza universale di tutte le professionini del mondo (1585).
[Закрыть].
В Германии тоже использовали живое музыкальное сопровождение с целью прославления политики. Мартин Лютер был страстным музыкантом и сочинителем гимнов: некоторые из его сочинений до сих пор весьма востребованы. Мелодии вскоре стали настолько популярными, что стали использоваться в политическом контексте (позже французские кальвинисты применяли мелодии псалмов точно так же)[296]296
Andrew Pettegree, Reformation and the Culture of Persuasion (Cambridge: Cambridge University Press, 2005), Chapter 3.
[Закрыть]. Пик политической песни в Германии пришелся на период после поражения протестантов в Шмалькальденской войне (1546–1547). Победивший Карл V теперь попытался посредством Аугсбургского временного соглашения добиться частичного восстановления традиционных католических обычаев и верований. Некоторыми протестантскими городами и теологами, включая Филиппа Меланхтона, это было принято неохотно, однако большая часть лютеранской Германии стояла твердо. Под предводительством свободного города Магдебурга в героическом четырехлетнем сопротивлении лютеране выразили свои страдания шквалом брошюр и песен[297]297
Nathan Rein, The Chancery of God: Protestant Print, Polemic and Propaganda against the Emperor, Magdeburg 1546–1551 (Aldershot: Ashgate, 2008).
[Закрыть]. Прилежный поиск печатных и рукописных источников позволил нам выявить большое количество песен об этом периоде[298]298
Приложение к изданию: Thomas Kaufmann, Das Ende der Reformation: Magdeburgs “Herrgotts Kanzlei” (1548–1551/2) (Tubingen: Mohr Siebeck, 2003).
[Закрыть]. Большинство композиторов были людьми образованными. По крайней мере, изначально это не было уличной музыкой, хоть впоследствии и стало ею. Католический летописец Магдебурга вспоминал:
«Само по себе это промежуточное учение было воспринято с презрением. Они проклинали его и воспевали его. Они пели “Блажен тот, кто может уповать на Бога и не одобрять новую религию, ибо за ней стоит дурак”»[299]299
Rebecca Wagner Oettinger, Music as Propaganda in the German Reformation (Aldershot: Ashgate, 2001), p. 137, and the chapter, ‘Popular Song as Resistance.’
[Закрыть].
А Лютер сочинил на эту тему сатирическую песню Ach du arger Heinz (нем. «Ах ты, плохой Хайнц»), направленную против убежденного католика Генриха Брауншвейгского[300]300
Wagner Oettinger, Music as Propaganda, pp. 118-19. Oettinger’s table 4.2 (p. 113)
[Закрыть].
Когда истощение запасов и тупиковое военное положение вынудили Карла V пойти на компромисс, лютеранство в Германии вновь обрело свободу. Магдебург сдался тогдашнему союзнику Карла, Морису Саксонскому, на удивительно хороших условиях. Однако Морис сделал одно исключение из этого снисхождения: он потребовал, чтобы министр Эразм Альбер был изгнан из города. Вклад Альбера в публикуемую литературу сопротивления, почти полностью состоящую из гимнов и сатирических песен, явно произвел на него впечатление. Морис настаивал на том, что, поскольку Альбер нападал на него в публичных и частных письмах, от него нужно избавиться[301]301
Jane Finucane, ‘Rebuking the Princes: Erasmus Alber in Magdeburg, 1548–1552’, in Bromilow (ed.), Authority in European Book Culture. For Alber’s works, Kaufmann, Ende der Reformation, appendix I and pp. 371-97.
[Закрыть].
Вспоминая, каким успехом пользовались песни среди народа, лютеранские государства твердо решили, что не допустят использования их против себя. Несколько городов приняли меры по контролю или запрету рыночных песен и певцов. Еще в 1522 году Аугсбург потребовал от своих типографов дать клятву, что они не будут печатать никаких постыдных книг, песен или стихов. Когда в 1534 году город, наконец, провел реформу, в новом постановлении о дисциплине четко оговаривалось, что это незаконно – писать, продавать, покупать, петь, читать или размещать подобные песни и баллады[302]302
Allyson Creasman, Censorship and Civic Order in Reformation Germany, 1517–1648 (Aldershot: Ashgate, 2012), pp. 27–30, 73.
[Закрыть].
В Германии контроль над общественным мнением производился иначе, чем в других государствах Западной Европы. В большинстве немецких городов, как правило, книги и брошюры подвергались проверке перед публикацией. На практике же это занимало очень много времени, а назначенные цензоры, обычно гражданские чиновники, а не священнослужители, были слишком заняты другими обязанностями. Таким образом, большинство немецких властей в основном полагалось на самодисциплину, поощряемую суровыми наказаниями, когда они узнавали об особо злонамеренных или политически опасных публичных высказываниях.
Изучая систему управления общественным мнением в одной особенно важной юрисдикции – великом имперском городе Аугсбурге, – мы были поражены, как часто эти вмешательства были вызваны не печатью, а пением. В 1553 году один книготорговец попал в неприятности, когда запел в таверне песню, высмеивающую недавнее унижение Карла V при осаде Меца. Если продавец пытался проверить спрос на подобную песню, то тест не удался, так как большинство пьющих были слишком потрясены, чтобы хоть как-то на нее отреагировать, а дальнейшие попытки тиражировать песню привели к его аресту и допросу[303]303
Там же, с. 106.
[Закрыть]. Здесь городской совет мог рассчитывать на поддержку местных жителей в обеспечении соблюдения разумных стандартов приличия.
В последние годы XVI века это социальное равновесие все больше расшатывалось, поскольку лютеране с растущей тревогой реагировали на возрождение католицизма. Изгнание в 1584 году популярного лютеранского священника Аугсбурга во время споров, последовавших за введением нового григорианского календаря, привело к шквалу песен, критикующих городской совет и поддерживающих изгнанное духовенство[304]304
Там же, с. 147–84. See also on the Calendar controversies C. Scott Dixon, ‘Urban Order and Religious Coexistence in the German Imperial City: Augsburg and Donauworth, 15481608’, Central European History (2007), 40, pp. 1-33.
[Закрыть]. Некоторые из них были напечатаны, а другие широко распространены в рукописных копиях или народной молвой. Это были тяжелые времена с экономической точки зрения, и недовольные торговцы также активно участвовали в агитации. Авраам Шадлин признался, что написал Wo es Gott nit mit Augspurg helt («Когда Бог не поддерживает Аугсбург»), политическую песню, основанную на лютеранском псалме Wo Gott der Herr nicht bei uns halt (взято из псалма 124 «Если бы Господь не был на нашей стороне»). Поскольку Шадлин сдался, к нему отнеслись сни-сходительно. Йонасу Лошу повезло меньше, и после двух продолжительных допросов с пытками он признался в написании песни, которую пел на улице. Протоколы этих допросов (до сих пор хранящиеся в городских архивах Аугсбурга) демонстрируют, как много песен было напечатано в этот период[305]305
Alexander J. Fisher, ‘Song, Confession and Criminality: Trial Records as Sources for Popular Music Culture in Early Modern Europe’, Journal of Musicology, 18 (2001), pp. 616-57.
[Закрыть]. Власти Аугсбурга жестко пресекли любые формы политического инакомыслия.
6.2. О сражении в стихах. Одно из многих музыкальных произведений, высмеивающих Аугсбургское перемирие
Вновь возродившиеся религиозные ордена капуцинов и иезуитов стали новыми мишенями для гнева лютеран. «Новая песня о капуцинах», распространившаяся в Аугсбурге около 1600 года, утверждала, что собранная ими милостыня шла на финансирование связей с проститутками. Пели ее на мелодию лютеранского гимна «Господь, храни нас стойко в слове Твоем»[306]306
Creasman, Censorship and Civic Order.
[Закрыть]. В следующем году Якоба Хотча привлекли к уголовной ответственности за исполнение клеветнических песен об иезуитах. Это произошло после инцидента, когда мальчик-католик ударил девушку-лютеранку за то, что та спела песню о том, что в аду полно священников.
Совет прилагал все усилия, чтобы усмирить междоусобный гнев, но тщетно. В трудные годы перед Тридцатилетней войной эти провокационные композиции могли легко разрушить хрупкое общест-венное перемирие. В 1618 году, накануне боевых действий, Совет приказал своим офицерам искоренить газеты и песни, циркулирующие в городе. По всей видимости, это было спровоцировано обнаружением и конфискацией иллюстрированной новостной баллады об осаде, взятии и завоевании католического города Пльзень[307]307
Allyson F. Creasman, ‘Lies as Truth: Policing Print and Oral Culture in the Early Modern City’, in Marjorie Plummer and Robin Barnes (eds), Ideas and Cultural Margins in Early Modern Germany (Aldershot: Ashgate, 2009), pp. 255-70.
[Закрыть]. Согласно песне, восстание в Богемии было вызвано махинациями иезу-итов, «отродья гадюк», действующих по наущению папы. В двухконфессиональном Аугсбурге это выходило далеко за рамки того, что допускалось в новостях. Но, несмотря на свою бдительность, Совет счел практически невозможным контролировать то, что распространялось в основном из уст в уста.
Вторая половина XVI века стала эпохой английских уличных баллад[308]308
Tessa Watt, Cheap Print and Popular Piety, 1550–1640 (Cambridge: Cambridge University Press, 1991); Natasha Wurzbach, The Rise of the English Street Ballad, 1550–1650 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990); Christopher Marsh, Music and Society in Early Modern England (Cambridge: Cambridge University Press, 2010).
[Закрыть]. По нашим оценкам, к 1600 году по стране циркулировало более четырех миллионов листовок с печатными песнями. Это были видимые остатки обширной песенной культуры; и хотя печатные плакаты предполагают интерес среди грамотных, их привлекательность не ограничивалась теми, кто умел читать. В 1595 году министр Николас Баунде отметил, что даже те, кто «не умеет читать, все же покупают баллады, в надежде когда-нибудь выучить»[309]309
Marsh, Music and Society, p. 255.
[Закрыть]. Те, кто не умел читать, знали мелодии и запоминали новые слова. Возмущенные священнослужители отметили скорость, с которой их прихожане запоминали баллады, противопоставляя это неспособности запомнить Писание. По словам Баунде, на каждом рынке или ярмарке можно было увидеть одного или двух человек, которые «пели или продавали баллады»[310]310
Там же, с. 251.
[Закрыть].
Баллады писались на самые разные темы. Сэмюэль Пипс собрал весьма значительную коллекцию и разбил ее на категории. «Штаты и Времена» (то есть политика и текущие события) составили всего около 10 процентов – намного меньше, чем баллады про «Любовь (Приятное)» или даже «Любовь (Несчастное)». Однако можно предположить, что политические песни чаще распространялись только из уст в уста. Время от времени мы получаем свидетельства этого, когда в делах о клевете фигурируют точные адаптации популярных песен. Печатать политическую сатиру было гораздо труднее, чем веселые юмористические сказки или набожные религиозные баллады. Только во времена, когда политический контроль был серьезно ослаблен, политические баллады печатались в больших количествах. Во Франции Пьер де Л'Эстуаль услышал, а затем переписал по памяти большое количество политических песен, циркулирующих в Париже в 1590-е годы[311]311
Nancy Lyman Roelker, The Paris of Henry of Navarre as Seen by Pierre de LEstoile (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1958).
[Закрыть]. Ни одна из них не сохранилась в печати.
Это было тяжелое время для французской политики. Столица, оплот Католической лиги, кипела негодованием по поводу предательства Генриха III, убийцы их героя, герцога Гиза. Когда же в 1589 году король был убит, Париж с отвращением отреагировал на перспективу преемника-гугенота. Городские типографии начали печатать различные язвительные памфлеты. Что интересно, даже в то время, когда было безопасно печатать оппозиционные брошюры, ругательные стихи все еще распространялись в основном устно.
Балладист был мощной силой в распространении информации в XVI веке. Часть своей великой коллекции Пипс получил от другого раннего энтузиаста, Джона Селдена, и Пипс переписал в первый том наблюдение Селдена о важности баллад (которое он приравнивал к «клевете»). «Хоть некоторые и пренебрегают клеветой, но вы же видите, какую реакцию она вызывает. Ничто так не отражает дух времени, как баллады»[312]312
Patricia Fumerton and Anit Guerrini, ‘Introduction: Straws in the Wind’, in their Ballads and Broadsides in Britain, 1500–1800 (Aldershot: Ashgate, 2010), p. 1.
[Закрыть].
Пение баллад было важной частью информационной культуры и приносило неплохой доход. Но не все балладисты были успешны. Не все обладали необходимыми качествами – крепким тело-сложением, сильным голосом, чтобы вас слышала толпа, ну и определенной харизмой. Преподобный Ричард Корбет, обнаружив, что странствующий торговец изо всех сил пытается продать свой товар на рынке в Абингдоне, бросился ему на помощь: «будучи красивым человеком и обладавшим редким голосом, он сразу же продал очень много товара»[313]313
Marsh, Music and Society, pp. 245-6.
[Закрыть]. Мы не знаем, продержался бы этот робкий продавец баллад в бизнесе, если бы ему не пришли на помощь. Лучше об этом сказал некий Томас Спикенелл: «От ученика к переплетчику, потом бродячему торговцу, потом певцу и продавцу баллад, а теперь министру и хранителю пивнушки в Малдоне»[314]314
Там же, с. 246.
[Закрыть]. Спикенелл подвел итог развитию средств массовой информации XVI века: от книжной торговли до пения, до церкви и пивной, за чем мы сейчас и проследуем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?