Текст книги "Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе"

Таверны были неотъемлемой частью зарождающегося современного общества. Подсчитано, что в одной только Англии было двадцать тысяч питейных заведений: примерно одно на каждые двадцать взрослых мужчин[315]315
  Alan Everitt, ‘The English Urban Inn, 1560–1760’, in idem, Perspectives in English Urban History (London: Macmillan, 1973), pp. 91-137, here p. 93; see also Peter Clark, The English Alehouse: A Social History, 1200–1830 (London: Longman, 1983).


[Закрыть]. Вряд ли континентальная Европа обслуживалась хуже. Помимо церкви, с которой таверна безусловно конкурировала, это было основным местом встреч. Это было место, где делились новостями.

Как и другие социальные учреждения, гостиницы и таверны были самыми разными: от крупных, богатых заведений до малобюджетных и очень простеньких. Гостиницы занимали важное место в сети международного сообщения. В XIV веке трактирщики, помимо питания и проживания, играли важную роль в предоставлении банковских услуг для международного торгового сообщества. Многие денежные маклеры выступали в качестве трактирщиков, а многие трактирщики действовали как маклеры[316]316
  Peter Spufford, Power and Profit: The Merchant in Medieval Europe (London: Thames and Hudson, 2002), pp. 205-6.


[Закрыть]. В провинциальных городах самые большие гостиницы, особенно те, что окружали рыночную площадь, часто предоставляли торговцам помещения для ведения бизнеса. Некоторые из них стали полупостоянными местами для торговли определенными товарами[317]317
  Everitt, ‘English Urban Inn’, pp. 104-5.


[Закрыть].

Развитие трансконтинентальной дорожной сети открыло перед умным предпринимателем новые возможности. Средневековые маршруты отмечали все придорожные гостиницы. В XVI веке многие из этих мест превратились в почтовые станции, отвечающие за размещение и перевалку лошадей для курьеров. Во многих местах почтмейстером становился самый солидный трактирщик города.

Смотрители этих элитных почтовых домов были хорошо информированными людьми, как и владельцы таверн. Перипатетический анабаптист Амвросий Штительмейр всегда заходил в таверну, чтобы узнать, проповедует ли местный служитель в соответствии с Евангелием[318]318
  Beat Kumin, Drinking Matters: Public Houses and Social Exchange in Early Modern Central Europe (London: Palgrave Macmillan, 2007), p. 121.


[Закрыть]. Путешественники спрашивали совета трактирщиков о дальнейшем маршруте и о местных обычаях. Руководства для паломников рекомендовали определенные гостиницы и конкретных хозяев, таких как Петер фон Фриберг, «немецкий хозяин» в Женеве, который был готов «помочь вам во всех делах». Этот вид бизнеса был очень прибыльным. Когда паломник Ханс ван Халдхейм решил ра-зыскать известного святого в Берне, он направился к хозяину гостиницы «Белл». Хозяин охотно рассказал ему, как получить аудиенцию у мудреца-затворника, и предложил лошадь в дорогу: «Мой дорогой, тебе не нужно идти пешком, я одолжу тебе жеребца. У меня в конюшне стоят три лошади, и ты можешь выбрать, какая тебе нравится»[319]319
  Там же.


[Закрыть].

6.3. Немецкий разносчик рекламирует свои товары. Обратите внимание на размещенную на видном месте копию Neue Zeitung

Владельцы гостиниц считали своим долгом быть в курсе событий, и у них были для этого многочисленные возможности. В местах, где не было подходящих зданий, такие гостиницы могли служить импровизированными судами или даже местом съезда приезжих сановников. Однако эти элитные заведения были не похожи на таверны XVI века. В таверны приезжали шумные, вонючие и часто жестокие постояльцы. Люди приходили выпустить пар, отпраздновать с друзьями и забыть о заботах суровой и мучительной жизни.

Это были места встреч и общения. Люди обсуждали злободневные вопросы, распространяли слухи и пели песни. К разговорам всегда присоединялись незнакомые люди, ведь одинокий путешественник часто вызывал подозрения, более того, во многих местах правила обязывали хозяев гостиницы сообщать имена незнакомцев, снимающих комнаты на ночь. А странствующим музыкантам разрешали устраивать импровизированные представления.

Ну а в силу того, что эти места были связаны с алкоголем, ненормативная лексика и драки были привычным делом. Согласно нашему анализу различных частей Европы, около одной трети жалоб, рассматриваемых светскими и церковными судами, было напрямую связано с тавернами[320]320
  Там же, с. 134–5.


[Закрыть]. Тем не менее таверны также были местом серьезных политических дискуссий и пения гимнов и псалмов. В первые дни Реформации евангельские группы сообщали о конкретных тавернах, где можно было безопасно собираться[321]321
  Famously, the White Horse Tavern in Cambridge. Elisabeth Leedham-Green, A Concise History of the University of Cambridge (Cambridge: Cambridge University Press, 1996), p.44.


[Закрыть]. В городах, где не было книжных магазинов, гостиницы стали пунктами распространения евангельских брошюр. Во время Немецкой крестьянской вой-ны 1524–1525 годов таверны сыграли важную роль в распространении информации о движении по всей Империи[322]322
  M. Kobelt-Groch, ‘Unter Zechern, Spielern und Haschern. Tauter im Wirtshaus’, in N. Fischer and M. Kobelt-Groch (eds), Aussenseiter zwischen Mittelalter und Neuzeit (Leiden: Brill, 1997), pp. 111-26.


[Закрыть].

Крестьянская война в Германии была не просто восстанием, она также была связана с Общественным Евангелием[323]323
  Tom Scott, Freiburg and the Breisgau: Town-Country Relations in the Age of Reformation and Peasants’ War (Oxford: Oxford University Press, 1986).


[Закрыть]. По мере распространения новостей о волнениях крестьян муниципальные власти были особенно встревожены мыслью о том, что их собственное население может присоединиться к ним. Особенно хорошо задокументирован случай, связанный с расследованием, проведенным с целью уничтожить сторонников восстания в немецком городе Нордлинген. Нордлинген находился в эпицентре бури, и на собрании в 1525 году сочувствующие крестьянам горожане попросили город заявить о поддержке мятежа. Сторонники крестьян оказались в меньшинстве, но город все еще находился в состоянии повышенной готовности, когда 8 мая член ночного дозора Ганс Трумер был арестован за исполнение крамольной песни. Песня была написана местным ткачом Контц Анахансом, и, похоже, она циркулировала в городе после апрельских событий. Звучала она так:

 
Стервятник взлетел высоко
Над Хегау возле Шварцвальда
И вырастил потомство.
Крестьяне везде.
Они стали мятежными
В немецкой нации
И создали собственную организацию.
Возможно, им это удастся[324]324
  Hans-Christoph Rublack (ed.), ‘The Song of Contz Anahans: Communication and Revolt in Nordlingen, 1525’, in R. Po-Chia Hsia (ed.), The German People and the Reformation (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1988), pp. 108-9.


[Закрыть].
 

Допрос Трумера и его сообщников позволил городскому совету реконструировать в некоторых деталях процесс, благодаря которому песня стала общеизвестной. Ее спел в трактире Бальтазар Фенд, один из лидеров апрельских волнений. Антон Фурнер, член совета, услышал об этом и попросил Анаханса спеть ее у себя. Затем ее спели в другой гостинице. К маю песню знало такое количество людей, что даже пьяный Ханс Трумер мог вспомнить слова. Уместно отметить, что в Нордлингене в то время не было печатного станка. Призыв Конц Анаханса к оружию передавался только устно.

Городской совет жестко подавил волнение. Причастные к этому были допрошены под пытками. Трактирщик Фенд был казнен. Без такой суровости маловероятно, что у нас была бы судебно-медицинская реконструкция того, как распространялись новости и как разгоралось потенциальное восстание. В более спокойные времена, когда свидетелей просили назвать имена, большинство людей, пострадавших от акта группового насилия, не могли вспомнить подробности. Это была очень разумная стратегия защиты. Ранняя система правосудия в значительной степени полагалась на признание вины для вынесения приговора, поэтому допрашиваемые по понятным причинам неохотно участвовали в потенциально смертельных актах самооговора. Столкнувшись с такой самоуничижительной забывчивостью, немногие магистраты были достаточно упрямы, чтобы упорствовать перед лицом противоречивых или неполных доказательств. Бюрократия правосудия в этот момент просто не справлялась с этой задачей. Испанская инквизиция, защищающая чистоту веры, была редким исключением. В расследованиях инквизиции за словами, сказанными в гневе или из-за выпивки, обычно следовало покаяние[325]325
  Clive Griffin, Journeymen-Printers, Heresy and the Inquisition in Sixteenth-Century Spain (Oxford: Oxford University Press, 2005).


[Закрыть].

Крестьянская война – особо напряженный период в истории в Германии. Таверна была местом, где можно было расслабиться и отвлечься, но там же мог завязаться потенциально опасный разговор. «Хотите услышать сплетни о великих лордах, принцах и других могущественных людях? Просто сходите в таверну»[326]326
  Kumin, Drinking Matters, p. 129.


[Закрыть]. Со временем трактирщики стали все чаще использовать свои помещения в качестве новостных каналов, расклеивая печатные листы на стенах, а в XVII веке – раздавая газеты. В некоторых немецких юрисдикциях по закону требовалось, чтобы в гостиницах были выставлены печатные копии местных постановлений[327]327
  Michael Frank, ‘Satan’s Servants or Authorities’ Agent? Publicans in Eighteenth-Century Germany’, in Beat Kumin and B. Ann Tlusty (eds), The World of the Tavern: Public Houses in Early Modern Europe (Aldershot: Ashgate, 2002), p. 32. See also B. Ann Tlusty, Bacchus and Civic Order: The Culture of Drink in Early Modern Germany (Charlottesville, VA: University of Virginia Press, 2001).


[Закрыть]. На многочисленных иллюстрациях XVII века трактир изображался как место для чтения, где вокруг добропорядочного гражданина стояла толпа простолюдинов с разинутыми ртами. Это были довольно стандартные изображения деревенских людей, предназначенные для насмешек изощренных буржуа. Но в них наверняка была доля правды.

Большая часть того, о чем разговаривали в пивных, к сожалению, утеряна. Но сохранилось достаточно, чтобы понять, что правительства XVI века были хорошо осведомлены о том, что разговоры в таверне имели опасный потенциал для подстрекательства и разжигания вражды. Информация, тщательно собранная Томасом Кромвелем в период Реформации в Англии, дает нам множество примеров подобных бесед. В период 1530-х годов многие горожане были счастливы представить смерть не только Анны Болейн, но и короля Генриха VIII. Поток ложных сообщений заставил правительство принять решительные меры и запретить любые крамольные пророчества. Было очевидно, что некоторые из них распространялись намеренно, зачастую лидерами местного сообщества, выступавшего против политики короля. В декабре 1537 года прихожане из Мустона в Восточном Райдинге отправились в Йорк, чтобы обвинить своего викария Джона Добсона в распространении таких пророчеств в деревне[328]328
  Fox, Oral and Literate Culture, p. 364.


[Закрыть]. Правительству было нелегко доносить информацию до людей. В смутные времена люди были особенно склонны к панике и неправильной интерпретации недавно опубликованных законов. Льюис Герберт, возвращаясь домой из Лондона в Уэльс, остановился в таверне «У Агн-ца» в Абингдоне. Столкнувшись с неизбежным вопросом «Какие новости в Лондоне?», Льюис рассказал, что «На перекрестке в Чипсайде провозгласили, что нельзя играть в незаконные игры, и что ангел-ноблы (золотая монета) должны продаваться по 8 шиллингов, а грош по 5 пенсов за штуку» (изначально было 6 шиллингов 8 пенсов соответственно)[329]329
  Там же, с. 369.


[Закрыть]. Ничто так не могло обеспокоить его слушателей, как непроверенный отчет о манипуляциях с валютой.

Неудивительно, что в данных обстоятельствах английское правительство неоднократно предпринимало, хотя в основном безус-пешно, меры по запрещению распространения слухов и ложных сведений. Действия, письма или выступления, направленные на свержение королевской власти, считались государственной изменой. Акт 1532 года постепенно расширялся за счет актов 1534, 1552, 1554, 1571 и 1585 годов, то есть в период правления каждого тюдоровского монарха любой религиозной конфессии. В законах, унаследованных из средневекового периода, уже считалось преступлением произносить слова, считавшиеся крамольными, а в период правления Тюдоров это только укрепилось[330]330
  Adam Fox, ‘Rumour, News and Popular Political Opinion in Elizabethan and Early Stuart England’, Historical Journal, 40 (1997), pp. 597–620; Rebecca Lemon, Treason by Words: Literature, Law, and Rebellion in Shakespeare’s England (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006).


[Закрыть]. Правители утешали себя тем, что такие меры были необходимы, потому что люди по своей природе были легковесными и ведомыми. «Простолюдины глупы и легковерны, любят насилие и склонны распространять крамольные слухи, тем самым вызывая проблемы и восстания», – писала королева Елизавета в письме графу Шрусбери в 1565 году[331]331
  Fox, ‘Rumour’, p. 599.


[Закрыть]. Во многих отношениях это было несправедливо. Простые люди часто оказывались довольно проницательными судьями в самых важных делах. Историки соглашаются, что глас народа, презирающий Анну Болейн и решительно защищавший права Катерины Арагонской, понимал причину революции в английской церкви гораздо лучше, чем те представители политической нации, которые настаивали на чистоте королевской власти. У людей было много способов добывать новости. Все были согласны с тем, что если у англичан и есть общая черта, то это страсть к новостям. Итальянский обозреватель и преподаватель языка Джон Флорио отметил, что запрос новостей всегда был «первым вопросом англичанина»[332]332
  Fox, Oral and Literate Culture, p. 341.


[Закрыть]. Для путешественников составлялись разговорники с воображаемыми диалогами. «Какие у вас новости? Как дела в этом городе?» И несколько примеров ответов: «Я, к сожалению, ничего не знаю. Все идет хорошо»[333]333
  Claude Holyband, The French Littelton (London: Richard Field, 1593), pp. 46-7. STC 6742. USTC 75635.


[Закрыть].

Не все с энтузиазмом относились к подобной страсти к новостям. Так, министр Джордж Уидли был куда менее снисходительным. Он считал, что прихожан интересуют лишь сплетни и пустая болтовня, и перетирание косточек ближних, а «если задать им вопрос о религии, они станут немыми, как рыбы»[334]334
  Fox, ‘Rumour’, p. 601.


[Закрыть]. Подобное мнение широко распространено среди проповедников, но это не отменяет того, что кафедра сама по себе была важным каналом для новостей. Раз в неделю священник имел возможность обратиться к горожанам и придать какой-то смысл повседневным событиям.

В XVI веке в протестантской Северной Европе проповедь стала важной частью жизни людей[335]335
  Carolyn Muessig (ed.), Preacher, Sermon and Audience in the Middle Ages (Leiden: Brill, 2002).


[Закрыть]. Зачастую проповеди читали странствующие монахи, и происходило это нечасто. Лучшие проповедники были очень харизматичными личностями. Новости об их приезде быстро распространялись, и пропустить такое было невозможно. Знаменитые проповедники собирали много последователей, сопровождающих их с места на место. Священнослужители обсуждали свое прибытие заранее. Например, перед приездом Раймона Пера-уди по городу разносили печатные брошюры[336]336
  Выше в главе 3.


[Закрыть]. Проповедь всегда была новостью и происходила на главном общественном пространстве.

Великим достижением протестантской Реформации было то, что проповедь стала неотъемлемой частью богослужения[337]337
  Larissa Taylor (ed.), Preachers and People in the Reformations and Early Modern Period (Leiden: Brill, 2001); Pettegree, Reformation and the Culture of Persuasion, Chapter 2.


[Закрыть]. Это также привело к тому, что проповедь перенеслась внутрь церкви и стала ответственностью духовенства в целом, а не небольшой группы проповедников-странников. У этого факта были свои достоинства и недостатки. Для прихожан еженедельное богослужение стало более понятным. Вместо того чтобы быть простыми наблюдателями мессы, проводимой на латыни, они теперь были ее участниками – пели, читали молитвы и слушали. Прихожане стали более информированной, но при этом более требовательной аудиторией. Ибо служитель должен был не просто произносить литургию и совершать мессу: от него требовалось толковать слово Божье.

В первые годы Реформации проповедь сама по себе была событием. О неизбежности изменения их религиозной практики люди узнавали, когда их священник, часто одетый более строго, чем обычно, поднимался на кафедру, чтобы провозгласить свою верность «чистому Евангелию». Ни один крупный город в Германии не присоединился к Реформации без поддержки видного местного священника. По мере того как Реформация укреплялась, священники стали по существу агентами государства, а их кафедры – каналом официальной политики. Как должностные лица, получающие зарплату, они должны были поддерживать порядок, проповедуя послушание и осуждая порок. Таким образом, религия и политика стали неразрывно связаны.

Все ведущие фигуры нового протестантского движения были вдохновляющими и неутомимыми проповедниками. Мартин Лютер совмещал свои обязанности профессора Виттенбергского университета с должностью священника (единственной) приходской церкви в Виттенберге; его навыки проповедника были отточены за годы до того, как он поссорился с папой. За свою долгую карьеру он прочитал более шести тысяч проповедей[338]338
  Pettegree, Reformation and the Culture of Persuasion, p. 18.


[Закрыть]. Жан Кальвин, реформатор из Женевы, проповедовал три раза в неделю. Его проповеди были настолько популярны, что путешественники специально приезжали в Женеву, чтобы послушать его[339]339
  Там же, с. 24–5. Florimond de Raemond in Alastair Duke, Gillian Lewis and Andrew Pettegree (eds), Calvinism in Europe: A Collection of Documents (Manchester: Manchester University Press, 1992), pp. 37-8.


[Закрыть]. Ученики ответственно переписывали каждую проповедь для потомков. Кальвин записей не одобрял – он четко различал свои академические лекции и эти импровизированные выступ-ления, – но во многом благодаря этим транскрипциям мы сегодня слышим подлинный голос мастера без посредничества печати. Кальвин частенько отклонялся от слова Священного Писания и говорил о современных событиях, обвиняя тех, кто не хотел отказываться от привычной религиозной практики, и тех, кто был причастен к темным делишкам[340]340
  Duke, Lewis and Pettegree (eds), Calvinism in Europe, pp. 30–34.


[Закрыть]. Члены общины часто уходили, чувствуя себя обиженными и оскорбленными, а несколько раз это приводило к дракам за дверью церкви, внезапному прекращению богослужения[341]341
  William G. Naphy, Calvin and the Consolidation of the Genevan Reformation (Manchester: Manchester University Press, 1994), pp. 159, 161.


[Закрыть].

Это была политическая игра, и Церковь была не прочь использовать проповеди в чисто политических целях. В 1546 году умер Мартин Лютер, отец протестантской Реформации, но для католиков печально известный отступник. Для католиков это был долгожданный момент истины: попадет ли он в ад? Поэтому для Реформации было жизненно важно, чтобы Лютер умер мирно и благополучно. Его помощники столпились у кровати, чтобы засвидетельствовать его кончину и рассказать о ней в своих проповедях[342]342
  Heiko Oberman, Luther: Man between God and the Devil (New Haven, CT: Yale University Press, 1992), pp. 3-12.


[Закрыть].

По мере того как протестантское движение укреплялось, бремя религиозного обучения разделяли многие тысячи проповедников. Это была серьезная ответственность, и многие с ней не справлялись. Столкнувшись с тупым или некомпетентным проповедником, религиозные энтузиасты уходили в другие церкви, чтобы послушать более опытных практикующих. Те, кто оставались, иногда изо всех сил старались не уснуть. Проповедники часто жаловались, что прихожане слушают их невнимательно. Когда же в своей проповеди английский священник Николас Дэй, что казалось удивительно нескромным, осудил английскую экспедицию в Ла-Рошель в 1627 году, о нем сообщили три члена его конгрегации, один из которых, как оказалось, делал подробные записи[343]343
  Arnold Hunt, The Art of Hearing: English Preachers and their Audiences, 1590–1640 (Cambridge: Cambridge University Press, 2010), p. 106. А также см. главу 9.


[Закрыть].

Проповедник оправдался от этой неосмотрительности, но инцидент наглядно демонстрирует способность кафедры формировать общественное мнение. Отчасти это происходило потому, что местные пасторы случайно забредали на территорию деликатной внутренней политики, в отличие от средств массовой информации. В этом конкретном случае конспекты проповедей нельзя принимать за чистую монету, так как в них все сводилось к слову Божьему[344]344
  Hunt, The Art of Hearing, pp. 150-4. For the highly politicised sermons of seventeenth-century England see Tony Clayton, ‘The Sermon, the “Public Sphere” and the Political Culture of Late Seventeenth-Century England’, in L. A. Ferrell and P. McCullough (eds), The English Sermon Revised: Religious Literature and History, 1600–1750 (Manchester: Manchester University Press, 2001), pp. 208-34.


[Закрыть]. Священнослужители иногда пытались замаскировать за своими проповедями высказывания по политическим вопросам, однако власти это прекрасно понимали. Они не только внимательно слушали то, о чем пасторы проповедовали, но и использовали проповеди для пропаганды официальной позиции по актуальным вопросам. В Англии проповеди при дворе и на Кресте Павла в лондонском Сити были как поводом для объяснения официальной политики, так и возможностью для молодых и амбициозных людей заявить о себе[345]345
  Millar MacLure, The Paul’s Cross Sermons, 1534–1642 (Toronto: University of Toronto Press, 1958); idem, Register of Sermons Preached at Paul’s Cross, 1534–1642 (Ottawa: Dovehouse editions, 1989).


[Закрыть]. Некоторые проповедники не одобряли проповеди около Креста Павла, потому что считали, что людей больше привлекают новости, чем благочестивые намерения[346]346
  Hunt, The Art of Hearing, p. 212. On the highly political and topical character of Paul’s Cross sermons, see Lake and Questier, Antichrist’s Lewd Hat, pp. 335-76.


[Закрыть]. Политические проповеди были важным инструментом власти. В Италии Франческо Висдомини прочитал две широко известные проповеди: одну в ознаменование примирения Англии с Римом в 1555 году при Марии Тюдор, а другую почти четыре года спустя, чтобы отразить последствия ее смерти в 1558 году[347]347
  Emily Michelson, ‘An Italian Explains the English Reformation’, in Michelson et al. (eds), A Linking of Heaven and Earth (Aldershot: Ashgate, 2012), pp. 33–48.


[Закрыть].

Эти примеры помогают классифицировать проповедь как устное средство массовой информации, обсуждаемое в этой главе. В отличие от рыночных сплетен и разговоров в тавернах, проповеди вряд ли были основным каналом новостей. Мало кто из сидящих на скамейках впервые узнал бы о событиях, когда слушал проповедь. Но проповедь могла сыграть решающую роль в формировании интерпретации. Это было особенно действенно в эпоху, когда хорошие и плохие вести истолковывались относительно слова Божьего. Служители могли помочь своим прихожанам понять изменения в правительстве и религиозной практике, объявления войны и мира, стихийные бедствия и человеческие катастрофы. Проповедь формировала общественное мнение, подвластное слухам и дурным вестям. Проповедь была лекарством и бальзамом для встревоженных человеческих душ. Эффективная проповедь обращалась как к эмоциям, так и к интеллекту. Лучшие проповедники были хорошо образованны и харизматичны – к ним прислушивались, их уважали. Именно по этим причинам многие сторонники проповеди утверждали, что самостоятельное чтение Священного Писания не было альтернативой слушанию проповедей[348]348
  Hunt, The Art of Hearing, Chapter 1.


[Закрыть]. Интересно, что людям не обязательно понимать все, что они слышат (в случае газет – читают), чтобы осознать ценность информации[349]349
  Там же, с. 64.


[Закрыть]. Даже те, кто сидели много часов на скучных и монотонных проповедях, похоже, все равно ценили этот опыт. Так или иначе Церковь очень серьезно относилась к спасению душ своих прихожан.

Еженедельные проповеди стали мощным инструментом коммуникации, но также и потенциально опасным источником инакомыслия. Вот почему новые религиозные режимы уделяли так много внимания регулированию деятельности духовенства и почему духовенство коллективно обладало такой властью. Государство требовало от духовенства послушания и поддержки государственной политики. В ответ государство поддерживало усилия священников по созданию благочестивого общества. Таким образом, по воскресеньям, в то время как священнослужители увещевали своих прихожан, во многих европейских городах улицы патрулировали, следя за тем, чтобы магазины и таверны не работали: прогуливание проповедей не поощрялось[350]350
  Margo Todd, The Culture of Protestantism in Early Modern Scotland (London: Yale University Press, 2002), pp. 28–48.


[Закрыть]. По воскресеньям прихожане должны были присутствовать на проповеди. Но все прекрасно понимали, что это была лишь краткая пауза перед рабочей неделей, когда безраздельно властвовали сплетни, пение и мирское общение. Власти знали, что не в силах это контролировать.