Текст книги "Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Эндрю Тернбулл
Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Джоанне

Andrew Turnbull

SCOTT FITZGERALD

Перевод с английского

Юрия Гольдберга

Художественное оформление

Евгения Савченко

Иллюстрация на обложку Evening Standard / Getty Images / Fotobank.ru

© 1962 by Andrew Turnbull © Renewed 1990 by Joanne J. Turnbull, Frances L. Turnbull, and Joanne T. Turnbull

© Ю. Гольдберг, перевод на русский язык, 2013

© ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2013

КоЛибри^®

Предисловие

Весенним вечером 1932 года я шел с другом по дорожке на участке рядом с нашим домом в окрестностях Балтимора. Подойдя к “La Paix”[1]1
  Мир, покой (фр.).


[Закрыть], старому дому, тоже принадлежавшему нашей семье и опять сдававшемуся в аренду, мы заметили мужчину, неподвижно сидящего на ступеньках парадного крыльца. Одинокий и печальный, он разговаривал со светлячками, которые мерцали на лужайке, но потом заметил нас, и мы почувствовали на себе его испытующий взгляд. Мы – одиннадцатилетние мальчишки – тоже исподволь изучали его, делая вид, что заняты своими делами.

В сгущающихся сумерках не прозвучало ни единого слова. Однако именно те мгновения заложили основу этой книги – незнакомец был новым жильцом, о котором говорили мои родители. Скотт Фицджеральд.

Несмотря на то что Фицджеральд писал главным образом художественную прозу – хотя пробовал себя как драматург и эссеист, – в душе он был поэтом. Сам о себе он говорил, что его талант в основном поэтического свойства, который созревает рано, и что у него поэтический темперамент, описанный Вордсвортом: “…человек, говорящий с людьми; человек, действительно наделенный более тонкой чувствительностью, большей способностью к восторгу и нежности, обладающий бóльшими знаниями человеческой природы и более отзывчивой душой, чем мы предполагаем у простых смертных; человек, испытывающий радость от своих страстей и желаний и радующийся более других людей обитающему в нем духу жизни, с радостью взирающий на подобные страсти и желания, которые проявляют себя повсюду, и обычно вынужденный творить их, когда он их не находит”[2]2
  Стратерс Берт написал малоизвестный проникновенный очерк, в котором рассматривает романы Фицджеральда как произведения поэта (“New York Herald Tribune Book Review”, 8 июля 1951 г.). Тем не менее в наследии Фицджеральда почти нет стихов – только поэтичные пассажи великолепной прозы, которые он знал наизусть. Слова приходили к нему в виде ритма, насыщенного чувствами. В одну из ночей 1934 г. он ехал в машине вместе с другом и, задремав, внезапно проснулся и что-то пробормотал о пронесшемся мимо автобусе. “Запиши, – посоветовал он другу, – это мои стихи”. Впоследствии это событие нашло место в его дневнике: “Девятнадцать безумных зеленых глаз автобуса неслись на нас из темноты” (“Крушение”). – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев и сносок, относящихся к переводу слов и цитат, – примеч. автора.


[Закрыть].

Эта книга не могла быть написана без великодушной помощи огромного количества людей, имена которых я назову. Но в самом начале мне хотелось бы отдать главные долги. В первую очередь дочери Фицджеральда миссис Сэмюэл Дж. Ланахан, которая терпеливо переносила мои вторжения и предоставила мне весь материал, о котором я просил. Литературный агент Фицджеральда Гарольд Обер с самого начала поддерживал мой проект и помогал мне два года, до самой своей смерти. Большую помощь мне оказал судья Джон Биггс, душеприказчик Фицджеральда. Никто так не помог мне понять душу Фицджеральда, как Джеральд и Сара Мерфи, глубокая любовь которых к Скотту не мешала объективности; их воспоминания я проверял и перепроверял на протяжении нескольких визитов. Я благодарен сестре Фицджеральда миссис Клифтон Спрэг и сестре Зельды миссис Ньюмен Смит за дружескую помощь и сотрудничество. Фицджеральд хранил перепечатанные на машинке копии писем Джиневры Кинг, которые были возвращены ей после его смерти и которые она любезно предоставила мне. Я также благодарен Генри Дэну Пайперу за биографические материалы о Фицджеральде. Я благодарен Шейле Грэм, которая поделилась подробностями последних лет жизни Фицджеральда в Голливуде. Гленуэй Уэскотт, Мэтью Джонсон, Малкольм Коули, Джон Куэл и Кэтрин Фессенден были так любезны, что прочли мою рукопись и высказали замечания.

И естественно, я в неоплатном долгу у моей матери, Маргарет Кэррол Тернбулл.

Глава первая

Начнем с Макквилланов, потому что именно они находились у истоков этой истории.

В 1843 году родители увезли девятилетнего мальчика Филипа Фрэнсиса Макквиллана из ирландского графства Фермана в Америку, где они поселились в местечке Галина, штат Иллинойс. О родителях больше ничего не известно, а имя продавца в магазине готового платья Филипа Фрэнсиса – или Ф. Ф., как его называли, – появляется в справочниках Галины за 1854–1856 годы. В 1857 году двадцатитрехлетний молодой человек переезжает в быстро растущий город Сент-Пол, столицу нового штата Миннесота, постепенно становившуюся центром оптовой торговли всего Северо-Запада. Макквиллан сумеет воспользоваться этим бумом и увидит, как Сент-Пол превратится в настоящий город. Но когда он туда приехал, улицы были еще немощеными, повсюду встречались индейцы, а воздух был пропитан запахом выставленных в окнах лавок дубленых кож.

Макквиллан устроился работать продавцом в бакалейную лавку, а через два года открыл собственный магазин в одноэтажном каркасном доме. В 1860 году он женился на Луизе Аллен, своей возлюбленной из Галины. Торговля процветала, и в 1862 году Макквиллан переехал в более просторное помещение и занялся исключительно оптовой торговлей; следующий переезд пришелся на 1872 год – на этот раз в построенное по его собственному проекту четырехэтажное здание с магазином и складом внизу, самое большое в городе. К этому времени здоровье Филипа Фрэнсиса стало ухудшаться. Он страдал болезнью Брайта и умер в 1877 году в возрасте сорока трех лет, оставив после себя состояние в размере 266289 долларов и 49 центов, а также бизнес с годовым оборотом в несколько миллионов долларов.

Так завершилась карьера, которую в некрологах назвали “воплощенной сказкой, поскольку всего за двадцать лет [Макквиллан] исключительно собственными усилиями превратился из скромного торговца в одного из самых влиятельных негоциантов страны”. В день его похорон не работали тридцать девять оптовых магазинов. Среди тех, кто пришел с ним попрощаться, были “самые известные бизнесмены, адвокаты, учителя, представители всех слоев населения” Сент-Пола, а также девочки и мальчики из приюта для сирот, “не знавшего более щедрого покровителя, чем Макквиллан”. Церковь не могла вместить всех желающих присутствовать на службе, а за гробом на кладбище следовало более ста карет, и это была “одна из самых внушительных процессий, которые когда-либо видел город”.

Материальное благополучие Фицджеральда в значительной степени определялось именно успехом Макквиллана, который приходился ему дедом. Это была прочная основа, на которую он мог опереться. Для мальчика, детство которого прошло на Среднем Западе, это было важнее, чем знатное происхождение отца – потомка старинного рода из Мэриленда. От дедушки Макквиллана он унаследовал уверенность в собственных силах и благородное честолюбие. В Фицджеральде, испытывавшем глубочайшее уважение к людям, которые “сделали себя сами”, не было ни капли праздности, лени, стремления жить за чужой счет.

За несколько лет до смерти Ф. Ф. построил для семьи особняк в старой – “нижней” – части города, которая в настоящее время превратилась в деловой район. Как и многие дома того периода, его украшала башенка с куполом, но дорожка к дому была необычной – она состояла из ракушек, а по краям ее окаймляли крупные морские раковины. Впоследствии Фицджеральд с восхищением рассказывал об этой дорожке дочери. В особняке вдова Ф. Ф., окруженная комфортом и роскошью, воспитывала пятерых детей. Старшая дочь – мать Фицджеральда – родилась в 1860 году, а младший ребенок – в 1877 году, уже после смерти отца. Бабушку Фицджеральда Луизу Макквиллан современники описывали как тихую, домашнюю женщину, одетую в аккуратное платье из черного шелка – так в те дни наряжались дамы. На втором месте после семьи у нее стояла церковь. Каждые несколько лет она возила свое семейство в Европу (до замужества мать Фицджеральда успела побывать там четыре раза); говорили, что главной ее целью было поклонение папе римскому. Детям поездки пошли на пользу, потому что в те времена путешествия за границу были продолжительными. Останавливаясь в какой-либо стране, они изучали язык и привозили домой “предметы искусства”, вроде копии “Сикстинской мадонны”, висевшей в салоне Макквилланов.

В Сент-Поле 1890-х годов Макквилланы слыли добропорядочными, уважаемыми католиками и занимали, как выразились бы снобы, “весьма неплохое положение в обществе”. Ф. Ф. был оптовым, а не розничным торговцем – это занятие считалось “достойным”. Старший сын, Аллен, – он окончил Стоунихерст – был прекрасным танцором и членом закрытого клуба “Котильон”. А вторая дочь, Аннабел, даже была подружкой невесты на свадьбе Клары Хилл, дочери железнодорожного магната Дж. Дж. Хилла. Но в целом Макквилланы не принадлежали к сливкам общества, а дети унаследовали скромность матери, которая не прилагала усилий, чтобы вывести их в свет.

Мать Фицджеральда, Молли, обладала романтическим характером – чего не скажешь о внешности. В уголках ее широкого, немного нелепого рта, который кто-то сравнивал с горлышком старинного кувшинчика для сиропа, казалось, навсегда застыло удивление. Лицо ее было круглым как луна и плоским. Серо-зеленые глаза, казавшиеся блеклыми под густыми темными бровями, на ее лице выглядели странно, но чрезвычайно шли сыну, который унаследовал их от нее. Она очень много читала: современные романы, биографии – все, что попадалось под руку, но не осмысливала прочитанное. Она не была такой скромной, как сестры, и очень хотела выйти замуж, но мужчинам она нравилась меньше, чем они ей. Роман с армейским офицером закончился ничем, и тогда Молли – ей уже было под тридцать, а других претендентов на ее руку не наблюдалось – решила выйти за своего давнего поклонника Эдварда Фицджеральда.

Эдвард Фицджеральд родился в 1853 году в местечке Гленмери-Фарм вблизи Роквилла, в округе Монтгомери штата Мэриленд. О его отце, Майкле Фицджеральде, почти ничего не известно – он умер, когда сыну было всего два года. Мать Эдварда, Сесилия Эштон Скотт, происходила из известной мэрилендской семьи, члены которой были видными деятелями в законодательных органах колоний и членами губернаторских советов. Прапрадедушка Фицджеральда был братом Фрэнсиса Скотта Ки[3]3
  Ки Фрэнсис Скотт – юрист и поэт, автор текста государственного гимна США. – Примеч. пер.


[Закрыть], а его кузен Эдвард приходился зятем миссис Сюратт, повешенной за участие в убийстве Линкольна. Когда Скотт Фицджеральд стал знаменитым, родители уговаривали его написать книгу, оправдывавшую миссис Сюратт, но он ответил, что эта женщина либо виновна, либо глупа, а ни то ни другое его не интересует[4]4
  По материнской линии Эдвард Фицджеральд состоял в родстве с семействами Скотт, Дорси, Риджли, Тилден и Уорфилд. За исключением Скоттов, которые приехали в Америку в 1720 г., все эти семьи жили в Мэриленде с первой половины XVII в. Родословную Сесилии Эштон Скотт можно проследить до двадцать восьмого колена – до Роджера Биго, одного из инициаторов Великой хартии вольностей, графа Норфолка и Саффолка, потомка викинга Свейда. Биго родился приблизительно в 1150 г., умер в 1221-м и был женат на Изабелле, дочери Гамелина Плантагенета.


[Закрыть].

Во время Гражданской войны территория, на которой находился Роквилл, почти все время контролировалась северянами, но симпатии жителей города были на стороне южан. В девятилетнем возрасте Эдвард Фицджеральд переправлял разведчиков Конфедерации через реку, а однажды все утро просидел на заборе, наблюдая за последним наступлением батальонов генерала Эрли на Вашингтон. Гражданская война стала главным событием его юности – а возможно, и всей жизни. В начале 1870-х после окончания трех курсов “университета” Джорджтауна он отправился искать счастья на Запад, но результат оказался гораздо скромнее, чем у Ф. Ф. Макквиллана. Какое-то время он работал в Чикаго, а затем приехал в Сент-Пол, где в конце 1880-х стал управляющим маленькой фабрикой по производству плетеной мебели под названием “American Rattan & Willow Works”.

Когда Эдвард Фицджеральд женился, ничто не указывало на то, что ему уготована судьба неудачника. Было что-то особенное в этом невысоком щеголеватом мужчине с вандейковской бородкой, в дорогом, прекрасно сшитом костюме, с прямой осанкой, плавной походкой и изысканными, хотя и несколько ироническими манерами. Он был красив – даже слишком, как остро отточенный карандаш, готовый сломаться в любую секунду. Никому и в голову не приходило, что за идеальной формы головой и чеканным профилем скрываются ограниченность и даже глупость. Кроме того – словно всего остального было недостаточно, – Эдварду недоставало жизненной энергии. Как выразился его сын, он происходил из “старого, одряхлевшего рода”. В нем была южная праздность, мягкость – или просто усталость, не позволявшая приспособиться к кипучей жизни Среднего Запада.

После свадьбы, сыгранной в феврале 1890 года, Эдвард и Молли отправились в свадебное путешествие в Европу. Из Ниццы Эдвард писал домой: “С женой я вытащил счастливый билет; чтобы по достоинству оценить Молли, нужно узнать ее поближе”. Молли вторила ему со свойственным ей романтизмом: “Сегодня вечером мы совершили чудесную прогулку. Как ты знаешь, Ницца находится на самом берегу Средиземного моря. Вода была такой синей, а луна светила так ярко, и все было так замечательно, как только может быть у людей в нашем положении. Если ты когданибудь женишься, Джон [брат Эдварда], и захочешь мило, нет, даже чудесно провести время, приезжай сюда, в Европу, и проведи неделю в Ницце. Нам с Тедом тут очень хорошо, и, что бы ни произошло в будущем, этот период останется самым счастливым в нашей жизни, о котором мы будем всегда вспоминать”.

Несчастья начались по возвращении в Сент-Пол. Два первых ребенка – девочки – умерли во время эпидемии вскоре после рождения Скотта. “Иногда я спрашиваю себя, возродится ли у меня когда-нибудь интерес к жизни, – писал Эдвард матери. – Возможно, но острого ощущения радости уже никогда не вернуть”. Молли скрывала свою скорбь. Она никогда не говорила об умерших детях, но Скотт и через много лет видел последствия этой трагедии и связывал их со своей судьбой. “За три месяца до моего рождения, – писал он, – моя мать потеряла двоих детей, и мне кажется, это стало для меня главным, хотя я точно не знаю как. Думаю, именно в тот момент во мне зародился писатель”.

Неудивительно, что Молли баловала своего чудесного мальчика, который появился на свет после стольких страданий.

Фрэнсис Скотт Ки Фицджеральд родился в 3:30 пополудни 24 сентября 1896 года в доме номер 481 по Лорел-авеню. Это был крепкий мальчик весом около пяти килограммов. Первое событие его жизни нашло отражение в дневнике его матери 6 октября 1896 года: “Миссис Ноултон [няня] на несколько минут вынесла маленького Скотта на улицу”. На прогулке он побывал в самых важных местах в округе, в магазинах “Lambert” и “Kanes”. В этом же дневнике сообщается, что свое первое слово, “дай”, малыш произнес 6 июля 1897 года. А среди первых его “перлов” было: “Мама, когда я вырасту большим мальчиком, у меня будет все, что мне нельзя?”

Когда Скотту было полтора года, предприятие отца разорилось, и семья переехала на восток страны, в Буффало, где Эдвард Фицджеральд работал коммивояжером в компании

“Procter & Gamble”. В 1901 году они переехали в Сиракьюс, а в 1903 году вернулись в Буффало. Впоследствии события детства Фицджеральд свел в своем “Гроссбухе”, содержавшем помесячный дневник. Там – его собственными словами, с характерными для него ошибками[5]5
  Многочисленные орфографические ошибки отчасти объясняются прекрасным слухом Фицджеральда, который писал так, как слышал. Иногда получалось очень забавно.


[Закрыть], – рассказывается о некоторых событиях, происходивших с первого по седьмой год жизни.

1897 Дек. Бронхит. Вызвали специалиста, но, поскольку его советам не следовали, мальчик выздоровел.

1898 Апр. Устав от Сент-Пола, родители переехали на восток, в Буффало, штат Нью-Йорк, и поселились на Леннокс-авеню.

1899 Янв. Он надел шаровары и отправился в Вашингтон, чтобы провести Рождество в отеле “Каир”. Апр. Он вернулся в Буффало и поселился в квартире на углу Саммер-стрит и Элмвуд-авеню. Июнь. Непрекращающийся кашель заставил его переехать в Орчард-Парк[6]6
  Орчард-Парк – пригород Буффало. – Примеч. пер.


[Закрыть], Нью-Йорк. Мать боится, что у него чахотка.

Авг. Он вернулся в Сент-Пол и посетил свою бабушку Макквиллан в доме на Саммит-стрит недалеко от Дейл-стрит. [Бабушка Макквиллан переехала в “верхнюю”, жилую часть Сент-Пола, поскольку к ее бывшему дому в “нижней” части вплотную подступило железнодорожное депо.]

1900 Янв. Мать родила ему сестру, которая прожила всего час.

Февр. Начало нового столетия он отметил тем, что проглотил монетку и заразился корью. Избавился от того и другого. Март. Родители отправили его в школу, но он плакал и капризничал, и после одного дня его пришлось забрать.

Сент. Ему устроили день рождения. Он надел матросский костюмчик и рассказывал взрослым, что у него есть настоящая яхта.

1901 Янв. Теперь он переезжает в Сиракьюс, где живет на квартире у миссис Пек на Ист-Джинесси-стрит.

Июль. У него появляется сестра Аннабел. Его первое отчетливое воспоминание – как она плачет, лежа в кроватке.

Авг. Он вновь отправляется в Атлантик-Сити – так какой-то фрейдистский комплекс не позволяет ему показывать ноги, и он отказывается купаться, скрывая истинную причину. Все думают, что он боится воды. На самом деле ему очень хотелось купаться. Он также побывал на Панамериканской выставке в Буффало.

1902 Янв. Теперь он переехал с Ист-Джинесси-стрит в “Кассон” на Джеймс-стрит. Он вспоминает Джека Батлера, у которого были две или три увлекательные книги о Гражданской войне, помнит, как кинул камень в мальчишку-рассыльного и разбил ему голову.

Май. Он гостил в доме своей тети Элизы Делихант – “Рэндольфе”, в округе Монтгомери штата Мэриленд, где подружился с цветным мальчиком, забыл его имя – кажется, Амброуз.

Сент. Он поступил в школу мисс Гудьир и вместе с еще одной маленькой девочкой, имя не запомнил, научился правильно произносить слово “К-О-Т”, став звездой подготовительного класса.

1903 Янв. Он снова переехал – на этот раз в квартиру на Ист-Уиллоу-стрит. Он теперь помнит многие вещи: грязный пустырь, мертвые кошки, жуткая четырехколесная телега, маленькая девочка, отец которой сидел в тюрьме за обман, раблезианский случай с Джеком Батлером, удар бейсбольной битой, полученный от того же мальчика – сына армейского офицера, – и на всю жизнь оставивший шрам посередине лба, история Соединенных Штатов, которую принес ему отец; он стал ребенком Американской революции [членом Национального общества детей Американской революции]. Он также дрался с сыном бакалейщика Эдгаром Миллером, которого науськивал отец. [Много лет спустя тот самый Эдгар Миллер прислал ему письмо, в котором говорилось: “Мой папа держал бакалейную лавку и киоск на углу Кэтрин и Уиллоу-стрит, а вы жили через дорогу, и в то время вы имели привычку забираться на тележку с продуктами и декламировать во все горло “О римляне, сограждане, друзья!”[7]7
  Шекспир У. Юлий Цезарь. Пер. П. Козлова.


[Закрыть]”.] Его няня проколола себе уши, чтобы носить сережки, и он плакал.

Апр. Он снова отправился на юг, в “Рэндольф”, где нес шлейф подвенечного платья на свадьбе Джека Гарланда с его кузиной Сесилией. После свадьбы он занялся своими чернокожими друзьями Роско и Форрестом, когда при помощи мальчика постарше пытался связать их веревкой. Он вспоминает, как однажды плакал от бессилия и злости, не имея возможности поступить по-своему, – он слишком часто думал, что не хочет возвращаться в город. Ему были противны отцовские коробки с мылом и абрикосы. Он отправился в поездку вместе с отцом.

Июль. Он убежал на празднование 4 июля и был за это наказан – сидел на крыльце со спущенными штанами и смотрел на фейерверк. [В другом произведении Фицджеральд подробно описывает это происшествие: “Когда мне было шесть, я сбежал на 4 июля – вместе с другом провел весь день в персиковом саду; меня разыскивала полиция, а после возвращения отец выпорол меня согласно традиции 1890-х годов (по попе) и позволил выйти на балкон со спущенными штанами и все еще саднящими ягодицами и посмотреть фейерверк, и в глубине души я понимал, что отец прав. Потом, увидев, что отец сожалеет о случившемся, я попросил его рассказать какую-нибудь историю. Я знал, что это будет – отцовский запас был невелик: одна о шпионе, одна о человеке, которого подвесили за большие пальцы рук, и одна о марше генерала Эрли”.] Воскресным утром он шел в город в своих длинных штанишках, с маленькой тросточкой, и им с отцом чистили ботинки. Там был еще мальчик по имени Арнольд, который ходил босиком по двору и собирал сливы. Фрейдистская стыдливость Скотта, не желавшего показывать свои ноги, мешала присоединиться к нему.

Сент. У него был день рождения, на который никто не пришел. [Дети остались дома из-за дождя. “Затем, – рассказывает Фицджеральд в других воспоминаниях, – опечаленный, я пошел и съел весь именинный торт, в том числе несколько свечек (привычка есть свечное сало сохранилась у меня лет до четырнадцати)”.] Он переехал в Буффало, штат Нью-Йорк, где у него был черный кокер-спаниель по кличке Красавчик Джо и велосипед – правда, девчачий. Его записали в школу при монастыре Святого Ангела, договорившись, что он будет проводить там всего полдня по своему выбору. Он жил в доме номер 29 на Ирвинг-плейс… Он помнит “Нану”, няню Аннабел… Он помнит чердак, где, обвязавшись красным кушаком, изображал Пола Ревира…[8]8
  Ревир Пол – герой Войны за независимость США. – Примеч. пер.


[Закрыть] Его очаровал католический проповедник, отец Фэллон из церкви Святого Ангела…

Ирвинг-плейс, где Фицджеральд прожил следующие два года, представлял собой квартал с похожими на аллеи улицами – тихое, укромное местечко, словно специально предназначенное для детства поэта. Дети играли в мяч в пятнистой тени деревьев или съезжали на самокатах по наклонной улице, одной из первых, где вездесущий булыжник заменили асфальтом. Рядом с Фицджеральдами жил мальчик по имени Тед Китинг, и, когда пришла весна и дня уже не хватало, чтобы потратить бурлившую в крови энергию, Тед и Скотт укладывались спать, привязав шнурок к большому пальцу ноги, – тот, кто первым просыпался на следующее утро, бежал к окну приятеля и дергал за шнурок.

Но лучшим другом Скотта был Гамильтон Венде – их сблизил общий интерес к театру. Семья Гамильтона водила знакомство с Фарнумами, а Дастин Фарнум, впоследствии ставший звездой вестернов, вместе с братом Уильямом играл в летнем театре Буффало. Каждую субботу Гамильтон доставал два бесплатных билета в театр “Тэк”, один из которых всегда отдавал Скотту. Уперев локти в колени и обхватив ладонями подбородок, Скотт почти не отрывал взгляда от сцены во время спектакля, а потом они с Гамильтоном спешили домой, чтобы разыграть увиденное. У Скотта была удивительная память, позволявшая почти слово в слово повторять длинные диалоги. Он также обладал актерскими способностями и при помощи подушки и шарфа матери мог перевоплотиться в турка, пирата или рыцаря. Вкладом Гамильтона в сценический реквизит были жестяной меч и пара ковбойских шляп в стиле Тедди Рузвельта. С этими импровизированными костюмами и простыней на веревке, игравшей роль занавеса, друзья устраивали платные представления для соседских ребятишек.

Венде считал Скотта щедрым, веселым, отзывчивым и покладистым другом. Единственное, в чем они не соглашались друг с другом, – это спорт. После школы Венде хотел играть в футбол или бейсбол, а Фицджеральд звал приятеля в публичную библиотеку. Домашний ребенок, бо́льшую часть жизни проведший в квартирах и гостиницах, Скотт не любил физических упражнений. Но “маменькиным сынком” он не был. “Кажется, в то время, – пишет Скотт в своем “Гроссбухе”, – он расквасил нос какому-то мальчику и примчался домой, придумав нелепую историю. Они с Джеком Батлером были самыми младшими из окрестных мальчишек, и над ними нередко издевались. Он ударил Джона Уайли палкой, и на этом их дружба закончилась”.

Молли редко вмешивалась в занятия сына, но строила насчет него честолюбивые планы. Если они с Гамильтоном шли в гости, она говорила, чтобы он не торчал все время рядом с Гамильтоном, а общался с другими детьми. Несколько раз она отводила Гамильтона в сторону и рассказывала о благородном происхождении Скотта и о родстве с Фрэнсисом Скоттом Ки. В выборе одежды для сына она была столь же щепетильна, сколь безразлична к своей собственной. Другие родители удовлетворялись местным отделением магазина “Browning King”, но костюмы Скотта фирмы “Eton” отличались особенной элегантностью, словно их заказывали по почте в шикарном нью-йоркском магазине “De Pinna”. Остальные мальчики носили обычные галстуки, завязанные свободным узлом, тогда как у Скотта имелся целый комплект шелковых галстуков-бабочек, под цвет воротников рубашек “Eton”.

В сентябре 1905года, когда Скотту исполнилось девять, Скотты переехали в дом номер 71 на Хайленд-авеню. Неугомонная Молли всегда придумывала причину, почему другой дом в нескольких кварталах или даже в соседнем квартале лучше прежнего. В данном случае они переселялись в более состоятельный район, где Скотт быстро приобрел друзей – в отличие от родителей, которые так и не смогли пустить корни в Буффало. Многим обитателям Хайленд-авеню казалось, что дощатый домик семьи Фицджеральд с башенкой, похожей на шляпу колдуньи, живет какой-то странной и таинственной жизнью. Вероятно, Скотт тоже что-то чувствовал, поскольку предпочитал играть в домах соседей, а не у себя.

Он часто бывал у Пауэллов, чей дом стоял на противоположной стороне улицы и всегда был полон молодежи. У некоторых девочек уже появились кавалеры, и Скотт задавал вопросы старшим, удивляя их богатым словарным запасом и умением разбираться в людях. В отличие от приятелей, смутно представлявших свое будущее, он точно знал, чем собирается заниматься. Так, например, он твердо знал, что будет учиться в Принстоне – на его решение повлиял концерт хора Принстонского университета, во время которого его буквально до упаду рассмешила песня про “Успокаивающий сироп миссис Уинслоу”.

В этом возрасте Скотт был хрупким красивым мальчиком с белокурыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и большими светящимися глазами, которые казались то серыми, то зелеными или голубыми. Ему нравилось поддразнивать собеседника, и он не обижался, если ему платили той же монетой, хотя некоторые считали его не по возрасту дерзким. Однажды он получил взбучку от родителей за то, что посчитал забавным кланяться всем встречным. В другой раз в католической “академии” миссис Нардин, в которую он поступил после школы монастыря Святого Ангела, Скотт поспорил с учительницей, настаивая, что Мехико не является столицей Центральной Америки. Конфликт и его последствия он опишет в одном из рассказов:

– Итак, столица Соединенных Штатов – Вашингтон, – диктовала мисс Коул, – столица Канады – Оттава, а столица Центральной Америки…

– Мехико, – предположил кто-то с места.

– Там нет столицы, – само собой вырвалось у Бэзила.

– Ну почему же, должна быть. – Мисс Коул изучала карту.

– Почему-то нет.

– Замолчи, Бэзил. Пишем: столица Центральной Америки – Мехико. Так, остается Южная Америка. Бэзил вздохнул:

– Какой смысл диктовать то, что неправильно?

Через десять минут, слегка робея, он стоял в директорском кабинете, где против него ополчились все силы несправедливости[9]9
  Фицджеральд Ф. С. Детский праздник. Пер. Е. Петровой.


[Закрыть].

Фицджеральд был строптивым учеником, но любил читать. “Думаю, моя первая книга, – вспоминал он, – стала одним из самых больших откровений в моей жизни. Это была всего лишь детская книжка, но она оставила у меня чувство невыразимой тоски и печали. С тех пор она ни разу не попадалась мне на глаза. В ней рассказывалось о войне между крупными зверями, такими как слон, с мелкими, подобными лисе. Мелкие взяли верх в первой битве, но в конечном счете слоны и львы победили их. Автор симпатизировал большим и сильным, но я сочувствовал маленьким и слабым. Неужели я уже тогда понимал сокрушительную силу влиятельных, уважаемых людей? Даже теперь я с трудом удерживаюсь от слез, вспоминая о бедном предводителе малышей – лисе, которая с тех пор стала для меня олицетворением невинности”.

Вкус Фицджеральда постепенно развивался – от “Шотландских вождей”[10]10
  “Шотландские вожди” – роман Джейн Портер о герое Шотландии сэре Уильяме Уоллесе. – Примеч. пер.


[Закрыть], “Айвенго” и серии Хенти[11]11
  Хенти Джордж Альфред – английский романист, автор множества исторических романов для молодежи. – Примеч. пер.


[Закрыть] до захватывающих книг “Вашингтон на Западе” и “Рейд Моргана” в шуршащих обложках. У него начал проявляться литературный снобизм: он отвергает “The Youth’s Companion”, предпочитая “St. Nicholas”[12]12
  “Спутник юноши”, “Святой Николай”(англ.) – популярные детские журналы того времени. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Скотт сам пишет историю Соединенных Штатов, но добирается лишь до битвы при Банкер-Хилле, а также детективный рассказ об ожерелье, спрятанном в подвале, куда ведет люк, прикрытый ковром. В подражание “Айвенго” он сочиняет повесть “Илавво”, потом “знаменитый очерк о Джордже Вашингтоне и св. Игнатии”. Отец читал ему стихотворения По “Ворон” и “Колокола”, а также поэму Байрона “Шильонский узник”. Таинственность, пронизывающая эти произведения, запала ему в душу, и во время поездки к Ниагарскому водопаду он слышал “чарующие голоса в сумерках”.

Были и другие путешествия – в Чаутакуа, Катскилл и Лейк-Плэсид. Скотт побывал в детском лагере “Четэм” в местечке Ориллия на озере Онтарио, где “купался, ловил рыбу, чистил и ел ее, плавал на лодке и на байдарке, играл в бейсбол и был жутко непопулярен, участвовал в кроссе и соревнованиях по бегу, где всегда проигрывал Тому Пенни. В его памяти сохранились имена – Уайтхаус, Олден, Пенни, Блок, Блэр. Он вспоминает, как папаша Апхем пел “А кот вернулся” (“The Cat Came Back”), вспоминает дорожку, посыпанную опилками, фотоаппарат, печатание фотографий, школьную библиотеку, песню “Дуйте, ветры, хей-хо” (“Blow ye winds heigh-oh”), драку подушками на шестах в байдарках и уроки гребли папаши Апхема.

Вернувшись домой, Скотт стал проявлять интерес к спорту. На баскетбольном матче “он с неописуемым восхищением наблюдал за темноволосым парнем, игравшим с меланхолическим вызовом”. В футбольной команде Хайлед-корнер, известной под названием “Молодые американцы”, он был “защитником или блокирующим и обычно глупо дрейфил”. Родители подарили ему пару роликовых коньков, но кататься на них Скотт так и не научился. Постепенно он становился мужественнее, но в его душе оставалось нечто целомудренное и нежное, к чему не липла грязь и грубость жизни. Один из его приятелей вспоминал, что отец Скотта, сам в высшей степени учтивый джентльмен, предлагал пять долларов тому, кто услышит ругательство, слетевшее с губ сына. Чтобы отомстить обидчику, Скотт использовал более изощренные методы. Однажды, когда кто-то из старших мальчиков обманул его во время игры в кольца, он ушел домой, а затем вернулся и принялся повторять фразу, которую никто не понял; с латыни эта фраза переводилась как “король мошенников, игроков в кольца”.

В его жизнь вошли девочки. Скотт был звездой танцевального класса мистера Ван Арнума, где учили премудростям вальса и ньюпорта, а также хорошим манерам, правильным поклонам и книксенам; мальчики здесь танцевали с носовым платком в правой руке, чтобы не запачкать платья девочек. Скотт надевал черный костюм, потому что синий отец считал “повседневным”, и единственный из мальчиков был обладателем лакированных бальных туфель.

Любовь к Китти Уильямс вспыхнула после того, как Скотт выбрал ее партнершей для торжественного шествия при открытии бала. “На следующий день, – писал Фицджеральд в своем дневнике, который держал запертым в сундуке под кроватью, – она рассказала Мэри Лоц, которая в свою очередь поделилась с Дороти Нокс, а та сообщила Эрлу, что я был на третьем месте среди ее поклонников. Первого не помню, но второе занимал Эрл. Я был так очарован Китти, что решил во что бы то ни стало передвинуться на первое. Кульминация наступила на вечеринке, где мы играли в “почту”, “бутылочку” и другие глупые, но интересные игры. Невозможно сосчитать, сколько раз я в тот вечер поцеловал Китти. Как бы то ни было, когда мы расходились по домам, я обеспечил себе прочное первое место и удерживал его до весны, когда закончились занятия в танцевальном классе, уступив своему сопернику Джони Гоунсу… В то Рождество я купил пятифунтовую коробку карамели и отправился домой к Китти. К моему огромному удивлению, дверь открыла сама Китти; от смущения я едва не лишился чувств, но смог пробормотать: “Передайте это Китти” – и помчался домой”.