Текст книги "Двенадцать ночей"

Время уходит.

Флип выразительно посмотрел на Вилли, открывшего было рот. Вилли уступил ему. Флип заговорил:

– Автором зовется тот, кто от рождения способен приобрести высочайшее мастерство в повествовании; это не могущество, но готовность вместить в себя могущество. Автор каким-то образом уже знает все истории, какие есть, – ему словно бы и не надо их сочинять, только припоминать. Это редкое качество: мы с Вилли не видели автора уже много-много лет. Настоящего. Это не значит, что их нет, – просто нам трудно узнать, где они. Они должны существовать; всегда существовали. Мы сами в прошлом были авторами. – Флип помолчал, глядя Кэй в глаза каким-то застенчивым, виноватым взглядом. – Все духи в прошлом были авторами. И в принципе мы можем находить новых авторов при помощи сюжетных досок, но на это нужно время, очень много времени – ведь в мире столько людей, столько сюжетов, на одну страну пришлось бы затратить века. Поэтому чаще всего в былые времена они просто возникали, словно бы случайно; и если мы о них узнавали, то лишь после их кончины. Порой великие авторы становились известны лишь спустя столетия после смерти. А при жизни мы до них не добираемся.

Флип умолк. Вилли вновь хотел что-то сказать, но Флип жестом показал ему, что не надо, и продолжил:

– Мы подумали… в приказе было написано, что дочь Эдварда Д’Оса – автор. Мы подумали, что это ты, потому что ты могла нас видеть.

– Но мы ошиблись, – вставил Вилли. – Это была Элоиза.

Кэй вдруг почувствовала, что источником ее надежд было самомнение, не имевшее под собой оснований. А теперь это самомнение сдулось, лопнуло, смялось, как спичечный коробок под подошвой Гадда. Его слова зазвучали у нее в голове: Она не заслуживает внимания. Мне безразлично, где и как вы от нее избавитесь. Она глотнула воздух, ее голова устало склонилась набок. Она перевела взгляд на ручку задней двери в форме увеличенного сюжетного камня.

– Значит, вы, – сказала она, – были авторами, а теперь вы это вы. – Ее руки, обычно столь выразительные, вяло повисли по бокам. – А я, получается, кто?

Лицо Вилли просветлело.

– Ты – мы еще не до конца разобрались, кто ты.

– Но как я ей сумею помочь, если я… если я не могу… не могу…

У Кэй не получалось договорить. Она сидела с пустым лицом.

– Сможешь, если я пойду с тобой, – сказал Вилли.

– Вилли, нет. Плохая идея. – Флип пересел к большому столу; вид у него был такой, словно на него взвалили тяжкую, непосильную ношу. – Гадд и Чертобес, раньше, снаружи – они говорили не только о разъятии. Они собираются созвать Тканьё на Двенадцатую ночь. Ты должен быть здесь.

Вилли отозвался без колебаний.

– Быть здесь мне нет никакого смысла, Тканьё или не Тканьё. Я давным-давно потерял нить и не собираюсь ничего с этим делать, Флип, ты прекрасно это знаешь. Если я смогу принести хоть какую-нибудь пользу – клянусь музами, я отправляюсь.

Флип опустил голову на ладони – не из-за отчаяния, подумалось Кэй, а из-за крайней сосредоточенности. Одна ладонь, высвободившись, немного потанцевала в воздухе, пальцы выхватывали ритмы, выуживали глубины, а голова при этом, по-прежнему склоненная, была неподвижна. Кэй знала, что он пытается выстроить сюжет.

– Ну, что? Что ты видишь? – Вилли подтащил стул, подсел к нему. – Нужна доска.

– Нет, – сказал Флип, поднимая голову, глядя оторопело. – Не в том дело. Что-то здесь не так. Похоже, мы основывались на неверной информации, похоже, Гадд лгал – но о чем? Не понимаю, для чего ему понадобилось разъять этого автора, причем в Двенадцатую ночь, когда мы все знаем… когда это Тканьё так важно. И эта выходка с колесом – как он смеет! Что за игру он ведет?

– Объясните – о чем это вы? Что это за Тканьё, кто в нем участвует?

– Тканьё – это великое собрание всех духов и фантомов, – ответил Вилли, и уже его пальцы заплясали по столу и по стулу, на котором он сидел. – Участвуют все – все духи до единого. Тканьё созывается только в чрезвычайных обстоятельствах, например, когда Достославное общество меняет старших помощников. Или при угрозе нападения. Или – так легенда говорит – когда мы коронуем царя. Чего мы ни разу не делали, потому-то это всего лишь легенда.

– Гадд хочет быть царем?

Что-то, как ни была Кэй оглушена, подергивало ее, какая-то мысль: вот так же, спустя часы после пробуждения, промелькнет в сознании полузабытый сон, скроется и снова промелькнет – не успеваешь ухватить.

– Вот почему он забрал Элоизу, – продолжила Кэй. Она сама не знала, почему это сказала.

Вилли бросил на нее острый взгляд.

– Может быть, – сказал Флип. – Вполне возможно. По легенде, возложить тому, кто воцаряется, на голову корону должен непременно автор – не дух, который был некогда автором, а именно автор. В большинстве своем духи все еще относятся к таким вещам серьезно, и эта маленькая деталь пока удерживала Гадда на том месте, которое он занимает. – Лицо Флипа было мертвенно-бледным. – Может быть, он нашел-таки возможность; потому-то нас и удивляет, что он эту возможность так безрассудно губит разъятием, хочет, получается, уничтожить то самое, что помогло бы ему наконец насытить свое властолюбие. Царь может действовать помимо Тканья. Царь может полностью отказаться от нити. Он сам становится нитью. Она есть он; он есть она. И если он этого хочет, если он действительно хочет стать царем, то твоя сестра – ровно то, чего ему не хватало, давно не хватало.

Вилли пристально смотрел на Кэй. Этот взгляд ее смущал. Флип – тот был проще. Он продолжал покачивать вверх-вниз головой, постукивая по ней пальцами и узорно водя ими вокруг ушей.

И вдруг, ни с того ни с сего, он хлопнул ладонями по столу, заставив Вилли и Кэй вздрогнуть.

– Не вижу – и все, Вилли, хоть ты тресни, – сказал он. Жестко, раздраженно – Кэй никогда не видела его таким, может быть, даже и Вилли не видел. – Что-то не так с нашими сюжетами, что – не могу понять. Если мы хотим этому помешать, нам понадобится помощь.

– В каком смысле «нам», Флип? – тихо спросил Вилли.

Флип внезапно поднял взгляд на Кэй. Глаза – твердые и черные, как сюжетный камешек.

– Я позволил им сегодня их взять. Твоего папу, сестру. Волей-неволей должен был стоять тут, в этой комнате, и скрепить приказ печатью, и смотреть, как их там, внизу, выводят из зала. Я ничего не мог поделать.

Кэй смотрела на него. Жестко смотрела.

– Мне стыдно это произносить. Я не знал до тех пор, пока… в общем, я сделал то, что мне положено. И их увели обоих.

Взгляд Кэй расплылся, и у нее не получалось собрать его в одну точку. Увели. Почему?

– Если бы я отказался, меня заменили бы. И другой дух сделал бы это. Какой-нибудь другой дух сидел бы, где я сейчас сижу, а я был бы в копях под стражей.

– Может быть, – сказала Кэй, вспыхнув гневом, – там вам самое место.

– Нет. – Флип повернулся к Вилли, и Кэй увидела, что глаза у него не такие уж черные, что они черно-серебристо-зеленые – мраморные. Все вокруг немного смягчилось. – Нет для нас подходящего места, кроме как в пути. Что-то и впрямь неладно с моими сюжетами, но что именно – рука без доски не улавливает. Каждое наше движение Гадд предвосхищает. Тут повсюду его глаза.

Флип резко встал, стукнув об стену отодвинутой табуреткой. Несколько шагов – и он был у задней двери, взялся за массивную ручку-камень.

– Кэй, ты была права. Нам надо бежать, но не просто бежать. Нужна внезапность. Непредсказуемость. Импульсивность.

Он рывком открыл дверь, и в комнату хлынула студеная болотная сырость.

– Мы спускаемся в копи?

– Нет, – сказал Вилли. – К этому он готов. Так мы ее не выручим. Нельзя позволять никому, даже Гадду, превращать тебя в управляемый камешек на сюжетной доске. Может быть, он думает, что любовь делает нас простенькими, предсказуемыми. Если так, то он глуп. Может быть, он думает, что она делает нас уязвимыми.

– Делает, – сказала Кэй, ни в чем не уверенная. Сердцем и мыслями она рвалась в копи, и ей ничего так не хотелось, как позволить ногам нести ее туда. Она, как могла, подавляла мысль об Элл – о том, как она кричит, бьется в испуге или, наоборот, оцепенела от страха в угрюмом холоде темницы. Кэй с радостью пошла бы туда сама, чтобы обнять сестру, пообещать ей что-нибудь…

– Любовь исполняет обещания, – сказал Вилли. Он протянул Кэй руку, и она встала. – Любовь, что двигает горы, что летит на плечах у ветра, что дерзает вообразить все на свете.

– Вверх, – промолвил Флип, и они быстро миновали дверь, повернули направо и начали взбираться по темному наклонному туннелю. – На плечах у ветра…

– Рано или поздно лиса возвращается в свою нору.

Гадд рассеянно полистал бумаги, скопившиеся на его столе. Не было сейчас времени сесть и разобраться как следует с сотнями отчетов, предложений и аналитических записок, подготовленных для него клерками Переплетной. Сколько-то их еще занималось старинным делом: собирали мифы, исторические повествования, стихи, сказки, истории, притчи – бесконечный процесс сохранения всего, что рассказано. Сколько-то разведчиков-рыскунов еще прочесывало мир за пределами горы, и время от времени они возвращались с сундуками, полными бумаг, свитков и книг всевозможных размеров. Эти материалы регистрировались, экземпляры поступали на хранение в библиотеку. Да, сколько-то клерков еще работало над тем же, над чем они трудились испокон веку; но остальных он перевел на новый проект, на свой собственный. Проект пока что оставался довольно-таки секретным, даже внутри горы, потому что духи в большинстве своем еще не были готовы отказаться от сюжетных камешков и не были готовы навсегда закрыть двери Фантазиума. Но день близился. Когда клерки Переплетной завершат свой анализ, не будет больше нужды ни в построении сюжетов, ни в фантазировании. Очень скоро он получит алгоритм создания любой истории, какую он пожелает.

На данный момент – никаких угроз для порядка. Страх наверняка будет удерживать его помощников в подчинении.

Гадд оглядел Переплетную. Двадцать три младших духа левой стороны, все приземистые и уродливые, как он, корпели над писаниной за низенькими столами. Слева от него стоял Чертобес: худая фигура, высокая, гибкая – и подобострастная. Не обращаясь ни к кому в особенности, Гадд проговорил:

– Их любовь сделает их опрометчивыми.

Никто не посмел отозваться на его слова, хотя все их слышали. Он любил разговаривать с ними таким манером. Со всеми и ни с кем.

Пересекая порог своей особой комнаты, он показал Чертобесу раздраженным жестом, чтобы тот остался снаружи. Гадд закрыл за собой дверь и начал переодеваться в свою путевую одежду. Много лет, когда он покидал гору – а случалось это не часто, – он тщательно кутался и маскировался. Надо принимать меры предосторожности, когда на тебя охотятся, особенно если охотятся фантазеры. И особенно если это делает старейший и искуснейший из них. Но сейчас фантазеров уже, считай, нет, и страх его уменьшился. Сейчас он может выйти свободно и в своем собственном обличье. Он примет парадный вид, соответствующий его положению.

Он не в горе́ воцарится. Они недооценивали его масштаб. Если воцаряться – то в Вифинии. Он не просто выиграет сражение. Он не просто выиграет войну. Врагов своих он предпочитал не уничтожать, а подчинять. Они будут служить ему – даже в священных границах своего собственного храма.

И что может с этим поделать пес и две его малахольные сучки?

7
Нить

За дверью Комнаты разъятий фонарик Флипа проскваживал тьму. Кэй хорошо видела в обе стороны – вниз по течению, откуда час назад она ощупью поднималась сюда, начав путь в Каменоломнях, и вверх по течению, вдоль наклонного русла извилистой подземной реки. Стеклянисто-серая вода неслась примерно четырьмя футами ниже берега – Кэй видела теперь, что он широкий и идет дальше вверх вдоль потока, не прерываясь. Вилли, остановившись, шевелил руками в воздухе, взгляд, поглощенный сюжетом, был устремлен куда-то вдаль.

– Куда ведет этот путь? – спросила Кэй их обоих.

Кисти рук Вилли замерли посреди пируэта, и он перевел на нее взгляд.

– Путь ведет к самой вершине. И нам, думаю, надо именно туда.

Флип, который терпеливо смотрел на каменистый берег, дожидаясь вместе с Кэй чего-нибудь от Вилли, теперь остро взглянул на друга. На лице – скепсис, опасение, осторожность. У Кэй мелькнула мысль, что он страшно похож сейчас на родителя, а Вилли на ребенка.

– Гораздо быстрее все-таки, – сказал Флип, – через Каменоломни и дальше вниз по склону горы. Ты знаешь, какая у нас цель и что надо сделать. Вниз можно бегом. А лезть вверх – займет не один час, мы не можем столько потратить.

– Я понимаю. Но что-то не так со всем этим, ты верно говорил. И я тоже не знаю, что, не могу ухватить. Но одно знаю точно: в Каменоломнях они будут нас ждать.

Может быть, утес какой-нибудь, вспомнились Кэй слова Гадда. Она точно не хотела встречаться ни с ним, ни с двумя этими тощими услужливыми стервятниками – с Чертобесом и Огнезмеем.

– Допустим, мы вышли, – сказала Кэй, обернувшись. – Допустим, мы выбрались из горы. Куда потом? В Вифинию?

– Домой, – ответил Флип. – К тебе домой. Вилли, мы…

– Нет, – сказал Вилли. – Мы действуем дальше. Но нужна помощь. Гадд осмелел, ничего уже не боится.

– Кое-чего боится, – возразила Кэй. Она была абсолютно в этом уверена – ни тени сомнения. Убежденность, с какой она это выпалила, испугала ее саму: она понятия не имела, откуда такая уверенность и откуда пришла сама мысль. – Фантазеров – вот кого он боится. Нам нужен фантазер.

– Да! – воскликнул Вилли. – Когда разыгрывание сюжетов не работает – поможет фантазия!

Недолго думая он двинулся направо – круто вверх по береговой полосе вдоль темного стекла бесшумно бегущей воды.

Освещенный своим фонариком, Флип вздернул брови и неодобрительно поджал губы. Постоял так несколько секунд, пожал плечами и показал ей знаком, чтобы следовала за Вилли. Кэй захотелось пожать плечами, как он.

Дальше – подъем, который длился, казалось, не один час. Туннель постепенно сужался, воздух становился суше и холоднее. Темнота давила, смыкалась вокруг, у Кэй нарастало стеснение в груди, ей начинало казаться, что она задохнется. Кое-где под ногами было мокро, местами путь усеивали камни и, судя по всему, осколки стекла, но проход неизменно был свободен, поверхность – почти математически правильна, и Кэй дивилась мастерству проходчиков, прорубавшихся тут сквозь гору. И еще, когда прыгающий луч фонарика в руке Флипа, шедшего сзади, падал на стену, она дивилась ажурной сложности украшавшего ее резного узлового орнамента, который по мере того, как они забирались все выше и туннель сужался, мало-помалу делался проще и под конец свелся к единственному ровному желобку, сначала волнистому, а дальше прямому на плоской стене. А затем он внезапно кончился.

Вилли, который шел первым, резко встал в полутьме. Опустился на одно колено и принялся водить ладонями по полу туннеля, словно по стоячей воде.

– Столетия назад, – сказал он, выражая лицом великую сосредоточенность, – мы пришли к этим горам добывать камень. Мы везли этот камень в Вифинию на судах по реке – вниз по той самой реке, что привела нас сюда от плодородных долин и через западные предгорья. Там, где река уходила внутрь горы, мы углубились в ее толщу вдоль русла, потому что увидели в воде характерные признаки минералов, входящих в состав мягкого, легкого в обработке камня, нужного нам для построек. Большую часть этого прохода внутри горы, до Каменоломен и дальше, мы прорубили ради перевозок. Но верхний отрезок, который мы только что прошли, – дело другое.

С этими словами Вилли рывком приподнялся и, казалось, потянул за что-то. В руках у него, заметила Кэй, блеснуло нечто, похожее на медное кольцо.

Флип подхватил:

– Когда варвары вытеснили нас из Вифинии, нам некуда было деться, только сюда. Никто не знал этих пещер, как мы; их вообще мало кто знал – даже где их искать. Мы пришли берегом реки, с собой несли только то, что было нужно для наших историй: доски и камешки, книги и гобелены. Наши инструменты и орудия хранились тут издавна, и со временем мы превратили эту огромную неприглядную выемку…

– В такую же выемку, разве что чуть-чуть менее неприглядную, – сказал Вилли, с отвращением подняв глаза от пола и от медного кольца, за которое он продолжал с усилием тянуть.

– Как бы то ни было, мы пришли сюда. Поначалу мы ждали их со дня на день – воинственные племена, голодных людей, у которых не было ни времени для историй, ни любви к ним. Они вытеснили нас из Вифинии, но здесь не появлялись, и мы решили, что они готовят осаду. Мы много потрудились поэтому, чтобы превратить наши пещеры в крепость, обеспеченную всем необходимым, но самоуспокоенностью мы никогда не грешили, мы всегда знали, что может понадобиться выход. Где-то далеко, в неожиданном месте. И мы проделали эту часть туннеля – до самой высоты, внутри крутого пика. Мы назвали это место Иглой. В случае опасности мы могли спуститься отсюда, как орлы из гнезда. Но наши преследователи так и не явились, и мы никогда не использовали этот проход.

Вилли резко поднял голову и с мрачным, мучительным напряжением в лице произнес:

– Назад – отойдите скорей.

Кэй и Флип как могли быстро двинулись обратно вниз, оглядываясь на Вилли, который с великим трудом выпрямился, натягивая длинную цепь, – она шла от пола, где что-то хрипло, тяжко скрежетало. И тут внезапный оглушительный грохот наполнил туннель, и у Кэй была всего секунда, чтобы отвернуться, прежде чем их с Флипом обдало картечью камешков и окутало облаком пыли. Пыль жалила глаза, как осы, горло перехватило до удушья. Она подняла ладони к лицу, плача, крича, – и продолжала бы пытаться кричать, не облей ей Флип голову водой и не пригни ее твердой рукой книзу, не заставь сесть на пол, где воздух был блаженно чист. Она судорожно хватала его ртом.

– Что… что это такое было? – спросила она жалобным, хнычущим голосом. – Что это такое?

– Похоже, нам повезло, пол выдержал, – сказал Флип, который был в каких-нибудь дюймах от нее. – И это даст нам выход отсюда.

В этот миг Кэй поняла, что вслед за тучей пыли, вслед за грохотом в туннель приходит свет, он лился потоками, набирал силу по мере того, как пыль редела и оседала. Кэй с Флипом поползли по полу, преодолевая метр за метром с томительной осторожностью, пока наконец их руки не нащупали дыру в каменном полу. Воздух, которым щедро тянуло оттуда, обдувал ее свежей струей.

Она отважилась подтянуться к краю и заглянуть за него, посмотреть вниз…

Она бы снова закричала, если бы то, что увидела, не высосало весь воздух из легких. Под полом ничего не было, совсем ничего: необъятная, зияющая, головокружительная пустота, сотни метров вдоль отвесного утеса до скал внизу.

Может быть, утес какой-нибудь.

Кэй смотрела, застыв.

Флип мягко положил руку ей на плечо, а потом – вот спасибо! – без церемоний оттащил ее обратно, на надежное место.

– Эти последние метры туннеля пробиты на самом верху утеса, через большой каменный выступ, нависающий над долиной. Нам нужна была дверь, которую невозможно найти снаружи. Тут и над нами небо, и под нами. Когда Вилли сейчас эту дверь открыл, был реальный риск, что пол провалится. – Флип улыбнулся. – Но он выдержал, мы не упали.

Голова у Кэй плыла, и она положила ее на этот пол, усыпанный каменной крошкой, закрыла глаза. Двенадцать ночей, Элл. Он двенадцать ночей мне дал, чтобы найти тебя, только двенадцать.

Почти час они спускались по отвесной стене, хватаясь за скрытые поручни, которые столетиями раньше были вделаны здесь в камень утеса. Вилли перемещался первым, а Кэй страховал Флип: все время находясь чуть ниже нее, он без спешки руководил каждым ее движением. Все еще было утро, и, хотя воздух понемногу согревался, порывами дул резкий северный ветер, холодя щиколотки Кэй; кисти рук на железных поручнях тоже мерзли и под конец едва слушались ее. Одного взгляда вниз, впрочем, хватало, чтобы заставить мышцы работать.

– Теперь, Кэй, прыгай!

Оставалось метра три высоты; она отцепилась от скалы и тяжко рухнула в подставленные объятия обоих духов. Надежной как никогда показалась ей твердая поверхность под ногами – потрескавшийся бурый камень, на котором она стояла теперь и выплакивала накопившиеся слезы. Они стекали, падали со щек – как альпинисты с горы, подумала она, – и разбивались о каменные обломки внизу. Одна за другой, они десятками – а может быть, сотнями – шлепались в небытие, почти не оставляя на камне влажных следов.

– Добро пожаловать в Орлиное Гнездо, – сказал Вилли. – Посмотрю, нет ли тут еще кого.

Кэй подняла на него взгляд; он вскочил на каменный уступ подле них с Флипом, а оттуда забрался в выдолбленную нишу – из этого укрытия ему было видно и широко, и далеко, не только все, что на севере, но и дальние горы за хребтом к югу и западу. Этого наблюдательного пункта не видели даже они сами, когда спускались. Прежде, чем Флип мог остановить ее, Кэй, прыгая по уступам, присоединилась к Вилли.

– Кэй… нет… не надо…

Но было уже поздно. Она крепко вцепилась пальцами в рукав Вилли, чтобы устоять перед волнистой бескрайностью панорамы, над которой она волнисто парила сама. От этого полета над бездной, от полета в вышине без крыльев ее слегка замутило.

– Вниз лучше не смотри, – проговорил Вилли. Что-то яростное, не терпящее возражений прозвучало в его негромком голосе.

Кэй содрогнулась. Вдали она видела синеву без конца и края, неумолимо сияющее солнце, песочного цвета горные бока, где поблескивали металлы, видела снег. А что внизу?

Там была река. Ее неспокойный поток беззвучно свергался с горы прямо напротив их укрытия, дальше она змеилась вниз, круто спускаясь по дну долины, то появлялась, то скрывалась из виду в милях от них и наконец пропадала вдалеке за массивным каменным горбом.

– Рыскуны знай себе рыщут, – тихо промолвил Вилли и показал сначала налево, а потом на дальний склон прямо перед собой, где Кэй увидела крохотную черную спускающуюся фигурку. – Соглядатаи Гадда. Столетия назад это были странники и пилигримы, о каких говорится во всех старинных историях, они бродили по миру и собирали сказания, стихи, записывали все новые мифы и песенные циклы. В былые времена они приносили все это в Вифинию – в библиотеку. Ну, а сейчас это заурядные шпионы на службе у Гадда. Они и шутку-то отпустить вряд ли могут, не говоря уже о том, чтобы рассказать что-нибудь связное. Они потеряли нить.

– Расскажите мне про нить, – попросила Кэй. – Вы все время про нее говорите.

– Сама себе про нее расскажи, – сказал Вилли, сделав жест в сторону гор перед ними. И тут же осознал, что прозвучало отрывисто, грубо, пренебрежительно. – Нет, пойми, я серьезно. Взгляни на то, что перед тобой. Я думаю, ты сообразишь.

Он пригнулся, высматривая рыскунов. Кэй выглянула меж двух больших камней. Впереди были горы и невысокие холмы – сплошь скальная порода и низенький кустарник. Камень был бурый, местами красноватый под полуденным солнцем, а кустарник выглядел по-зимнему изможденным и сухим. Сбитый клочьями на склонах, он, казалось, ежился от ветра и стужи. Холод отметился тут повсюду – не только участками нерастаявшего снега на вершинах и в укрытых местах, но и пятнами на утесах, россыпями камней и щебня, происхождение которых она знала: замерзающая, тающая, снова замерзающая год за годом вода в трещинах склонов. Нить… Пейзаж перед ней был абсолютно однообразным, почти безликим. Ничто не выделялось. Нить… Кроме одного – реки. Кэй видела с высоты, как она вытекает из горных скал, разливается озерцом и течет вниз, разматываясь среди невысоких склонов.

– Это река.

– Да, – отозвался Вилли через плечо. – Скажи мне, что ты видишь. Скажи мне, что делает река.

Кэй глядела на нее, на ее изгибы и повороты – казалось, это длинная, многосуставная, невозможная рука. И чем пристальней она смотрела, тем больше мелких и мельчайших изгибов и поворотов русла она примечала. Она поворачивает каждый миг. Конечно. Каждый миг, беспрерывно поток меняет направление. Каждый миг поток делает выбор. Выбирает наилучший путь.

– Она ищет самый короткий путь вниз, – сказала Кэй. Ей вспомнилась резьба на стенах туннеля – то, как орнамент дарил ей успокоение, как сложный узловой узор, постепенно упрощаясь, перешел в волнистую линию, а затем в прямой желобок, кончившийся на самом верху. Нить. Ей вспомнилась мама в прежние времена, до всех размолвок, как она сидела за столом с иголкой в руке и высматривала путь, которым иголка должна будет двинуться сквозь нити лежащей на столе ткани. «У ткани свой нрав, – говорила мама. – Не иголка шьет ткань, а ткань иголку».

– Да, вода ищет свой путь, наилучший путь, – согласился Вилли. – Она движется так, как двигалась всегда.

– Это и есть нить, – сказала Кэй. – То, как все устраивается, привычное русло, удобный путь, самый короткий, накатанный, то, как со временем все сглаживается, упрощается, делается более определенным, прямым, легким. То, к чему мы все пришли вместе.

– В сложности и переменчивости есть своя красота, – сказал Вилли, – но, как горная река, они могут иногда быть опасны, течение бывает бурным. Время приносит успокоение, вырабатывается какой-то порядок вещей, со временем он делается проще, легче для понимания. Это одна из причин того, что мы все сообща уважаем традиции, что предпочитаем в каких-то ситуациях делать то, чего от нас ожидают. Так уютнее, спокойнее, проще. Это и есть нить.

Вилли снова принялся следить за рыскунами, рассыпавшимися по горам, – судя по всему, искал возможность проскользнуть мимо них незамеченными.

Но Кэй вдруг потеряла к ним интерес. Вместо них ее вниманием завладела река в другой стороне, река и плывущая по ней барка – медленно-медленно, далеко-далеко, по спокойным водам ниже по течению. С высоты она казалась крохотной, но Кэй понимала, что все дело в расстоянии, что в действительности это громадное судно и его палуба кишит духами. Она попробовала подсчитать и сбилась на пятидесяти.

– Что это там? Что они делают? – спросила она.

Между тем к ним в укрытие забрался и Флип.

– Они покидают гору, – отозвался он почти шепотом, его было еле слышно на ветру. Кэй уставилась на него. Он, похоже, был потрясен. – Они уплывают из горы рекой…

На корме барки Кэй увидела возвышение, где никто не двигался, не сновал, не суетился. Но там было что-то похожее на сидение – или несколько сидений, – а на самом высоком месте…

– Гадд выезжает из горы на троне, – промолвил Вилли, обращаясь и к ним обоим, и ни к кому.

– А что там за сооружение на носу? – спросила Кэй. Ее завораживало медленное, извилистое перемещение барки по беззвучно текущей реке, гипнотизировал ритм движущихся на палубе тел – там то ли гребли, то ли отталкивались шестами, может быть, направляли судно мимо подводных камней.

– Это не сооружение, – сказал Флип. – Клетка.

Вопль Кэй – резкий, пронзительный – разорвал безмолвие гор, как крик ястреба. Рыскуны на склонах ниже укрытия умели определить по крику, где находится хищная птица; понять же, откуда кричала девочка – та девочка, которую они искали, хорошо зная местность, – им, разумеется, ничего не стоило.

Не успела Кэй уразуметь, что делают Флип с Вилли, как они спустили ее по уступам на маленькую площадку, куда они все до того спрыгнули из туннеля. Потом Флип, перескочив через подобие невысокой стенки, скрылся из виду. Кэй, которую Вилли практически поволок за ним следом, увидела, как Флип то бегом, то прыжками спускается по громадному рассыпанному скоплению булыжников и щебня на северо-восток, удаляясь от реки, к дальней узкой полосе равнины у подножия горы.

Кэй уперлась пятками в камень, напрягла ноги, сопротивляясь Вилли, тянувшему ее вниз.

– Нет, – сказала она. Сказала так твердо и громко, как только могла.

Вилли, стоявший ниже, придвинулся к ней. Она думала, что увидит рассерженное лицо, но увидела только доброту.

– Я буду спускаться по другому склону, – заявила она.

– Я сообщу тебе то, что ты и так уже знаешь, – сказал Вилли. Он почти кричал, чтобы перекрыть завывание зябкого северного ветра. – То, чего ты не желаешь слышать. Ты ничего для них сейчас не можешь сделать. Совсем ничего. Только и можешь, что присоединиться к ним в этой клетке. Если не хуже.

Кэй хотела заплакать, но слез уже не оставалось. Она вырвала ладонь из руки Вилли, и несколько секунд они стояли молча лицом к лицу. Ветер хлестал брюками ее щиколотки и леденил сухие щеки. Она знала, что Вилли прав. Знала, что храбрость сейчас – это следовать за ним, слушаться, довериться. Всё во мне до последней косточки рвется туда, на ту барку.

– Там, внизу, – он показал большим пальцем себе за спину, – у Флипа самолет. Маленький, но надежный. Он говорит, терпеть не может летать, но пилот он блестящий. И это единственный самолет здесь, у горы.

Она снова дала Вилли ладонь.

Он подхватил ее длинной рукой под коленки и поднял так, что она смогла, прижавшись к нему, оглядеть усыпанную камнями долину внизу. Свободной рукой он показал ей в одну сторону, в другую…

– Рыскуны бегут, видишь?

Кэй видела, как они бегут – и с севера, и с юга, и с западных склонов двух пологих холмов перед ними. Их пути были устремлены к маленькому равнинному участку – туда же, куда только что прыжками понесся Флип.

– Мы должны добраться до Флипа раньше них, иначе мы все попадем к ним в руки, – сказал Вилли. – Я тогда не смогу тебя защитить и ты не сможешь спасти сестру.

И папу.

– И твоего отца.

Они бросились вниз по горному склону, перескакивая с камня на камень, едва касаясь земли, – ни дать ни взять танцоры на сцене или пчелы, перелетающие с цветка на цветок, – всякий раз думая о следующем шаге, всякий раз наклоняясь вперед, держа равновесие. Казалось, в считаные секунды они спустились на равнину, и Кэй бежала по ней за Вилли, теряя силы, отставая от него, бежала на юг по пыльной, плоской, поросшей грубой травой земле. Боковым зрением она видела черные движущиеся фигуры, но прямо взглянуть не решалась. Бежала, и все.

Она едва успела увернуться, когда маленький самолет, который вел Флип, внезапно вырулил, подпрыгивая, из-за большого валуна. Флип сделал круг, и Кэй слышно было, как загудел пропеллер, когда он дал газу навстречу сильному ветру.

– Залезай, – скомандовал Вилли. – Живо.

Он смотрел не на нее, а мимо, смотрел напряженно. Кэй поняла, что это значит.

Подгонять ее, так или иначе, не надо было. На противоположном склоне дух, одетый в темное, прыгал по последним камням, оставшимся до плоского участка. Десяток секунд – и он доберется до самолета. С помощью Вилли Кэй влезла на крыло, там схватилась за ручку и перевалилась через борт на заднее сиденье. Флип двинул аэроплан по прямой, быстрее и быстрее.