Текст книги "Дело об отравленных шоколадках"

Глава 5

Сэр Чарльз, как он любил говорить, доверял только фактам и терпеть не мог всякой психологической чепухи. Факты были дороги его сердцу. Более того, они были для него хлебом насущным. Годовой доход сэра Чарльза, который составлял примерно тридцать тысяч фунтов, полностью зависел от его виртуозного искусства манипулировать фактами. И в этом искусстве у судейского барьера ему не было равных. Он мог разделаться с любым неугодным для него фактом, пусть даже очевидным, придав ему смысл, Для человека менее искушенного, чем он сам (например, для прокурора), совершенно неожиданный. Сэр Чарльз брал такой факт в руки, внимательно и смело его разглядывал, вертел так и сяк, заглядывая даже туда, куда, казалось, заглянуть невозможно, выворачивал его наизнанку, чтобы, подобно древним прорицателям, по его потрохам прочесть уготованную этому факту печальную участь, плясал на его останках, пока не стирал в порошок, из которого потом лепил новый факт, соответствующий его, сэра Чарльза, замыслу. Если тот, прежний факт вес же имел наглость снова вынырнуть и напомнить о себе, сэр Чарльз приходил в исступление и ревел страшным ревом как разъяренный бык. Если же и это действия не имело он прибегал к последнему средству: тут же, на глазах всего суда, из глаз его лились горькие слезы.

И поэтому нечего удивляться, что сэр Чарльз Уайлдмен, королевский адвокат, имел высокий годовой доход Ему платили за то, что в его руках самые убийственные факты, грозящие его клиенту неминуемой карой, преображались в нечто наивно-умильно-трогательное, и – о чудо! – возникала картина младенческой невинности его подопечного. Возможно, у читателя вызовут интерес некоторые статистические данные, касающиеся, к примеру, числа убийц, которых сэр Чарльз спас от виселицы на протяжении своей благородной карьеры. Так вот, если из них соорудить башню, водрузив одного на другого! – на второю третьего и так далее, то будет воздвигнуто весьма высокое сооружение.

Сэр Чарльз редко выступал на стороне обвинения. Адвокату истца не принято реветь от ярости, да и слезы едва ли уместны. А сэр Чарльз гордился подобными средствами. Они составляли в его адвокатской практике некий ритуал. Могучий рев, переходящий у всех на глазах в слезы, считался коронным номером сэра Чарльза. Он принадлежал к старой школе адвокатов, он был последним мамонтом этой славной плеяды. Помимо всего прочего, услуги адвокатов старой школы весьма щедро оплачивались.

Ровно через неделю после того, как Роджер выдвинул предложение о расследовании дела, Клуб криминалистов вновь собрался на очередное заседание. И когда сэр Чарльз суровым взглядом обвел притихшее собрание, поправив свое пенсне, сверкавшее на его мясистом носу золотой переносицей, члены Клуба сразу поняли, что им предстоит редкий спектакль. И притом бесплатно, тогда как выступление сэра Чарльза на стороне обвинения с кратким изложением дела, но в настоящем суде обошлось бы кое-кому не менее чем в тысячу гиней.

Сэр Чарльз заглянул в блокнот, который держал в руке и прочистил горло. Никто из адвокатов не умел так внушительно прочищать горло, как сэр Чарльз.

– Леди и джентльмены, – с большой важностью произнес он, – вполне естественно, что я более, чем кто либо из вас, заинтересован в расследовании этого убийства по причинам личного характера, которые, без всякого сомнения, вам должны быть известны. Имя сэра Юстаса упоминалось одно время рядом с именем моей дочери. И о помолвке мало сказать, что объявили раньше, чем нужно она вообще не должна была состояться, поскольку для этого не было никаких оснований. И все же я ощущаю, хотя и в крайне ничтожной степени, некоторую личную ответственность за попытку покушения на жизнь человека, которому молва прочила роль моего будущего зятя. Я не хотел бы выделять личный аспект в трактовке доверенного нам дела, которое я буду рассматривать с той же беспристрастностью, с какой мне доводилось вести другие доверенные мне дела. Однако это сделать придется, поскольку обойти это обстоятельство невозможно. Благодаря ему я имел больше возможностей, чем остальные члены Клуба, подойти ближе к задаче, поставленной перед нами президентом. Я имею в виду тот факт, что лучше остальных знаю сэра Юстаса и к тому же обладаю доступными мне сведениями, которые, пройдя сложный путь доказательств, должны, я убежден, привести к желаемой разгадке преступления. Согласен, я обязан был изложить известные мне сведения своим коллегам по Клубу еще неделю назад, и от всей души прошу меня простить за то, что тогда я этого не сделал; оправданием может служить тот факт, что я не мог себе представить, что сведения, которыми я располагаю, могут оказаться полезными и пригодиться в деле. И только когда я принялся размышлять над нашим делом, пытаясь распутать этот чудовищный, трагический узел, только тогда я осознал важность того, что знал и какое значение мое сообщение может иметь для раскрытия преступления.

Сэр Чарльз остановился, и под сводами зала эхо несколько раз повторило ритмические модуляции его голоса.

– Ныне же, вооруженный этими сведениями, – произнес он, обводя грозным взором лица присутствующих. – я могу с полной уверенностью заявить, что загадка убийства мною разрешена.

Слова сэра Чарльза были встречены волной изумленных возгласов. И хотя члены Клуба понимали, что сэр Чарльз и рассчитывал на подобное впечатление, изумление их было искренним.

Сэр Чарльз сбросил с носа пенсне, державшееся на широкой ленте, и характерным жестом взмахнул им в воздухе.

– Да, я полагаю, более того, я уверен, что смогу сорвать завесу с этой тайны. Но есть повод и для огорчения. Жаль, что мне выпал жребий выступать первым. Наверное, было бы интереснее, если бы нам было позволено прежде выслушать версии других членов Клуба, с тем чтобы доказать их ошибочность, и уже потом приблизиться к верному решению. Разумеется, в том случае, если эти версии существуют. Хотя меня нисколько не удивит, если окажется, что ваши выводы вполне совпадают с моими. Ничуть не удивит, поверьте. Я не считаю, что обладаю сверхординарными способностями заставлять факты говорить за себя. Я даже горжусь тем, что отнюдь не сверхчеловеческий дар помог мне проникнуть вглубь обстоятельств мрачной тайны, лежащей в основе нашего дела, и не увидеть там ничего такого, к чему не пришли бы официальные расшифровщики неразрешимых тайн и загадок (я имею в виду, разумеется, профессиональную сыскную службу). Дело отнюдь не в моем даре. Напротив, я самое обычное живое существо, не наделенное никакими выдающимися свойствами, отличающими меня от других, мне подобных. И для меня не будет неожиданностью, если окажется, что я всего-навсего шел по следам кого-то из вас, уже взявшего след того, кто совершил это тяжкое преступление. Я же, со своей стороны, берусь утверждать, что доказательства, которые я намерен привести, не оставят и тени сомнений в том, что виновно в убийстве именно это лицо, и никто другой.

Отметя, таким образом, всякую мысль о том, что кто-то из членов Клуба мог быть ничуть не глупее его, сэра Чарльза, сэр Чарльз потребовал тишины и приступил к делу:

– Начиная расследование, я задал себе вопрос, извечный вопрос, правильный ответ на который во все времена, пока существует человечество, а следовательно, и убийства, безошибочно и верно выводит на след преступника. Вопрос, которым задается каждый преступник, не удосуживаясь, однако, подумать, что кроме него кто-то еще может найти на него ответ. Это вопрос – qui bono? – Сэр Чарльз выдержал напряженную паузу. – В чьих интересах? – перевел он, делая этим одолжение тем, кто латыни не знал. – Кому это было бы на руку? – перефразировал он на случай, если бы в аудитории оказалось два-три недоумка. – Кому на руку была бы смерть сэра Юстаса Пеннфазера?

Из-под нависших бровей он вопросительно оглядел сидевших, но каждый послушно вел свою роль и не торопился с догадками. Сэр Чарльз, со своей стороны, был слишком опытным оратором, чтобы раньше времени дать им ключ к тому, что он собирался поведать. Поэтому, предоставив своим слушателям теряться в догадках, сэр Чарльз резко изменил курс повествования.

– Итак, в этом преступлении я усматривал три неоспоримых улики, – продолжал он, переходя почти на обычный разговорный тон. – Я говорю, конечно, о сфабрикованном письме, пакете и самих шоколадках. Из всех трех улик пакет представляет известное значение, поскольку здесь важна почтовая марка. Адрес, написанный печатными буквами, я счел бесполезным для дознания. Он мог быть написан кем угодно и когда угодно. Следовательно, как мне казалось, он никуда бы нас не привел. Сами шоколадки и коробка из-под них тоже не могли бы служить серьезной уликой. Может быть, я ошибаюсь, но так мне казалось. Такие конфеты выпускаются в огромном количестве и продаются в сотнях магазинов; в данном случае выйти на след человека, купившего их, было бы невозможно. Более того, полиция уже должна была навести справки, действуя по всем этим направлениям. Короче, у меня в руках оставались только две вещественные улики: фальшивое письмо и марка на пакете. Опираясь на эти две улики, я должен был выстроить пирамиду моих доказательств.

Сэр Чарльз снова прервал речь, чтобы дать возможность своим слушателям постичь всю трудность стоявшей перед ним задачи; возможно, он недооценивал тот факт, что задача могла быть общей для всех. Роджеру уже давно не терпелось вмешаться, и потому, воспользовавшись паузой, он очень мягко поинтересовался:

– Так вы уже можете назвать преступника, сэр Чарльз?

– К своему глубокому удовлетворению, я уже смог ответить на вопрос, который я еще раньше задал себе и который только что обозначил для вас в своем сообщении, – ответ сэра Чарльза был исполнен достоинства, но исчерпывающего объяснения не содержал.

– Я понимаю. Значит, можете, – поймал его на слове Роджер. – Интересно было бы услышать, кто он, чтобы легче следить за ходом вашей аргументации. По-видимому, вы прибегли к индуктивному методу?

– Может быть, может быть, – пробрюзжал сэр Чарльз. Он терпеть не мог, когда его пытались подлавливать.

Какое-то время он, насупившись, молчал, переживая обиду – он всегда огорчался, когда задевали его реноме.

– Как я сразу понял, задача предстояла нелегкая, – возобновил он свое повествование в более строгом тоне. – Я был чрезвычайно ограничен во времени и при необходимости широкого дознания, требующего весьма обильных усилий от меня самого, вряд ли была у меня возможность самому проводить расследование по всем намеченным мною направлениям. Обдумав в целом предстоящее мне дело, я заключил, что единственное, что мне оставалось в этой ситуации, – это предаться тщательному анализу фактов, пока я окончательно не сформулирую версию, которая выдержала бы все проверки на состоятельность при сопоставлении с теми данными, которыми я уже располагал. А затем мне предстояло прояснить целый ряд моментов (что я до той поры не имел возможности сделать), которые должны были подтвердиться в том случае, если бы моя версия оказалась верна. Проработка этих подробностей должна была осуществляться другими людьми, действующими от моего имени. В случае, если бы полученные ими результаты совпали с посылками, содержащимися в моей версии, можно было бы считать, что она себя полностью оправдала. – Сэр Чарльз остановился и перевел дыхание.

– Иными словами, – прошептал Роджер на ухо Алисии Дэммерс, преобразуя сотню слов всего в шесть, – я решил вести расследование индуктивным методом, – но он произнес это так тихо, что никто, кроме мисс Дэммерс, ничего не услышал.

Она ответила ему понимающей улыбкой. Писать – не говорить. Творчество письменное – это вам не то что устное.

– Моя версия готова, – внезапно выпалил в трех словах сэр Чарльз. Наверное, он еще не успел отдышаться. – Да, я выстроил свою версию. Кое-что в ней, по необходимости, является плодом моего домысла. Разрешите мне привести пример. Больше всего озадачивал вопрос: как мог попасть в руки преступника бланк фирмы «Мейсон и сыновья»? Вряд ли подозреваемое мною лицо могло иметь эти бланки под рукой постоянно, и еще меньше вероятность того, что подозреваемое лицо могло каким-то способом раздобыть бланк. Мне трудно вообразить, каким способом, осуществляя свой план, преступник, о котором я говорю, мог завладеть бланком фирмы, не вызывая подозрений. Посему я и заключил, что преступник имел доступ к бланкам в силу объективных обстоятельств, благодаря которым он мог воспользоваться фирменным бланком, не вызывая подозрений.

Сэр Чарльз окинул аудиторию взглядом триумфатора, ожидая реакции. Роджер решил его поддержать, несмотря на то что мысль сэра Чарльза была слишком очевидной и в комментариях не нуждалась.

– Прелюбопытнейшая мысль, сэр Чарльз, в высшей степени оригинальная, – проговорил он.

Сэр Чарльз склонил голову, выражая свою признательность.

– Чистая догадка, должен вам признаться, – сказал он. – Результат работы мысли. Но догадка, вполне себя оправдавшая.

Сэр Чарльз был в полном восхищении от собственной проницательности, что сказывалось на стиле его речи. Предложения стали короче и не завивались в придаточные, дополнительные, обстоятельственные, причинно-следственные кружева, которые были в арсенале излюбленных средств сэра Чарльза. При этом он от возбуждения тряс крупной головой.

– Я стал размышлять, как такой предмет, как бланк фирмы, мог оказаться в распоряжении кого бы то ни было и чтобы при последующем дознании этот факт не оказался в противоречии с принятыми в фирме порядками. Наконец меня осенила мысль, что многие фирмы имеют практику вкладывать в конверты вместе с копией оплаченного счета, который они высылают своим постоянным клиентам, бланк фирмы, на котором выражают этим преданным клиентам свои наилучшие пожелания, благодарность и так далее. Догадка повлекла за собой три вопроса: были подобные послания в практике фирмы «Мейсон и сыновья» или нет. Имеет ли подозреваемое мною лицо постоянный счет в фирме, а точнее, учитывая пожелтевшие края бланка, имело ли это лицо счет в прошлом? И не было ли на упомянутом бланке следов другой, первоначальной фразы, позже начисто стертой ластиком? Леди и джентльмены, – гремел сэр Чарльз, порозовев от волнения, – шансы на то, что эти три вопроса найдут положительное решение, были мизерными, весьма мизерными. Ставя их перед собой, я знал, что если все три лучат положительные ответы, то в таком совпадении нельзя видеть лишь чистую случайность, – сэр Чарльз понизил голос. – Я знал, – медленно проговорил он, – что, если мои три вопроса получат утвердительный ответ, это будет означать, что вина подозреваемого мною лица доказана раз и навсегда, как если бы оно было поймано с поличным в моем присутствии в тот самый момент, когда впрыскивало собственной рукой яд в злосчастные шоколадки.

Он замолк, обведя тяжелым взглядом лица присутствующих. Все глаза были устремлены на него.

– Леди и джентльмены, на все три вопроса ответ был положительным.

Ораторское искусство сильно воздействует на человеческий ум. Роджер знал все эти краснобайские приемы, которые теперь сэр Чарльз по привычке отрабатывал на членах Клуба. Роджеру казалось, что, произнося «леди и джентльмены», сэр Чарльз еле удерживается, чтобы не прибавить «присяжные заседатели». Этого вполне можно было ожидать, потому что сэр Чарльз наверняка имел обоснованную версию, в которой не сомневался, и излагал ее в наиболее естественной для него манере, отработанной многолетней судебной практикой. Так что не велеречивость сэра Чарльза раздражала Роджера.

Его раздражало другое. Он и сам постарался обнаружить след зверя и теперь убедился, что искал его прямо в противоположном направлении, чем сэр Чарльз. Но будучи твердо убежден в том, что именно он, а не сэр Чарльз, взял верный след, Роджер поначалу даже подсмеивался над тем, как сэр Чарльз вился вокруг своей добычи. Но, удивительное дело, риторика сэра Чарльза с ее дешевыми, по мнению Роджера, штучками посеяла в нем некоторые сомнения.

Может быть, причиной тому была не только риторика сэра Чарльза? В его разглагольствованиях мелькали весьма существенные факты. И каким бы напыщенным старым болтуном ни был сэр Чарльз, дураком его не назовешь. Роджер почувствовал, что обескуражен, потому что его собственная добыча – и он это признавал в глубине души – не так-то просто шла в руки.

А когда сэр Чарльз перешел непосредственно к изложению своей версии, Роджер совсем огорчился.

– Тут не может быть никаких сомнений, – говорил сэр Чарльз. – Через нанятого мной агента я выяснил, что «Мейсон и сыновья», будучи старой уважаемой фирмой, имеют обыкновение поощрять свою постоянную клиентуру (девять десятых их продукции идет в оптовую торговлю) изъявлениями благодарности в виде нескольких приятных слов, которые они печатают на своих бланках, обычно по середине листа. Далее я установил, что интересующее меня лицо являлось постоянным клиентом фирмы и открыло постоянный счет пять месяцев тому назад, что подтверждает итоговый чек, после которого счет не возобновлялся. Более того я нашел время самолично посетить Скотленд-Ярд для того, чтобы ознакомиться с письмом уже во второй раз. Взглянув на обратную сторону письма, я безошибочно сумел разобрать следы слов, хоть и едва заметные, но слова эти напечатаны были как раз в середине листа. Нижняя половина их была забита строчкой письма, и потому не могло возникнуть мысли о том, что просто в текст письма были внесены исправления; кроме того, следы соответствовали длине фразы, которую я имел в виду: «Примите пожелания и т, д.». И были очевидны упорные попытки стереть, зачистить, замазать, разгладить поверхность листа, чтобы не только не было следов печатных литер, но чтобы даже не были заметны вмятины от ударов лапок по бумаге. Это окончательно подтвердило правильность моей версии, после чего я занялся выяснением некоторых других обстоятельств дела, вызывающих у меня сомнения. Времени было мало, и мне пришлось обратиться за содействием в четыре надежных сыскных агентства, распределив между ними задачи, имеющие целью выявить недостающие звенья в цепочке моих доказательств. Таким образом, я не только сэкономил время, но и постарался избежать опасности, что собранные данные как целое могут попасть в чужие руки, ибо я распределил задачи между агентами так, что ни у кого из них не мелькнуло и тени догадки о предмете моего дознания. И я имею полное основание считать, что в этом я весьма преуспел. Следующей моей заботой была почтовая марка. Мне предстояло с неопровержимостью доказать, что подозреваемое мною лицо в определенный день и час находилось в районе Стрэнда. Вы мне скажете, – сэр Чарльз пробежал взглядом по внимающим лицам своих слушателей и остановился на мистере Мортоне Харроугейте Брэдли, как будто предвидя, что именно он выдвинет против него подобное возражение, – вы скажете, – сурово повторял сэр Чарльз, обращаясь к мистеру Брэдли, – что в этом не было необходимости. Пакет мог быть отправлен ничего не подозревающим сообщником по просьбе преступника, с тем чтобы последний имел бесспорное алиби на этот промежуток времени. Тем более что лицо, которое я подозреваю, действительно находилось за границей. И потому тем проще было обратиться к подруге, которая могла в тот момент направляться в Англию, и попросить ее бросить пакет в ящик у нас в стране, дабы избежать излишних почтовых расходов, которые при пересылке писем за границу составляют немалую сумму. Нет, я с вами не могу согласиться, – грозно продолжал сэр Чарльз, направляя весь свой гнев против мистера Брэдли. – Я хорошо это продумал и могу смело заявить, что лицо, имеющее отношение к преступлению, не пошло бы на такой риск, потому что подруга непременно бы вспомнила инцидент с письмом, прочтя некоторое время спустя криминальную хронику в газете. Почти неизбежно, что так оно и было бы. Нет, – заключил сэр Чарльз, окончательно сокрушая своего оппонента в лице мистера Брэдли, – я убежден, что лицо, которое у меня на подозрении, считало, что пакет должен быть опущен собственноручно, минуя каких бы то ни было посредников.

– Совершенно верно, но, однако же. – произнес тоном ученого мужа мистер Брэдли, – леди Пеннфазер могла иметь сообщницей вполне осведомленную особу, готовую разделить с ней вину. Вы не рассматривали такую возможность?

Мистер Брэдли всем своим видом демонстрировал, что все, что говорил сэр Чарльз, ему глубоко безразлично, но поскольку сэр Чарльз обращался именно к нему, то приходилось из вежливости ему отвечать.

Сэр Чарльз залился краской. Он всегда гордился особым своим умением скрывать имя подозреваемого, не произнеся его ни разу до конца своей речи, и когда нервы слушателей уже на пределе, он небрежно это имя обронит, совсем как в детективных романах. И надо же было гнусному писаке все испоганить.

– Сэр, я хотел бы подчеркнуть то обстоятельство, что я вообще не называл имен, это было бы слишком опрометчиво, – сэр Чарльз модулировал голосок; совершенно в джонсоновской манере. – Нет нужды напоминать вам о том, что такое диффамация?

Мистер Харроугейт улыбнулся своей возмутительной наглой улыбкой (в самом деле, он был несносный молодой человек).

– А что тут такого, сэр Чарльз? – веселился он, лаская пальцами нечто плюгавое и лоснящееся под его носом, чем были его усы. – Я же не собираюсь писать роман о том, как леди Пеннфазер намеревалась убить своего мужа Вы это имели в виду или закон о клевете?

Сэр Чарльз, который, конечно, имел в виду закон о клевете, кинул на него разъяренный взгляд.

Роджер поспешил ему на помощь. Спор напоминал ему схватку быка с оводом, которую всегда забавно наблюдать. Но Клуб криминалистов был создан, чтобы раскрывать чужие преступления, а не плодить новые в собственной среде. Нельзя сказать, что Роджер как-то особенно не любил быка или овода. Каждый из них забавлял его по-своему. Он не питал антипатии ни к тому, ни к другому. Мистер Брэдли же, наоборот, терпеть не мог обоих: и Роджера, и сэра Чарльза. Он не терпел Роджера даже больше, чем сэра Чарльза, потому что Роджер был джентльмен, но не обнаруживал этого, сам же Брэдли джентльменом не был, но изо всех сил старался показать, что он истинный джентльмен.

– Я рад, что вы затронули эту сторону, сэр Чарльз, – умиротворенно произнес Роджер. – Нам надо как следует это обдумать. Я даже себе не могу представить, как вести дело дальше, не придумав, как обойти закон о клевете.

Гнев сэра Чарльза смягчился.

– Трудная задача, – с готовностью согласился он. Адвокат в его душе взял верх над поддавшимся гневу простым смертным. Настоящий адвокат всегда прежде всего займется толкованием запутаннейшего подпункта в параграфе закона, отложив все мелкие дела, как, например, выступления на процессе, точно так же, как настоящая женщина прежде наденет самое тонкое белье и напудрит носик, а уж потом сунет голову в газовую духовку.

– Мне кажется, – осторожно начал Роджер, стараясь не задеть профессиональной гордости сэра Чарльза (потому что он, как непрофессионал, собирался высказать нечто отчаянно дерзкое),– мне кажется, нам следует пренебречь этим законом. Что я имею в виду? – заспешил он, заметив, как при этих словах исказилось лицо сэра Чарльза. Еще бы, его призывали посягнуть на святая святых, на lex intagenda. – Я хочу сказать, мы должны условиться, что когда мы начнем тут высказываться, чтобы у нас все было совсем как в компании близких друзей, чтобы говорили без предубеждений, не принимая ничего на свой счет, но и не… – он путался, сбивался, – ну, словом, чтобы не получилась игра в кошки-мышки, как в суде.

Не очень тактично сэр Роджер все это выразил.

Но вряд ли сэр Чарльз его слышал. Он сидел с каким-то странным, отрешенным взором, как сам Лорд Вершитель Кассационного Суда, размышляющий над людскими судьбами.

– Как известно, – пробормотал он, – под клеветой понимаются словесные утверждения порочащего характера, произносимые с целью публичной огласки, дающие противоположной стороне законное основание на подачу судебного иска за клевету на сторону, распространяющую не соответствующие действительности порочащие сведения. В этом случае констатируется судебно наказуемый проступок, который влечет за собой судебную ответственность. При отсутствии доказательств относительно материального ущерба в состав преступления входят словесные утверждения клеветнического характера, ложность которых презюмируется, причем бремя доказательства состоятельности порочащих утверждений ложится на плечи обвиняемого. Из чего следует, что мы можем оказаться в весьма двусмысленной ситуации, когда ответчик по делу о клевете становится, по сути дела, свидетелем обвинения в гражданском деле об убийстве. И я не знаю, чем это может кончиться, – в крайнем замешательстве произнес сэр Чарльз.

– А как насчет привилегии? – тихо подсказал ему Роджер.

– Конечно, – продолжал сэр Чарльз, не обращая на него внимания, – в исковом заявлении о клевете должны быть точно зафиксированы словесные утверждения, а не только их смысл и общие выводы. При невозможности доказать факт произнесения этих утверждений свидетель обвинения освобождается от обвинения в клевете. Но я не знаю, как иск может быть запущен в дело, если выступления не будут протоколироваться, а затем протокол не буде! – подписан каким-нибудь свидетелем, который сможет таким образом подтвердить факт распространения клеветы.

– А привилегия? – повторил Роджер, начиная терять терпение.

– Более того, – продолжал сэр Чарльз с улыбкой. – Я склонен считать, что в данном конкретном случае утверждения, носящие, возможно, порочащий характер, даже ложный характер, могут быть произнесены из благородных побуждений вполне искренне. В этом случае презумпция ложности меняет место на противоположное и бремя доказательства, что ответчик по делу об убийстве, подавая иск о клевете, руководствовался преступным умыслом, вытекающим из самого преступления, ляжет, к большому удовлетворению жюри, на плечи свидетеля обвинения. В таком случае, как я представляю, суд будет руководствоваться исключительно соображениями общественной пользы, а это справедливо означает…

– Привилегию суда! – громко произнес наконец Роджер.

Сэр Чарльз устремил на него тусклый взгляд судейского крючкотвора. Но на этот раз слово было услышано.

– Я уже подходил к этому пункту, – недовольно произнес сэр Чарльз. – В нашем деле Клубу вряд ли удастся получить привилегию общественного обвинителя. Что касается частной привилегии, то в этом случае мы не можем знать, в какой степени мы будем допущены к процессу. Мы даже не вправе заявлять, что все утверждения, которые мы здесь выдвигаем, носят сугубо частный характер, потому что на самом деле не вполне понятен наш статус: частное ли мы юридическое лицо, представленное некоей общественной группой, или некая общественная группа, представляющая совокупность частных лиц. Конечно, можно считать и так и так, – увлеченно продолжал сэр Чарльз, – или, что то же самое, является ли наш Клуб собранием частного или общественного типа. Вопрос, конечно, очень спорный, – сэр Чарльз сбросил с носа пенсне, выражая свое бессилие перед неразрешенным вопросом. – Но мне хотелось бы рискнуть выдвинуть мнение, – решительно произнес он, – что передача нашего дела на рассмотрение суда должна быть подкреплена привилегией ввиду того, что мы действуем не с целью animus injurandi, а исходим из высших соображений не только правового порядка, но и морального и общественного долга, и потому должны быть наделены правом высказывать veritas convicii, так как, будучи исполнены bona fide, руководствуемся не столько своими, сколько общественными интересами. Однако должен прибавить, – сэр Чарльз как будто сам испугался собственной решительности, – что еще нельзя с точностью предвидеть, как пойдут события, а потому было бы разумнее не называть никаких имен, однако давая при этом недвусмысленно понять намеком, полунамеком и прочей недоговоренностью, кого именно мы имеем в виду.

– Но все-таки, – вмешался президент, преодолев овладевшее им утомление, – считаете ли вы, что нам может быть дана привилегия выступать, упоминая любое имя?

Пенсне сэра Чарльза символически описало полный круг в воздухе.

– Я думаю, – проговорил сэр Чарльз с необычайной важностью, на которую он имел право, потому что, будь его мнение произнесено в зале суда, а не здесь, оно бы обошлось Клубу в очень круглую сумму, – я думаю, – сказал сэр Чарльз, – рискнуть можно.

– Решено! – с облегчением произнес президент.