Текст книги "Гражданская война в Испании 1936–1939"

По свидетельству одного фалангиста, близ Гибралтара целый взвод арабов изнасиловал, а потом убил жену левого активиста. Американский журналист Джон Уитакер под Навалькарнеро стал свидетелем того, как двух девушек отдали на растерзание марокканцам; их командир майор Мохаммед бен Миззиан сказал ему, что девушки проживут не больше четырех часов[224]224
  См.: John Whitaker. We Cannot Escape History. New York, 1943; Reig Tapia. Memoria de la guerra civil. P. 140, 141.


[Закрыть]. Впоследствии этот майор дослужился во франкистской армии до генерал-лейтенанта, а арабов-«регуларес» националисты провозгласили «почетными христианами». Они вызвали на республиканской территории такую ненависть к себе, что двоих марокканцев разорвали на куски, когда грузовик с пленными остановился на заправке.

Еще одним местом страданий стала Гранада, прославившаяся прежде всего убийством поэта Федерико Гарсиа Лорки, самой знаменитой жертвы гражданской войны. Фашисты и военные относились к интеллектуалам по меньшей мере с величайшим недоверием, их образованность вызывала у них чувства, в которых смешались ненависть, страх и презрение, – примером этого стало убийство в Гранаде пяти университетских профессоров.

Гарсиа Лорка вернулся к себе домой недалеко от города Уэрта-де-Сан-Висенте перед самым восстанием. (Начались летние каникулы, и многие погибли или, наоборот, спасли свою жизнь именно благодаря запланированным поездкам.) Поэту грозила опасность из-за его либеральных симпатий, хотя он не принадлежал ни к какой партии, – даже убежище, предоставленное ему поэтом-фалангистом Луисом Росалесом и его семьей, не смогло его спасти.

В воскресенье 16 августа, через несколько часов после убийства мэра Гранады Мануэля Фернандеса Монтесиноса – мужа младшей сестры поэта, – Лорку арестовал бывший депутат от СЭДА Рамон Руис Алонсо; позднее он оправдывался, что Лорка «натворил больше бед своим пером, чем другие – пулями». Вместе с Алонсо были Луис Гарсиа Аликс, секретарь «Accion Popular», и помещик-фалангист Хуан Луис Трескастро, фактический палач Лорки, сказавший потом: «Мы убили Федерико Гарсиа Лорку. Я всадил ему две пули в зад как гомосексуалисту»[225]225
  Лорку убили 18 августа вместе с учителем Диоскоро Галиндо Гонсалесом и banderilleros-анархистами Хоакином Аркольясом и Франсиско Галади в Фуэнте-Гранде, неподалеку от оврага Виснар, где лежали тела сотен жертв (см.: Ian Gibson. Federico García Lorca. Vol. I. Barcelona, 1998. P. 485). Прежде чем отдать приказ об убийстве поэта, новый губернатор полковник Хосе Вальдес Гусман, командир отрядов Фаланги, позвонил для консультации Кейпо де Льяно. Тот, похоже, ответил: «Дайте ему кофе, много кофе». Слово café было аббревиатурой от «Camaradas: Arriba Falange Española». В свидетельстве о смерти написано: «Умер в августе 1936 г. в результате военных ранений». См.: Ian Gibson. Granada en 1936 y el asesinato de Federico García Lorca. Barcelona, 1979.


[Закрыть]. Герберт Уэллс, президент Пен-клуба, потребовал подробностей о судьбе Лорки, как только о казни стало известно в мире, но националистские власти все отрицали. Смерть Лорки оставалась в Испании запретной темой до самой смерти Франко в 1975 году.

Националисты объясняли жестокость своих репрессий необходимостью ответа на красный террор. Однако примеры Севильи, Кордобы и Бадахоса, а спустя полгода – и Малаги показывают, что националисты убивали во много раз больше людей. В Малаге они приступили к казням после того, как милиция, а также, без сомнения, все ответственные за убийства правых активистов сумели сбежать. Иными словами, попыток выявить виновных почти не предпринималось. А главное, контраст между количеством жертв с той и другой стороны говорит сам за себя.

В августе 1944 года британский консул в Малаге раздобыл статистику самих националистов и передал ее в Мадрид, откуда она попала в Лондон. Согласно этим данным, с 18 июля 1936-го по 7 февраля 1937 года, пока город принадлежал красным, они казнили или убили 1005 человек. За первую неделю Освобождения, с 8 по 14 февраля, националисты казнили 3500 человек. С 15 февраля 1937-го по 25 августа 1944 года в Малаге было «законно» приговорено к смерти и расстреляно еще 16 952 человека[226]226
  См.: TNA, FO 371/39742, 9903.


[Закрыть].

По другим источникам, с 1 по 23 марта 1937 года у стен кладбища Сан-Рафаэль было расстреляно более 700 человек[227]227
  См.: Juliá. Victimas… P. 201.


[Закрыть], однако один местный историк называет общую цифру казней в Малаге – 7 тысяч человек[228]228
  См.: A. Nadal Sànchez. Guerra civil en Málaga. Málaga, 1984.


[Закрыть], то есть примерно в три раза меньше, чем по данным британского консула.

Независимо от точной цифры, репрессии националистов были не просто местью: их целью было создать царство террора, особенно в областях, где правые были в меньшинстве.

Даже там, где националисты были сильны, «машина убийств» работала вовсю, подавая четкий сигнал оппонентам. В Вальядолиде «рассветный патруль» фалангистов убил 914 человек, но больше всего жертв было среди заключенных, схваченных сразу после восстания. Их заперли в трамвайных вагонах, откуда фалангисты ежедневно забирали десяток человек и прилюдно расстреливали[229]229
  См.: Ignacio Martín Jiménez. La guerra civil en Valladolid. 1936–1939, Valladolid, 2000.


[Закрыть].

«Смотреть на казни стекались не только неграмотные толпы, – вспоминал городской аптекарь Хесус Альварес. – Бывали среди них и весьма уважаемые граждане, называвшие себя верующими… они так регулярно собирались поглазеть на казни, что там стали продавать кофе и чуррос[230]230
  Чуррос – традиционный испанский десерт из заварного теста. (Прим. ред.)


[Закрыть], чтобы пришедшие ели и пили, любуясь зрелищем»[231]231
  Fraser. Recuérdalo tú… P. 219.


[Закрыть].

24 сентября администрация гражданского губернатора Вальядолида выпустила заявление, что репрессивные меры «военной юстиции» являются необходимыми для общества, однако на местах казней собираются слишком большие толпы. Губернатор напоминал набожным людям, что им «не следует приходить на такие зрелища, тем более приводить жен и детей»[232]232
  Ibid. P. 217.


[Закрыть].

В глубинке Фаланга быстро превратилась в военизированный отряд националистов и взяла на себя задачу «очищения». Молодые senoritos, часто вместе со своими сестрами и подругами, организовывали мобильные дружины, используя туристические автомобили своих родителей. Их предводитель Примо де Ривера заявлял, что «Испанская Фаланга, горя любовью и полная веры, отвоюет Испанию для Испании под звуки военных маршей». Пламенные дружинники были одержимы целью отрубить «пораженные гангреной части нации» и покончить с чуждой красной заразой. Остальным просто нравилось разбойничать.

Что касается карлистов, то они были исполнены религиозного фанатизма и мстили за Церковь, искореняя такое зло современности, как масонство, атеизм и социализм. Процент боеспособных граждан, отправлявшихся на фронт, среди карлистов был значительно выше, чем у фалангистов; им часто случалось проявлять неоправданную жестокость, но в целом они прослыли более справедливыми к военнопленным.

Расправы националистов достигли пика в сентябре и продолжались еще долгое время после окончания войны. Неудивительно, что люди спрашивали, не намерен ли Франко повторить слова, произнесенные на смертном одре генералом XIX века Нарваесом, ответившим на вопрос, прощает ли он своих врагов: «У меня их нет, я всех их перебил».

За последнее десятилетие области Испании одна за другой проводили подробные изыскания для установления количества, поименного состава и участи жертв. Уже существует точная статистика по 25 провинциям и предварительные цифры еще по четырем: на половине с небольшим территории Испании на совести националистов – убийства более 80 тысяч человек[233]233
  См.: Juliá. Victimas… P. 411, 412.


[Закрыть]. Если принять во внимание незарегистрированные жертвы и иметь в виду еще не обработанные данные по другим провинциям, то общая цифра казней и убийств, совершенных националистами за войну и позднее, вырастет, видимо, до 200 тысяч. Это недалеко от угроз генерала Гонсало Кейпо де Льяно, давшего республиканцам «слово чести дворянина, что за каждого убитого вами мы убьем не менее десяти»[234]234
  Статья от 25 июля 1936 г. Цит. по: Ian Gibson. Queipo de Llano. P. 83.


[Закрыть].

Глава 10. Зона националистов

Государственному перевороту не нужно позитивной цели – достаточно образа врага. Но в гражданской войне необходима цель, знамя – и та или иная понятная обществу программа.

Готовя переворот, военные заговорщики не очень заботились о том, какая власть установится по итогам их «пронунсиаменто»: срочность заговора не позволяла тратить время на обсуждение гипотетической конституции. Время для обсуждения тонкостей и развернутого обоснования их действий должно было наступить позже, после завоевания всей территории страны. Суть была ясна всем: централизованное авторитарное правление – форма, однако, еще не была определена, хотя различных вариантов было в избытке: фалангизм, реставрация монархии Альфонсо, наконец, республиканская диктатура[235]235
  Хунта «осуществляла полный объем государственной власти и законно представляла страну перед иностранными государствами» (см.: Boletin Oficial del Estado. 25 July 1936).


[Закрыть].

Пока эта задача оставалась нерешенной, однако 24 июля в Бургосе было учреждено номинальное руководство националистской Испанией в виде Хунты национальной обороны. Ее председателем стал командир пятой дивизии в Сарагосе генерал Кабанельяс, его заместителями – девять генералов и два полковника. Эта показная структура была придумана Молой, командующим Северной армией, в качестве попытки ограничить власть Франко, командовавшего крупнейшим военным соединением. Перед восстанием генерал Идальго де Сиснерос, лояльный командующий республиканскими ВВС, говорил, что «генерал Годед умнее, генерал Мола – лучший солдат, но Франко – самый честолюбивый»[236]236
  Constancia de la Mora. Doble esplendor. Barcelona, 1977. P. 247.


[Закрыть]. (Его заключение о Моле оказалось совершенно ошибочным.)

Мола разглагольствовал о республиканской диктатуре, которая сохранила бы отделение Церкви от государства, он даже приказал спустить в Памплоне флаг монархии. Это так ужаснуло карлистов, что накануне восстания существовали сомнения, отправят ли они на поддержку мятежников своих «рекетес», необходимых для того, чтобы регулярные войска поддержали националистов. Стремительное выдвижение на руководящую позицию Кейпо де Льяно после взятия Севильи должно было встревожить их не меньше – он завершал свои выступления по радио лозунгом «Viva la Republica!» и гимном либералов «Himno de Riego». Хуже того – он был масоном! Мысль о том, чтобы драться под республиканским триколором, была немыслимой для всех традиционалистов: ему присягнули только военные заговорщики.

Главная надежда карлистов на учет их интересов погибла 20 июля вместе с генералом Санхурхо. Прилетевший за ним в Португалию с целью переброски в Бургос пилот-анархист майор Ансальдо доложил, что «поступает в распоряжение главы Испанского государства», сильно взволновав окружение генерала. Легкий самолет потерпел аварию при взлете, Санхурхо погиб в огне. Впоследствии это событие объясняли саботажем Франко или тщеславием самого Санхурхо, взявшего с собой слишком много чемоданов с мундирами[237]237
  По свидетельству очевидцев, пилот-монархист Хуан Антонио Ансальдо предупредил своего знаменитого пассажира, что его багаж слишком тяжел. Санхурхо ответил ему: «Я должен буду облачиться в лучшие одеяния, как подобает новому диктатору Испании». (Прим. ред.)


[Закрыть]. Второе объяснение выглядит более вероятным, хотя Ансальдо настаивает на саботаже.

Пока сохранялась неопределенность насчет формы нового государства, католическая церковь оставалась для альянса националистов общим символом традиции и причиной идеологического смятения в их рядах. Ее авторитаризм, централистская природа и отношение к собственности были приемлемы для всех фракций, кроме левого крыла Фаланги. Церковная иерархия поддерживала устремления правых, видные церковники отдавали на глазах у всех фашистский салют. Кардинал Гома заявлял, что «евреи и масоны отравляют национальную душу абсурдными доктринами»[238]238
  Manuel Tuñón de Lara. La España del siglo xx. P. 479.


[Закрыть].

Самым потрясающим примером церковной поддержки националистического восстания было пастырское послание «Два Города», опубликованное епископом Саламанки Пла-и-Даниэлем 30 сентября: в нем осуждались нападки левых на католическую церковь и превозносилось националистическое движение, этот «небесный град детей Божьих»[239]239
  Полный текст пасторского послания приведен в: Antonio Montero. Historia de la persecución religiosa en España, 1936–1939. Madrid, 1961.


[Закрыть]. Пла-и-Даниэль также требовал отмены всех антиклерикальных ограничений и реформ времен Республики – в этом союзники его не разочаровали.

Несколько бесстрашных священников, рискуя жизнью, критиковали зверства националистов, но большинство из них наслаждалось вновь обретенной властью на территории националистов, где их конгрегации стремительно увеличивались. Любой не посещавший мессы с должным усердием рисковал быть заподозренным в «красных» наклонностях. Предприниматели хорошо зарабатывали на торговле религиозной символикой, которую покупатели выставляли напоказ – чтобы отвести подозрения, а не злых демонов. Это напоминало другую тенденцию – превращение свинины в важнейшую часть рациона испанцев вследствие преследования инквизицией евреев и мусульман.

Разномастные группировки, входившие в движение националистов, хорошо понимали, как опасна их деятельность – под их контролем находилось меньше половины испанской территории и около половины населения. Именно эту неуверенность и желание сильного лидерства сумел использовать в последующие месяцы Франко, бывший большим поклонником и успешным последователем политического цинизма Фердинанда Арагонского (обычно называемого адресатом макиавелиевского «Государя»).

В августе стало почти очевидно, что каудильо (вождем) националистов будет Франко – однако никто не знал, какие убеждения скрыты за его вкрадчиво-самодовольным обликом и в какой степени он сумеет примирить между собой зачастую полярные варианты будущего государственного устройства. Фаланга боялась, что станет при Франко не более чем вспомогательной силой военного командования. Монархисты мечтали о возвращении короля Альфонсо, карлисты жаждали королевской католической диктатуры с популистским душком, хотя сознавали, что их претендент на трон, 80-летний дон Альфонсо Карлос, неприемлем для их союзников (в сентябре он скончался в результате автомобильной аварии, не оставив наследников.)

Конституционная формула Франко – объединение националистов – была великолепна своим содержанием, равно как и теми вопросами, которые она оставляла без ответов. Основным пунктом его программы была монархия без короля: Альфонсо был неприемлем для большинства националистов и не слишком популярен в низах. Тем не менее такое решение устраивало традиционалистов, так как не провоцировало Фалангу и республиканцев вроде Кейпо де Льяно или Молы. Оно также позволяло избежать недовольства, подобного тому, с которым сталкивался Муссолини из-за короля Виктора Эммануила: фигура его величества приводила к серьезным трениям между роялистами и фашистами в итальянских вооруженных силах.

15 августа, в праздник Вознесения, в Севилье прошла пышная церемония, целью которой было восславить старый монархический флаг и принять его как знамя «новой Реконкисты». Церемония была также частью плана Франко утвердить свое превосходство над потенциальными соперниками за место лидера националистов.

Кейпо сказал, что проигнорирует церемонию: «Если Франко хочет меня видеть, он знает, где меня искать»[240]240
  Bahamonde. Op. cit. P. 34.


[Закрыть]. Франко явился с большой свитой, включая основателя Иностранного легиона генерала Мильяна Астрая. Его встречали все местные вельможи во главе с архиепископом Севильи кардиналом Илюндайном, однако Кейпо среди них не было. Процессия проследовала в здание муниципалитета на площади Сан-Фернандо, где Кейпо, в последний момент решивший тоже поприсутствовать, выступил с длинной бессвязной речью, озадачившей окружение Франко. Был спущен республиканский триколор, затем на флагшток под звуки королевского марша взвился красно-желто-красный флаг монархии.

Речь Франко была гораздо короче. В ней он поприветствовал «наш, подлинный флаг, тот, которому все мы присягали на верность, тот, за который погибали наши предки, сотни раз покрытый славой»[241]241
  La Unión. Seville, 15 August 1936.


[Закрыть]. Затем он поцеловал флаг, то же самое сделал кардинал.

Кейпо успел превратить Севилью в собственную вотчину, и Франко разозлила его надменность: повсюду красовались его портреты, в городе некуда было деться от его физиономии, она была изображена даже на вазах, пепельницах и зеркалах. Семьи, чьи «красные» члены были убиты, первыми принуждали вывешивать в своих окнах фотографию Кейпо.

Подчиненные Франко пытались продраться сквозь эту рекламную баррикаду и восславить своего генерала – в итоге они добились, чтобы на киноэкранах демонстрировали лик Франко под звуки королевского марша. Все пять минут, что длилось исполнение, зрители стоя отдавали фашистское приветствие. Позднее государственные учреждения в националистской зоне обязали вывешивать его портрет. При трансляции по радио королевского марша все, кто не хотел подозрения в нелояльности, вскакивали с фашистским приветствием.

Не менее навязчивой была пропаганда других группировок националистов: их плакаты висели на каждом углу. Карлисты призывали: «Если ты хороший испанец, любишь родину и ее славные традиции, вступай в отряды “рекетес”». Лозунг Фаланги бы короче и содержал угрозу: «Фаланга зовет тебя. Сейчас или никогда». В одной Севилье Фаланга якобы приросла на 2 тысячи членов всего за одни сутки. Кейпо де Льяно цинично и одновременно точно называл синюю рубашку «спасательным жилетом». Многие левые и нейтралы, не желая попасть под maquina de matar, машину смерти, спешили записаться в движение и часто старались проявить себя еще большими фашистами, чем сами фашисты, – аналог происходившего на республиканской территории.

Подтвердились предвоенные опасения Хосе Антонио: поток оппортунистов смыл остававшихся camisas viejas, «старые рубахи». Восстание унесло жизни почти половины довоенных ветеранов, сам Примо де Ривера находился в тюрьме Аликанте под охраной милиции, Онесимо Редондо погиб, Ледесма Рамос тоже попал в руки неприятеля. Фаланга находилась в неудобном положении. Членство в ней сильно выросло, а ее вожаки тем временем были не у дел[242]242
  В октябре в Фаланге состояло 35 тыс. членов, представлявших 54 % националистской милиции и 19 % всех сил националистов, гораздо больше, чем карлистов-«рекетес».


[Закрыть].

В результате Фаланга действовала непредсказуемо. Некоторые добровольные отряды ушли на фронт, но большинство осталось в тылу, где составляло импровизированную бюрократию и самодеятельную полицию. Патрули фалангистов, якобы выявлявшие подозрительных, щеголяли в синих рубахах и мозолили глаза, заставляя прохожих отдавать фашистское приветствие и орать «Arriba España!». Девушки-фалангистки спрашивали у мужчин в кафе, почему те не в форме. После этого они презрительно дарили им комплекты кукольной одежды под присмотром сообщников-мужчин, наблюдавших за всем этим за дверью.

Один немецкий гость докладывал на Вильгельмштрассе: «Создается впечатление, что у самих членов фалангистской милиции нет подлинных целей и идеалов; похоже, это просто молодежь, балующаяся с оружием и устраивающая облавы на коммунистов и социалистов»[243]243
  «Мессершмитт», экспортный картель военного производства, 8 сентября 1936 г., DGFP. P. 88.


[Закрыть].

Республиканские власти перевели Хосе Антонио в тюрьму Аликанте в начале июля, перед самым восстанием. Содержали его, однако, в таких тепличных условиях, что граф де Майальде сумел передать ему на свидании два пистолета. Планы освобождения Примо де Риверы так и не осуществились, хотя первая попытка такого рода была предпринята в день восстания, вторая – уже на следующий день. Штурмовые гвардейцы засекли группу фалангистов, завязалась перестрелка, в которой трое фалангистов погибли[244]244
  См.: G. Sánchez Recio et al. Guerra civil y franquismo en Alicante. Alicante, 1990. P. 27; Gil Pecharromán. José Antonio Primo de Rivera. P. 455.


[Закрыть]. Новые планы освобождения обсуждались в октябре на борту линкора «Deutschland», но против них выступил командующий немецкой эскадрой адмирал Карлс и Министерство иностранных дел Германии. Был еще один неудавшийся план, в котором предполагалось задействовать немецкий торпедный катер «Iltis»[245]245
  Фольккерс – в МИД, 17 октября 1936 г. DGFP. P. 114–115.


[Закрыть]. Очередную попытку сорвал якобы сам генерал Франко, не желавший, чтобы такой харизматический соперник оказался на свободе[246]246
  См.: Ellwood. Prietas las filas. P. 90, 91.


[Закрыть].

Судебный процесс над Хосе Антонио Примо де Риверой и его братом Мигелем начался 3 октября в народном трибунале Аликанте: они обвинялись в заговоре против республики и в вооруженном мятеже. Собственно суд стартовал 16 ноября; Хосе Антонио разрешили защищать самого себя, брата и золовку Маргариту Лариос. Благодаря юридическому образованию его выступления привлекали внимание – зная, что обречен, он не просил пощады для себя, зато ему удалось смягчить приговоры своим родным. Решающую роль в этом сыграли его слова: «Жизнь – не фейерверк, запущенный в конце вечеринки».

Местные власти казнили Примо де Риверу поспешно, 20 ноября, чтобы кабинет министров, собиравшийся тем утром, не заменил приговор на пожизненное заключение. В итоге фалангисты получили великого мученика, оставшись без яркого предводителя, – ситуация, которая явно пришлась по душе Франко. Два года, пока республика не оказалась обречена, он не давал хода известию о казни – слишком прагматичный, чтобы ревновать к мертвому сопернику, впоследствии он не возражал против фактической канонизации Хосе Антонио.

Кроме военных вопросов националистская Испания была вынуждена уделять внимание экономике. Одним из приоритетов мятежных генералов было получать за экспорт твердую валюту для оплаты военных расходов. В Андалусии Кейпо де Льяно проявил себя как поразительно успешный коммерческий администратор, пусть и с револьвером в руке. За контрабанду, подделку денег и вывоз капитала ввели смертную казнь. Валютной экспортной продукции – шерри, оливки, цитрусовые – был дан зеленый свет. Экспортеры были обязаны в трехдневный срок сдавать всю свою выручку в долларах и фунтах военным властям[247]247
  Об управлении Кейпо экономикой Андалусии см.: Banco Exterior de España. Política commercial exterior en España (1931–1975). Madrid, 1979. P. 144 f.


[Закрыть]. Также Кейпо поспособствовал заключению торговых соглашений с португальским режимом Салазара.

Однако предоставление лицензий на импорт, монополий и прав на торговлю способствовало коррупции и спекуляциям, пропитавшим всю националистскую Испанию. Пожертвования на поддержку националистов были отличным капиталовложением для самых оборотистых. Одновременно росли как грибы благотворительные фонды, в них участвовало духовенство, beatas, вдовы погибших в боевых действиях и другие гражданские лица, думавшие о будущем.

Тем временем из уличных репродукторов неслась музыка, вроде бравурного марша Легиона «El Novio de la Muerte» («Жених смерти»). Каждый вечер звуки горна предваряли сводки штаба генералиссимуса. Вопреки этой милитаристской атмосфере произошел акт моральной отваги, свидетельство распространенности геройства на этой войне.

12 октября, в годовщину открытия Колумбом Америки, в Университете Саламанки проходил Фестиваль испанской расы. Аудитория состояла из видных сторонников националистического движения, в том числе большого отряда местных фалангистов. Среди вельмож на сцене была супруга Франко, епископ Саламанки, зачитавший пастырское послание, генерал Мильян Астрай, основатель Иностранного легиона[248]248
  К концу войны Мильян Астрай был назначен министром прессы и пропаганды. (Прим. ред.)


[Закрыть], а также Мигель де Унамуно, баскский философ и ректор университета. Унамуно, не одобрявший республику, сначала поддержал восстание националистов. Но он не смог закрыть глаза на бойню в городе, учиненную недоброй памяти майором Довалем, виновником расправ в Астурии, как и на убийство своего друга Касто Прието, мэра Саламанки, профессора арабского и иврита в Университете Гранады Сальвадора Вилы и Гарсиа Лорки.

Вскоре после начала церемонии профессор Франсиско Мальдонадо выступил с яростными нападками на каталонский и баскский национализм, который он обозвал «раком нации», подлежащим удалению скальпелем фашизма. Из глубины зала донесся крик: «Viva la muerte!» («Да здравствует смерть!») Генерал Мильян Астрай, одноглазый и однорукий, настоящий призрак войны, встал и присоединился к этому крику[249]249
  О Мильяне Астрае см.: Geoffrey Jensen. Irrational Triumph. Cultural Despair, Military Nationalism and the Ideological Origins of Franco’s Spain. Reno, 2002. P. 140 f.


[Закрыть]. Ему стали вторить фалангисты, выбрасывая руки в фашистском приветствии портрету генералу Франко, висевшему над головой его жены.

Но шум затих – это медленно поднялся с места Унамуно, чей тихий голос был впечатляющим контрастом недавним воплям.

«Все вы ждете моих слов, – начал он. – Вы меня знаете и понимаете, что я не могу промолчать. Иногда смолчать – значит солгать, потому что молчание могут принять за согласие. Я хочу высказаться о речи, назовем это так, профессора Мальдонадо. Оставим без внимания личное оскорбление, содержавшееся в потоке брани в адрес басков и каталонцев. Сам я, конечно, родом из Бильбао. Епископ, нравится ему это или нет, – каталонец из Барселоны. Только что я слышал бессмысленный некрофильский вопль: “Да здравствует смерть!” И я, всю жизнь отдавший парадоксам, должен со знанием дела сказать вам, что этот нелепый парадокс мне отвратителен. Генерал Мильян Астрай – калека, скажем без обиняков. Он инвалид войны. Как Сервантес[250]250
  Есть предположение, что, сочиняя сатиру на рыцарство в «Дон-Кихоте», Сервантес отчасти вдохновлялся собственным опытом – ранениями, полученными в битве при Лепанто в 1571 г.


[Закрыть].

Увы, нынче в Испании слишком много калек. Скоро их станет еще больше, если нам на помощь не придет Господь. Мне больно думать, что массовую психологию определяет генерал Мильян Астрай. Калека, лишенный величия Сервантеса, станет искать зловещего утешения, сея вокруг себя увечья. Генералу Мильяну Астраю захочется перекроить Испанию наново, и это будет отрицательное творение по его образу и подобию; вот почему он жаждет увидеть Испанию увечной, как сам ненароком дал понять».

Генерал не мог дальше сдерживать свою ярость. «Muera la inteligencia! Viva la Muerte!» («Смерть интеллигенции! Да здравствует смерть!») – вот и все, что слетало с его уст. Фалангисты подхватили его клич, офицеры выхватили пистолеты. Телохранитель генерала навел автомат на голову Унамуно, но это не помешало тому воинственно продолжить: «Здесь храм интеллекта, а я – его верховный жрец. Вы осквернили его священные пределы. Вы победите, потому что у вас более чем достаточно грубой силы. Но вы неубедительны. Чтобы убеждать, нужно то, чего у вас нет: разум и правота в борьбе. Полагаю, бесполезно призывать вас думать об Испании. – Он умолк, опустил руки и закончил тихо и обреченно: – У меня все».

Кажется, только присутствие жены Франко спасло Унамуно от немедленного линчевания, хотя, узнав о случившемся, ее муж пожалел, что его не пристрелили. Этого не произошло из-за мировой известности Унамуно и из-за реакции на убийство Лорки. Впрочем, Унамуно сам скончался через два с половиной месяца, удрученный и проклинаемый как «красный» и изменник теми, кого он раньше считал своими друзьями[251]251
  Стенограмма речи Унамуно так и не была опубликована. На следующий день газеты Саламанки напечатали все речи, кроме его. Эта версия была записана вскоре после произнесения. См.: Emilio Salcedo. Vida de don Miguel. Salamanca, 1964; Luis Portillo. Unamuno’s Last Lecture // Cyril Connolly. The Golden Horizon. London, 1953.


[Закрыть].