Текст книги "Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь! (сборник)"

Я контролировал остальные его вложения, но все-таки дела его принимали скверный оборот. Я договорился о встрече с ним на то самое утро. Он вбил себе в голову, будто ему нельзя выходить. Заявил по телефону: «Наверное, попытаетесь испугать меня». Я заверил, что об этом не может быть и речи.

– Что он ответил?

– «Если предпочитаете нерешительных людей, то ведите дела с ними». И повесил трубку.

– Он не казался встревоженным?

– Нет. Пожалуй, рассерженным. Конечно, это могло быть блефом. Я недоумевал. Не мог понять его внезапного стремления загрести побольше денег и, между прочим, рисковать тем, что он имел. Мистер Керби не собирался жениться или обеспечивать кого-либо, ничего подобного.

– Насколько я понимаю, он не разорился?

– Нет, однако понес большие убытки. Во всяком случае, я предупреждал, что ему может не понравиться все, что я сообщал ему о вложениях. Человек с моим опытом знает, что иногда необходимо предупреждать клиентов заранее о неприятных новостях.

– Совершенно верно. И разумеется, вам не приходило в голову, что у него могут возникнуть мысли о самоубийстве? Вы ни разу не слышали от него такой угрозы?

– Нет. И ожидал, что мистер Керби встретится со мной, как мы условились.

На этом свидетельские показания завершились, и после короткой паузы присяжные решили, что Рэнделла подвела память относительно количества снотворного, которое осталось в бутылке и привело к самоубийству человека с расстроенной психикой.

Глава пятнадцатая

Некоторые косвенные улики очень важны – например, когда находишь в молоке форель.

Торо

– Помните эту историю? – спросил я молодого человека, закрыв газету.

– В свое время она произвела большую сенсацию. Мистер Керби был известным человеком, и его отец тоже покончил с собой. Сами знаете, как люди болтают.

– Что они говорили?

Я достал портсигар и предложил ему сигарету.

– О, ничего особенного. Что, видимо, для Рэнделла это явилось ударом.

– Что сталось с ним?

– Думаю, вернулся в Лондон. Он не местный. Но вот дом опустел. В нем жил чуть менее года один американский джентльмен, но ему там не понравилось.

– Привидения? – пренебрежительно произнес я.

– Вряд ли. Американцы не верят в них. Но когда ходят такие слухи, дом называют несчастливым. Во всяком случае, этот назвали. Недавно приезжал взглянуть на него один джентльмен, насколько я понимаю, представитель благотворительного общества, получающего деньги по завещанию Керби. Кажется, обратился к мистеру Саммертауну по поводу покупки дома, но, кажется, в завещании есть пункт, запрещающий продажу.

– Интересно, запрещение умышленное?

– Не вижу причин для этого. Раз нет семьи, которая может вернуться туда, казалось бы, всем будет безразлично. Просто завещание написано так. Вряд ли кому захочется иметь такой дом, однако земля стоит денег.

Я отправился в контору Рейнса и снова изложил ему свою версию.

– Просмотрел протокол расследования, – добавил я. – Странно, Керби никогда не производил впечатления такого человека.

– Никто из нас этого не предполагал, – заметил Рейнс. – Да и вообще я ожидал, что мы встретимся, как условились. Я мог бы отговорить его. Рэнделлу пришлось нелегко. На его плечи свалилось много дел. Ему хватало забот со стариком, он вечно пытался прятать от него газеты и книги из-за его болезненной одержимости. Однажды сказал мне, что боится оставить медицинский журнал у себя в комнате, потому что старик может его взять. Читая ему газеты, старался пропускать разделы рецензий на медицинские книги, но, конечно же, в половине случаев неожиданно попадаешь впросак. Обычно Рэнделл просматривал газеты заранее и старался кое-что утаить, но Керби был очень проницателен. Задавал вопрос: «Что вы пропускаете?» И спрашивал: «Вы знали кого-нибудь, кто умер от туберкулеза?» Собственно, от него умерла мать Рэнделла, и Керби постепенно вытянул из него всю эту историю. Если, когда они составляли список книг, Рэнделл говорил: «Ну, эту я не стал бы включать, она вам не понравится. Рецензия на нее была неважной», Керби подозревал, будто его обманывают, и сразу прочитывал эту книгу. Такое случалось не раз. Иногда Рэнделл прятал газеты, но Керби следил за ним и находил их. Их отношения стали натянутыми. Рэнделл даже решил бросить эту работу. Пришел ко мне, просил совета. Я уговорил его остаться.

– Ответственность на Рэнделле лежала большая, – согласился я. – Давно он знал Керби?

– Не думаю. Я посоветовал ему не спешить с увольнением, подождать, не изменится ли ситуация к лучшему. Я надеялся осенью убедить старика уехать на зиму за границу. Когда мы условились, что я приду к нему в то утро, я хотел сообщить ему, что он не справится с расходами на этот громадный дом – он прямо-таки сжирал уголь и электричество, – зарплатами слугам, жалованьем Рэнделлу.

– Вы ничего не сказали ему?

– У меня не было возможности. Я только договорился с ним о встрече в день его смерти.

– Вы ему звонили?

– Нет, он мне. Заявил, что это важно.

– Не объяснил почему?

– Нет. Само собой, это было связано с деньгами. Керби выглядел встревоженным. Видимо, понял, что придется снизить расходы, говорил об отъезде.

– Странная история с этой снотворной микстурой, – заметил я.

– Ну, не знаю. Ошибку совершить легко. Две дозы или три, разница невелика.

Я не согласился. Существовали подробные описания этой снотворной микстуры, и когда человек решает, что пора заказать еще, он прекрасно знает положение дел. К тому же такой осторожный человек, как Рэнделл, привыкший отмерять дозы сам, не ошибается. И Мейклджон подтвердил, что две дозы не стали бы роковыми. Когда я принялся просматривать сделанные записи, мне на ум пришли другие соображения. Например, упорство Рэнделла в объяснении, как трудно было прятать от Керби газеты и книги, которые влияли на его настроение. Рэнделлу наверняка не было необходимости оставлять медицинские журналы, касавшиеся навязчивой идеи Керби. И чем дальше я размышлял, тем больше сомневался в том, что Керби входил в спальню своего секретаря и уносил оттуда чужой журнал. Вероятно, Рэнделл специально оставлял журнал там, где Керби должен был его найти. И я понимал, что демонстрация нерешительности служила привлечению внимания больного к самой опасной для него теме. Я представлял, как Рэнделл просматривает эти треклятые газеты, пока не найдет подходящего книжного обозрения, начинает с интересом читать его, потом вроде бы приходит в замешательство, запинается, краснеет, обрывает чтение, пока не привлечет внимание хозяина. О, этот мистер Рэнделл хитроумный человек. И он создавал нужное ему впечатление – звонил Мейклджону, заходил к Рейнсу – где говорил об озабоченности Керби своим здоровьем.

Однако я вынужден был признать, что это лишь доказательство косвенного убийства. Ребенка можно убить и голодом, и удушением, точно так же можно убить человека доведением до самоубийства – как делают шантажисты – или до безумия, что определенно пытался сделать Рэнделл – и не отвечать в уголовном суде по обвинению в преступлении, наказуемом смертной казнью. Я не удивился бы, узнав, что Рэнделл виновен. Только не представлял, как можно обвинить его в отравлении своего работодателя, если он отсутствовал всю вторую половину дня. Я сделал несколько предположений. Рэнделл мог незаметно проникнуть в дом, поговорить, как обычно, с Керби и дать ему тройную дозу. Потом вспомнил, что Рэнделл не наливал ему лекарства – это сделал слуга. Он, по собственному признанию, не знал нужной дозы, но сказал, что микстуры в бутылке осталось мало. Нельзя было предположить, что после ухода слуги Керби добавил себе еще этого снадобья, потому что бутылка оказалась пуста. Проблема была сложной, и я был менее склонен, чем присяжные, принять версию, что слуга, не привыкший наливать микстуру, по оплошности отравил хозяина.

Я рассматривал это дело со всех сторон и не мог найти в нем слабого места. Конечно, хотя договоренность о встрече была заключена после отъезда Рэнделла в середине дня, тот вполне мог знать, что такая встреча должна быть назначена. И можно было доказать, что Рэнделл просто не отваживался позволить Керби осознать свое финансовое положение. Трудно поверить, что какой-нибудь человек вложит большие деньги в те предприятия, которые Керби с энтузиазмом решил поддержать. А если он ничего подобного не делал? А если существовала система мошенничества, даже подлога – я вспомнил, что на суде подлог был одним из пунктов, по которым осудили Рэнделла – и Рэнделл не мог позволить Керби узнать правду? Если дело обстояло так, существовал только один выход. Керби требовалось как-то убрать с пути. И его убрали. Его обнаружили умершим от яда, очевидно, покончившим с собой. Я понимал, что бремя доказательств лежит на мне. В протоколе расследования не содержалось ни единого замечания, что Рэнделл может быть виновен. Он не наливал роковой дозы. Свидетель показал, что у Рэнделла в тот день не было доступа к бутылке (Керби держал ее под замком); если бы он добавил стрихнина накануне, Керби умер бы от предыдущей дозы. Кроме того, когда он мог получить доступ к бутылке без присутствия своего работодателя? Даже допуская, что Рэнделл как-то раздобыл стрихнин, я не мог найти ответа, который довел бы Рэнделла до виселицы. Тем не менее я не отказывался от своей версии, что Рэнделл виновен. Взяв карандаш, я бегло записал все, что сумел припомнить. И вот какая получилась картина.

Несколько дней после начала приема микстуры Керби жаловался, что она не оказывает на него никого воздействия. Вскоре он принимает последнюю дозу, и воздействие оказывается слишком сильным. Я изучил рецепт, который зачитывали во время дознания. Главным компонентом в нем являлся стрихнин. Я твердил себе это снова и снова. Главный компонент – стрихнин. А потом я сообразил, в чем дело, и мысленно зааплодировал хитрости и ловкости Рэнделла. Я был убежден, что он повинен в смерти Рубинштейна, и задавался вопросом, сойдет ли ему с рук это убийство, как сошло предыдущее.

Стрихнин в микстуре опускается на дно бутылки. Микстуру нужно всякий раз встряхивать. А если не делать этого? Стрихнин останется на дне бутылки и с последней дозой попадает в организм. Все очень просто. Да, Рэнделл специально отсутствовал, когда Керби получил последнюю дозу. Он не оставил в бутылке достаточно микстуры, чтобы отравить старика. Это был надежный способ снять с себя все подозрения. Я снова зааплодировал хитрости Рэнделла. Вряд ли кто-нибудь додумается до подобного объяснения, и даже если додумается, то не сумеет обвинить этого человека в преступлении. И как легко было Рэнделлу вернуться в полночь, тайком войти в комнату хозяина, убедиться, что роковая доза принята, и оставить записку… Я видел в газете факсимиле той записки. Подделать почерк было легко. И ему это сошло бы с рук. Безупречно совершенное преступление. Заподозрить этого человека было нельзя. Более того, он уехал оттуда, вызвав сочувствие у всех, кто знал его. А теперь, через два года, его безопасность оказалась под вопросом, не в связи с новым подозрением, а потому что, как многие ловкие преступники, этот человек не мог удовольствоваться одним преступлением. Ему требовалось совершить очередное.

Вернувшись в Лондон, я немедленно отправился к Круку. Надеялся, что у него появились какие-то новости, но их не было. Он не смог подтвердить версию Фэнни.

– Вопрос везения, – пробасил Крук, потирая руки. – Ну-ну, не нужно расстраиваться. Как с везением у тебя? Сейчас ты – надежда защиты.

Я изложил ему свою версию.

– Хотелось бы, чтобы эта твоя молодая женщина была искреннее, – проворчал он, выслушав меня. – Я отдал бы многое, чтобы узнать, насколько она втянута во все это. Знает Фэнни что-нибудь о деле Керби? Или подозревает? Если знает, то она недоносительница и из страха за себя – я бы не счел мисс Фэнни альтруисткой – боится говорить. С другой стороны, возможно, – он сделал на этом слове легкое неприятное ударение, – что она невиновна, как новорожденный младенец.

– Ничто из этого не доказывает, что ей что-нибудь известно о деле Рубинштейна, – возразил я.

– Совершенно не доказывает, – согласился Крук. – Однако нам требуется установить связь между Рэнделлом и этим делом. Я готов рисковать, дорогой мой Кертис, но не хочу выглядеть дураком во время судебного процесса.

Я заметил, что если Рэнделл причастен к убийству Рубинштейна, значит, в доме у него имелся сообщник, и нетрудно догадаться, кто он. Даже сочувствующим Фэнни людям трудно будет отказаться от вывода, на который наводит ее пуговица в руке покойного.

– Совершенно верно, – спокойно произнес Крук. – Есть какие-то соображения, куда отправился Рэнделл, покинув Ромертон?

– Вернулся в Лондон, – адрес, уверяю тебя, неизвестен. И с тех пор прошло два года. Я отправил человека по его следу. И по адресам нескольких компаний, в которые Керби якобы вложил значительную часть своего состояния. Интересно узнать, под своим или под чужим именем был связан с ними Рэнделл?

– Веришь в чудеса? – удивился Крук. – Что ж, успеха твоей охоте, только мне кажется, что лиса может по-прежнему находиться вне досягаемости. В том, что касается улик, мы нисколько не продвинулись дальше оригинальной версии – оригинальной для полиции, – что Рубинштейн не ездил в Кингс-Бенион. Дело у обвинения пока что вполне основательное. Я вовсе не уверен, что твоя Фэнни не совершает глупости, пытаясь морочить голову адвокату, не говоря уж о судье. Эти люди воспринимают себя всерьез.

– Если сумеешь убедить Фэнни изменить сейчас свои показания, я съем судейский парик, – пообещал я.

Крук заметил, что мне незачем об этом беспокоиться. С пищеварением у меня все будет в порядке.

– Обрати внимание вот на что, – вдруг сказал он, когда я уже собрался уходить. – Похоже, этот твой преступник внезапно явился к Фэнни сразу же после смерти Керби, но вскоре оставил ее в покое. Ты можешь возразить, что он уехал из Ромертона без денег. Но если он находился на мели, почему не обратился к Фэнни снова? Разумеется, сразу по завершении расследования Рэнделл не мог добраться до денег, даже если фальсифицировал счета или подделывал подписи, но впоследствии сумел бы получить добытые преступным путем суммы и жить в свое удовольствие до конца дней – или пока не разорится. Фэнни могла догадаться об этом, или он мог сказать ей, и она испугалась. Фэнни сразу поспешно съехала. Как правило, люди, которые ни перед чем не останавливаются, побаиваются совершать убийства.

– Только не Рэнделл, – возразил я. – Опыт, кажется, подсказал ему, что убийство – дело доходное.

– Не забывай одного, – произнес Крук. – Если он убил старика, то каким, черт возьми, был его мотив?

Глава шестнадцатая

Нам нужны только факты, сэр, ничего, кроме фактов.

Т. Грэдграйнд

Вечером я вышел из конторы Крука, размышлял о нашем разговоре. Цвет неба над крышами был шафранным. Прохожие казались плоскими, будто фигуры из черного картона. Я не мог разглядеть в них ничего реального. Реальной была только Фэнни и наша проблема с Рэнделлом, с пугливым рыжеголовым призраком, то выходящим из мрака, то снова прячущимся, таким же неосязаемым, как привидения. Дома я не нашел сообщений от Стокса, человека, который обещал разузнать относительно капиталовложений Керби. Он позвонил через час.

– Компании были в основном подставными, – сообщил Стокс. – Вы это предвидели? Я мог бы сказать вам это через четверть часа с начала расследования. Сложно выяснить, кто их создает. Большинство этих компаний ведет операции из одной комнаты на Блэк-Лайон-сквер. Знаете это место? Маленькое, подозрительное, главным образом адрес для приема чьей-либо корреспонденции. Еще один адрес – Силвер-сквер, Финчли. Разумеется, официально у каждой компании есть другое помещение и другие директора, но большинство фамилий вымышленные. Я вышел на след нескольких реальных людей. Под некоторыми фамилиями скрывался некто Мариотт. Он счел за благо покинуть страну год назад. Были, разумеется, и другие, но в большинстве своем они застенчиво прятались за псевдонимами и не желали известности.

– Фамилия Рэнделл не встречалась? – спросил я без особой надежды, и Стокс покачал головой. Но он продолжит расследование.

Сидя допоздна с незадернутыми шторами перед камином, наблюдая за игрой ветвей на фоне тусклого неба, я продолжал размышлять над тем, какой мотив имелся у Рэнделла для этого убийства. Я все больше и больше склонялся к выводу, что оно было незапланированным. Если собираешься убить человека, то готовишь свое оружие, а в данном случае было схвачено то, что оказалось под рукой. Мое представление о случившемся было таким: преступник проник в дом через окно, оставленное для него незапертым, с целью похитить что-нибудь ценное. Открыть замки витрин оказалось более долгим делом, чем он предполагал. То, что отсутствовали следы грубого обращения с ними, меня не удивляло. В свое время я знал людей, которые могли открыть самый сложный замок, не оставив ни малейшего следа, и Рэнделл вполне мог обладать подобным мастерством.

Рубинштейн вернулся рано и отправился в Китай-скую комнату. Возможно, увидел свет под дверью; услышать он ничего не мог, поскольку комната была звуконепроницаемой. Рубинштейн вошел, предупредив преступника о своем приходе поворотом ключа в замке, и, не успел поднять тревогу, как получил удар кинжалом. Остальную часть сцены преступник мог организовать сам и вылезти обратно через окно, правда, против этого свидетельствует комок ваты. Вату наверняка принес знавший дом сообщник. Это дело казалось мне одним из тех, где можно ходить вокруг да около и ни к чему не прийти. Каждая выдвигаемая мной версия указывала на Фэнни как на сообщницу.

Однако оставался вопрос о мотиве. Я вскоре взял телефонный справочник и начал поиски. Людей с фамилией Тестер оказалось больше, чем я предполагал, и хотя некоторых я смог исключить, оставалось несколько, и каждый из них мог быть моим другом из Британского музея. Инициалов его, к сожалению, я не знал. Но я набрался терпения и на четвертом звонке связался с тем, кто был мне нужен.

– Как твоя загадка? – поинтересовался мой приятель.

– Пока никак, – ответил я и спросил, можем ли мы увидеться вечером.

Он очень заинтересовался и приехал ко мне на поздний обед. Выглядел Тестер бледнее, чем обычно. Он относился к тем людям, что молчат, когда нельзя упоминать о профессиональных делах. К счастью, я хотел, чтобы Тестер не говорил ни о чем ином.

– Не завидую ни тебе, ни полиции, – заявил он, пробуя суп.

– Думаю, у тебя тоже есть свои трудности, – заметил я.

Услышав это, Тестер вскинулся, как голубь Ноя, вылетевший за свежим масличным листом.

– Конечно, – кивнул он. – Существуют предосторожности, в связи с завещаниями вроде того, что сделал мистер Рубинштейн. Ответственности избежать невозможно. У нас возникли затруднения сразу же после обнаружения тела.

Я усмехнулся. Мне это начинало доставлять удовольствие. Нравились сдержанность моего друга, его спокойное достоинство.

– Газеты, естественно, создавали нам большую рекламу, привлекая тем самым внимание примерно восьми тысяч воров к стоимости коллекции, которую, кстати, нам не позволили сразу забрать. В конце концов, что такое два года тюрьмы за кражу со взломом по сравнению с возможностью получить пятнадцать тысяч фунтов за награбленное добро? Нам приходилось держать там своих людей, пока мы не сможем перевезти коллекцию – и тщательно закрыть окна и двери.

– Но вы уже получили разрешение на ее вывоз?

– Да. Но мы очень беспокоились. Может, – губы его растянулись в вымученной улыбке, – полиция предвидела, что преступник вернется, как раскаивающийся злодей в ранневикторианских романах, на место преступления?

– Вы проверяли коллекцию?

Тестер бросил на меня суровый взгляд:

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне интересно, была ли она полной. Вы, разумеется, получили опись?

– Да, получили.

– И все было в порядке?

Тестер отодвинулся назад вместе со стулом.

– Ты пригласил меня сюда с какой-то целью?

– Да. Я действую в интересах защиты. Хочу знать, не рылся ли кто в коллекции.

Он внимательно посмотрел, но не ответил.

– Мою версию ты не получишь ни из какого другого источника, – предупредил я. – А я могу обратиться в полицию, задать свой вопрос, и тебя официально допросят в интересах правосудия…

Тестер придвинул к себе тарелку с супом.

– Это одно объяснение, – сказал он, вновь принимаясь за еду.

– А другое?

– Например, Рубинштейн иногда ошибался, бывал введен в заблуждение или давал неверную оценку.

– Вряд ли, – заметил я.

– В коллекции была пара нефритовых браслетов… – Тестер сделал паузу, заметив, что я побледнел.

Разумеется, речь шла именно о тех браслетах. Тестер продолжал описывать их, но я не слушал. Я знал, какие они. Это браслеты, которые мы с Фэнни видели на Рочестер-роу, и теперь они лежали среди подлинных сокровищ коллекции Рубинштейна в Британском музее.

Я позвонил Паркинсону и спросил:

– Ты знаешь, где купил Рубинштейн эти браслеты?

Тот ответил, что сообщит мне подробности, если я подожду несколько часов. Ему нужно порыться в бумагах. Вскоре Паркинсон позвонил. Браслеты были куплены в аукционном зале, где иногда придерживали для Рубинштейна первоклассные вещи. Такой громкой была его репутация. Я поехал туда. У меня не было сомнений, что браслеты, которые Рубинштейн купил, были подлинными, а другие попали в коллекцию с Рочестер-роу, но в подобных делах нельзя полагаться на единственный шанс. И копий могло быть две.

Я встретился с человеком по фамилии Байуотерс, он поинтересовался, не подвергаю ли я сомнению подлинность браслетов.

– Нет, – ответил я, – однако браслеты, найденные в коллекции Рубинштейна, не оригиналы, а очень искусные копии. Их предъявили нескольким экспертам, – я достал список с их фамилиями, – и все они подтвердили это.

– И все эксперты, за исключением одного, были приглашены для консультации по поводу браслетов, которые купил мистер Рубинштейн. Они единодушно признали, что браслеты подлинные.

– Это дает нам два объяснения. Либо Рубинштейн продал оригиналы и заменил копиями, что совершенно немыслимо, либо их подменили без его ведома до или после его смерти.

– Разумеется, мистер Рубинштейн волен распоряжаться, как угодно, своими вещами, – напыщенно произнес Байуотерс, – но, как вы говорите, немыслимо, чтобы он умышленно совершил мошенничество. Потом существует вопрос страховки. Он платил большие страховые взносы за каждую купленную вещь.

– Можно навести об этом справки, – заметил я, – но лишь для того, чтобы подтвердить подозрения, которые, в сущности, представляют собой уверенность.

– Откуда взялась вторая пара браслетов?

– Если не ошибаюсь, с Рочестер-роу. Поеду туда, может, удастся выяснить что-нибудь там.

Я позвонил Круку, и мы поехали на такси. Магазин нисколько не изменился; мне казалось, что тот же китайский дракон царствует на той же консоли, те же антикварные серебряные ложечки и сахарница располагаются в витрине вокруг прекрасных древних серебряных чайника и кофейников. За витриной висел персидский ковер, одну ее сторону окаймлял старый английский фарфор, которым я никогда не восхищался. Не было лишь браслетов. На их месте лежали прекрасные нефритовые ожерелья китайской работы. В магазине было темно, как в пещере, редкие маленькие лампочки, отбрасывающие небольшие озерца света, только усиливали общую мрачность. Человек, вышедший из-за прилавка, походил на джинна. Когда он заговорил, мышцы лица остались неподвижными.

– В ноябре, – заговорил я, – я увидел у вас в витрине китайские браслеты. Подумал, что они могут быть подлинными. Зашел осмотреть их.

– С женщиной, – сразу же произнес торговец. Голос его, казалось, был лишен глубины и звука. Казалось, я смотрю представление театра теней. – Она поняла, что браслеты лишь очень хорошая копия.

– А потом эти браслеты оказались в коллекции Рубинштейна.

Торговец протянул руку и снял с полки резного хрустального слона.

– С ведома мистера Рубинштейна?

– Полагаю, что нет. Но эти ваши браслеты – вы продали их?

– Несколько недель назад.

– Знаете фамилию человека, который их купил?

– Не могу вам сказать.

– Почему?

– Было бы неэтично открывать фамилию покупателя, – вежливо ответил он.

В голове у меня ярко вспыхнула догадка.

– На тот случай, если я профессиональный вор и собираю сведения? Так вот, я не вор. Но эти подделки обнаружены в коллекции Рубинштейна.

Кое-кто выражает настроение изгибом губ, а опускание века передает полную перемену мысли. Мой собеседник воспользовался бровями: они поднялись двумя вершинами, выражая неверие, потрясение, замешательство.

– Сомнений в точности данного сообщения нет? – отважился спросить он.

– Ни малейших.

Он немного помолчал, а потом проговорил:

– Я знал мистера Рубинштейна. Пару раз помогал ему. Он был по преимуществу художником. И ни за что не позволил бы положить браслеты, которые я продал, в свою коллекцию. Кстати, как случайно мне стало известно, у него имелись оригиналы.

– Кто еще это знал?

Торговец пожал плечами.

– Каждый, кто интересуется подобным вопросом, мог бы ответить, где находятся качественные вещи. Дом Рубинштейна рассматривался чуть ли не как общественная собственность, нечто вроде музея.

– И вы все равно не хотите сообщить, кто купил браслеты?

Торговец заколебался.

– А если я не скажу?

– Естественно, этим заинтересуется полиция. Подмена означает для Британского музея тяжелую финансовую утрату, помимо художественного аспекта данной проблемы.

– Да, – согласился мой собеседник, потирая нос. – Верно. Я не знал того человека. В таком месте, как это, начинаешь быстро различать людей, которые хотят купить что-то необычное, возможно, для перепродажи, и настоящих коллекционеров. Тот человек принадлежал к первому типу. Он вошел и попросил показать браслеты. Сказал мне: «Они не подлинные, так ведь?» Но в их подлинности поклялся бы кто угодно. Я заметил, что для обнаружения разницы нужно быть специалистом, а он усмехнулся: «Да, но каков процент специалистов среди населения?»

– Вы сказали ему, что оригиналы находятся в коллекции Рубинштейна?

– Нет, сэр, это сказал он. Спросил, видел ли я их, и я ответил, что не удостоился такой привилегии. Конечно, фотографии лучших экземпляров появлялись время от времени в таких журналах, как «Конесер» и «Арт коллектор». Он произнес: «Этот человек, Рубинштейн, очень счастливый. Мало кто может позволить себе потакать своим увлечениям в таком масштабе». У меня мелькнула мысль, что мало у кого есть увлечения, стоящие потакания.

– И он купил браслеты?

– Да.

Торговец назвал сумму.

– Расплатился чеком?

– Нет, сэр. Наличными.

– Вам не показалось это странным?

– Он говорил как американец. Они часто платят купюрами.

– Вы, конечно, не сохранили эти купюры?

– Они были однофунтовыми. Во всей пачке не было хотя бы одной пятифунтовой.

– И это не вызвало у вас подозрения?

– Я торговец, сэр, а не полицейский, – ответил он.

Я улыбнулся, но он походил на распустившего иглы дикобраза. Потребовалось время, чтобы привести его снова в спокойное расположение духа.

– Это слишком крупная сумма, чтобы носить ее при себе, – произнес я, – но, вероятно, он принимал участие в заговоре. Вас, конечно, уже спрашивали о браслетах?

– Несколько раз.

– Значит, он знал цену. Это важно. Раньше вы не видели его?

– Нет. Не могу даже назвать вам его фамилию. Небольшая лысина, рыжеватые волосы и рыжая бородка. Лет тридцати. Да, вот еще что. Он не снимал перчатку с правой руки.

Когда я повернулся к двери, Крук вспомнил, что следует спросить о дате продажи. Она состоялась через два дня после того, как мы с Фэнни осматривали браслеты.

– Плохи наши дела, – мрачно заметил Крук, останавливая такси, платить за которое предстояло мне. – Теперь – как нам обмануть суд? Это нужно каким-то образом сделать.