Текст книги "Хрущев убил Сталина дважды"

Позже эта опера была раскритикована и в центральной партийной печати, и я понял глубокое беспокойство Сталина в связи с теми явлениями, которые носили в себе семена большой угрозы для будущего.

Из незабываемых визитов тех дней у меня врезался в память и визит в Сталинград, где, в частности, я побывал на Мамаеве кургане. В годы антигитлеровской войны бойцы Красной Армии с именем Сталина в устах защищали не то что каждую пядь, а каждый миллиметр этого кургана. Мамаев курган был вспахан снарядами и многократно изменил облик из-за страшных бомбардировок. Из места, до прославленной Сталинградской битвы покрытого травой и цветами, он превратился в груды железа и стали, в нагромождение танков, таранивших один другой. Я согнулся и с благоговением собрал горсть земли с этого кургана – символа героизма сталинского воина и, вернувшись в Албанию, подарил ее музею Национально-освободительной борьбы в Тиране.

С Мамаева кургана как на ладони можно было видеть весь Сталинград, посреди которого змеилась широкая река Волга. В этом легендарном городе на основе сталинского плана разгрома гитлеровских полчищ советские солдаты написали славные страницы, они одержали верх над нацистскими агрессорами и положили начало перелому во всей Второй мировой войне. Этот город, который носит имя великого Сталина, был испепелен, разрушен, весь был превращен в руины, но не сдался.

Передо мной теперь открывался совершенно иной вид. Город, разрушенный войной, был построен заново за исключительно короткий срок. Новые многоэтажные жилые дома, культурно-бытовые учреждения, школы, университеты, кинотеатры, больницы, современные фабрики и заводы, новые, широкие и красивые улицы совершенно преобразили облик города. Улицы зеленели от молодых деревец, парки и скверы – полны цветов и детей. Я съездил и на тракторный завод этого города и встретился со многими рабочими. «… Мы очень любим албанский народ, и теперь, в мирное время, мы работаем также и для него, – сказал мне рабочий из этого завода. – Мы пошлем еще больше тракторов албанским крестьянам, это воля и наказ Сталина».

Мы везде чувствовали любовь и уважение, в духе которых были воспитаны простые советские люди великим Сталиным, любимым и незабываемым другом албанского народа и Албанской партии труда.

Итак, был завершен и этот визит в Советский Союз, во время которого я в последний раз непосредственно встретился с великим Сталиным, о котором, как я и раньше говорил, на всю жизнь буду хранить неизгладимые воспоминания и впечатления.

* * *

В октябре 1952 года я вновь съездил в Москву во главе делегации Албанской партии труда принять участие в XIX съезде ВКП(б).

Именно там я в последний раз увидел незабываемого Сталина, там я в последний раз услышал его столь милый и воодушевляющий голос, там он, с трибуны съезда, отметив, что буржуазия открыто выбросила за борт знамя демократических свобод, суверенитета и независимости, обратился к коммунистическим и демократическим партиям, не стоявшим у власти, с историческими словами: «Я думаю, что это знамя придется поднять вам… и понести его вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа… если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять».

Я храню и навсегда сохраню живым и обаятельным в уме и в сердце его вид в тот момент, когда с трибуны съезда он окрылил наши сердца, назвав коммунистические партии социалистических стран «ударными бригадами мирового революционного движения».

Мы поклялись в те же дни, что Албанская партия труда будет высоко нести звание «ударной бригады» и что советы и наказы Сталина она будет беречь как зеницу ока, как исторический завет и будет проводить их в жизнь с полной последовательностью.

Эту торжественную клятву мы повторили и в дни великой скорби, когда Сталин ушел от нас, – и мы гордимся тем, что наша партия, как сталинская ударная бригада, всегда была хозяином своего слова, что она никогда не ставила и не будет ставить чего-либо другого выше себя, кроме учения Маркса, Энгельса, Ленина и ученика и последовательного продолжателя их дела, нашего дорогого друга, славного вождя, Иосифа Виссарионовича Сталина.

Часть 2. Хрущевцы

Наше открытое и принципиальное выступление против хрущевского ревизионизма на ноябрьском Совещании коммунистических и рабочих партий мира в 1960 г. не явилось чем-то неожиданным. Напротив, оно было логическим продолжением марксистско-ленинской позиции, которую всегда занимала Албанская партия труда, было переходом на новую, более высокую стадию борьбы, которую наша партия давно вела в защиту и за последовательное проведение марксизма-ленинизма.

Отношения Албанской партии труда с Коммунистической партией Советского Союза с тех пор, как хрущевцы взяли власть в свои руки и вплоть до момента нашего открытого выступления против них, прошли через сложный процесс, полный зигзагов, периодов обострения и временной нормализации. Это был процесс взаимного ознакомления в ходе борьбы, в ходе постоянного столкновения взглядов.

С приходом к власти хрущевских ревизионистских путчистов, наша партия, учитывая ход событий в СССР, как и некоторые взгляды и действия, которые вначале были неопределенными, но затем шаг за шагом конкретизировались, стала ощущать большую опасность этой клики ренегатов, прикрывавшейся оглушительной лже-марксистской демагогией, стала понимать, что клика эта становится большой угрозой как делу революции и социализма в целом, так и нашей стране.

Особенно XX съезд КПСС явился тем событием, которое заставило нас вступить в оппозицию с Хрущевым и хрущевцами. Хрущев знал о наших оговорках касательно XX съезда, но его тактика требовала не ускорять обострения отношений с нами, албанцами. Он надеялся воспользоваться нашим чувством дружбы к Советскому Союзу, чтобы взять изнутри албанскую крепость и заманить нас в ловушку посредством улыбок и в то же время угроз, посредством урезанных кредитов, а также при помощи давления и блокады. Хрущев и хрущевцы думали так: «Мы знаем албанцев; как бы они ни были упрямыми, как бы они ни были запальчивыми, им некуда уйти от нас, ибо мы крепко зажали их в кулак, так что в случае кривлянья, неповиновения мы прибегнем к угрозе, установим против них блокаду, бойкот, а всех тех, кто окажет сопротивление, – низвергнем».

Группа Хрущева подготовила себе этот путь, развила и углубила его, рассчитывая добиться своего «тихо-мирно» и «бесшумно». Между тем реальная действительность убеждала ее в том, что эта тактика не приносила ей плодов, отчего она то и дело выказывала нетерпение и грубость. Обстановка обострялась, затем «смягчалась», чтобы вновь обостриться. Мы знали, куда приведет этот путь Хрущева и его компанию; вот почему мы повышали бдительность и, давая отпор проявлениям самоуправства с их стороны, стремились продлить жизнь «миру», не отказываясь, однако, от принципов.

Но настал момент, когда чаша переполнилась. Прежний, мнимый «мир» уже не мог дальше продолжаться. Хрущев перешел в открытое наступление, чтобы поставить нас на колени и заставить проводить его насквозь оппортунистический курс. Тогда мы прямо и во весь голос сказали Хрущеву «Нет!», сказали «Стой!» его изменнической деятельности.

В то время многие не поняли позицию Албанской партии труда; были и среди доброжелателей нашей партии и нашей страны такие, которые считали опрометчивой такую позицию, другие же еще полностью не осознали измену хрущевцев, третьи полагали, что мы порвали с Советским Союзом для того, чтобы сблизиться с Китаем, и т. д. Но время полностью подтвердило правоту Албанской партии труда, которая не примкнула к курсу хрущевцев, а развернула борьбу с ними. Именно этой борьбе, требовавшей и требующей больших жертв, и обязана наша маленькая страна своей свободой и столь ценной независимостью, своим успешным развитием по пути социализма.

С 1961 г. наша Партия труда не поддерживает никаких связей и никаких контактов с хрущевцами. Как и до сих пор, наша партия будет последовательно вести идеологическую и политическую борьбу за разоблачение этих врагов марксизма-ленинизма. Так поступали мы и когда Хрущев стоял у власти, и когда он был ниспровергнут и сменен группой Брежнева. Наша партия не питала никаких иллюзий, напротив, была убеждена и уверена, что Брежнев, Косыгин, Суслов, Микоян и др., которые были ближайшими сотрудниками Хрущева и вместе с ним организовали и совершили ревизионистскую контрреволюцию в Советском Союзе, должны были последовательно проводить свой прежний курс.

Они устранили Хрущева, чтобы оградить хрущевизм от самого патрона, который своими бесконечными шутовскими выходками дискредитировал его, устранили «отца», чтобы ускоренными темпами и более успешно осуществлять полное восстановление капитализма в Советском Союзе…

Смерть Сталина и борьба в советском руководстве

Из того, как было сообщено о смерти Сталина и как была организована церемония его похорон, у нас, албанских коммунистов и албанского народа, как и у других, подобных нам, сложилось впечатление, что его смерти с нетерпением ждали многие из членов Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

На следующий день после смерти Сталина, 6 марта 1953 г., Центральный Комитет партии, Совет Министров и Президиум Верховного Совета СССР поспешно провели совместное заседание. В случае больших утрат, какой была смерть Сталина, подобные срочные заседания нужны и необходимы. Однако большие и значительные изменения, о которых было сообщено в печати днем позже, говорили о том, что это срочное заседание состоялось не для чего-либо другого, а для… распределения постов!

Сталин только что скончался, его тело еще не было перенесено в зал, где ему должны были отдать последний долг, еще не была составлена программа организации почестей и похорон, советские коммунисты и советский народ проливали слезы по поводу великой утраты, – и вот верховное советское руководство выбрало именно этот день для деления портфелей! Премьер-министром стал Маленков, первым заместителем премьер-министра и министром внутренних дел – Берия, и так по порядку остальные посты были разделены между Булганиным, Кагановичем, Микояном, Молотовым. В течение этого дня были произведены важные изменения во всех высших партийных и государственных органах. Президиум и Бюро Президиума Центрального Комитета партии слились в один-единственный орган, были избраны новые секретари Центрального Комитета партии, некоторые министерства были упразднены, другие объединены, были внесены изменения в состав Президиума Верховного Совета и др.

Все это не могло не произвести на нас глубокое, причем, совсем не хорошее впечатление. Само собой возникали потрясающие вопросы: как же это возможно, чтобы столь важные изменения были произведены так неожиданно, за день, причем не в какой-либо обыкновенный, а в первый траурный день?! Всякая логика наводит на мысль, что все было заранее подготовлено. Списки этих изменений были давно составлены тайком и втихомолку, и ожидался лишь случай, чтобы огласить их, с тем, чтобы угодить и тому и другому.

Совершенно невозможно за несколько часов, даже в день вполне нормальной работы, принять такие весьма важные решения.

Однако, если вначале это были только потрясающие, поразительные вопросы, то ход событий, происшествия и факты, которые должны были стать нам известны позднее, еще больше должны были убедить нас в том, что какие-то скрытые руки уже давно подготовили заговор и ожидали лишь подходящего случая взять курс на разгром большевистской партии и социализма в Советском Союзе.

Даже на похоронах Сталина явно бросалось в глаза отсутствие единства в Президиуме Центрального Комитета: каждый его член пытался опередить других, выступить первым. Вместо того чтобы показать народам Советского Союза, коммунистам всего мира, глубоко потрясенным и безмерно опечаленным безвременной кончиной Сталина, единство в день несчастья, «товарищи» наперебой пытались выставлять себя. Хрущев открыл траурную церемонию, Маленков, Берия и Молотов выступили перед Мавзолеем Ленина. Хрущев и его сообщники по заговору вели себя лицемерно перед гробом Сталина и спешили закончить похоронную церемонию, чтобы снова запереться в Кремле и продолжить процесс раздела и передела постов.

Мы, и многие другие, думали, что Первым Секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза будет избран Молотов, ближайший соратник Сталина, самый старый, самый зрелый, наиболее опытный и наиболее известный в Советском Союзе и за его пределами большевик. Но произошло не так. Во главе стал Маленков, за ним последовал Берия. В те дни поодаль как-то в тени стояла «пантера», готовившаяся поглотить и ликвидировать двух первых. Это был Никита Хрущев.

Путь его выдвижения был воистину странным и подозрительным: он был назначен только председателем Центральной комиссии по организации похорон Сталина, и, когда 7 марта было сообщено о распределении постов, он не получил ни одного нового поста, а всего лишь был освобожден от обязанности первого секретаря Московского обкома партии ввиду того, что «будет переведен на работу в Центральном Комитете партии». Прошло лишь несколько дней и 14 марта 1953 г. Маленков «по своей собственной просьбе» был освобожден от поста Секретаря Центрального Комитета партии(!), и в составе избранного в тот же день нового Секретариата Никита Хрущев фигурировал на первом месте.

Подобные действия, хотя они нас и не касались, совсем нам не понравились. Сталин вел последовательную борьбу за марксистско-ленинское единство в Коммунистической партии Советского Союза и сам являлся одним из его решающих факторов. Это партийное единство, за которое боролся Сталин, не было создано террором, как заявили позднее Хрущев и хрущевцы, вторя клеветническим измышлениям империалистов и мировой капиталистической буржуазии, боровшихся за низвержение и разгром диктатуры пролетариата в Советском Союзе, оно было основано на завоеваниях социализма, на марксистско-ленинской линии и идеологии большевистской партии, на высокой и неоспоримой личности Сталина. Всеобщее доверие к Сталину было основано на его справедливости, на его умении защищать Советский Союз и ленинизм. Сталин правильно вел классовую борьбу, он беспощадно разил (и очень хорошо делал) врагов социализма.

И если в процессе всей этой справедливой титанической борьбы имели место и отдельные перегибы, то виновником в них был не Сталин, а Хрущев и Берия с компанией, которые, в своих темных и затаенных целях, когда они еще не обладали особой силой, показывали себя самыми прилежными сторонниками чисток. Они поступили так, чтобы вкрасться в доверие и завоевать славу «пламенных защитников» диктатуры пролетариата, «беспощадных с врагами», и таким образом подниматься по ступеням, ведшим к последующей узурпации власти.

* * *

Во время неоднократных поездок, которые я совершал в Советский Союз после 1953 г., я все лучше и лучше подмечал обострение противоречий среди членов Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

Несколько месяцев спустя после смерти Сталина, в июне 1953 г., я съездил в Москву во главе Партийно-правительственной делегации, чтобы запросить кредит экономического и военного характера.

Это было время, когда казалось, что Маленков был главным руководителем. Он был Председателем Совета Министров Советского Союза. Хрущев, хотя с марта 1953 г. и фигурировал первым в списке секретарей Центрального Комитета партии, по-видимому, еще полностью не прибрал власть к своим рукам, еще не подготовил путча.

Как правило, свои запросы мы излагали сначала письменно, так что члены Президиума Центрального Комитета партии и Советского правительства заблаговременно были знакомы с ними; более того, как выяснилось впоследствии, они уже решили, что будут давать и чего нет. Они приняли нас в Кремле. Когда мы вошли в зал, советские руководители встали, и мы пожали друг другу руку. Обменялись приветствиями.

Я знал всех еще со времени Сталина. Маленков был тот же – полный, с желтоватым лицом. С ним я познакомился за несколько лет до этого в Москве во время встреч со Сталиным, и он произвел на меня хорошее впечатление. Он обожал Сталина, и, по всей видимости, Сталин тоже ценил его. На XIX съезде он выступил с докладом от имени Центрального Комитета партии. Он относился к числу сравнительно молодых, пришедших к руководству кадров; впоследствии был ликвидирован замаскированным ревизионистом Хрущевым и его компанией. Но теперь он сидел на главном месте, так как занимал пост Председателя Совета Министров СССР. Рядом с ним сидел Берия со сверкавшими за очками глазами и с постоянно движущимися руками. Возле Берия сидел Молотов – спокойный, симпатичный, один из самых серьезных и самых уважаемых, на наш взгляд, так как он был старым большевиком, большевиком времен Ленина и близким соратником Сталина. Таким мы считали Молотова и после смерти Сталина.

По соседству с Молотовым сидел Микоян со смуглым и нахмуренным лицом. Этот купец держал в руке полукрасный-полусиний толстый карандаш (который можно было видеть во всех канцеляриях в Советском Союзе) и занимался «подсчетами». Теперь он уже был облечен более широкими компетенциями. 6 марта, в день распределения постов, было решено объединить в одно министерство Министерство внешней торговли и Министерство внутренней торговли, а портфель министра-купца захватил этот армянин.

У края стола, в конце, словно растерявшись, сидел белоголовый бородач с расплывчатыми синими глазами, маршал Булганин.

– Мы вас слушаем! – степенно сказал Маленков.

Это было отнюдь не товарищеское начало. У новых советских руководителей потом вошло в привычку так начинать переговоры, и безо всякого сомнения такое поведение должно было напомнить о великодержавной гордости. «Ну, выкладывай, мы тебя послушаем, а потом скажем наше окончательное мнение». Я хорошо не знал русского языка, не мог говорить по-русски, но понимать-то понимал.

Я начал говорить через переводчика о заботивших нас проблемах, особенно о военных и хозяйственных вопросах. Сначала я сделал вступление о занимавшем нас внутреннем и внешнем положении страны. Мне обязательно надо было обосновать наши нужды и запросы как в экономической, так и в военной области. Я старался быть возможно более точным и конкретным в изложении своих соображений, не распространяться, – но не говорил и двадцати минут, как змеиноглазый Берия сказал Маленкову, сидевшему, как мумия, и слушавшему меня:

– Не сказать ли ему то, что надо, и закончить это дело?

Маленков, не пошевельнув лицом и не отрывая глаз от меня (конечно, ему надо было сохранять авторитет перед своими заместителями!), ответил Берия:

– Подожди!

Мне стало очень тяжело, во мне все кипело, но я сохранил хладнокровие и, чтобы дать им понять, что я слышал и понял, что они сказали, сократил свое изложение и сказал Маленкову:

– У меня всё.

– Правильно! – сказал Маленков и передал слово Микояну.

Довольный тем, что я закончил свое изложение, Берия сунул руки в карманы и стал изучать меня, желая угадать, какое впечатление произвели на меня их ответы. Я, конечно, остался недоволен тем, что они решили дать нам в ответ на наши и без того весьма скромные просьбы. Я снова взял слово и сказал, что они слишком урезали наши запросы. И тут же заговорил Микоян, который «разъяснил» нам, что Советский Союз и сам беден, что он вышел из войны, что ему приходится помогать и другим и т. п.

– Составляя данные запросы, – ответил я Микояну, – мы всегда учитывали и только что изложенные вами соображения, причем делали мы расчеты очень сжато, свидетельство тому – работающие у нас ваши специалисты.

– Наши специалисты не знают, какими возможностями располагает Советский Союз. Это знаем мы, и мы высказали вам свое мнение, говоря вам о наших возможностях, – сказал Микоян.

Молотов сидел с опущенной головой. Он сказал что-то об отношениях Албании с соседями, но ни разу не поднял глаза. Маленков и Берия были двумя «петухами курятника», а Микоян, холодный и язвительный, говорил вроде меньше, зато изрыгал одну лишь хулу и отраву. По тому, как они говорили, как прерывали друг друга, как напыживались, давая «советы», можно было заметить признаки расхождений между ними.

– Раз вы уже решили так, – сказал я им, – мне нечего больше говорить.

– Правильно! – снова сказал Маленков и спросил, повысив голос: – Замечания есть?

– Есть, – сказал с конца стола Булганин.

– Говори, – сказал ему Маленков. Булганин открыл какую-то папку и сказал:

– Вы, товарищ Энвер, попросили помощь для армии. Мы согласны дать вам то, что уже установлено нами, но у меня к вам несколько критических замечаний. Армия должна быть мощным оружием диктатуры пролетариата, ее кадры должны быть верны партии, они должны быть пролетарского происхождения, партия должна прочно руководить армией…

Булганин сделал довольно длинную тираду, полную «советов» и «морали». Я внимательно слушал его и ждал найти в его словах критические замечания, но таких не было. Наконец он выпалил:

– Товарищ Энвер, мы располагаем сведениями о том, что многие кадры вашей армии являются сыновьями баев, богачей, людьми подозрительного происхождения и подозрительной деятельности. Мы должны быть уверены, в какие руки попадает оружие, которое мы вам даем, – сказал он далее, – поэтому советуем вам глубоко изучить эту проблему и произвести чистку…

Мне кинулась кровь в голову, ведь это была выдумка, клеветническое обвинение и оскорбление кадров нашей армии. Я повысил голос и спросил маршала:

– Откуда у вас такие сведения, которые вы приводите столь уверенно? Почему вы оскорбляете нашу армию?

Присутствующих обдало леденящим холодом. Все подняли голову и смотрели на меня, а я все ждал ответа от Булганина. Он оказался в неловком положении, ибо не ожидал столь колючего вопроса, и уставился на Берия.

Слово взял Берия, который, раздраженно и неверно двигая глазами и руками, начал говорить, что, по имеющимся у них сведениям, неподходящие и подозрительные элементы у нас были, мол, не только в армии, но и в государственном и хозяйственном аппарате(!), он даже привел какую-то цифру в процентах. Булганин облегченно вздохнул и оглянулся, не скрывая своего удовольствия, но Берия прервал его улыбку. Он открыто противопоставился «совету» Булганина относительно чисток и отметил, что «элементы с плохим прошлым, вставшие впоследствии на правильный путь, не должны быть убраны, их надо простить».

Злоба и глубокие противоречия между этими двумя лицами проявлялись совершенно открыто. Как впоследствии выяснилось, противоречия между Булганиным и Берия были не просто противоречиями между двумя лицами, а отображением глубоких противоречий, грызни и противопоставлений, кипевших между органами советской госбезопасности и органами разведки Советской Армии. Однако об этом мы узнали позже. В данном случае речь шла о возводимом на нас тяжком обвинении. Мы никак не могли взять на себя подобного обвинения, так что я встал и заявил:

– Те, кто дал вам такие сведения, клевещут, следовательно, они враги. Никакой правды нет в сказанном вами. Подавляющее большинство кадров нашей армии были бедными крестьянами, пастухами, рабочими, ремесленниками и революционно настроенными интеллигентами. Сыновей баев и богачей в нашей армии нет. Даже если имеется 10 или 20 таких, то они уже отреклись от своего класса и даже от своих родителей и родственников, когда последние противопоставляли себя партии и народу. Все кадры нашей армии прошли через войну и были выдвинуты в процессе войны, так что я не только не могу принять этих обвинений, но и скажу вам, что осведомители обманывают вас, они клевещут. Я заверяю вас, что оружие, которое мы от вас получали и получим, находилось и будет находиться в надежных руках, что нашей Народной Армией руководила и руководит Партия труда, и никто иной. У меня все! – И я сел.

После меня слово взял Маленков, чтобы закрыть дискуссию. Отметив, что он разделяет соображения предыдущих ораторов, дав нам уйму «советов и наказов», он также остановился на вопросе о «врагах» в рядах нашей армии, о котором завязался спор с Булганиным и Берия.

– Что касается проведения чисток в армии, я думаю, что вопрос не следует ставить так, – сказал Маленков, противопоставляясь «совету» Булганина о чистках. – Люди рождаются не подкованными, они делают и ошибки в жизни. Не следует бояться простить им ошибки. У нас есть люди, которые воевали против нас с оружием в руках, но мы теперь издаем особые указы о том, чтобы простить им прошлое и тем самым дать им возможность работать в армии и даже вступить в партию. Термин «чистка» армии, – повторил Маленков, – неподходящий, – и этим он закрыл обсуждение.

Ни в чем нельзя было разобраться: один наобум говорил «у вас враги», поэтому «надо произвести чистки», другой говорил «издаем указы о том, чтобы простить им прошлое»!..

Мое заключение об этой встрече было горьким. Я понял, что в руководстве Советского Союза не было расположения к нашей стране. Явная напыщенность, с которой они обращались с нами во время встречи, отклонение наших незначительных запросов и клеветническая вылазка против кадров нашей армии были дурными приметами.

Из этой встречи я заключил также, что в Президиуме Коммунистической партии Советского Союза не было единства: Маленков и Берия преобладали, Молотов почти безмолвствовал, Микоян стоял в тени. Было ясно, что среди лидеров в Президиуме Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза разразилась борьба за вытеснение друг друга. Как ни старались они не создавать в публике впечатления о том, что в Кремле происходила «смена гвардии», всего происходящего нельзя было скрыть.

В партии и правительстве были произведены и производились изменения. Хрущев, подставив ножку Маленкову, предоставив ему только пост премьер-министра, сам, в сентябре 1953 г., стал Первым секретарем Центрального Комитета. Понятно, Хрущев и его приближенные удачно состряпали интригу в Президиуме, рассорив противников и устранив Берия, после чего остальных, по всей видимости, они «умиротворили».

Что же касается ареста и казни Берия, то приводится много версий. Говорили, в частности, что Берия был арестован военными во главе с генералом Москаленко прямо на заседании Президиума Центрального Комитета партии. По-видимому, Хрущев с компанией эту «специальную миссию» поручили армии, так как не верили органам госбезопасности, поскольку они целые годы находились в руках Берия. План был разработан заранее: во время заседания Президиума Центрального Комитета партии Москаленко со своими людьми незаметно вошел в соседнюю комнату. В один момент Маленков нажал кнопку звонка, и несколько мгновений спустя Москаленко вошел в зал заседания и подошел к Берия, чтобы арестовать его. Говорят, что он протянул руку к лежавшему рядом с ним портфелю, но Хрущев, который «бдительно» сидел возле него, оказался «ловче» – он первым схватил портфель. «Птичке» некуда было улететь, акция увенчалась успехом! Точь-в-точь как в детективных фильмах, но не в заурядном фильме: его действующими лицами были члены Президиума ЦК КПСС!

Говорили, что именно так произошло, впрочем, это признавал и сам Хрущев. Потом какой-то генерал, советский военный советник, Сергацков, кажется, звали его, когда приехал в Тирану, кое-что рассказал и нам о судебном процессе по делу Берия. Он сказал нам, что был вызван в качестве свидетеля заявить на процессе по делу Берия, что последний, мол, грубо обходился с ним.

В связи с этим Сергацков конфиденциально сказал нашим товарищам: «Берия здорово защищался в суде, ни в чем не признался и отверг все обвинения».

* * *

В июне 1954 г., несколько месяцев спустя после вступления Хрущева на пост Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, мы с тов. Хюсни Капо поехали в Москву и попросили у советских руководителей встречи, чтобы обсудить с ними те наши экономические проблемы, которые они не хотели решать. Нас приняли Хрущев и Маленков, который еще был премьер-министром; присутствовали Ворошилов, Микоян, Суслов и еще один или два других более низкого уровня.

С Хрущевым мне привелось раза два встречаться на Украине еще до смерти Сталина. Тогда мы только что вышли из войны, и в то время было естественно, что мы питали большое доверие не только к Сталину, к Советскому Союзу, к Коммунистической партии Советского Союза, что было бесспорно, но и ко всем руководителям Коммунистической партии Советского Союза. Еще при первой встрече Хрущев произвел на меня впечатление «энергичного и словоохотливого добряка»; он хорошо отзывался о нашей борьбе, хотя и видно было, что он ничего не знал о ней.

Он приличия ради обрисовал мне Украину, устроил для меня обед, от которого в мою память врезался какой-то суп, борщ, как и чаша простокваши, такой густой, что ее можно было ножом резать; я так и не понял, что это было – простокваша или брынза; он подарил мне узорчатую украинскую рубаху и попросил извинения за то, что ему надо было выехать в Москву на заседание Политбюро. Эта встреча состоялась в Киеве, где Хрущев, сопровождая меня, то и делал, что всячески расхваливал Сталина. Я, естественно, видя лишь то, как эти руководители, так умело управляли столь огромной страной, которую мы горячо любили, и слушая их хорошие слова о Сталине, был очень доволен ими и восхищался их достижениями.

Тем не менее столь неожиданный и быстрый приход к власти Хрущева произвел на нас нехорошее впечатление. Не потому, что у нас было что-то против него, а потому, что Хрущев ни в самом Советском Союзе, ни за рубежом не пользовался такой известностью и не играл такую роль, чтобы столь быстро занять место великого Сталина в качестве Первого секретаря Центрального Комитета партии. Ни на одной из встреч, которые мы на протяжении ряда лет имели со Сталиным, Хрущев ни разу не показался, хотя в большинстве этих встреч принимали участие почти все главнейшие руководители Коммунистической партии и советского государства. И все-таки мы ни разу не говорили о наших соображениях по поводу столь резкого выдвижения Хрущева. Это мы считали внутренним делом Коммунистической партии Советского Союза, полагали, что они сами знают, что делают, и мы всем сердцем желали, чтобы дела в Советском Союзе шли всегда на лад, как во времена Сталина.

И вот настал день, когда мы оказались лицом к лицу с Хрущевым на первой официальной встрече с ним.

Первым слово взял я. Я кратко изложил положение страны в экономическом, политическом и организационном отношении, положение партии и народной власти. Зная по опыту прошлогодней встречи с Маленковым, что новые руководители Коммунистической партии и советского государства не любили долго слушать других, я постарался изложить свои соображения возможно более сжато, делая упор в основном на экономические вопросы, о которых два месяца до этого мы направили советскому руководству подробное письмо. Помню, во время моего выступления Хрущев вмешался только раз. Я рассказывал об итогах последних выборов в депутаты Народного Собрания в нашей стране и о проявившемся на этих выборах монолитном единстве между партией, народом и народной властью.