Текст книги "Последнее путешествие полковника Фосетта"

Долго шли они по безводным чападос, обходя тростники и кишащие змеями болота. Не глядя вниз, по одинокому бревну перебирались через горные потоки. Ночевали в пещерах и на деревьях. Собирали плоды и коренья и подкрепляли силы листьями гуарани. Им пришлось бежать по опасным звериным тропам от преследования морсего. Они слышали треск и шум погони, задыхаясь от ударов собственных сердец. Как-то его укусила змея, но она высосала из раны яд и приложила к ней целебные листья. И нога его не опухла. Когда на них напала пума, он отбился от нее суковатой палкой, заслонив собой прижавшуюся к дереву женщину.

Наконец по крику жакубим, которая селится возле людей, они узнали о близости человеческого жилья. Это была небольшая каучуковая фактория, затерянная в великом лесу. Несколько домиков, в которых жили серингейро, бар с бильярдом, склад готовой продукции, сарай с инвентарем – вот и все.

Серингейро жили в постоянном страхе и даже ночью не расставались с винчестерами. Много лет назад какие-то серингейро напали на деревушку племени кубен-кран-кегн и, убив нескольких индейцев, продали остальных в рабство. С тех пор племя мстило сборщикам каучука и постоянно совершало набеги на факторию.

Вот почему, когда какие-то черные от голода и лихорадки люди вышли из леса, серингейро чуть было не подстрелили их. Но, очевидно, судьба до времени берегла сына белого вождя и дочь жреца, ведя их к какой-то одной ей ведомой цели.

В баре шла очередная попойка. Серингейро пили попеременно качасу, виски, баккарди и пульке, приготовленную из сока агавы. Играли в кости. Ссорились. Рвали сукно на бильярдном столе. Стреляли в потолок.

Только на минуту оставил молодой белый на крыльце свою подругу, чтобы выпить стаканчик доброго мак-кинли, но и минуты достаточно для богов, которые никогда не спускают с человека глаз.

Когда он вышел из бара, Адаманта-Анта лежала на земле. Грудь ее была окровавлена, и алые капли темнели на жухлой траве и белой древесной стружке!

Он сразу же подумал, что это дело рук какого-нибудь грязного серингейро, одичавшего от пьянства и беспросветной кабалы. Но, склонившись над ней, он увидел в рассеченной груди перья серебряной птицы…

Он взял ее на руки и медленно пошел к лесу. Притихшие и напуганные серингейро видели, как он исчез в сельве.

Черная анаконда.

…Рассказ индейца потряс меня неожиданной силой ассоциаций и причудливых аналогий. Он породил в моей голове бледные ростки неясных догадок, перебросив шаткие мосты от прошлой дал„кой жизни к этой ночи у пахнущего смолой араукарий костра. Логический круг моей жизни если и не замкнулся, то наметился и высветился, как радуга в тучах и молния под черным пологом сельвы. Отныне я до конца дней моих буду бежать по этому кругу, подгоняемый бичом совести и жаждой поймать неизведанное.

Я записал рассказ индейца уже потом, по памяти. Сначала я старался сохранить особенности языка рассказчика и его манеру, потом увлекся, и ткань повествования приобрела окраску, свойственную моему воображению и моему пониманию вещей. Очевидно, и линия серебряного зверя оказалась чуть-чуть усиленной и несколько более определенной, чем в неуловимом, как цвет чешуи арапаймы, рассказе индейца. Но я ничего не хочу менять. Пусть все остается, как есть. Теперь я понимаю, чем больше ушей и уст проходит быль, тем сильнее напоминает она сказку.

Я слушал рассказ индейца, следил за тем, как он курит и улыбается. Щемящая тоска сдавила мне сердце. Рядом со мной сидел потомок великого народа, осколок великой и загадочной цивилизации. С каждым днем мы все дальше отходим и от этого народа и от его древней культуры. Мы упускаем их. Они ускользают от нас, меркнут, тают, просачиваются сквозь наши сны. С каждым человеком умирает мир. С каждым индейцем уходит нераскрытая тайна. Молчание моря!

С каждым индейцем исчезает эхо далекого мира. А кто скажет, что исчезает, когда погибает целое племя? Уходит целый народ, погружается в волны забвения, как обреченная и молчаливая Атлантида.

Остановитесь! Но поезд всегда впереди. Его не догнать. Он летит без мостов, не по правилам, косо. И нельзя даже лечь под его колеса. Он уходит в черный тоннель.

Кровью индейцев красная Риу-Мансу…

Приближался сезон дождей. Вода в Манисауа-Миссу стояла высоко. Срываясь белыми струями со скользких камней, река обретала величавое спокойствие в туманной Шингу. Стремительные, лохматые нити переплетались и теряли индивидуальность в бесконечном потоке ткани, медленно льющейся с циклопического ткацкого станка. Конечно, здесь нечего было ждать завала…

В поэтической легенде индейца о Стеклянной стране меня заинтересовали два момента, которые могли быть отражением действительных событий и явлений. Я хотел докопаться до источника странных звуков, которые якобы слышны в этих местах. О таких звуках писал и Фосетт, да и я не раз слышал о них от индейцев. Теперь ко всему прибавился еще и миф.

Особенно важным показалось мне сообщение об изменении течения Манисауа-Миссу после образования в каменистых порогах естественной запруды. Такое придумать нельзя. Это следствие опыта, многолетних наблюдений.

Вполне правомерно предположить, что Фосетт достиг дельты реки в момент завала. Если он действительно прошел здесь, это могло быть не позднее июля – августа, то есть в период самой низкой воды, когда завал наиболее возможен. Посему есть вероятность, что лодку Фосетта либо действительно увлекло течение временного рукава реки, либо он ошибочно принял разлив за устье и свернул в сторону от Шингу. Прежде чем двигаться дальше, я должен был проверить, так ли это.

Сколько я ни расспрашивал индейца о бифуркации Манисауа-Миссу, он не смог мне толково объяснить, с какими реками она сливается в разливе. Воссоздавая обстановку, которая была при Фосетте, я решил обследовать северный берег, имея в виду, что в июле – августе северные притоки более полноводны, чем южные.

Буйная зелень скрывала следы любых изменений, которые могли произойти здесь всего неделю назад. Все же, чуть ли не ползая с лупой по земле, я отыскал следы лессовых наносов и разложившиеся кучи сплава. Я проследил трассу и с удивлением обнаружил, что на всем ее протяжении нет высоких деревьев. Кругом росли исполинские цекропии и бертолеции, а в узкой извилистой полосе – только мелкий кустарник и вьюн. Настоящая просека. Это могло быть только одним из рукавов бифуркации. Причем постоянной, а не единичной, случайной.

И я решил пойти вдоль этой безлесной полосы. На четвертый день пути прохладное зловоние и тучи комаров возвестили о приближении к озеру или болоту. Красноватая почва уступила место перегною, который упруго пружинил при каждом шаге. Лес сменился непролазным кустарником, и каждый шаг давался ценой поистине кавалерийской атаки. Наши мачете не знали отдыха. К счастью, полоса кустарника оказалась неширокой, и мы вступили в море шуршащих трав. Пришлось надеть рубашку с длинными рукавами. Саблевидные ленты с микроскопическими зазубринами на обоюдоостром лезвии нещадно резали руки. Грунт становился все более зыбким. Прежде чем сделать следующий шаг, приходилось уминать траву ногой, чтобы ступать не по земле, а по зеленовато-белому травяному настилу. Так было больше шансов не провалиться по пояс.

Но вот пошла уже откровенная трясина: затянутые коричневой дрянью ямы, окна черно-кофейной воды, поблескивающие сквозь слой зеленой сальвинии. Впрочем, гораздо большую опасность таили в себе скрытые травой участки. Вот где действительно можно было отдать богу душу! Приходилось внимательно приглядываться к каждому цветку. Цветы растений-амфибий красноречиво и честно предупреждали об опасности. Что же касается цветов, растущих на сравнительно твердом грунте, таких я знал слишком мало.

Шестичасовой изнурительный переход оказался напрасным. Дальше пути не было. Я возвращался назад по беловатой дороге из травяных стеблей, чуть не плача от злости. Пот ел лицо, как серная кислота. Виски трещали под ударами пульса.

От наших шагов разбегались кузнечики и разлетались стрекозы. Над нашими головами проносились цапли. «Цапли, – подумал я. – Цапли. Значит, там все же есть открытая вода. Может быть, даже то самое озеро…»

Я выругался тогда длинно и витиевато, как умеют только в Манаусе. Мои проводники остановились и переглянулись. Я выругался опять, уже короче, по-английски. Они пошли дальше. Легче мне не стало.

И все же я решил сделать еще одну попытку прорваться к озеру.

После суточного отдыха мы вновь пошли на приступ. Опухшие от укусов и полосатые от расчесов, мы четыре дня одолевали эти проклятые триста ярдов. В итоге мы кровью и болью своей проложили дорогу к озеру. Дорогу, в полном смысле слова вымощенную жердями и окрапленную нашим потом.

Сразу же за болотом показалась узенькая кайма краснозема, обрывающегося над темневшим внизу озером. Во время паводка вода в озере, наверное, подымается вровень с берегами. Потом стремительно падает, размывая обрыв, увлекая комья красного суглинка и обнажая переплетение корней.

Вода казалась черной не только ночью, как можно было заключить на основании легенды. Впрочем, в Амазонии это не редкость. Образующиеся из отмерших растений гумусовые вещества, соприкасаясь с известняками, дают нерастворимые соединения, которые выпадают на дно.

Но знание и эмоции не всегда выступают заодно. Вид озера навевал тоску и тревогу. Синее небо померкло. Солнечный свет раздражал. Я решил дать отдых людям и, чтобы развеяться самому, отправился побродить с винчестером вдоль береговой каймы. Но мне фатально не везло. С сорока футов я не попал в индюка. Злой и мрачный, как раненый слон, продирался я сквозь заросли. Ядовитая улитка упала мне за шиворот, и шея тотчас вспухла. Жгло, как от горчичника. Поэтому, когда я заметил карабкающегося по стволу древесного дикобраза коэнду, первым моим побуждением было влепить в него добрый заряд. Потом мне стало стыдно, что я хотел сорвать досаду на ни в чем не повинном существе, совершить бессмысленное убийство.

Хорошо, что я не убил коэнду. Встреча с ним помогла мне прийти в себя. Я огляделся по сторонам и поразился тому, как мало видит сердитый человек.

Поистине гнев ослепляет. Все, что я увидел сейчас, точно пряталось до последней минуты. Но как только я успокоился, мир вновь раскрылся и вернулся к прерванным делам.

Меня заинтересовала нависшая над обрывом, увитая ползучими лианами скала. Мне захотелось взобраться на нее и попытаться разглядеть в бинокль противоположный берег. У подножья скалы зияла черная яма. Я склонился над ней, и на меня пахнуло сыростью и каким-то странно влекущим запахом. Я попытался прислушаться к этому запаху, и он сразу же показался мне отвратительным. Я выпрямился и достал зажигалку. Но только я хотел поднести огонь к провалу, как оттуда неторопливо высунулась сатанинская голова…

В кошмарном бреду и то не привидится змеиная голова такой фантастической величины, абсолютно черная и сонно-равнодушная. Это был очень редкий вид черной анаконды. Ее называют дормидера или «сонливая» за характерное храпение, которое она обычно издает.

Но уставившаяся на меня дормидера была молчалива и неподвижна. Наверное, я казался ей муравьем. В моей руке по-прежнему была зажата горящая зажигалка, и я почему-то подумал, что зря выгорает бензин. О чем только не думает человек в самые ужасные минуты!

Но шевельнуться я не мог и стоял перед чуть покачивающейся головой словно загипнотизированный. А может быть, это и был гипноз. Во всяком случае, исходивший от змеиной пасти запах опять показался мне влекущим и тревожным.

Внезапно черное лоснящееся тело напряглось, и змея выбросилась из пещеры, как стальная рулетка из гнезда или невиданной величины торпеда из пневматического аппарата. Чудовище молниеносно пронеслось мимо. Горящий фитилек зажигалки качнулся один только раз. Но мне этот миг казался бесконечным, как все удлиняющееся чудовище с исполинской треугольной головой.

Дормидера и на землю-то шлепнулась, как торпеда на воду, чтобы скользнуть к неведомой цели, оставляя волнистый след встревоженной травы.

Я сразу же ощутил странную пустоту и изнурительную слабость. Медленно опустился на траву, ожидая, что меня сейчас вырвет. И тут только я почувствовал боль от ожога. Проклятая зажигалка обожгла мне три пальца.

Потом я услышал тяжелый всплеск воды и нечеловеческий крик Энрико. Но тут, к счастью, сработала биологическая защита, я погрузился в какую-то странную прострацию. Потом стало ясно, что я просто упал в обморок.

А вечером Мануэл и Энрико наотрез отказались идти со мной дальше. Оказалось, что черная анаконда плюхнулась в озеро в каких-нибудь десяти шагах от того места, где они ловили пинтадо, наживляя на крючок яйца

саубеnote 31Note31
  Саубе (сауба) – муравьи-листорезы, употребляемые индейцами в пищу.


[Закрыть]. Ужас, испытанный ими при этом, был мне хорошо знаком. Не успели они прийти в себя после встречи с дормидерой, как услышали далекий гул, сопровождавшийся тихим свистом и потрескиванием. Они бросились разыскивать меня, чтобы рассказать о встрече на озере и о таинственном гуле, но меня нигде не было. На выстрелы я тоже, по понятным причинам, не откликался. Только через два часа они нашли меня лежащим у скалы с белым, как сухой корень, лицом.

Нет, они ни за что не пойдут дальше. Никакие уговоры не помогли. Единственное, о чем мне удалось с ними договориться, это обещание ждать меня.

Они уйдут от озера и вернутся проторенной нами дорогой к границе кустарника. Там построят жилище и станут ожидать меня до 15 ноября. Дольше они никак не могут. И так в их распоряжении окажется не больше двух недель, чтобы выйти к Шингу до начала дождей.

Простились мы рано утром. И они ушли в травы, унося с собой часть моей решительности и оптимизма, а также почти всю качасу. Откровенно говоря, было очень грустно глядеть им вслед. Хотелось крикнуть, чтоб они остановились и подождали. Но я не позвал их. И травы сомкнулись за Мануэлем, который шел последним.

«Никто не может в завтра заглянуть»

И все же судьба была ко мне благосклонна. В тот же вечер я услышал гул.

Так гудит ток высокого напряжения в трансформаторах и свистит настраиваемая рация. А может быть, это больше напоминало зов далеких миров, которого никто, кроме меня, не слышал, или звон хрустальных бокалов под холодной пенистой стру„й шампанского на нашей помолвке…

Я слышал, как звук плыл над сельвой, опускался на черную воду, просачивался в черную дыру под скалой, но не мог понять, откуда он идет. Источник его был везде и нигде, как дневной свет в комнате с матовыми стеклами.

Казалось, что звук льется с неба, испаряется с поверхности озера, слетает с крыльев стрекочущих в травах кузнечиков, тяжело оседает с черных, уходящих неведомо куда стволов. Откуда же он идет? Я так и не определил этого в тот вечер.

Только на следующий день, когда в звуковую гамму влилось шипение вырывающейся из пожарной кишки воды, я понял, откуда идет звук. И сразу же вспомнил рассказ индейца. Все правильно. И я пошел по берегу озера, в обход, стараясь не потерять направление. А идти нужно было на север. И «чуть на восток». Жаль, что не было лодки. Это бы здорово сократило путь.

…В тот день, когда я пересек черное плато, у меня оставалось только сорок галет и три фунта сушеной говядины. Плато походило на огромную лепешку базальта, выброшенную в незапамятные времена из раскаленных недр. Все здесь напоминало какую-то космическую катастрофу. Чудовищное извержение глубинной симыnote 32Note32
  Слой земной оболочки, простирающийся до границ ядра земли.


[Закрыть].

Стрелка компаса вращалась против хода часов, как заведенный раз и навсегда механизм. В безоблачном небе поминутно вспыхивали ветвящиеся молнии. Волосы на голове шевелились, как вблизи электростатического генератора невероятной силы. Странный электрический феномен, настоящая кольцевая ловушка молний! Даже моноцитовые песчинки располагались на базальтовой поверхности строго ориентированными полосами. Поднявшись на высокую глыбу, я увидел, что пески сосредоточены вдоль невидимых силовых линий почти правильными концентрическими эллипсами. Точно кто-то причесал их огромными граблями. И никакой жизни. Только однажды мне попалась большая уродливая ящерица, спрятавшаяся при моем появлении под камень.

Я вспомнил, что у Фосетта была загадочная статуэтка. Она представляла собой человеческую фигурку, обернутую лентой с таинственными письменами. Он получил статуэтку в подарок от сэра Рейдера Хаггарта, автора широко известных приключенческих романов «Копи царя Соломона», «Дочь Монтесумы», «Прекрасная Маргарет». Хаггарт привез статуэтку из Бразилии. Это дало Фосетту некоторое право утверждать, что она найдена в одном из затерянных городов.

«Эта каменная фигурка, – писал Фосетт, – обладает престранным свойством: каждый, кто возьмет ее в руки, тотчас же ощущает подобие электрического тока, устремляющегося вверх по руке, – ощущение настолько резкое, что некоторые люди спешат поскорее положить статуэтку. Причины этого явления мне не известны».

А не высечена ли статуэтка, привезенная Хаггартом, именно здесь? Из этого черного базальта, над которым поминутно трепещут молнии? Кто знает, возможно, неведомые нам могучие силы вызвали извержение, в процессе которого расплавленный базальт претерпел коренные изменения, приобрел какую-то особую поляризацию?

Может быть, микроструктура минерала отличается особыми свойствами… Не исключено и что постоянно проскакивающие молнии привели к кристаллизации из расплава базальта с аномальным строением решетки. Я не силен в физике и не берусь судить. Нужны тонкие структурные анализы, кристаллографические исследования и многое другое Когда-нибудь все это будет сделано, и загадка прояснится.

Меня сейчас интересует не это. Гораздо более эффектное зрелище представляет собой гидродинамический феномен плато, возможно как-то связанный с его электростатическими особенностями. Речь идет о «стеклянной» стене, вернее, о стене водопада, а еще точнее, о стене фонтана…

Индейская легенда не обманула. Я действительно увидел «стеклянную стену». Это была стена из воды, прозрачная и светлая, как стекло. Я увидел ее, как только пересек постепенно возвышающееся к горизонту плато. А голос ее я услышал еще на озере и шел на него через болота и заросли, как идут на свет маяка. И с каждым шагом он звучал все мощнее, пока, наконец, не заглушил своей великой мощью все остальные звуки.

Плато обрывалось в бездну. Отшлифованный неистовым напором воды, обрыв сверкал, как хорошо смазанная внутренность исполинской трубы. Откуда-то из глубин под огромным давлением вырывалась вода. Достигнув высоты в четверть мили, она обрушивалась назад в пропасть. Но на этом и заканчивалась аналогия с фонтаном. Непонятным образом выбрасываемая в небо струя настолько расширялась, что полностью охватывала пространство провала. Она как бы растекалась по всей его окружности, устремляясь вниз гладкой прозрачной стеной. Это была стеклянная струя, которую так часто можно встретить в европейских парках, но только со сферической поверхностью в несколько миль диаметром.

Едва ли уместно узкому специалисту в области биохимии вирусов гадать о причинах столь грандиозного каприза природы. Вызвано ли это проявлением колоссальных электростатических сил, или же тайна «стеклянной стены» скрывается в области гидродинамики больших скоростей, объяснить не берусь. Возможна ведь и комбинация обоих факторов, сложная их взаимосвязь. Падающая вода вызывает при трении о поверхность твердого тела появление электрических диполей. Если же таким твердым телом будет обладающий особыми свойствами базальт…

В общем я не знаю объяснения этому грандиозному явлению. Буду говорить лишь о том, что видел собственными глазами, не пытаясь доискиваться до потаенных глубин. Сквозь изменчивую в своем неукротимом падении и вечной смене стену я уловил неясные контуры далеких холмов, смутные зеленые массивы леса, розоватые разрывы каньонов. За «стеклянной» стеной была территория, на которой мог бы разместиться европейский город средней величины.

Я бросил в стену камень. Он отлетел назад и чуть не угодил в меня. С одной стороны он оказался будто отшлифованным на наждачном круге. Стена была непреодолимой. И только солнце беспрепятственно проникало в оберегаемый ею таинственный мир. Так же щедро и равнодушно дарило оно этому миру свое тепло, не задаваясь вопросом, есть ли там люди. Но меня это волновало…

Кто знает, может быть, действительно за «стеклянной стеной» укрылись прямые потомки творцов покинутых городов Но если верить красивой легенде, таинственный вирус нашел их и там. Серебряный зверь – это, безусловно, очень яркий, но, к сожалению, слишком емкий образ. Олицетворяет ли он только признаки беспощадного заболевания или к тому же указывает на его переносчика

– какую-нибудь птицу, летучую мышь, – не знаю. Но намек слишком прозрачен, чтобы его истолковать иначе. Конечно, совпадения сказки с действительностью могут исчерпаться уже на «стеклянной» границе. Но возможно, что в рассказе индейца все так или иначе отражает действительные события У меня пока еще не было поводов в этом сомневаться.

И не за этим ли я, бросив вс„, ушел в сельву? Разве не здесь моя цель, моя «Z», венец моих стремлений и снов? Могу ли я уйти от этой размалывающей камни стены, сквозь которую мерещится затерянный мир? Может, именно там ждет меня разгадка последнего путешествия Фосетта, так и не раскрытая мною до конца…

Я метался в зеленом аду Шингу за его тенью. Она привела меня сюда, и я вижу, как она просачивается сквозь эту прозрачную преграду вечных перемен. Мне ли не последовать за ней?

Я твердо решил, что если останусь жив, то не вернусь больше в Европу. Что я могу дать ей и что она мне даст взамен? Страшный вирус далеких эпох – опасное открытие в наш век. Кто знает, что оно принесет с собой людям, когда уйдет в большой, столь изменившийся мир из моих рук?..

Я останусь здесь, в Шингу. Буду ходить по индейским деревням, слушать рассказы стариков, беседовать с женщинами, охотниками, помогать им по мере знаний и сил и учиться у них. Люди не должны преждевременно уходить в небытие с нашей беспокойной планеты, не должны уносить с собой будущее внуков и прошлое дедов. Все это по праву принадлежит живым. В этом мудрость жизни.

Если останусь жив, обязательно приду в Капитан-Васконселос, к Орландо. «Орландо! – скажу я ему. – Ты был не прав, калапало не убили Фосетта. И зачем им было убивать такого человека, как он? Хочешь, Орландо, я расскажу тебе о том, куда пошел Фосетт из лагеря Мертвой лошади? И что было дальше? А хочешь, я расскажу тебе о создателях покинутых городов и о стране за „стеклянными стенами“? И я все расскажу ему. А потом я попрошу его: „Возьми меня к себе, Орландо. Я хочу помогать тебе. Они не должны умирать, и тонущая на наших глазах Атлантида не может бесследно исчезнуть в волнах. Иначе весь наш мир – просто жалкий фарс или неудавшийся эксперимент недальновидного и безответственного исследователя…“

Все это я скажу, если останусь в живых. А потом я обойду все реки от Профунду до Манисауа-Миссу и от реки Смерти до Ирири. Я навещу всех: нахуква, куйкуру, тхикао, калапало, мехинаку, камайюра, авети, трумаи, суя, кайяби, журуна, тхукахаме и кринакароре. Я не забуду и тех «людей, имени которых мы даже не знаем». И морсего я не забуду, и уверен, что унесу от них свою голову целой, не высушенной до размеров кулака.

Все это я сделаю, если останусь жив и если потом у меня хватит жизни сделать все это. Пути назад нет. Завтра я доем последние галеты. А ружьем не добудешь ничего, кроме серой ящерицы, в течение семи дней пути. Вот-вот

начнутся дожди, и мои румберо уйдут без меня. Nao importanote 33Note33
  Не беда! (португ).


[Закрыть]! Мануэл поставит за меня свечку.

Эти записки я вложу в полиэтиленовую канистру, которую хорошо закупорю и брошу потом в один из низвергающихся в пропасть водопадов. Надеюсь, полиэтилен выдержит кратковременное прикосновение к «стеклянной стене». Если мне повезет, вы узнаете, куда уходит вырывающаяся из земли вода. Если не повезет, вы все равно узнаете об этом от кого-нибудь другого. Но вы ничего тогда не узнаете обо мне… Но зачем говорить о неудачах?

Мне хочется верить, что вы прочтете эти записки. Вот почему я ничего не скажу здесь о найденном мною ходе, который, как мне кажется, ведет в «стеклянную страну». Не удивляйтесь, что я так поступаю. И не ищите этому объяснений. Я лучше напомню вам последние слова Фосетта: «Если нам не удастся вернуться, я не хочу, чтобы из-за нас рисковали спасательные партии. Это слишком опасно. Если при всей моей опытности мы ничего не добьемся, едва ли другим посчастливится больше нас. Вот одна из причин, почему я не указываю точно, куда мы идем…»

 
Не надо, не смотри назад, румберо.
Никто нам не укажет лучший путь.
Никто не может в завтра заглянуть.
Иди и не смотри назад, румберо..
Не задавай вопроса: «A depoisnote 34Note34
  А потом?.. (португ.).


[Закрыть]?…»
 

* * *

Любая правда о Фосетте звучит как выдумка, легенда – как правда. Рассказанные в повести события не происходили на самом деле, но цитированные в ней документы подлинные.