Текст книги "По ту сторону порабощающих нас иллюзий"

У современного человека совершенно иные идеалы. Его судьба, безопасность и власть покоятся на частной собственности, поэтому для буржуазного общества частная собственность священна и идеал неприкосновенности частной собственности – краеугольный камень всего его идеологического сооружения. Хотя большинство людей капиталистического общества владеют не частной собственностью в употребляемом здесь смысле (собственность на средства производства), а только «личной» собственностью, как машина, телевизор и т. п. – т. е. потребительскими товарами, – тем не менее великая буржуазная революция, направленная против феодальных порядков, сформулировала принцип неприкосновенности частной собственности, так что даже те, кто не принадлежит к экономической элите, разделяют по этому поводу те же самые чувства, что и принадлежащие к ней. И как член феодального общества считал выпады против феодальной системы безнравственными и даже бесчеловечными, так и рядовой человек капиталистического общества считает выпад против частной собственности признаком варварства и бесчеловечности. Зачастую он не скажет этого прямо, но выразит свое неодобрение против посягнувших на частную собственность в таких словах, как безбожие, несправедливость и т. д.; в самом деле эти нарушители представляются ему – часто неосознанно – бесчеловечными потому, что посягнули на святость частной собственности. И дело не в том, что они вредят ему экономически или реально угрожают его экономическим интересам; дело в том, что они угрожают жизненно важному идеалу. Думается, что ненависть и отвращение, которые питают многие люди в капиталистических странах по отношению к странам коммунистическим в значительной мере основаны на том, что они питают отвращение к прямым нарушителям частной собственности.

Существует так много свидетельств того, что идеи коренятся в социально-экономической структуре общества, что трудно отобрать наиболее показательные. Так, свобода превратилась в идею первостепенной важности для среднего класса в ходе его борьбы против ограничений, наложенных на него феодалами. «Личная инициатива» стала идеалом капитализма свободной конкуренции в XIX в. Совместный труд и «человеческие отношения» стали идеалами капитализма XX в. «Порядочность» стала наиболее популярной нормой в капиталистическом обществе, поскольку честность – основной закон свободного рынка, на котором товары и труд обмениваются без насилия и мошенничества. В то же время идея порядочности стала отождествляться с более древней нормой – «возлюби ближнего своего» – через упрощенный вариант этой нормы, представленный в «золотом правиле» нравственности: поступай с другими людьми так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой.

Хочу еще раз подчеркнуть, что теория, согласно которой идеи определяются формами экономической и социальной жизни, вовсе не утверждает, будто они не имеют самостоятельного значения или являются всего лишь «отражением» экономических нужд. Идеал свободы, например, коренится глубоко в природе человека, и именно поэтому он был идеалом и для иудеев в Египте, и для рабов Рима, и для немецких крестьян в XVI в., и для немецких рабочих, боровшихся против диктаторов Восточной Германии. С другой стороны, идея авторитета и порядка также глубоко внедрилась в человеческое существование. Любой социальный строй может обращаться к идеям, превосходящим его собственную необходимость как раз потому, что они обладают мощным воздействием на человеческое сердце. И понять, почему определенная идея завоевывает влияние и популярность, можно лишь исторически, т. е. через социальный характер, созданный в данной культуре.

Необходимо сделать еще одну оговорку. Не только экономический базис создает определенный социальный характер, который, в свою очередь, порождает некоторые идеи. Однажды созданные идеи тоже влияют на социальный характер и опосредованно – на социально-экономическую структуру. Я подчеркивают здесь, что социальный характер – это промежуточное звено между социально-экономической структурой и господствующими в обществе идеями и идеалами. Причем это посредник в обоих направлениях: от экономического базиса к идеям и от идей к экономическому базису[57]57
  В книге «Бегство от свободы» я постарался подробно показать этот механизм в его связи с протестантизмом и началом капитализма. В книге «Здоровое общество» я занимался той же самой проблемой, но применительно к XIX и XX векам. – Примеч. автора.


[Закрыть]. Эти представления схематически выражаются следующим образом:

IX. Социальное бессознательное

Социальный характер, вынуждающий людей действовать и думать так, как они должны действовать и думать в интересах правильно функционирующего общества, – это лишь одна линия связи социальной структуры с идеями. Другой вид связи заключается в том, что каждое общество определяет, какие мысли и чувства следует допустить до уровня осознания, а какие – оставить бессознательными. Т. е. существует как социальный характер, так и «социальное бессознательное».

Говоря о «социальном бессознательном», я имею в виду области психики, вытесненные у большинства членов общества. Содержанием этих вытесненных элементов обычно является то, что данное общество не может позволить своим членам довести до осознания, если оно собирается и дальше успешно функционировать на основе собственных противоречий.

Термин «индивидуальное бессознательное», с которым имел дело Фрейд, относится к такому содержанию, которое индивид вытесняет, сообразуясь с индивидуальными обстоятельствами своей личной жизни. До некоторой степени Фрейд касается и «социального бессознательного», когда говорит о вытеснении инцестуозных стремлений, что характерно для всей цивилизации; но в клинической практике он имеет дело в основном с индивидуальным бессознательным, поэтому и большинство аналитиков недостаточно внимания уделяют «социальному бессознательному».

Прежде чем приступить к обсуждению «социального бессознательного», необходимо кратко воспроизвести развитую Фрейдом концепцию бессознательного и соответствующую ей концепцию в системе Маркса.

Воистину, нет более фундаментального открытия у Фрейда, чем бессознательное. Психоанализ можно определить как систему, основанную на признании того, что мы препятствуем осознанию наиболее значимых переживаний; что конфликт между бессознательной реальностью внутри нас и отрицанием этой реальности в нашем сознании часто приводит к неврозам и что невротические симптомы можно снять, а черты характера исправить, доведя бессознательное до осознания. Хотя Фрейд считал, что разоблачение бессознательного является наиболее важным средством лечения неврозов, его проницательность вышла далеко за рамки медицинских интересов. Он видел, насколько не соответствует действительности большая часть того, что мы думаем о себе, с каким постоянством мы заблуждаемся относительно самих себя и других; страстный интерес побуждал его прикоснуться к реальности, лежащей за пределами осознанных мыслей. Фрейд признавал, что большая часть того, что реально внутри нас, не осознается, а большая часть того, что осознается, нереально. Эта приверженность к поиску внутренней реальности привела к открытию нового измерения истины. Человек, не осведомленный о феномене бессознательного, убежден, что говорит правду, если говорит то, что знает. Фрейд же показал, что все мы более или менее заблуждаемся в вопросе об истине. Даже если мы искренни в том, что осознаем, не исключено, что мы продолжаем лгать в том смысле, что наше сознание «ошибочно»; в нем не представлены лежащие под ним внутри нас реальные переживания.

Фрейд начал с рассмотрения проблемы на индивидуальном уровне. Вот несколько первых попавшихся примеров: допустим, человек испытывает тайное удовольствие, рассматривая порнографические картинки. Он не допускает мысли о том, что ему это интересно; сознательно он убежден, что считает такие картинки вредными и что его обязанность – проследить, чтобы они нигде больше не фигурировали. Тем самым он постоянно имеет дело с порнографией, рассматривает такие картинки, что якобы составляет часть кампании против них, и тем удовлетворяет свое желание. Но его совесть совершенно чиста. Его действительные желания бессознательны, а то, что осознается, – это рационализация, полностью скрывающая то, чего он не хочет знать. Так он умудряется удовлетворить свое желание, не вступая в конфликт с моралью.

Другим примером мог бы стать отец, обладающий садистскими наклонностями, имеющий обыкновение наказывать своих детей и дурно обращаться с ними. Но он убежден, что бьет их потому, что это единственный способ научить их добру и предостеречь от свершения зла. Он не осознает, что испытывает садистское удовольствие, он осознает только рационализацию – свою идею об обязанности воспитывать детей и правильном методе их воспитания.

А вот еще один пример: политический лидер проводит политику, ведущую к войне. Возможно, им движет жажда славы и известности, однако он убежден, что его действия определяются исключительно патриотизмом и чувством ответственности за свою страну.

Во всех этих случаях скрытое бессознательное желание настолько хорошо рационализировано моральными соображениями, что оно оказывается не только тщательно укрыто ими, но эта самая рационализация, изобретенная человеком, поддерживает и даже подстрекает его. Пока жизнь течет нормально, такой человек никогда не обнаружит противоречия между реальностью своих желаний и вымыслом рационализаций и, стало быть, будет продолжать действовать в соответствии со своим желанием. Если бы кто-то сказал ему правду, т. е. упомянул бы о том, что за его ханжескими рационализациями скрываются его настоящие желания, каковые он крайне не одобряет, он бы искренне возмутился, посчитав, что его неправильно поняли и несправедливо обвинили.

Страстное нежелание признать существование вытесненного содержания Фрейд назвал «сопротивлением». Его сила примерно пропорциональна силе вытеснения.

Хотя любой вид переживаний, разумеется, может подвергнуться вытеснению, из теоретических представлений Фрейда следует, что наиболее сильному вытеснению подвергаются сексуальные стремления, не совместимые с нормами цивилизованного человека, и в первую очередь инцестуозные стремления. Но, по Фрейду, враждебные и агрессивные побуждения также вытесняются настолько, насколько они противоречат существующим нравам и сверх-Я. Каким бы ни было специфическое содержание вытесненных стремлений, с точки зрения Фрейда, они всегда представляют «теневую» сторону человека, антисоциальное, примитивное его оснащение, не подвергшееся сублимации и противоречащее тому, что считается достойным цивилизованного человека. Надо еще раз подчеркнуть, что, согласно фрейдовой концепции бессознательного, вытеснение означает, что не сам импульс, а осознание импульса не допускается. В случае с садистским импульсом, например, это означает, что я не осознаю своего желания причинять боль другим людям. Однако это вовсе не означает ни того, будто я действительно не причиняю боли другим людям, прикрываясь чувством долга, ни того, будто, причиняя боль другим людям, я не осознаю, что они страдают от моих действий. Вполне возможно, что импульс не дает о себе знать просто потому, что я не сумел ни помешать его осознанию, ни найти ему подходящую рационализацию. В этом случае импульс будет продолжать существовать, но вытеснение его из сознания приведет к тому, что его воздействие будет пресекаться. Как бы то ни было, вытеснение означает искажение сознания человека, но не устранение запрещенных импульсов. А это значит, что бессознательные силы загоняются внутрь и определяют человеческие поступки, действуя за его спиной.

Чем же, по мнению Фрейда, вызывается вытеснение? Мы уже говорили о том, что несовместимость этих импульсов с социальными и семейными нравами мешает им стать осознанными. Это положение относится к содержательной стороне вытеснения; но каков психологический механизм, с помощью которого осуществляется акт вытеснения? Согласно Фрейду, таким механизмом является страх. Наиболее ярким примером, который Фрейд использует в своей теории, служит вытеснение у мальчика кровосмесительного влечения к матери. Фрейд полагает, что маленький мальчик начинает бояться своего соперника – отца; особенно бояться того, что отец кастрирует его. Страх заставляет его вытеснять свои желания из сознания и помогает ему переориентировать свои желания в других направлениях, хотя полученные в первом сражении шрамы никогда полностью не исчезнут. И хотя «боязнь кастрации» – это простейший вид страха, приводящий к вытеснению, согласно Фрейду, есть и другие страхи, такие как оказаться нелюбимым, быть убитым или покинутым, – страхи, которые принуждают человека вытеснять свои глубочайшие желания с не меньшей силой, чем первичный страх кастрации.

Занимаясь психоанализом индивида, Фрейд упорно искал индивидуальные причины вытеснения, тем не менее было бы ошибкой полагать, будто его концепция вытеснения относится только к индивиду. Напротив, у Фрейдовой концепции вытеснения есть также и социальное измерение. Чем более высокой степени цивилизованности достигает общество, тем более несовместимыми оказываются инстинктивные желания с существующими социальными нормами и тем выше должна быть степень вытеснения. Рост цивилизованности, по Фрейду, означает усиление вытеснения. Но Фрейд никогда не выходил за пределы чисто количественного и механистического истолкования общества и не рассматривал ни особенностей структуры общества, ни их влияния на вытеснение.

Если силы, вызывающие вытеснение, столь могущественны, как же Фрейд надеялся сделать бессознательное сознательным, снять подавляющее воздействие с вытесненного? Хорошо известно, что именно этой цели и служит изобретенная им психоаналитическая процедура. Анализируя сновидения, занимаясь истолкованием «свободных ассоциаций», не прошедших внутреннюю цензуру, а также спонтанных мыслей пациента, Фрейд пытался прийти вместе с пациентом к пониманию того, чего пациент раньше не знал: его бессознательного.

Каковы были теоретические предпосылки использования анализа сновидений и свободных ассоциаций для открытия бессознательного?

Вне всяких сомнений, в первые годы своих психоаналитических изысканий Фрейд разделял традиционную рационалистическую убежденность в том, что знание интеллектуально и теоретично. Он думал, что достаточно объяснить пациенту, почему имели место некоторые обстоятельства, и сообщить ему, что именно обнаружил психоаналитик в его бессознательном. Предполагалось, что это интеллектуальное знание, именуемое «интерпретацией», вызовет изменения в пациенте. Но вскоре Фрейду и другим психоаналитикам пришлось признать правоту положения Спинозы о том, что интеллектуальное знание благоприятствует изменениям лишь настолько, насколько оно аффективно. Стало очевидным, что интеллектуальное знание как таковое никаких изменений не производит, за исключением разве что того, что благодаря интеллектуальному знанию о своих бессознательных стремлениях человек может лучше их контролировать, что является, однако, целью традиционной этики, а не психоанализа. До тех пор пока пациент остается в позиции обособленного самонаблюдателя, он не имеет дела со своим бессознательным, в лучшем случае лишь думает о нем, но не ощущает более широкой и глубокой реальности внутри себя. Обнаружение чьего-то бессознательного – это, конечно, не только интеллектуальный акт, но и эмоциональное переживание, которое вряд ли можно выразить словами, если вообще можно выразить. Это не означает, будто мышление и умозрение не могут предшествовать акту открытия: но акт открытия – это акт не мышления, а осознания или, лучше, просто видения. Осознать бывшие бессознательными переживания, мысли или чувства не значит думать о них, а усмотреть их, так же как осознавать, что ты дышишь, не значит думать об этом. Осознание бессознательного – это переживание, характеризующееся спонтанностью и внезапностью. Ваши глаза неожиданно открываются; и Вы сами, и весь мир предстают пред Вами в ином свете, с другой точки зрения. Пока длится переживание, оно обычно сопровождается заметной обеспокоенностью, после чего появляется новое ощущение силы. Процесс выявления бессознательного можно описать как ряд все расширяющихся, глубоко прочувствованных переживаний, превосходящих теоретическое, интеллектуальное знание.

Рассматривая вопрос о возможности превращения бессознательного в сознательное, особенно важно понять, какие факторы мешают этому процессу. Существует множество факторов, затрудняющих проникновение в бессознательное. Это косность мысли, отсутствие должной ориентации, безнадежность, отсутствие какой-либо возможности изменить реальные условия и пр. Однако нет, пожалуй, ни одного фактора, несущего большую ответственность за трудности в превращении бессознательного в осознанное, чем механизм, который Фрейд назвал «сопротивлением».

Что же такое «сопротивление»? Как и многие другие открытия, оно настолько просто, что каждый может сказать, будто любой мог бы его сделать; тем не менее, чтобы распознать его, потребовался великий первооткрыватель. Возьмем пример. Вашему другу предстоит поездка, которой он просто боится. Вы знаете, что он боится, его жена знает об этом, все об этом знают, кроме него самого. В первый день он заявляет, что плохо себя чувствует, на следующий день – что нет необходимости в такой поездке, еще через день – что есть лучшие, чем поездка, способы достигнуть того же самого результата, еще через день – что Ваши настойчивые напоминания о поездке похожи на попытку оказать на него давление, а поскольку он не хочет, чтобы на него давили, он никуда не поедет, и так далее, пока он не скажет, что уже слишком поздно отправляться в путь, а поэтому нет смысла думать об этом и дальше. Если Вы, однако, в самой тактичной форме упомянете, что он, возможно, не хочет ехать, потому что боится, Вы столкнетесь не просто с отрицанием, а скорее всего с неистовым шквалом протестов и обвинений, который в конечном счете побудит Вас извиниться или – если Вы не хотите потерять его дружбу – даже заявить, что Вы никогда не собирались говорить, будто он боится, и закончить свою речь внушительной фразой о его храбрости.

Что же произошло? Реальным мотивом нежелания ехать является страх. (В данном случае не важно, чего он боится; достаточно того, что его страху можно найти объективное оправдание или просто представить себе его причину.) Страх этот бессознателен. Однако Ваш друг должен подобрать «разумное» объяснение своему нежеланию ехать, т. е. «рационализацию». Он может ежедневно изобретать новые виды рационализации (каждый, кто пытался бросить курить, знает, как легко даются рационализации) или, наоборот, настаивать на одном. Фактически не имеет значения, годится ли рационализация как таковая; важно то, что она не является ни эффективным, ни достаточным основанием для его отказа ехать. Самое поразительное, однако, в том, с каким неистовством он реагирует на Ваше упоминание о подлинном мотиве его поведения, насколько сильно его сопротивление. Разве не следовало бы нам ожидать, что он будет доволен этим замечанием и благодарен нам за него, поскольку оно дает ему возможность овладеть подлинным мотивом своего нежелания? Но как бы мы ни представляли себе, что он должен был бы почувствовать, факт тот, что он этого не чувствует. Он просто не может вынести мысли о том, что он боится. Но почему? Есть несколько возможных объяснений. Возможно, его нарциссический образ самого себя исключает страх, и, если этот образ нарушить, его нарциссическое самолюбование оказалось бы под угрозой, а вслед за ним чувства самоценности и безопасности. Или, может быть, его сверх-Я, усвоенные им моральные представления о том, что хорошо и что плохо, сложились так, что в них резко осуждались страх и трусость; поэтому признать наличие страха означало бы для него признать, что он нарушил моральные нормы. Или, возможно, он испытывает потребность сохранить для своих друзей представление о себе, как о человеке, которому неведом страх, потому что он настолько неуверен в их дружбе, что опасается, как бы они не перестали его любить, если узнают, что он боится. Любой из этих доводов может сработать, но почему это так? В первом случае ответ заключается в том, то его чувство самотождественности связано с этими образами. Если они «неистинны», кто же он тогда? Что есть истина? Каково его место в мире? Раз уж встают подобные вопросы, человек чувствует серьезную угрозу: он утратил привычную систему ориентации и вместе с ней – уверенность. Пробудившееся беспокойство – это не только боязнь чего-то особенного, вроде угрозы гениталиям или жизни и пр., как его рассматривал Фрейд; помимо этого оно вызвано еще и угрозой самотождественности человека. Сопротивление – это попытка защититься от испуга, который можно сравнить с испугом при небольшом землетрясении: ничего надежного, все колеблется; я не знаю, ни кто я, ни где я. В самом деле это переживание сродни некоторому умопомрачению, из-за которого в тот момент – даже если он длится всего лишь несколько секунд – становится в высшей степени не по себе.

О сопротивлении и страхах позже еще будет сказано, но сначала нам надо вернуться к обсуждению еще кое-каких аспектов бессознательного.

В психоаналитической терминологии, ставшей теперь очень популярной, термином «бессознательное» пользуются, чтобы обозначить место внутри человека, нечто вроде подвала в доме. Эта мысль подкрепляется известным Фрейдовым делением личности на три части: Ид (Оно), Эго (Я) и супер-Эго (сверх-Я). Ид (Оно) представляет собой совокупность инстинктивных желаний и в то же время, поскольку большая часть их не допускается до уровня осознания, его можно отождествить с «бессознательным». Эго (Я), представляющее оформленную часть личности, насколько она охватывает действительность и осуществляет реалистическую оценку ее, по крайней мере в том, что относится к выживанию, можно считать выражением «сознания». Супер-Эго (сверх-Я), усвоенные отцовские (или общественные) требования и запреты, может быть и осознанным, и бессознательным, поэтому его нельзя отождествлять ни с бессознательным, ни с сознанием соответственно. Топографическое использование понятия «бессознательное» стимулировалось в дальнейшем основной тенденцией нашего времени мыслить категориями обладания, о чем речь еще впереди. Люди говорят, что у них бессонница, вместо того чтобы сказать, что они плохо спят, или что у них проблема депрессии, вместо того чтобы сказать, что они подавлены; они говорят, что имеют машину, дом, ребенка точно так же, как о том, что у них есть проблема, чувство, психоаналитик и – бессознательное. Вот почему столь многие сегодня предпочитают говорить о «подсознательном»; им кажется более ясным представить себе место, нежели функцию; но если я могу сказать, что действую бессознательно в чем-то, то нельзя сказать: «Я действую под сознательно»[58]58
  То, как Юнг применял термин «бессознательное», не способствовало тому, чтобы избавиться от топографического подхода к этому понятию. Если для Фрейда бессознательное – это своего рода подвал, полный пороков, то для Юнга бессознательное – это скорее пещера, наполненная первобытными и забытыми сокровищами человеческой мудрости (хотя и не только) и прикрытая процессом интеллектуализации. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Другая трудность фрейдовой концепции бессознательного состоит в том, что в ней прослеживается тенденция отождествлять некоторое содержание, т. е. инстинктивные стремления Ид с определенным состоянием осознанности или неосознанности, т. е. с бессознательным, хотя Фрейд позаботился о том, чтобы развести понятия бессознательного и Ид. Не следует упускать из виду то обстоятельство, что здесь мы имеем дело с двумя совершенно разными понятиями: одно связано с некоторым набором инстинктивных импульсов, другое – с определенным состоянием восприятия – неосознаваемостью или осознаваемостью. Так уж случилось, что обычный человек в нашем обществе не осознает некоторых инстинктивных потребностей. Зато каннибал прекрасно осознает свое желание вобрать в себя другое человеческое существо; человек с расстроенной психикой прекрасно осознает то или иное архаическое желание, как, впрочем, и большинство из нас в сновидениях. Что такое бессознательное, станет более ясным, если мы последовательно проведем разграничение между представлениями об архаическом содержании психики, с одной стороны, и о состоянии неосознаваемости, бессознательности – с другой.

Термин «бессознательное» – это в сущности мистификация (хотя его можно использовать из соображений удобства, что я, грешный, и делаю на этих страницах). Нет такой вещи, как бессознательное; есть только переживания, осознаваемые нами или не осознаваемые, т. е. остающиеся для нас бессознательными. Если я ненавижу человека, потому что боюсь его, и если я осознаю свою ненависть, но не страх, то можно сказать, что моя ненависть осознана, а страх бессознателен; но это не значит, будто мой страх покоится в загадочном месте под названием «бессознательное».

Но мы вытесняем не только сексуальные импульсы или аффекты вроде ненависти и страха; мы не допускаем до осознания и то, что могло бы вступить в противоречие с идеями и интересами, которые мы не хотели бы ставить под угрозу. Хорошие примеры такого рода вытеснения предлагает нам сфера международных отношений. Мы находим здесь много случаев вытеснения общеизвестного из памяти. Как простой человек, так и политический деятель благополучно забывают те факты, которые не укладываются в их политическое мышление. Например, весной 1961 г., обсуждая берлинский вопрос с очень умным и знающим корреспондентом, я упомянул о том, что, по-моему, мы дали Хрущеву основание считать, будто склоняемся к компромиссу в Берлинском вопросе при соблюдении условий, которые обсуждались в 1959 г. на конференции министров иностранных дел в Женеве: о символическом сокращении вооруженных сил и о прекращении антикоммунистической пропаганды из Западного Берлина. Корреспондент стал настаивать на том, что подобной конференции никогда не было, как не было и обсуждения подобных условий. Он совершенно вытеснил из сознания то, что знал двумя годами раньше.

Вытеснение не всегда бывает столь радикальным, как в данном случае. Так, вытеснение «потенциально известного» факта встречается чаще, чем вытеснение факта хорошо известного. Примером такого механизма служит то, что миллионы немцев, включая многих ведущих политиков и генералов, заявляли, будто они не знали о наиболее страшных зверствах нацистов. Рядовые американцы склонны были подозревать (я говорю «были», поскольку во время написания этой книги немцы – уже наши ближайшие союзники, поэтому все представляется в ином свете, чем это было в то время, когда немцы еще были нашими врагами), что они, должно быть, лгут, потому что вряд ли они могли не видеть того, что у них перед глазами. Те, кто так говорит, забывают, однако, человеческую способность не замечать того, что ему не хочется замечать, стало быть, что он может искренне отрицать нечто такое, что он знал бы, если бы только захотел узнать. (Г. С. Салливан ввел очень удачное обозначение этого явления: «избирательная невнимательность».)

Другая форма вытеснения заключается в том, что одни аспекты события запоминаются, а другие забываются. Когда сегодня говорят о политике «умиротворения» в 30-е годы, то вспоминают о том, что Англия и Франция, опасаясь перевооружившейся Германии, старались удовлетворить требования Гитлера в надежде, что эти уступки побудят его не требовать больше. При этом забывается, однако, что консервативное правительство Англии, будь то правительство Болдуина или Чемберлена, симпатизировало нацистской Германии, как, впрочем, и Италии Муссолини. Если бы не эти симпатии, разве нельзя было остановить милитаризацию Германии задолго до того, как возникла необходимость в умиротворении. Официальное негодование по поводу идеологии нацизма явилось результатом политического раскола, а не его причиной.

Еще одна разновидность вытеснения состоит в том, что вытеснению подвергается не сам факт, а его эмоциональное или моральное значение. На войне, к примеру, жестокости, совершенные врагом, рассматриваются как очередное подтверждение его дьявольской порочности; те же самые или им подобные действия, совершенные своей стороной, воспринимаются как достойные сожаления, хотя и вполне понятные реакции; не говоря уж о большинстве людей, считающих вражеские действия ужасными, тогда как о тех же действиях, совершенных их собственной стороной, они не только не сожалеют, но находят им полное оправдание.

Подведем итог: центральным звеном мысли Фрейда было то, что человеческая субъективность в действительности определяется объективными факторами – по крайней мере объективными по отношению к сознанию человека, – факторами, которые, действуя за спиной людей, детерминируют их мысли и чувства, а косвенно – и поступки. Человек, так гордящийся тем, что он свободен мыслить и выбирать, в действительности является марионеткой, движимой с помощью нитей, находящихся над ним и за ним, которыми, в свою очередь, управляют силы, неведомые его сознанию. Чтобы создать самому себе иллюзию, будто он действует по доброй воле, человек изобретает рационализации, обеспечивающие видимость, будто он делает то, что считает нужным, поскольку решил так поступить в силу разумных или моральных оснований.

Но Фрейд не остановился на фаталистической ноте, утверждающей совершенную беспомощность человека в противодействии детерминирующим его силам. Он исходил из того, что человек может осознать действующие за его спиной силы и что, осознавая их, он расширяет сферу свободы и способен превратиться из беспомощной игрушки, движимой бессознательными силами, в самоосознающего и свободного человека, самостоятельно определяющего свою судьбу. Эту цель Фрейд выразил такими словами: «На месте Ид (Оно) должно быть Эго (Я)».

Учение о бессознательных силах, определяющих сознание человека и совершаемый им выбор, имеет давнюю традицию в западной мысли, восходящую к XVII в. Спиноза был первым мыслителем, разработавшим четкое представление о бессознательном. Он полагал, что люди «осознают свое желание, но не ведают причин, детермиировавших это желание». Другими словами, обычный человек несвободен, но живет с иллюзией свободы, поскольку им движут не осознаваемые им причины. Для Спинозы само существование бессознательной мотивации составляет основу человеческой зависимости. Но он на этом не останавливается. Достижение свободы, с точки зрения Спинозы, базировалось на всевозрастающем осознании действительного положения вещей как внутри человека, так и вне его.

Идея бессознательной мотивации в совершенно ином контексте была выражена А. Смитом, писавшим, что экономический человек «ведом невидимой рукой, чтобы содействовать достижению цели, не входившей в его намерения»[59]59
  Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Этой цитатой, так же как и указанием на роль А. Смита в развитии представлений о бессознательном, я обязан блестящему анализу этой проблемы, выполненному Робертом Такером в книге «Philosophy and Myth of Karl Marx», Cambridge University Press, Cambridge, 1961, p. 66. 121


[Закрыть].

И снова в другом контексте мы находим представление о бессознательном в известном высказывании Ницше: «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[60]60
  Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Отдел четвертый: Афоризмы и интермедии. № 68 // Соч.: в двух томах / Ф. Ницше. – М., 1990. – Т. 2. – С. 291.


[Закрыть].