Текст книги "Утерянные победы"

Более всего будет соответствовать правде утверждение о том, что развертывание советских войск, начавшееся с развертывания крупных сил еще в период занятия восточной Польши, Бессарабии и Прибалтики, было «развертыванием на любой случай». 22 июня 1941 года советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны. Но в зависимости от развития политического и военного положения Германии картина могла быстро измениться. Красная Армия по составу своих групп армий численно, но не в качественном отношении превосходившая немецкие войска[87]87
  Это неправда, обычная для германской историографии Второй мировой войны. Советские войска действительно сильно превосходили войска Германии (с союзниками) по числу танков и количеству самолетов, но еще более серьезно (во много раз!) уступали им по оснащенности автотранспортом, и в полтора-два раза – по численности личного состава. Непосредственно в приграничной зоне численное превосходство немецкой армии было еще более значительным. (Прим. ред.)


[Закрыть], могла быть в течение короткого времени сосредоточена так, что была бы способна начать наступление. Развертывание советских войск, которое до 22 июня и могло быть подготовкой к обороне, представляло собой скрытую угрозу. Как только Советскому Союзу представился бы политический или военный шанс, он превратился бы в непосредственную угрозу для Германии.

Конечно, летом 1941 года Сталин не стал бы еще воевать с Германией. Но если правительство Советского Союза, смотря по развитию обстановки, полагало перейти к политическому давлению на Германию или даже к угрозе военного вмешательства, то, безусловно, подготовка сил для обороны могла быть в короткое время превращена в подготовку к наступлению. Речь шла именно «о развертывании сил на любой случай».[88]88
  На эти слова Э. Манштейна хочется обратить особое внимание в связи с широко распространившейся в последние годы концепцией «превентивного удара» В. Суворова («Ледокол» и «День М»). (Прим. ред.)


[Закрыть]

Но вернемся к 56-му танковому корпусу.

Если корпус хотел выполнить поставленную ему задачу овладеть неразрушенными мостами через Двину у Двинска, то после прорыва пограничных позиций необходимо было сделать следующее.

В первый день наступления корпус должен был продвинуться на 80 км в глубину, чтобы овладеть мостом через Дубиссу около Айроголы. Я знал рубеж Дубиссы еще с Первой мировой войны. Участок представлял собой глубокую речную долину с крутыми, недоступными для танков склонами. В Первую мировую войну наши железнодорожные войска в течение нескольких месяцев выстроили через эту реку образцовый деревянный мост. Если бы противнику удалось взорвать этот большой мост у Айроголы, то корпус был бы вынужден остановиться на этом рубеже. Враг выиграл бы время для организации обороны на крутом берегу на той стороне реки, которую было бы трудно прорвать. Было ясно, что в таком случае нечего было рассчитывать на внезапный захват мостов у Двинска. Переправа у Айроголы давала нам незаменимый трамплин для этого.

Какой бы напряженной ни была поставленная мною задача, 8-я танковая дивизия (командир – генерал Бранденбергер), в которой я в этот день больше всего был, выполнила ее. После прорыва пограничных позиций, преодолевая сопротивление врага глубоко в тылу, к вечеру 22 июня ее передовой отряд захватил переправу у Айроголы. 290-я дивизия следовала за ним быстрыми темпами, 3-я моторизованная дивизия в полдень прошла через Мемель и была введена в бой за переправу южнее Айроголы.

Первый шаг удался.

Вторая предпосылка успеха у Двинска заключалась в том, чтобы корпус наступал без остановок до Двинска, не обращая внимания на то, успевают ли за ним соседи. Только совершенно неожиданный для противника удар дал бы нам возможность захватить там мосты. Само собой понятно, что такое наступление было большим риском.

Корпусу, как мы и надеялись, во время прорыва удалось найти слабое место в обороне противника. Правда, он все время наталкивался на вражеские части, которые бросались против него в бой, но его дивизиям удавалось сравнительно быстро ломать вражеское сопротивление, хотя иногда и в упорных боях.

Если слева от нас 41-й танковый корпус встретил сначала сильную группировку противника, сосредоточенную в районе Шауляя, и поэтому сильно задержался, а справа от нас левый фланг 16-й армии боролся за Ковно, то 56-й танковый корпус уже 24 июня овладел в районе Вилкомиерз большой дорогой, ведущей на Двинск. Вклинившись на 170 км в глубину вражеской территории, корпус оставил далеко позади себя не только своих соседей, но и вражеские части, располагавшиеся в пограничной области. Только 130 км отделяли нас от желаемой цели – от мостов через Двину! Можем ли мы сохранить такой темп? Было очевидно, что противник бросит на нас свежие силы из резервов. Одновременно он каждое мгновение мог бы закрыть, хотя бы временно, образовавшуюся после нас брешь и отрезать нас от тылов. Нас не раз предупреждало об осторожности командование танковой группы. Но мы не были намерены из-за нашего промедления упустить изменчивое счастье.

Наша 290-я пехотная дивизия не могла, конечно, выдержать такого темпа. Но так как она следовала за корпусом, то это придавало нам некоторую уверенность, и она отвлекала на себя большие силы, которые могли напасть на нас с тыла. Но корпус наступал на заветную цель – Двинск обеими дивизиями, 8-й танковой, действовавшей на большом шоссе, и продвигавшейся медленнее по обходным путям южнее шоссе 3-й мотопехотной дивизией.

Обе дивизии в упорных боях частично разбили бросаемые в бой вражеские резервы; 70 вражеских танков (примерно половина всей численности наших танков) и много вражеских батарей остались на дорогах. На сбор пленных у нас оставалось мало времени и сил.

26 июня утром 8-я танковая дивизия подошла к Двинску.[89]89
  См. комментарий № 18. (Прим. ред.)


[Закрыть] В 8 часов утра, будучи в ее штабе, я получил донесение о том, что оба больших моста через Двину в наших руках. Бой шел за город, расположенный на том берегу. Большой мост, абсолютно не поврежденный, попал в наши руки. Посты, которые должны были поджечь огнепроводный шнур, были схвачены у подходов к мосту.[90]90
  Манштейн не мог не знать, что мосты через Двину были захвачены диверсантами подразделения «Бранденбург-800», переодетыми в советскую форму, – что являлось грубейшим нарушением не только международных конвенций, но и так любезных его сердцу обычаев «рыцарской войны». (Прим. ред.)


[Закрыть] Железнодорожный мост был только легко поврежден небольшим взрывом, но остался пригоден для движения. На следующий день 3-й мотопехотной дивизии удалось неожиданно форсировать реку выше города. Наша цель была достигнута!

Перед началом наступления мне задавали вопрос, за сколько времени мы думаем достичь Двинска. Я отвечал, что если не удастся это сделать за 4 дня, то вряд ли нам удастся захватить мосты в неповрежденном состоянии. Теперь мы это сделали за 4 дня и 5 часов, считая с момента начала наступления; мы преодолели сопротивление противника, проделав 300 км по прямой в непрерывном рейде. Успех, вряд ли возможный, если бы все командиры и солдаты не были охвачены одной целью – Двинск, и если бы мы не были согласны пойти на большой риск ради достижения этой цели. Теперь мы испытывали чувство большого удовлетворения, проезжая через огромные мосты в город, большую часть которого противник, к сожалению, предал огню. Наш успех не был к тому же достигнут ценой больших жертв.

Конечно, положение корпуса, одиноко стоявшего на северном берегу Двины, никак нельзя было считать безопасным. 41-й танковый корпус и правый фланг 16-й армии находились в 100–150 км сзади. Между ними и нами находилось много советских корпусов, отступавших на Двину. Нам приходилось считаться не только с тем, что противник во что бы то ни стало постарается бросить на нас, на северный берег Двины, подходящие новые силы. Мы должны были также обеспечить прикрытие южного берега от отходящих туда вражеских частей. Опасность нашего положения стала ясной особенно тогда, когда отдел тыла штаба корпуса подвергся нападению с тыла недалеко от КП корпуса.

Но этот вопрос о нашем временном одиноком положении, в котором, конечно, мы не могли находиться очень долго, менее занимал наш штаб, чем вопрос о том, как будут развиваться события дальше. Будет ли ближайшей целью Ленинград или Москва? Командующий танковой группой, прибывший к нам 27 июня на «Шторхе», не мог ответить нам на этот вопрос. Можно было предполагать, что командующий должен знать дальнейшие оперативные цели, но это было не так. Вместо этого нам подлили воды в вино, отдав приказ удерживать переправы в районе плацдарма у Двинска, который мы должны были расширить. Мы вынуждены были ждать подхода 41-го танкового корпуса, который должен был переправиться у Якобштадта, а также частей левого фланга 16-й армии.

Конечно, это было «надежным» и по-школьному правильным решением. Мы же все-таки думали иначе. По нашему мнению, неожиданное появление корпуса далеко в глубине вражеского фронта вызовет сильную панику у противника. Противник, конечно, будет пытаться сделать все, чтобы вновь отбросить нас за реку и стянуть для этого все силы.

Рейд 56-го танкового корпуса в июне-июле 1941 года

Но чем быстрее мы продвигались бы, тем меньше он был бы в состоянии бросить на нас превосходящие силы, заранее спланировав эту операцию. Если бы мы продолжили, обеспечив охрану переправ через Двину, наступление в направлении на Псков, и танковая группа как можно быстрее выдвинула бы другой танковый корпус через Двину, то противник был бы вынужден, как это уже имело место, бросить на нас только то, что он имел под рукой. Он не смог бы провести заранее подготовленную операцию. Позаботиться о разбитых вражеских частях южнее Двины могли бы следовавшие за нами армии.

Естественно, риск возрастал по мере того, как отдельный танковый корпус или вся танковая группа одна продвигалась в глубину русского пространства. Но, с другой стороны, безопасность подвижного соединения, находящегося в тылу вражеского фронта, основывается главным образом на том, что оно все время остается в движении. Если оно остановится, то будет немедленно атаковано со всех сторон подходящими вражескими резервами.

Это мнение не поддерживалось Главным командованием, в чем, конечно, ему не сделаешь упрека. Конечно, если бы мы пытались дальнейшим продвижением удержать фортуну, это было бы азартной игрой. Она могла бы заманить нас в пропасть. Следовательно, цель – Ленинград – отодвигалась от нас в далекое будущее, а корпус должен был выжидать у Двинска. Как можно было предвидеть, противник подтянул свежие силы, и не только от Пскова, но и от Минска и Москвы. Вскоре на северном берегу Двины нам пришлось обороняться от атак противника, поддержанных одной танковой дивизией. На некоторых участках дело принимало серьезный оборот. В одной контратаке, которую предприняла 3-й мотодивизия с целью вернуть потерянную местность, 3 раненых офицера и 30 солдат, которые за день до этого попали в руки противника на перевязочном пункте, были найдены мертвыми.

В эти дни советская авиация прилагала все усилия, чтобы разрушить воздушными налетами попавшие в наши руки мосты. С удивительным упорством одна эскадрилья летела за другой на небольшой высоте с единственным результатом – их сбивали. Только за один день наши истребители и зенитная артиллерия сбили 64 советских самолета.[91]91
  См. комментарий № 19. (Прим. ред.)


[Закрыть]

Наконец 2 июля мы смогли вновь выступить после того, как в корпус прибыло третье механизированное соединение – дивизия СС «Мертвая голова», а слева от нас 41-й танковый корпус перешел Двину у Якобштадта.[92]92
  Столь легкое преодоление противником линии Двины было вызвано тем, что командующий Северо-Западным фронтом В. И. Кузнецов 30 июня, вопреки распоряжению Генштаба, начал отвод войск к Пскову и Острову, на линию старой границы. За это Кузнецов вечером того же дня был снят с должности командующего фронтом, но продолжал исполнять ее до 4 июля. (Прим. ред.)


[Закрыть]

4-й танковая группа получила направление для дальнейшего наступления через Резекне – Остров на Псков. Итак, где-то вдалеке наконец-то выявилась наша цель – Ленинград!

Однако после внезапного рейда корпуса на Двинск прошло уже 6 дней. Противник имел время преодолеть тот шок, который он получил при появлении немецких войск на восточном берегу Двины.[93]93
  См. комментарий № 20. (Прим. ред.)


[Закрыть]

Такой рейд, какой сделал 56-й танковый корпус до Двинска, неизбежно вносит растерянность и панику в тылу врага, нарушает управление войсками противника и делает почти невозможным планомерное ведение операций. Эти преимущества 4-я танковая группа потеряла в результате своих действий на Двине, хотя для этого, может быть, и были веские причины. Удастся ли еще раз в такой же степени упредить противника, было, по крайней мере, сомнительно. Во всяком случае, ясно, что это было бы возможно лишь в том случае, если бы танковой группе удалось направить все силы на выполнение одной задачи. Как раз этого, как будет показано, не произошло, хотя противник и не имел достаточно сил, чтобы остановить продвижение танковой группы.

Сначала танковая группа выступила всеми силами с линии Двинск – Якобштадт в направлении на Псков, 56-й танковый корпус – по большой дороге Двинск – Резекне – Остров – Псков и восточнее этой дороги на левом фланге – 41-й танковый корпус. Сопротивление противника оказалось более сильным и планомерным, чем в первые дни войны. Несмотря на это, мы все время теснили его.

В этих боях мне запомнился один маленький эпизод, который был воспринят моими подчиненными не без примеси чувства злорадства. Кто командовал в таких боях танковым корпусом, тот знает, что – как ни удивительно было стремительное продвижение немецких войск вперед – для непрерывного преследования противника войска тем не менее всегда нуждаются в присутствии высших командиров в передовых подразделениях и подстегивании с их стороны. Так и я прибыл однажды в штаб одной боевой группы 8-й танковой дивизии, продвижение которой остановилось из-за неприятельского артиллерийского огня. Сначала я подумал, судя по характеру огня, что это был беспокоящий огонь противника по этой большой дороге, который не должен остановить наше продвижение. Едва только я успел высказать это мнение, как вражеская артиллерия обрушила на нас ураганный огонь, заставивший нас быстро укрыться в щелях. Мой верный водитель Нагель, который хотел быстро вывести машину из района обстрела, был ранен, но, к счастью, только легко. В то время как мы, сидя в наших щелях, пережидали обстрел, господа из этого штаба не могли скрыть своего злорадства по поводу того, что командир корпуса так хорошо проучен фактами. Потом мы все искренне посмеялись и затем отправились дальше.

Танковая группа приближалась к «линии Сталина» – советским пограничным укреплениям, которые тянулись, изменяясь по своему характеру, вдоль бывшей советской границы от южной оконечности Чудского озера западнее Пскова до бывшей небольшой русской пограничной крепости Себеж.

Командование танковой группы отвело для наступления 41-го танкового корпуса большую дорогу на Остров, а 56-й танковый корпус повернул резко на восток на Себеж – Опочка. Командование думало, что корпус после прорыва «линии Сталина» сможет обойти с востока сильную группировку вражеских танков, предполагаемую в районе Пскова: прекрасная мысль, если бы вражеская группировка действительно была там и можно было бы надеяться, что 56-й танковый корпус быстро проведет обходный маневр.

По нашему же мнению, первое предположение не соответствовало действительности, а второй замысел был неосуществим, так как корпус в указанном ему направлении должен был преодолеть широкую болотистую местность впереди «линии Сталина». Наши предложения – продолжать наступление обоими корпусами на Остров – остались безрезультатными. К сожалению, наши опасения насчет болотистой местности оправдались. Правда, 8-я танковая дивизия нашла гать, ведущую через болота. Но она была забита машинами советской мотодивизии, которые так и остались здесь. Потребовались дни, чтобы расчистить дорогу и восстановить разрушенные мосты. Когда наконец танковая дивизия смогла выйти из болот, она натолкнулась на сильное сопротивление, которое удалось сломить только после сравнительно упорных боев.

3-я мотодивизия в своей полосе нашла только узкую дорогу, по которой она со своими машинами не смогла пройти. Она должна была отойти назад и была введена в состав 41-го танкового корпуса, действовавшего в направлении на Остров.

Более сносные условия местности, но и сильную укрепленную линию встретила дивизия СС «Мертвая голова», наступавшая на Себеж. Но здесь сказалась слабость, неизбежно присущая войскам, командному составу которых не хватает основательной подготовки и опыта.

Что касается дисциплины и солдатской выдержки, то дивизия производила, несомненно, хорошее впечатление. Я даже имел случай отметить ее особенно хорошую дисциплину на марше – важнейшую предпосылку для четкого движения моторизованных соединений.

Положение группы армий «Север» на 26 июня 1941 года. 56-й танковый корпус захватил Двинск

Дивизия также всегда атаковала с большой смелостью и показала упорство в обороне. Позже не раз эта дивизия была в составе моих войск, и я полагаю, что она была лучшей из всех дивизий СС, которые мне приходилось иметь. Ее бывший командир был храбрым солдатом – однако он вскоре был ранен, а позже убит. Но все эти качества не могли возместить отсутствующей военной подготовки командного состава. Дивизия несла колоссальные потери, так как она и ее командиры должны были учиться в бою тому, чему полки сухопутной армии уже давно научились. Эти потери, а также недостаточный опыт, приводили в свою очередь к тому, что она упускала благоприятные возможности и неизбежно должна была вести новые бои. Ибо нет ничего труднее, как научиться пользоваться моментом, когда ослабление силы сопротивления противника дает наступающему наилучший шанс на решающий успех. В ходе боев я все время должен был оказывать помощь дивизии, но не мог предотвратить ее сильно возраставших потерь. После десяти дней боев три полка дивизии пришлось свести в два.

Как бы храбро ни сражались всегда дивизии войск СС, каких бы прекрасных успехов они ни достигали, все же не подлежит никакому сомнению, что создание этих особых военных формирований было непростительной ошибкой. Отличное пополнение, которое могло бы в армии занять должности унтер-офицеров, в войсках СС так быстро выбывало из строя, что с этим никак нельзя было примириться. Пролитая ими кровь ни в коей мере не окупалась достигнутыми успехами. Понятно, что нельзя в этом упрекать войска. Вину за эти ненужные потери несут те, кто формировал эти особые соединения из политических соображений вопреки возражениям всех авторитетных инстанций сухопутной армии. Ни в коем случае нельзя, однако, забывать, что солдаты войск СС на фронте были хорошими товарищами и показали себя храбрыми и стойкими бойцами. Несомненно, большая часть состава войск СС приветствовала бы выход их из подчинения Гиммлера и включение в состав сухопутной армии.

Прежде чем вернуться после этого отступления к боевым действиям 56-го танкового корпуса, скажу еще несколько слов, которые дадут наглядное представление читателю о том, как в последней войне организовывалось управление подвижными соединениями.

В битве у Сен-Прива и Гравлота в войне 1870–1871 годов мой дед, будучи командиром корпуса, находился со своим штабом под обстрелом на одной высотке, с которой он обозревал все поле и мог лично руководить боем корпуса. Он мог еще подъезжать к готовившимся к штурму войскам и, как сообщают, строго отчитал батарею, которая заняла огневые позиции недостаточно близко от расположения противника.

Все эти картины конечно, ушли безвозвратно в прошлое. В Первую мировую войну все более дальний огонь вражеской артиллерии заставлял высшие штабы удаляться глубже в тыл. Размеры полос исключали возможность непосредственного наблюдения и управления на поле боя. Решающее значение стала иметь хорошо функционирующая телефонная связь. Картина, нарисованная Шлиффеном, видевшим будущего полководца сидящим у телефона и отдающим за письменным столом приказы, воодушевляющие войска, стала действительностью.

Однако Вторая мировая война потребовала новых методов управления, особенно подвижными соединениями. Здесь так быстро меняется обстановка, так быстро меняются возможности для использования благоприятных моментов, что ввиду этого командир соединения не может находиться далеко в тылу на КП. Если сидеть на КП и ждать донесений, то в таком случае будут приниматься слишком запоздалые решения, многие шансы останутся неиспользованными. Часто необходимо – особенно после достижения успеха в бою – преодолеть вполне естественные явления усталости у войск и подстегнуть их. Но этим еще дело не сделано.

При тех больших требованиях, которые предъявляет вновь возрожденная нами маневренная война к выдержке солдат и командиров, старшему командиру еще важнее, как можно чаще появляться перед войсками. Солдат не должен иметь такого чувства, что «тыловые командиры» выдумывают какие-то приказы, не зная действительной обстановки на поле боя. У него появляется известное чувство удовлетворения, когда он видит, что и командир корпуса попадает иногда в переделку или становится свидетелем достигнутого успеха. Если ежедневно бывать в войсках, узнаешь их нужды, выслушаешь их заботы и поможешь им. Командир соединения – это не только человек, который по долгу своей службы вынужден постоянно требовать, но он и помощник, и товарищ. Кроме того, он сам черпает из этих посещений войск новые силы.

Как часто случалось, что я, бывая в каком-либо штабе дивизии, выслушивал опасения в связи с ослаблением ударной силы частей или в связи с часто неизбежным перенапряжением сил. Безусловно, эти опасения чем дальше, тем больше давили и на командиров, так как на них лежала ответственность за их батальоны и полки. Когда я затем выезжал в сражающиеся части на передний край, то часто с радостью констатировал, что там нередко оценивали положение более уверенно, а настроение – может быть, в связи с одержанной в это время победой – было более бодрым, нежели я предполагал. Когда выкуришь сигарету с экипажем танка или расскажешь в роте об общей обстановке, то после этого всегда наблюдаешь, как прорывается неукротимое стремление немецких солдат идти вперед и готовность отдать все до последней капли крови. Такие встречи для командиров соединений часто являются самыми прекрасными моментами, какие они только могут пережить. К сожалению, их тем меньше, чем выше командир. Командующий армией или группой армий не может бывать в войсках так часто, как это еще может делать командир корпуса.

Но и командир корпуса не может все время разъезжать. Командир, который непрерывно находится на местности и которого никогда не застанешь, практически теряет руководство в своем штабе. В некоторых случаях, может быть, это и хорошо, но в конце концов не в этом смысл дела. Поэтому необходимо разумно организовать управление, особенно в подвижных соединениях, и во всяком случае обеспечивать его непрерывность.

Необходимо также, чтобы отдел тыла штаба корпуса, как правило, оставался бы несколько дней на одном месте, чтобы не прекращать обеспечения подвоза. Командир же корпуса с оперативным отделом штаба должен, чтобы следовать за продвижением своих подчиненных дивизий, почти ежедневно, а иногда и два раза в день перемещать свой командный пункт. Это требует, конечно, большой подвижности штаба. Этого можно достичь только путем уменьшения состава своего боевого штаба, что, впрочем, часто только полезно для управления, и отказом от всяких удобств. Духу бюрократизма, который, к сожалению, проникает и в армию, тогда, конечно, приходится туго.

Мы не задерживали себя долго поисками мест расквартирования. Во Франции на каждом шагу стояли большие и маленькие замки. На Востоке маленькие деревянные дома не имели ничего заманчивого, особенно если учесть, что там всегда присутствовали «домашние зверьки». Поэтому боевой штаб жил почти всегда в палатках и в двух штабных автобусах, которые вместе с немногими легковыми автомашинами, радиостанцией и телефонной станцией одновременно служили и транспортом для технического персонала штаба. Я разделял мою маленькую палатку с моим адъютантом и, кажется, за весь этот танковый рейд только три раза спал в постели, а то все время в палатке в моем спальном мешке. Только один наш офицер штаба всегда питал непреодолимое отвращение к палатке. Он предпочитал спать в своей машине. Его длинные ноги свешивались за дверцу, и после дождливых ночей он не мог снять свои мокрые сапоги.

Мы всегда разбивали свой маленький палаточный лагерь в лесу или кустарнике недалеко от главной дороги, если возможно – около озера или реки, с тем, чтобы после возвращения из наших поездок, все в грязи и пыли, а также при утреннем подъеме выкупаться в воде.

В то время как начальник моего боевого штаба в связи со своей работой, а также в связи с необходимостью поддерживать телефонную связь вынужден был находиться на нашем КП, я целый день до поздней ночи разъезжал. Большей частью я выезжал рано утром после получения утренних донесений и отдачи необходимых приказов, чтобы побывать в дивизиях или в передовых частях. В полдень я возвращался на КП и после короткого отдыха вновь отправлялся в какую-либо дивизию. Часто как раз в вечерние часы решался успех, и необходимо было подстегнуть войска.

Усталые, от пыли похожие на негров, мы возвращались в наш палаточный лагерь, который к этому времени был уже разбит на новом месте. Особенно приятно было, когда вместо обычного ужина, состоявшего, как правило, из хлеба, копченой колбасы и маргарина, благодаря заботам майора Нимана мы получали жареную курицу или даже бутылку вина, которую он выдавал нам из своего маленького запаса.[94]94
  А ведь ниже Манштейн будет всерьез утверждать. что немецкие высшие офицеры питались точно так же, как их солдаты! (Прим. ред.)


[Закрыть] Правда, куры и утки были редкостью, поскольку, хотя мы и были всегда впереди, на них находилось много других любителей.[95]95
  Ср. с разглагольствованиями об «уважении к частной собственности» в главе 6. (Прим. ред.)


[Закрыть] Когда начались ранние осенние дожди и в палатках стало довольно холодно, баня, которую в примитивном виде можно было найти в каждом дворе, доставляла нам приятную и освежающую теплоту.

Конечно, я мог постоянно передвигаться и при этом продолжать управлять войсками только потому, что постоянно брал с собой радиостанцию на машине под начальством нашего превосходного офицера связи, позже майора Генерального штаба Колера. Он с удивительной быстротой искусно налаживал радиосвязь с дивизиями, а также с КП и поддерживал ее во время поездок.[96]96
  См. комментарий № 21. (Прим. ред.)


[Закрыть] Поэтому я всегда был в курсе обстановки на всем участке корпуса, и те распоряжения, которые я отдавал на месте, сразу же попадали в оперативную группу штаба, он сам также своевременно получал сведения. Кстати, Колер в период моего плена оказался верным другом и помощником моей жены.

Моим постоянным спутником в этих поездках наряду с двумя верными водителями Нагелем и Шуманом и двумя связными мотоциклистами был мой адъютант обер-лейтенант Шпехт. Мы называли его «Пепо» за его небольшую тонкую фигуру, свежесть и беззаботность. Он представлял собой тип молодого офицера-кавалериста, каким его себе обычно представляешь. Бодрый, молодцеватый, с долей легкомыслия по отношению к опасностям, сообразительный и находчивый, всегда веселый и несколько наглый – качества, которыми он завоевал мое сердце. Он был хорошо сложен как кавалерист (его отец был большим любителем лошадей, а его мать – замечательной наездницей) и, едва став лейтенантом, незадолго до войны выиграл несколько больших скачек. Он был всегда готов к любым поездкам, но больше всего любил участие в «дозорах» вместе со своим командиром корпуса. Пока мы, будучи в танковом корпусе, могли ежедневно бывать на поле боя, «Пепо» был доволен мною и своей судьбой. Но когда я позже в качестве командующего армией не мог уже так часто бывать на фронте, он начал терзаться своим положением и настойчиво проситься в часть. Стремление, вполне понятное для молодого офицера. Я часто выполнял его желание, и в Крыму он дважды очень умело и храбро командовал эскадроном одного разведывательного батальона. Когда я перед Ленинградом вновь послал его в одну дивизию, он разбился со «Шторхом» – потеря, которая причинила мне большую боль.

Вернемся к 56-му корпусу. Жизнь в палатках и машине была тяжелой, и мы часто зверски уставали. В такое время нас ободряли маленькие веселые эпизоды, которые нам приходилось переживать. Однажды мы мучительно медленно двигались в составе колонны 3-й мотодивизии по узкой дороге, которая не давала возможности обгона. Мы двигались в сплошном облаке пыли. Перед радиатором мы видели только тень движущейся впереди машины или задний огонь, который предусмотрительно зажигался на ней. На перекрестке дорог около одной деревни создалась пробка. Облако пыли опало и медленно рассеивалось. Мы взглянули вперед, и наши лица вытянулись от удивления. Несколько секунд мы сидели без движения. Мы увидели впереди нас два советских броневика. Они уже давно, ничего не подозревая, ехали в нашей колонне. К нашему счастью, их экипаж, заметивший, где он находится, был ошеломлен не менее нас. Если бы они проявили сообразительность, то могли бы открыть по нас огонь из всего оружия. Однако они с завывающими моторами ушли влево и свернули на боковую дорогу.

В другой раз в ужасную жару, черные, как негры, от пыли, мы, довольно усталые, прибыли в штаб 8-й танковой дивизии. В то время, когда командир докладывал обстановку, офицер штаба дивизии майор Берендзен (в настоящее время депутат бундестага), бывший, впрочем, прекрасным офицером танковых войск, протянул мне бутылку французского коньяка во льду. Где он мог в этой жаре достать льду? Выяснилось, что саперная рота, оборудуя новый подъезд к мосту, раскопала большой холм, оказавшийся засыпанной землей ледяной горой – складом льда молочной фермы. Пожалуй, никогда еще коньяк не доставлял мне такого удовольствия, как в этот раз.

Спустя несколько дней мы проезжали по охваченному пламенем городу Сольцы. Вдруг из густого дыма прямо перед нашей машиной появился какой-то русский. Он тащил за собой небольшую тележку, нагруженную ящиками, в которых поблескивали небольшие бутылки с водкой государственного спиртоводочного завода. Видимо, он «спас» их из государственного склада и решил, что полезно будет принести и нам дань в виде одного ящика с водкой. Редко нам оказывался такой восторженный прием при возвращении на КП, как в этот раз, когда мы привезли с собой эти бутылочки с водкой и раздали их нашим. Трудно представить себе, какую большую роль играют эти маленькие радости во фронтовой жизни.

Наряду с преимуществами, которые частое пребывание на передовой представляло для управления танковым корпусом оценки боеспособности своих войск и использования благоприятной тактической обстановки, с этим связано еще одно удобство. Благодаря ему не чувствуешь себя привязанным к «проводу», к телефону, соединяющему тебя с высшим начальством, а это освобождает от многих излишних запросов и ответов. Как бы ни была необходима телефонная связь для управления войсками, она все же легко превращается в путы, сковывающие свободную инициативу.

Однако вернемся к изображению тогдашних военных событий.

К 9 июля окончательно выяснилось, что попытка командования танковой группы обойти силами 56-го танкового корпуса с востока силы противника, сосредоточенные, как полагали, в Пскове, не может дать успеха. Этому препятствовали болотистая местность и сильное сопротивление противника. Не оставалось ничего другого, кроме как прекратить проведение этого маневра и все же перебросить штаб корпуса вместе с 8-й танковой дивизией на север в направлении на Остров, куда уже была направлена ранее 3-я мотопехотная дивизия. Как показала сводка от 10 июля, танковый корпус после начала своего продвижения от Двинска разгромил четыре или пять стрелковых дивизий противника, танковую дивизию и моторизованную дивизию, то есть значительно превосходящие его численно силы противника. Наряду с тысячами пленных нами с момента перехода через государственную границу было взято в качестве трофеев 60 самолетов, 316 орудий (включая противотанковые и зенитные), 205 танков и 600 грузовых автомашин. Однако отброшенный теперь на восток противник, как вскоре оказалось, еще не был уничтожен.