Текст книги "Три товарища и другие романы"

XVI

Я сидел на пляже, наблюдая, как заходит солнце. Пат со мной не пошла. Она весь день чувствовала себя неважно.

Когда стемнело, я поднялся, чтобы идти домой. И тут увидел, что со стороны леса бежит служанка. Она что-то кричала и размахивала руками. Я не мог разобрать ни слова – ветер и море слишком шумели. Я помахал ей, жестами давая понять, чтобы она остановилась и ждала меня. Но она продолжала бежать, то и дело всплескивая руками. «Ваша жена… – донеслось до меня, – быстрее…»

Я побежал ей навстречу.

– Что случилось?

Она хватала ртом воздух.

– Быстрее – ваша жена – несчастье…

Я полетел во весь дух по песчаной дорожке через лес к дому. Деревянная калитка не поддавалась, я перепрыгнул через забор и вбежал в комнату. Пат лежала на постели, заломив руки; кровь, бежавшая у нее изо рта, заливала ей грудь. Рядом с ней стояла фройляйн Мюллер с полотенцами и тазом с водой.

– Что случилось? – крикнул я, отодвигая ее в сторону.

Она что-то сказала.

– Принесите бинт и вату! – потребовал я. – Где рана?

Она посмотрела на меня.

– Это не рана, – проговорила она дрожащим голосом.

Я выпрямился.

– Кровотечение, – сказала она.

Меня словно обухом ударило по голове.

– Кровотечение? – Я подскочил к ней и вырвал из ее рук тазик с водой. – Принесите же льда, принесите поскорее немного льда.

Я намочил полотенце в тазу с водой и положил его на грудь Пат.

– У нас в доме нет льда, – сказала фройляйн Мюллер.

Я резко повернулся к ней. Она отпрянула.

– Ради Бога, добудьте льда, пошлите в ближайший трактир и немедленно позвоните врачу!

– Но у нас нет телефона…

– Проклятие! А где ближайший телефон?

– У Масманна.

– Бегите к нему. Побыстрее. И немедленно позвоните ближайшему врачу. Как его зовут? Где он живет?

Она еще не успела ответить, как я вытолкал ее за дверь.

– Быстрее, да быстрее же! Бегом! Далеко это?

– В трех минутах! – крикнула женщина, убегая.

– И не забудьте про лед! – крикнул я ей вслед.

Она кивнула на бегу.

Я принес еще воды и снова намочил полотенце. Я не решался трогать Пат. Я не знал, так ли она лежит, как надо, и был в отчаянии из-за того, что не знаю этого, не знаю даже, надо ли ей лежать повыше или лучше вынуть подушку из-под головы.

Она захрипела, потом резко изогнулась дугой, и изо рта у нее снова хлынула кровь. Она часто и ужасно дышала, в глазах застыл нечеловеческий ужас, она давилась и кашляла, и снова хлестала кровь. Я поддерживал ее сзади, время от времени давая ей опуститься на подушки, вместе с ней ощущал все содрогания ее несчастного, измученного нескончаемыми страданиями тела… Наконец, совершенно обессиленная, она откинулась назад.

Вошла фройляйн Мюллер. Она посмотрела на меня как на привидение.

– Что же нам делать?! – выкрикнул я.

– Врач сейчас придет, – прошептала она. – Лед – на грудь, и если она в состоянии, то и в рот…

– А лежать лучше высоко или низко? Да отвечайте же быстрее, черт вас подери…

– Оставьте так – он сейчас придет…

Я стал выкладывать куски льда Пат на грудь с чувством облегчения оттого, что могу что-то делать; я раздробил лед для компресса, наложил его, неотрывно глядя на эти прелестные, любимые, искривленные губы, на эти единственные, окровавленные…

Подъехал велосипед. Я вскочил. Врач.

– Я могу вам помочь? – спросил я.

Он покачал головой и стал раскладывать свой саквояж. Я стоял рядом с ним, вцепившись руками в спинку кровати. Он поднял на меня глаза. Я отошел на шаг, пристально глядя на него. Он простукивал ребра Пат. Она стонала.

– Это опасно? – спросил я.

– Где лечилась ваша жена? – ответил он вопросом на вопрос.

– Где – что? – пробормотал я.

– У какого врача? – нетерпеливо спросил он.

– Не знаю… – ответил я. – Нет, ничего не знаю… Я не знал…

Он посмотрел на меня.

– Это вы должны были бы знать…

– Но я не знаю. Она мне никогда об этом не говорила.

Он склонился к Пат и спросил ее. Она хотела ответить, но опять стала кашлять кровью. Врач подхватил ее. Она хватала воздух ртом и дышала с присвистом.

– Жаффе! – проклокотало наконец у нее в горле.

– Феликс Жаффе? Профессор Феликс Жаффе? – спросил врач. Она кивнула одними глазами. Он обернулся ко мне. – Вы можете ему позвонить? Было бы лучше всего спросить у него.

– Да, конечно, – ответил я. – Я сделаю это сейчас же. А потом заеду за вами! Жаффе?

– Феликс Жаффе, – сказал врач. – Номер узнайте в справочной.

– Ничего страшного не случится? – спросил я.

– Кровотечение должно прекратиться, – ответил врач.

Я схватил служанку за руку, и мы побежали с ней по дороге. Она показала мне дом, в котором был телефон. Я нажал кнопку звонка. В доме сидело небольшое общество за пивом и кофе. Я окинул их взглядом, не понимая, как могут они пить, когда Пат истекает кровью. Я заказал срочный разговор и стал ждать у аппарата. Прислушиваясь к далекому гулу в трубке, я то смутно, то с предельной отчетливостью видел сквозь просвет между портьерами часть смежной комнаты. Видел покачивающуюся, в желтых бликах лысину, видел брошку на черном бархате платья, перетянутого шнурами, и двойной подбородок, и пенсне, и пышную прическу над ним; видел костистую старую руку с набухшими венами, барабанившую по столу… Я не хотел ничего этого видеть, но был беззащитен против этих видений, все это застило мне глаза, как слишком яркий свет.

Наконец меня соединили с нужным номером. Я попросил профессора.

– Сожалею, – сказала сестра. – Профессор Жаффе уже ушел.

На минуту сердце мое перестало биться, а потом вдруг застучало, как молот под рукой кузнеца.

– А где он? Мне срочно нужно поговорить с ним.

– Я не знаю, куда он пошел. Может быть, снова в клинику.

– Пожалуйста, позвоните туда. Я подожду. У вас ведь есть другой аппарат.

– Минутку.

Снова врубился гул в беспросветной тьме, прорезаемой тонким металлическим звуком. Я вздрогнул: совсем рядом, в накрытой клетке, вдруг защелкала канарейка. Снова послышался голос сестры:

– Профессор Жаффе уже ушел из клиники.

– Куда?

– Сударь, этого я не знаю.

Это конец. Я прислонился к стене.

– Алло! – произнесла сестра. – Вы еще здесь?

– Да. Послушайте, сестра, вы не знаете, когда он вернется?

– Этого не знает никто.

– Разве он этого не сообщает? А должен бы. Ведь если что случится и он срочно понадобится…

– В его клинике всегда есть дежурный врач.

– А вы не могли бы позвать… – Нет, это не имело смысла, ведь он ничего не знает. – Ладно, сестра, – сказал я, чувствуя смертельную усталость, – если придет профессор Жаффе, попросите его немедленно позвонить сюда. – Я назвал номер. – Только прошу вас, сестра, пусть позвонит сразу же!

– Сударь, можете на меня положиться. – Она повторила номер и повесила трубку.

Я остался один. Покачивающиеся головы, лысина, брошка, вся комната рядом превратилась в блестящий резиновый шар, который раскачивался, как маятник. Я сбросил оцепенение. Делать здесь больше нечего. Надо только сказать этим людям, чтобы меня позвали, когда позвонят. Но я все не решался выпустить из рук телефон. Он был для меня теперь как спасательный круг. И вдруг меня осенило. Я снова поднял трубку и назвал номер Кестера. Он должен быть дома. Ведь иного выхода не было.

И вот из густого варева ночи выплыл спокойный голос Кестера. Я и сам сразу успокоился и рассказал ему все. Я чувствовал, что, слушая, он записывает.

– Хорошо, – сказал он, – я немедленно выезжаю на поиски. Я позвоню. Не волнуйся. Я найду его.

Пронесло. Пронесло ли? Но мир успокоился. Призрак исчез. Я побежал обратно.

– Ну как? – спросил врач. – Дозвонились?

– Нет, – ответил я, – но я дозвонился до Кестера.

– Кестер? Его я не знаю. Что он сказал? Как он ее лечил?

– Лечил? Нет, он ее не лечил. Кестер его ищет.

– Кого?

– Жаффе.

– Мой Бог. А кто этот Кестер?

– Ах да, простите. Кестер – мой друг. Он ищет профессора Жаффе. До которого я не дозвонился.

– Жаль, – сказал врач и снова повернулся к Пат.

– Он его найдет, – сказал я. – Если только он жив, он его найдет.

Врач посмотрел на меня так, как будто я спятил. И пожал плечами.

Тусклый свет лампы рассеивался по комнате. Я спросил, не могу ли помочь. Врач покачал головой. Я выглянул в окно. Пат захрипела. Я закрыл окно и стал в дверях. Я наблюдал за дорогой.

Вдруг раздались крики:

– Телефон! Телефон!

Я повернулся к врачу.

– Телефон. Пойти мне?

Врач вскочил.

– Нет, я пойду сам. Я расспрошу его лучше. Останьтесь здесь. Ничего не предпринимайте. Я сразу вернусь.

Я сел к Пат на постель.

– Пат, – тихо сказал я. – Мы с тобой. Мы сделаем все. С тобой ничего не случится. Не может ничего случиться. Профессор уже позвонил. Сейчас он нам все скажет. А завтра наверняка приедет и сам. Он тебе поможет. И ты выздоровеешь. Почему же ты никогда не говорила мне о том, что еще больна? А кровь – это не страшно, Пат. Мы дадим тебе новую. Кестер разыскал профессора. Теперь все в порядке, Пат.

Врач вернулся.

– Это был не профессор…

Я встал.

– Это был ваш друг. Ленц.

– Кестер его не нашел?

– Нашел. Жаффе дал ему указания. Ленц продиктовал мне их по телефону. Совершенно чисто, без единой ошибки. Он что, врач, ваш друг Ленц?

– Нет. Но хотел стать врачом. А что же Кестер?

Врач посмотрел на меня.

– Ленц сказал, что Кестер несколько минут назад выехал сюда. Вместе с профессором.

Я прислонился к стене.

– Отто! – только и смог я сказать.

– Да, – добавил врач, – это единственное, в чем ваш друг ошибся. Он сказал, что через два часа они будут здесь. Я знаю эту трассу. При самой быстрой езде им понадобится не меньше трех часов. Никак не меньше…

– Доктор, – ответил я. – В этом вы можете не сомневаться. Если он сказал два часа, то через два часа он будет здесь.

– Это невозможно. Дорога часто петляет, а сейчас ночь.

– Вот увидите, – сказал я.

– Как бы там ни было… если он все-таки будет здесь… это самое лучшее.

Изнемогая от нетерпения, я вышел на улицу. Стлался туман. Вдали шумело море. С деревьев капало. Я огляделся. И вдруг почувствовал, что я больше не одинок. Где-то на юге, за горизонтом, гудел мотор. За туманами по бледно мерцающим дорогам мчалась помощь, фары выбрасывали снопы света, шины свистели, а две руки железной хваткой держали баранку, два глаза буравили темноту, то были холодные, уверенные глаза, глаза моего друга…

* * *

Потом Жаффе рассказал мне, как все было.

Сразу после разговора со мной Кестер позвонил Ленцу и сказал, чтобы тот был наготове. Потом он слетал в мастерскую за «Карлом» и помчался с Ленцем в клинику. Дежурная сестра высказала предположение, что профессор отправился ужинать. Она назвала Кестеру несколько ресторанов, в которых он мог быть. Кестер отправился на поиски. Он носился по городу, не обращая внимания на дорожные знаки, а также на трели полицейских. «Карл» метался в потоке машин, как норовистый конь. В четвертом по счету ресторане Кестер отыскал профессора. Жаффе сразу все понял. Оставив ужин, он вышел с Кестером. Они поехали к нему на квартиру, чтобы взять нужные вещи. Это был единственный участок пути, который Кестер преодолел хотя и быстро, но не в сумасшедшем темпе. Он не хотел пугать врача прежде времени. По дороге профессор спросил, где Пат находится. Кестер назвал местечко километрах в сорока. Важно было не выпустить профессора из машины. Остальное уж как-нибудь уладится. Собирая свой саквояж, Жаффе объяснял Ленцу, что нужно передать по телефону. Затем он сел с Кестером в машину.

– Это опасно? – спросил Кестер.

– Да, – сказал Жаффе.

И в то же мгновение «Карл» превратился в белый призрак, вихрем полетевший по дороге. Он обгонял всех, вылетая подчас двумя колесами на тротуары, мчась в поисках кратчайшего пути из города в запрещенном направлении по улицам с односторонним движением.

– Да вы с ума сошли! – воскликнул профессор, когда Кестер метнулся наперерез автобусу, едва не задев его высокий бампер. На мгновение Отто сбавил газ, но потом мотор опять взревел на полную мощь.

– Да не гоните вы так машину, – вскричал врач, – что это нам даст, если мы попадем в аварию?

– Мы не попадем в аварию.

– Если вы не сбавите скорость, это случится через две минуты.

Кестер бросил машину в обгон трамвая с левой стороны.

– Мы не попадем в аварию.

Впереди была длинная прямая улица. Кестер посмотрел на врача.

– Я и сам отлично понимаю, что должен доставить вас целым и невредимым. Положитесь на меня, все будет в порядке.

– Но к чему эта бешеная гонка? Так мы выиграем лишь несколько минут.

– Нет, – сказал Кестер, увильнув от груженного камнем грузовика, – нам предстоит проделать еще двести сорок километров.

– Что?

– Да, двести сорок. – «Карл» прошмыгнул между почтовой машиной и автобусом. – Я не хотел говорить вам этого сразу.

– Это не имело значения, – проворчал Жаффе, – я не отмеряю свою помощь по километровому счетчику. Поезжайте на вокзал. По железной дороге мы доберемся скорее.

– Нет. – Кестер уже выскочил в предместье, и ветер срывал слова с его губ. – Я узнавал… Поезд идет слишком поздно…

Он снова посмотрел на Жаффе, и, видимо, врач прочел на его лице что-то такое, что заставило его сказать:

– Ну, помогай вам Бог… Ваша приятельница?

Кестер покачал головой. Он не произнес больше ни слова. Он уже миновал огороды с садовыми домиками и вырвался на шоссе. Теперь можно было развить предельную скорость. Врач съежился на сиденье. Кестер протянул ему свой кожаный шлем.

«Карл» непрерывно сигналил. Леса отбрасывали назад его рев. Даже в деревнях Кестер сбавлял скорость только при крайней необходимости. Грохот не стесненного глушителем мотора ударялся в стены проносившихся мимо домов, громко хлопавших в ответ, как полотнища на ветру; обдав их на миг мертвенным светом фар, машина летела дальше в ночь, выхватывая из тьмы новые дали.

Шины визжали, шипели, выли, свистели – мотор отдавал теперь все, на что был способен. Кестер весь вытянулся вперед, его тело превратилось в одно огромное ухо, в некий фильтр, просеивающий и грохот, и посвист внутри и снаружи, чутко улавливающий малейший шорох, любой подозрительный скрежет и скрип, чреватый аварией, смертью.

На глинистом и размокшем участке дороги машина заюлила, стала раскачиваться. Кестер вынужден был сбавить темп. Зато он еще более круто стал нырять в повороты. Он вел машину уже не головой, а одним голым инстинктом. Фары высвечивали повороты только наполовину. Нырять поэтому приходилось в кромешную тьму. Кестер включил прожектор-искатель, но его луч был узковат. Врач помалкивал. Внезапно воздух перед фарами стал двоиться, расслаиваться, окрашиваться в бледно-серебристый цвет, окутываться дымкой. То был единственный раз за весь путь, когда Жаффе услышал, что Кестер выругался. Минуту спустя они окунулись в густой туман.

Кестер переключил фары на ближний свет. Словно обернутые ватой, они теперь плавали в сплошном молоке, где как призраки мелькали расплывчатые очертания столбов и деревьев; от шоссе ничего не осталось, на нем царили его величество авось и случай, да еще отчаянный рев мотора и то набегавшие, то исчезавшие тени.

Когда они минут через десять выбрались из этой полосы, Кестера было не узнать: он осунулся на глазах. Взглянув на Жаффе, он что-то пробормотал. Потом снова дал полный газ и снова прильнул к рулю, вглядываясь вперед холодными и уверенными глазами…

Как свинец плавилась в воздухе липкая духота.

– Еще не прекратилось? – спросил я.

– Нет, – ответил врач.

Пат взглянула в мою сторону. Я постарался улыбнуться ей. Получилась гримаса.

– Еще полчаса, – сказал я.

Врач поднял глаза.

– Еще полтора часа, а то и все два. Дождь идет.

Капли дождя с тихим звоном стучали по листьям кустов и деревьев. Я смотрел в сад ничего не видящими глазами. Давно ли мы вставали с Пат ночью, забирались в резеду и левкои, и Пат напевала детские песенки. Давно ли Пат проворным зверьком бегала здесь меж кустов по белеющей от луны дорожке…

Я в сотый раз вышел в сад. Делать там было нечего, и я знал это, но так ожидание становилось менее невыносимым. В воздухе висел туман. Я проклинал его, я знал, каково приходится Кестеру. В белом мареве вскрикнула птица.

– Да заткнись ты! – проворчал я в сердцах. Сразу вспомнились всякие россказни о вещих птицах. – Все это чушь! – бодрился я, однако не мог унять невольную дрожь.

Где-то в тумане жужжал жук, но не приближался… не приближался. Жужжал тихо и равномерно. Вот умолк. Вот зажужжал снова. Вот опять… И вдруг я вздрогнул – то был не жук, а машина, где-то далеко-далеко она на огромной скорости брала повороты. Я застыл на месте, затаил дыхание и напряг слух: вот оно опять, вот еще раз – тонкое назойливое жужжание, будто кружит осатаневший слепень. Вот звук стал слышнее – и я отчетливо различил мелодию компрессора. И тогда натянутый до предела горизонт наконец рухнул под натиском мягких волн бесконечности, погребя под собой ночь, отчаяние, ужас, – я бросился к двери со словами:

– Едут! Доктор, Пат, они едут! Я их уже слышу!

Врач, как было видно весь вечер, считал, что я не в своем уме. Он встал и тоже прислушался.

– Действительно машина, но другая, – сказал он наконец.

– Нет, нет, я узнаю мотор.

Он посмотрел на меня с раздражением. По-видимому, он считал себя заправским автомобилистом. По отношению к Пат он был сама снисходительность и само терпение, но стоило мне заговорить о машинах, как от очков его сыпались недовольные искры и он давал понять, что разбирается в этом лучше.

– Нет, это невозможно, – отрезал он и снова ушел в дом.

Я остался в саду. Я весь дрожал от нетерпения. «„Карл“, „Карл“», – повторял я. Теперь пошла череда приглушенных и резких ударных звуков – машина проезжала деревню, в бешеном темпе проскакивая между домами. Вот хлопки ослабели – машина пошла лесом, а вот мотор взревел уже близко – с нарастающим, неистовым ликованием, туман прорезали яркие фары, слепящий свет летел на нас вместе с грохотом… Врач был явно ошеломлен. Взвизгнули тормоза, и машина как вкопанная остановилась у садовой калитки.

Я рванулся к машине. Профессор уже вылезал из нее. Не обращая на меня внимания, он направился сразу к врачу. За ним шел Кестер.

– Как она? – спросил он.

– Кровь еще идет.

– Это бывает, – сказал он, – не паникуй прежде времени.

Я молча смотрел на него.

– У тебя найдется сигарета? – спросил он.

Я дал ему закурить.

– Хорошо, что ты приехал, Отто.

Он жадно курил.

– Решил, так будет лучше.

– Ты очень быстро ехал.

– Да ничего. Вот только туман был в одном месте.

Мы сидели рядышком на скамье и ждали.

– Думаешь, пронесет?

– Конечно. Кровотечение – вещь не такая опасная.

– Она никогда мне об этом не говорила.

Кестер кивнул.

– Она должна жить, Отто.

Он не смотрел на меня.

– Дай-ка мне еще сигарету, – попросил он, – забыл прихватить свои.

– Она должна жить, – сказал я, – иначе все, все ни к черту.

Вышел профессор. Я встал.

– Будь я проклят, если я еще когда-нибудь поеду с вами, – бросил он Кестеру.

– Вы меня извините, – ответил Кестер. – Это жена моего друга.

– Вот как, – сказал Жаффе и взглянул на меня.

– Она будет жить? – спросил я.

Он испытующе посмотрел на меня. Я отвел глаза в сторону.

– Вы полагаете, я стал бы прохлаждаться здесь с вами, если бы она была в опасном состоянии? – заметил он.

Я стиснул зубы. И сжал кулаки. Я плакал.

– Простите меня, – сказал я, – но все произошло так быстро.

– Такие вещи быстро не происходят, – возразил Жаффе, улыбнувшись.

– Я немного раскис, Отто, – сказал я. – Не обращай внимания.

Он повернул меня за плечи и подтолкнул к двери.

– Зайди туда. Если профессор позволит.

– Я уже в порядке, – сказал я. – Можно мне войти?

– Да, только не разговаривайте с ней, – ответил Жаффе, – и не задерживайтесь долго. Ей нельзя волноваться.

От слез я не видел ничего, кроме зыбких бликов в тазу с водой. Я моргал – и блики множились и искрились. Я не осмеливался поднести руку к глазам, чтобы Пат не подумала, что я плакал, так как дела ее обстояли неважно. Оставаясь на пороге, я попытался втиснуть в комнату свою улыбку. Потом быстро повернулся и вышел.

– Вы не зря приехали? – спросил Кестер профессора.

– Да, это было вовремя, – согласился Жаффе.

– Завтра утром я могу отвезти вас обратно.

– Нет уж, лучше не надо, – сказал Жаффе.

– Я поеду осторожно.

– Я хочу остаться еще на день и понаблюдать за процессом. Ваша кровать свободна? – спросил он меня.

Я кивнул.

– Хорошо, тогда я останусь здесь. А вы найдете себе пристанище?

– Да. Раздобыть для вас пижаму и зубную щетку?

– Не надо. Я все взял с собой. Я всегда готов к подобным неожиданностям. Исключая гонки, конечно.

– Простите, – извинился Кестер. – Представляю себе, как вы сердиты.

– Вовсе нет, – сказал Жаффе.

– В таком случае сожалею, что не сразу сказал вам всю правду.

Жаффе рассмеялся.

– Вы слишком плохо думаете о врачах. А теперь вы можете спокойно идти. Я останусь здесь.

Я быстро собрал кое-что из белья, и мы с Кестером двинулись в деревню.

– Ты устал? – спросил я.

– Нет, – ответил Отто, – мы могли бы еще где-нибудь посидеть.

Час спустя меня снова охватило беспокойство.

– Раз он остался, значит, положение опасное, – сказал я. – А иначе с чего бы вдруг…

– Я думаю, он остался из предосторожности, – ответил Отто. – Он относится к Пат с большой теплотой. Он говорил мне об этом в дороге. Оказывается, он лечил еще ее мать…

– А что, она тоже?…

– Не знаю, – поспешно ответил Кестер, – может быть, у нее было что-то другое. Ну, идем спать?

– Ступай без меня, Отто. Я хочу еще разочек… хотя бы издалека…

– Ладно. И я с тобой.

– Знаешь, Отто, я хотел тебе сказать, что люблю спать на воздухе. Особенно в теплую погоду. Так что ты не беспокойся. Я здесь не раз уже так ночевал.

– Но ведь сыро.

– Пустяки. Подниму верх и залезу в машину.

– Идет. Я тоже люблю спать на воздухе.

Я понял, что мне от него не отделаться. Взяв несколько одеял и подушек, мы пошли обратно к «Карлу». Отстегнули ремни, откинули спинки передних сидений. Ложе получилось вполне удобное.

– Получше, чем иной раз в окопах, – сказал Кестер.

В мглистом воздухе выделялось яркое пятно окна. Несколько раз его перерезал силуэт Жаффе. Мы выкурили целую пачку сигарет. Потом большой свет в окне погас, осталось тусклое свечение ночника.

– Слава Богу, – сказал я.

По нашей крыше стучали капли. Дул слабый ветерок. Становилось прохладнее.

– Хочешь, возьми еще мое одеяло, Отто, – предложил я.

– Зачем, мне и так тепло.

– А он парень что надо, этот Жаффе! Как по-твоему?

– Парень что надо. И дельный, кажется.

– Наверняка.

Я вскочил на постели, очнувшись от беспокойного полусна. Холодное небо серело.

– Ты не спал, Отто.

– Спал.

Я выбрался из машины и подкрался по дорожке к окну. Ночник все еще горел. Я увидел, что Пат лежит с закрытыми глазами. На миг я испугался, что она умерла. Но потом заметил, как она шевельнула рукой. Она была очень бледна. Но кровь больше не шла. Вот она снова пошевелилась. В ту же секунду открыл глаза Жаффе, который спал на другой кровати. Я отскочил от окна. Он был начеку, и это меня успокаивало.

– Я думаю, нам лучше смыться отсюда, – сказал я Кестеру, – чтобы он не подумал, будто мы контролируем его действия.

– Там все в порядке? – спросил Отто.

– Да, насколько мне было видно. Со сном у профессора обстоит идеально. Такой и бровью не поведет при любом шквальном огне и немедленно встрепенется, стоит только мышке почесать зубы о его вещмешок.

– Можем пойти искупаться, – сказал Кестер. – Воздух здесь замечательный. – Он потянулся.

– Сходи один, – предложил я.

– Пойдем, придем вместе, – ответил он.

Серый купол неба прорвали оранжево-красные трещины. Густая завеса облаков на горизонте поползла вверх, обнажив полоску яркого бирюзового цвета.

Мы прыгнули в воду и поплыли. На серое море неровно ложились красные блики.

Потом мы пошли обратно. Фройляйн Мюллер была уже на ногах. Она срезала на огороде петрушку. Она вздрогнула, когда я к ней обратился. Я стал смущенно извиняться за то, что вчера оказался не в состоянии следить за своими выражениями. Она расплакалась.

– Бедная, бедная дама. Такая красивая и еще такая молодая.

– Она проживет сто лет! – сердито отрезал я в ответ на эту панихиду. Пат не умрет. Прохладное утро, ветер и столько радостной, оживленной морем жизни во мне – нет, Пат не может умереть. Она могла бы умереть только в том случае, если бы я утратил мужество. Вот Кестер, мой товарищ, вот я, товарищ Пат, – сначала должны умереть мы. А пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока был жив Кестер, не мог умереть я. И пока живы мы оба, не может умереть Пат.

– Нужно покоряться судьбе, – сказала старая дева, придав своему сморщенному и коричневому, как печеное яблоко, лицу выражение упрека. Вероятно, она имела в виду мои проклятия.

– Покоряться? – сказал я. – Зачем? Какой в этом толк? В жизни за все нужно платить – двойную, а то и тройную цену. Зачем же при этом еще покоряться?

– Нет, нет… так все-таки лучше.

«Покоряться, – подумал я. – Что это изменит? Нет, бороться, бороться до конца – вот единственное, что остается человеку в этой свалке, в которой его все равно когда-нибудь растопчут. Бороться за то немногое, что любишь. А покориться не поздно и в семьдесят лет».

Кестер что-то неслышно сказал ей. Она улыбнулась ему в ответ и спросила его, что бы он хотел съесть на обед.

– Вот видишь, – сказал Отто, – у старости тоже свои преимущества. Слезы и смех быстро сменяют друг друга. В момент. Не исключено, что и с нами такое будет, – задумчиво произнес он.

Мы слонялись с ним возле дома.

– Для нее теперь каждая минута сна все равно что лекарство, – сказал я.

Мы снова пошли в сад. Фройляйн Мюллер приготовила нам завтрак. Мы выпили горячего черного кофе. Взошло солнце. Сразу стало тепло. От яркого света влажные листья на деревьях брызнули искрами. С моря долетали крики чаек. Фройляйн Мюллер поставила в вазу на столе пышные розы.

– Это для нее, потом отнесем.

Розы пахли детством, оградой в саду…

– Знаешь, Отто, – сказал я, – у меня такое чувство, как будто я сам болел. Все-таки мы уже не те, что прежде. Мне надо было вести себя спокойнее, сдержаннее. Чем спокойнее держишься, тем больше можешь помочь человеку.

– Не всегда это получается, Робби. Со мной такое тоже бывало. Чем дольше живешь, тем хуже с нервами. Это как у банкира, который терпит все новые убытки.

Тут открылась дверь. Вышел Жаффе в пижаме.

– Все хорошо! Да хорошо же! – замахал он руками, увидев, что я чуть было не опрокинул стол с чашками кофе. – Все хорошо, насколько это возможно.

– Можно мне к ней войти?

– Пока нет. Теперь там служанка. Умываются и все такое.

Я налил ему кофе. Он прищурился на солнце и обратился к Кестеру:

– Собственно, я должен благодарить вас. Хоть на денек да выбрался на природу.

– Вы могли бы это делать чаще, – сказал Кестер. – Выезжать с вечера и возвращаться к вечеру следующего дня.

– Мочь-то мы многое можем… – ответил Жаффе. – Вы заметили, что мы живем в эпоху сплошного самотерзания? Что мы не делаем того, что можем, – не делаем, сами не зная почему. Работа стала для нас делом чудовищной важности. Она задавила все, потому что кругом так много безработных. Какая здесь красота! Я не видел всего этого уже несколько лет. У меня две машины, квартира из десяти комнат и достаточно денег. А что с того? Разве все это сравнится с таким вот летним утром в саду? Работа – это мрачная одержимость, которой мы предаемся с вечной иллюзией, будто живем так временно, а потом все изменится. И никогда ничего не меняется. Просто диву даешься, глядя на то, что человек делает из своей жизни!

– А я считаю, что как раз врачи – те немногие из людей, которые знают, зачем живут, – сказал я. – Что же тогда говорить какому-нибудь бухгалтеру?

– Дорогой друг, – возразил мне Жаффе, – неверно предполагать, будто все люди одинаково чутко устроены.

– Это правда, – сказал Кестер, – но ведь люди обрели свои профессии независимо от способности чувствовать.

– Тоже верно, – ответил Жаффе. – Это материя сложная. – Он кивнул мне: – Теперь можно. Только тихонько. Не прикасайтесь к ней и не давайте ей говорить…

* * *

Она лежала на подушках без сил, как побитая. Ее лицо изменилось: глубокие синие тени залегли под глазами, губы побелели. Только глаза оставались большими, блестящими. Даже слишком большими и слишком блестящими.

Я взял ее руку. Она была бледна и прохладна.

– Пат, дружище, – робея сказал я и хотел подсесть к ней, но тут я заметил у окна служанку с белым, как из теста, лицом. Она с любопытством смотрела на меня. – Вышли бы вы отсюда, – с досадой сказал я.

– Я должна задернуть шторы, – ответила она.

– Прекрасно, задергивайте и ступайте.

Она затянула окно желтыми шторами, но не вышла, а принялась не торопясь скреплять их булавками.

– Послушайте, – сказал я, – здесь вам не театр. Немедленно исчезайте!

Она неуклюже повернулась.

– То заколи, то не надо.

– Ты просила ее об этом? – спросил я Пат.

Она кивнула.

– Тебе больно смотреть на свет?

Она покачала головой:

– Сегодня мне лучше не показываться тебе при ярком свете…

– Пат, – вспомнил я, испугавшись, – тебе пока нельзя разговаривать! Но если дело только в этом…

Я открыл дверь, и служанка наконец исчезла. Я вернулся к постели. Моя робость прошла. Я даже был благодарен служанке. Она помогла мне справиться с первыми впечатлениями. Было все-таки ужасно видеть Пат в таком состоянии.

Я сел на стул рядом с кроватью.

– Пат, – сказал я, – скоро ты опять будешь здорова…

Ее губы дрогнули:

– Завтра уже…

– Завтра еще нет, но через несколько дней. Тогда тебе можно будет вставать, и мы поедем домой. Не следовало нам ехать сюда, тут слишком сырой воздух, для тебя это вредно.

– Нет, нет, – прошептала она, – ведь я не больна. Это просто какой-то несчастный случай…

Я посмотрел на нее. Неужели она и вправду не знала, что больна? Или не хотела знать? Глаза ее как-то беспокойно бегали.

– Ты не должен бояться… – сказала она шепотом.

Я не сразу понял, что она имеет в виду и почему так важно, чтобы именно я не боялся. Я видел только, что она взволнована. В ее глазах была мука и какая-то странная, упорная мысль. И вдруг до меня дошло. Я догадался, о чем она думала. Ей казалось, что я боюсь от нее заразиться.

– Боже мой, Пат, – сказал я, – так ты поэтому никогда мне ничего не говорила?

Она не ответила, но я видел, что прав.

– Черт возьми, – сказал я, – за кого же ты меня, собственно, принимаешь?

Я склонился к ней.

– Лежи спокойно, не шевелись… – Я поцеловал ее в губы. Они были сухие, горячие.

Выпрямившись, я увидел, что она плачет. Она плакала беззвучно; из широко раскрытых глаз непрерывно текли слезы, а лицо оставалось неподвижным.

– Ради Бога, Пат…

– Ведь это от счастья, – прошептала она.

Я стоял и смотрел на нее. Она произнесла простые слова. Но никогда еще я их не слыхал. У меня бывали женщины, но встречи с ними всегда были мимолетными – так, легкие приключения, не больше, какая-нибудь безумная вспышка на час, необыкновенный вечер, бегство от самого себя, от отчаяния, от пустоты. Да я и не искал ничего другого, ибо знал, что полагаться можно только на себя самого, в лучшем случае – на товарища. И вдруг я увидел, что могу значить что-то для другого человека и что он счастлив только оттого, что я рядом. Сами по себе такие слова звучат простовато, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, что за ними целая бесконечность. И тогда это может поднять настоящую бурю в душе человека и совершенно преобразить его. Это любовь и в то же время что-то совсем другое. Что-то такое, ради чего стоит жить. Мужчина не может жить для любви. Но жить для другого человека он может.