Текст книги "Цзян"

– И вы думаете, что Чуна и Блустоуна осенила та же идея?

Сойер закончил свой завтрак.

– Поживем – увидим, – сказал он.

Питер Ынг начал собирать со стола остатки Трапезы.

– До чего же глупы эти коммунисты, что проявляют нерешительность! Эта пятидесятилетняя отсрочка ничего не решает. И уж, конечно, она не поможет им сохранить собственность в неприкосновенности.

– Я думаю, – сказал Сойер, – они просто не имеют четкой идеи, как им вести себя в сложившейся ситуации. Она нова сама по себе, и коммунистический Китай исторически не умеет вести себя в новой ситуации. Посылать войска или не посылать? Вмешиваться в управление колонией после 1997 года или не вмешиваться? Национализировать всю промышленность или не всю? Пока они, очевидно, не имеют ответов на эти вопросы. Но в конце концов они у них будут. Китайцы – великие прагматики. Им не нужны новые земли, у них нет опыта в бизнесе, у них большие трудности в общении с остальным миром. Так что они нуждаются в нас – во всяком случае, пока – в качестве посредников, которые будут делать за них их работу. Это лучший способ «спасти лицо», как они выражаются... Пусть англичане отзовут своего губернатора отсюда. Это не важно. Губернаторы уже давно лишились всякой власти. Так или иначе, она и сейчас – у китайцев. Но Гонконг – единственный реальный канал, по которому Китай может общаться с Западом, получая от него материальные средства и технологию.

– Да, что ни говори, а решение «Маттиаса и Кинга» – это поражение китайской политики, – глубокомысленно изрек Питер Ынг.

– Верно. И для нас важно постараться использовать ситуацию так, чтобы их поражение обернулось нашим триумфом, – подытожил Сойер.

Какое-то время они оба молчали, прислушиваясь к звукам просыпающегося офиса: приглушенно звонили телефоны, раздавались голоса служащих, открывались и закрывались двери, по коридору цокали женские каблучки.

– Тай-пэнь?

Глаза Сойера опять закрылись.

– Да, Питер?

– О чем вы хотели поговорить со мной?

Сойер вздохнул.

– О Мики.

– О Мики?

– Сегодня она приходила ко мне во сне. В царстве духов она повстречала кого-то, и теперь хочет за него выйти замуж.

Хотя она умерла ребенком, но духи не имеют возраста. Китайцы верят, что духи, как и живые люди, могут страдать от одиночества, мечтать о счастье, стремиться к цельности. Вот что имел в виду Сойер.

– Но это просто прекрасно, тай-пэнь, -сказал Ынг, всем телом подаваясь вперед для убедительности.

Сны такого рода весьма часты у китайцев, потерявших своих детей. Ынг подумал, что это очень интересно, что тай-пэнюснятся такие сны, но вряд ли это так уж удивительно. Хотя чужеземцы вообще-то не могут входить в контакт с духами, но Сойер, конечно, врос в китайскую культуру.

– Теперь ее дух обретет счастье. Она сказала, за кого хочет выйти?

– Вот его имя, – ответил Сойер, пододвинув через стол листок бумаги. – Надо пригласить сам-ку,чтобы она узнала адрес этого человека и устроила все, что надо для свадьбы духов.

– Это очень благоприятный знак, тай-пэнь, -сказал Ынг, беря листок. – Я знаю подходящую сам-ку. Не исключено, что к ней уже обращались родственники того покойника насчет Мики. Сны такого рода обычно одновременно посещают обе семьи. – Он поднялся из-за стола. – Я ей позвоню немедленно.

Оставшись в одиночестве, Сойер опустил обе руки на полированную крышку стола. Когда он их поднял, на столе остались отпечатки его ладоней, быстро исчезающие. Как Мики.

Сэй Ан, его секретарша, стояла в дверях. Очевидно, она только что зашла.

– Тай-пэнь,вам что-нибудь нужно?

Эндрю Сойер медленно покачал головой.

* * *

На даче было так тихо, что она слышала воду и ветер. Уже довольно поздно, но все еще светло – ее любимые часы в летнее время. Каркнула пролетающая ворона, и ее хриплое карканье раскатилось по вечернему небу, как гром.

Даниэла спустилась в погреб и, вынув пару кирпичей из стены, достала записную книжку из потайного места. В таких вот местах в послереволюционные годы в России хранились иконы. Мать ее была верующей, но скрывала это даже от мужа. И сейчас Даниэла сделала точно то же, что на ее глазах не раз проделывала мать, хотя извлекла она из тайника не икону, а другой, но не менее ценный для нее предмет.

И опасность ее действий была сродни той, которой подвергалась мать, пряча от отца икону. Ей было приятно осознавать, что она скрывает от мужа нечто сокровенное. Символ внутренней свободы. Вот и Даниэла поступала так же в отношении Карпова.

Она присела за грубо сколоченный столик и, положив перед собой текст и шифр, принялась за работу. Металлический абажур настольной лампы отбрасывал на нее сноп яркого света.

Работа шла быстро и четко, потому что шифр был придуман ею самой. Секретная работа требует особенной четкости. Снова Даниэла вспомнила о своей матери, тайно работавшей на Русскую православную церковь и приобщившую к этому и дочь. Общая тайна сблизила их, как двух заговорщиков.

Посещения церкви были для Даниэлы праздником духа, по эмоциональному заряду сравнимым с оперным представлением. Хотя она не стала религиозной в полном смысле этого слова, но уважением к религии прониклась. Даже в этом юном возрасте она почувствовала вечность и непреходящую ценность идей, проповедуемых церковью. Феодализм ушел, капитализм уходит. Возможно, и социализм уйдет. Но Бог – он вечен.

Матери не надо было говорить ей об этом. Эти мысли были ее собственным маленьким открытием. Позднее она еще более укрепилась в убеждении, что все политические системы временны, ибо являются продуктом деятельности человека.

Закончив дешифровку, она закрыла записную книжку и положила ее на место, заботливо прикрыв кирпичами. Затем вернулась к столу и задумалась над последним донесением Медеи.

«Медея» – так назывался проект, существовавший уже более трех лет. Главным исполнителем его был человек, которого завербовала сама Даниэла. Столкнулась она с ним случайно, занимаясь другим, более прозаическим проектом. Тот проект был благополучно завершен. Но в процессе работы Даниэла собрала сведения о всех людях, которых он так или иначе касался. Один из таких людей был Чжан Хуа, высокопоставленный чиновник в китайском коммунистическом руководстве. Как оказалось, его младший брат жил в Гонконге. Даниэла приказала установить за ним слежку и скоро получила подробную картину взаимоотношений в семействе Чжан Хуа.

Собрав эту информацию, она бросила пробный шар. Чжан Хуа отказался от сотрудничества, чему она, впрочем, не удивилась. Но когда Даниэла организовала задержание жены его брата и воздействовала на чиновника с этого фланга, он через сорок восемь часов капитулировал.

Даниэла не отпустила заложницу, пока не удостоверилась, что первая информация, переданная ей ее новым агентом, соответствует истине. В течение трех следующих месяцев Чжан Хуа передал ей еще три донесения. Все они содержали важную информацию, впоследствии полностью подтвердившуюся.

Первое время Даниэла чувствовала сильное искушение сообщить о своем триумфе Карпову и получить за это медаль. Но потом заколебалась. И чем больше она думала, тем большую чувствовала уверенность, что может одновременно и отличиться, и сохранить собственный канал в Пекине. Когда переданные Медеей образцы были доставлены ей, она сама тщательно все проверила, сделала пробы воды. И когда ее люди арестовали трех инженеров, которые, как оказалось, работали на китайцев, Карпов захотел немедленно узнать, откуда она получила эти сведения. И тогда она сказала полуправду, что, мол, были кое-какие подозрения, да еще кое-что просочилось по ее обычным каналам. Все это звучало весьма убедительно.

Она получила медаль и сохранила Медею для себя. Теперь, читая последнее донесение, она радовалась, что так поступила. В донесении говорилось, что внутри китайского руководства идет ожесточенная борьба по вопросу о Гонконге. С самого начала сформировалось два лагеря. С одной стороны, сторонники жесткого курса желали бы вернуть полный контроль над колонией Ее Величества уже в 1997 году. Они говорят, что, мол, стыдно терпеть такое положение, при котором иностранцы управляются столь успешно с исконной китайской территорией, «гнусным образом отторгнутой в 1842 году». И, мол, дело чести Китая доказать, что коммунисты с этим прекрасно и сами справятся, что Китай может занять место среди других великих держав в сфере бизнеса, начав с управления Гонконгом.

Этим «ястребам» противостоят так называемые «прогрессисты». Их позиция, по словам Медеи, в большей степени находится в русле исторического развития китайского национального духа, чем высокопарной коммунистической фразеологии их оппонентов. Прогрессисты верят в способность их страны развиваться, учась на собственных ошибках, и считают, что единственный способ для нее сохранить свою жизнеспособность в XXI веке – адаптировать применительно к собственным нуждам опыт западной культуры. Во всяком случае, на ближайшее будущее.

Они говорят, что сломать отлаженные механизмы деловой жизни Гонконга – значит рисковать перегородить денежный ручеек, по которому миллионы долларов перетекают в Китай, или, во всяком случае, так основательно испортить его русло, что денежки будут уходить в землю. Последние шесть лет – Даниэла знала об этом в результате своих собственных наблюдений – посланцы коммунистического Китая активно внедряются в деловую жизнь колонии. Доходы их все возрастают.

Да и ее – тоже. Поскольку она сама запустила там свою программу – для начала. Чтобы программа дала весомые плоды в будущем, она и затеяла игру с Медеей...

Ага, вот и самый главный пункт донесения. Один из прогрессистов, чиновник «очень высокого ранга», уже давно проводит свою собственную гонконгскую операцию. По словам Медеи, она преследует две главные цели. Во-первых, способствовать тому, чтобы восторжествовал их подход к решению гонконгской проблемы. Во-вторых, овладеть методами тайного контроля над циркуляцией денежного и золотого запаса внутри колоний Гонконг и Макао[26]26
  Макао – английское название бывшей португальской колонии вблизи Гонконга. Китайское название Аомынь


[Закрыть].

Контролировать Гонконг! Это заветная мечта самой Даниэлы. Но до недавних пор она была не достижима. Навязчивая идея Карпова поскорее запустить программу «Лунный камень» беспокоила ее, особенно после того, как подключение к ней Лантина делало ее реальностью. Советское бряцанье оружием в Азии, по ее мнению, может иметь опасные последствия. Карпов и Лантин казались ей двумя подростками-недоумками, затеявшими игру «кто первый сдрейфит», заключающуюся в том, что они несутся на сумасшедшей скорости по полосе встречного движения навстречу другой машине. Только машина, на которую они направляли свой драндулет, – веками копившееся национальное богатство Китая, а в обоих багажниках лежат ядерные боеголовки.

Даниэла всегда считала, что есть другие способы заставить Китай ходить по струнке, кроме пограничных инцидентов. Например, воздействовать на него через «Гонконгский плацдарм». А теперь, увидя первые плоды Медеи, она в этом убедилась. Внедрившись в экономику Гонконга, можно оказаться в самом сердце коммунистического Китая.

Наблюдая за движением золота в колонию и из нее, держишь руку на пульсе этого сложнейшего организма. А богатства, перетекающие через Макао! Они нигде не регистрируются, они никем не контролируются. Доходы торговых домов – хотя бы частично – «уплывают» этим путем. Огромная часть их уходит в швейцарские банки так незаметно, что владельцы акций не могут даже пощипать с них дивиденды.

Держать руку на таком пульсе – это же просто мечта для шпиона! Владеющий подобной информацией имеет доступ к самым сокровенным секретам торговых домов Гонконга, и тай-пэнивыполнят любое требование этого человека, побоявшись разоблачения.

Даниэла перечитала абзац. Ее пульс участился. Неужели такое возможно? От одной мысли о том, что она сможет контролировать ту фантастическую операцию и использовать ее в своих целях, начинала кружиться голова. Это же чистое золото, подумала она. Если все это действительно так. Если. Какое доказательство предлагает Медея?

Она сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем дочитать донесение: русские буквы плыли у нее перед глазами.

"Информация пока неполная, – прочла она, – но не сочтите недостаток деталей за недостаток точности. Сведения получены из абсолютно надежного источника. Подлинным движителем операции является не китаец, а европеец: некто Джон Блустоун, один из пяти тай-пэней.возглавляющих фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд». Это один из крупнейших торговых домов Колонии".

Блустоун! Ну и дела! Великий Боже, как такое возможно? Она продолжила чтение. К донесению прилагалась фотокопия страницы официального документа.

Даниэла взглянула на последний лист. Черно-белый микроснимок, увеличенный до размеров 20Х28 см. Она достала из ящика стола четырехугольную лупу и пробежала глазами строчки документа. Дойдя до печати и подписи «чиновника очень высокого ранга», она остановилась.

Тщательно скопировала иероглиф и прочитала то, что получилось.

– Ши Чжилинь! – произнесла она. Теперь у нее было необходимое доказательство.

* * *

Цунь Три Клятвы сидел за лучшим столиком в китайском ресторане на Козуэй-Бэй. По правую руку от него сидела китаянка потрясающей красоты. Ее плоское с высокими скулами лицо было одним из тех немногих, которые способны вскружить голову любому, используя минимум косметики. Оно одинаково прекрасно в постели в ранние утренние часы и при ярком искусственном освещении вечером.

Слева от Цуня Три Клятвы стоял шкафчик, битком набитый ласточкиными гнездами, цены на которые колебались от четырех до ста гонконгских долларов. Посетители сами выбирали одно из них, превращаемое потом поваром в неописуемо вкусный суп. Конечно, приготовление его – высокое искусство, равно как и выбор подходящего для этих целей гнезда. Цунь Три Клятвы владел последним из этих искусств на уровне мастера.

Он только что преподнес своей любовнице, Неон Чоу, изумрудное ожерелье. Неон Чоу работала в приемной губернатора, и в течение всего дня оставалась серьезной и сдержанной, как и обязывало ее положение. Больше всего ей нравилось в Цуне Три Клятвы, что он был способен ее обожать и в ее естественном состоянии.

Когда он открыл коробочку, она завизжала от восторга и бросилась к нему на шею прямо через стол, заставленный тарелками.

– Оно просто великолепно! – воскликнула она, примеряя подарок.

Черный локон упал ей на лоб, и она эффектным жестом руки отбросила его. Цунь Три Клятвы посмотрел на нее и почувствовал волнение не только в своем сокровенном члене, но и гораздо выше – в районе сердца. Он не переставал поражаться тому, как эта девушка – ей было только 23 года – воздействовала на него. Достаточно было лишь одного движения ее изумительно грациозной руки, лишь одного легкого прикосновения к его плечу, одного ее смеха, чтобы его душа воспарила к небесам. Так высоко, что дождь и тучи обволакивали его тело.

Цунь Три Клятвы подозвал официанта и сделал очередной заказ: чай гуаньинь(Железная богиня милосердия). Этот чай до того крепок, что его подают в чашечках размером с наперсток.

– Я рада, что мы наконец вместе, – сказала она. – А то мой внутренний голос уже начал мне говорить, что ты пресытился мной.

– А что тебе говорит это ожерелье?

– Подарки всегда приятны, – протянула она, а затем слегка надула губки, зная, что это всегда сводит его с ума. – Но ты проводишь слишком много времени с Блисс. Я уже начинаю беспокоиться.

– Мои дела тебя не касаются.

– Какие могут быть дела с собственной дочерью?

– Ты что, оглохла?

Губки надулись еще больше, но на этот раз Цунь оставался нечувствителен к их колдовской силе. Он думал о чем-то своем, и это было плохим знаком для Неон Чоу.

– Ты иногда относишься ко мне, как к ребенку. А я уже вышла из детского возраста. – Она вскинула голову.

– Губернатор в таком тоне со мной никогда не разговаривает. На работе меня уважают.

– Тогда открой для него свои жадеитовые ворота, – буркнул Цунь. – Губернатор или не губернатор, а он всего лишь гвай-ло.Вот уж не думал, что ты такое значение придаешь мнению этих придурков-варваров! Неон Чоу поняла, что хватила через край.

– Извини мою ревность. – Ее голос упал до жаркого шепота. – Когда ты не со мной, я думаю только о тебе. Если я хочу быть с тобой всегда, разве я заслуживаю, чтобы со мной обращались как... как с кучей дерьма?

Цунь Три Клятвы фыркнул. Это означало, что он обдумает этот вопрос на досуге. Если она будет вести себя хорошо.

Неон Чоу преданно посмотрела на него и положила свою идеальной формы ручку на его лапищу. Глаза ее были темнее ночи и ярче камней ее нового ожерелья. Ноготки скребли его кожу с какой-то невероятной деликатностью.

– Я обожаю твой подарок, – прошептала Неон Чоу, перебирая пальчиками изумруды, закрывающие трогательную впадинку на шее. – Я обожаю тебя.

Цунь Три Клятвы почувствовал, как под столом приподымается его сокровенный член.

* * *

Ярость. Красное сердце тьмы. Буря ушла, оставив его над бездной собираться с силами. Ярость согревала его, исцеляла его раны или, во всяком случае, гасила их боль.

Он видел силуэт каменной хижины на той стороне провала и чувствовал, что хочет побывать там. Пошел по каменистой осыпи налево, но, обнаружив через сотню метров, что тем путем не пройти, вернулся. В конце концов нашел место, где можно спуститься.

Серый туман клубился вокруг него, когда он полз вниз по грязному склону. Порой камень, на который он наступал, не выдерживал его тяжести, и тогда Джейк падал и начинал скользить, обдирая себе кожу на руках об острые камни. Остаток пути он проделал уже на спине.

Достигнув самого низа, он быстро пошел вперед через туман. Ему не хватало воздуха, и сердце стучало, как паровой молот. Ярость.

Ни неба, ни горизонта. Мир вокруг стал перламутровым, будто Джейк оказался внутри раковины. Когда он задевал ногой камень, звук этот, отбрасываемый скалами, множился и улетал вверх, сливаясь с криком коршуна, треньканьем цикад, шумной возней в кустах горностая или барсука. Мозаика звуков.

Не замечая ничего вокруг себя, Джейк поднялся выше к тому месту, где он видел в последний раз Марианну. Вот площадка, где она упала. На ней никаких признаков крови: дождь все дочиста смыл.

Он поднял голову.

– Ничирен! – зарычал он, как дикий зверь. – Я убью тебя!

Около дома он остановился. Входная дверь распахнута, на энгаве -никого. Внезапно гробовую тишину нарушило позвякивание, и Джейк резко обернулся на звук. Фурия – голос лета. Перезвон колокольчиков, как детский смех на взморье. Такой живой!..

Горючие слезы текли по его лицу. Марианна, -думал он, – я убил тебя.

Войдя внутрь хижины, он осмотрелся. Две доски для игры в вэйци снезаконченными партиями на столике посреди комнаты, третья – на полу. Черные и белые шашки раскиданы по всем углам. Он подошел к ближайшей доске, взял белую шашку. Как легко ее убить! Он убрал с доски окруженную жертву. Но с человеческим существом труднее. Мысль о том, что Марианны больше нет, не давала ему покоя. Какова будет жизнь без нее? Три года она была рядом, но он не замечал ее. Иногда даже любовью занимались. И ни разу он не чувствовал ничего, кроме снятия напряжения в области паха.

Ты словно каменный, -говорила Марианна. В конце концов, ее смятение и ее разочарование нашли выход в крике: Что я здесь делаю, если ты ничего не можешь мне дать, Джейк? Когда мы поженились, мы. любили друг друга. Я тебя, ты меня. Или, во всяком случае, я так думала. И что же теперь? Боже праведный, посмотри на себя! Река Сумчун убила не только любовь, но и все человеческое в тебе! Все, что я любила в тебе, куда-то ушло. Ты это понимаешь, Джейк? Каменный ты человек! Ваш Куорри самое подходящее место для тебя, это точно!

Да уж, конечно, не вонючие улицы Гонконга! Наверно, и Мэроки тоже так думали. Кто знает? Они долго говорили ему о его покойных отце и матери. Он, конечно, питал к ним сыновние чувства, но, как ни старался, не смог вспомнить облик отца.

Мэроки дали ему осколок фу. Это твое наследие, -сказали они, – твоя связь с прошлым, доказательство родительской любви к тебе.Может, Мэроки выдумали большую часть того, что говорили ему? Он подозревал, что это так и было, но ему было все равно. Тоска по утраченным родителям смешалась с тоской по утраченной Марианне, затопив его душу.

О Великий Будда! -подумал он. – Я один как перст в этом мире. Никого у меня нет!

Тьма сомкнулась вокруг него. Зашевелились тени. Хоть бы немного света! -подумал он. – Хоть бы чуточку!В углу он нашел несколько канистр с керосином. Только одна из них была пуста.

Ярость. Она заглушила голос разума. Он открыл канистры, поливая керосином все вокруг. Еще и еще раз, пока ничего не осталось. Затем попятился к двери, вышел на энгаву.Только фурин,нерешительно звякнув, предложил себя в компаньоны. Воспоминания коршуном вцепились ему в печень.

Зажег спичку, бросил ее внутрь хижины.

Шарахнуло, как из пушки, окрестные горы откликнулись многоголосым эхо. Черно-красный столб взметнулся к небесам, пожирая серый туман, расцвечивая его яркими красками.

Джейк опустился на вздрагивающую землю, обхватив руками согнутые колени. Он смотрел, как языки пламени жадно лизали каменные стены, подтачивали старинные деревянные балки. Дом стонал, расставаясь с жизнью.

Джейк снова заплакал. Он жалел, что позволил своей ярости сделать то, что он сделал. Ему было стыдно. Когда-то, еще мальчишкой, до своей встречи с Фо Сааном, он забил камнями лягушку. Насмерть. Она была огромная, безобразная, и сидела гордо, как идол, на берегу речки. Сначала Джейк бросил в нее камень, чтобы только заставить ее прыгнуть. Но когда это противное создание не соизволило даже пошевелиться, на Джейка напала ярость. Он бросил еще камень, потом еще и еще. Наконец один из камней задел ее, но эта дура все равно отказывалась прыгать.

А потом он вдруг заметил, что она не шевелится потому, что уже мертвая. Теперь точно такое же чувство стыда нахлынуло на него. Сидя перед горящей хижиной, обхватив колени руками и прижавшись к ним лбом.

Сколько времени прошло, он и сам не знал. Возможно, он заснул. Сон это был или не сон, но кошмарные образы наполняли его: Марианна, протягивающая к нему руки, зовущая его... Марианна в собственной крови на каменной площадке, а он, свесившись сверху, сталкивает ее в пропасть... Марианна, наблюдающая, как он занимается любовью с Блисс... Марианна, барахтающаяся в водовороте реки, а он поднимает камень, замахивается и бросает его прямо ей в голову...

Нет!

Он поднял лицо. Кто это кричал? Он сам? Или ему и это приснилось? Его бьет дрожь, хотя он весь в поту. Туман рассеялся. Ночь царит кругом, и звездный свет заливает все трепетным, голубоватым сиянием.

Он сидел не шевелясь, прислушиваясь к стрекотанию кузнечиков, к шорохам, издаваемым ночными хищниками, вышедшими на охоту. Ветер шелестел в вершинах деревьев, пробегал по траве. Джейк начал собираться с мыслями.

Как глупо было забираться сюда одному! Очевидно, без помощи ему не обойтись. Но это не Гонконг. Здесь у него нет настоящих друзей. Обратиться абсолютно не, к кому. Не идти же к своим связным, чтобы они увидели его в таком состоянии! Они просто не смогут работать на него, ибо потеряют к нему всякое уважение.

Он сделал глубокий вдох и вспомнил Фо Саана. Как это он там говорил? Придет время, сынок, и ты окажешься в стане врага, прижатый спиной к стене, и даже твои лучшие друзья станут твоими врагами.

Где же он еще, как не в стане врага? И где его друзья? Разве не Стэллингс убил Марианну? Куорри. Почему? А почему Марианна была с Ничиреном? Оба факта кажутся чудовищными, непостижимыми, и они взаимосвязаны. Но Стэллингс – не злодей в этой кошмарной пьесе: он – из одной с Джейком компании. Кто дал ему приказ стрелять? Беридиен? Донован? Вундерман?

От последнего предположения Джейку стало не по себе, но он не исключал и этого. Насколько далеко простирается его невежество относительно бывших коллег? При таком количестве вопросов, на которые у него нет ответов, нельзя принимать поспешные решения, совершать опрометчивые поступки. У него есть счет, который он хотел бы предъявить Куорри, но прежде необходимо распутать этот чертов клубок. Терпение.

И не забывать, кто его главный враг. Ничирен.

В одном только Джейк был совершенно уверен: он должен полностью отмежеваться от Куорри. Если не знаешь, кому можно доверять, не доверяй никому. Этот важный урок он усвоил давным-давно, еще в зловонных, опасных переулках Гонконга.

Оказавшись в стане врага и почувствовав, что тебя прижали, к стенке, -поучал его Фо Саан, – ищи поддержки. Если тебе кажется, что нет никого, кто мог бы тебе помочь, то это означает, что надо посмотреть на ситуацию под другим углом. Знай, что порой находишь помощь в таком месте, где на нее меньше всего рассчитываешь.

Джейк проанализировал ситуацию. Но под каким углом он не рассматривал ее, даже раком становился, выход из нее виделся ему лишь через одни двери: во всей Японии был только один человек, к которому он мог обратиться за помощью. На первый взгляд, этот человек выглядел довольно абсурдно в роли союзника, но Джейк опять вспомнил слова Фо Саана, и они подбодрили его. В конце концов, что он теряет?

Когда начало светать, он уже тронулся в обратный путь вниз по склону горы, известной среди альпинистов под названием Меч.

* * *

Чжан Хуа пальцем поправил пальцем очки, входя в замызганный министерский кабинет. Но это мало помогло: его окуляры опять сползли с широкой переносицы уже через минуту.

За окном обширное пространство площади Тяньаньмынь колебалось в утренней дымке. Впечатление было такое, будто видишь все сквозь дымное марево выхлопных газов. Но объяснялось это довольно просто давно не мытыми стеклами.

– Как вы себя чувствуете сегодня, товарищ министр? Лучше? – спросил он, аккуратно роняя стопку папок в специальную проволочную емкость на столе.

Ши Чжилинь, не подымая глаз, буркнул нечто невразумительное. Он сосредоточенно разбирал завал из телеграмм и радиограмм, доставленных, как понял Чжан Хуа, только что курьером.

– Выглядите вы хорошо, – отметил он, наблюдая, как Чжилинь аккуратно сортирует информацию, раскладывая бланки на столе. По правде говоря, -подумал он, – министр выглядит ужасно. И вид весьма бледный, и руки старика дрожат сильнее обычного. Вероятно, иглоукалывание уже не помогает.

Чжилинь стрельнул глазами вверх, встретившись взглядом с Чжан Хуа, и тот, как ребенок, застигнутый врасплох, отвел глаза.

– Потеете, мой друг, – заметил Чжилинь, приглядываясь к помощнику. – Вам нехорошо?

– Да нет, со мной все в порядке, товарищ министр.

– Ну-ну, Чжан Хуа! – протестующе поднял руку Чжилинь. – Нам ни к чему эти церемонии, когда мы одни, верно? – Он заметил направление взгляда своего помощника. – Закрой дверь и садись поближе, мой друг.

Когда Чжан Хуа выполнил просьбу, министр прикрыл папкой разложенные на столе телеграммы, которые он не успел до конца просмотреть. Его черные, как пуговицы, глаза изучали лицо младшего товарища. Прожитые годы нисколько не убавили их задорного блеска.

Он взял со стоявшего рядом низкого столика эмалированный чайник и такую же чашку.

– Попей чайку, он восстановит твои силы. – Чжилинь налил чаю, подал ему. – Боюсь, он недостаточно горяч для тебя. Я горячий уже не так люблю, как в молодые годы. Теперь чай мне нужен не столько для того, чтобы согреть, сколько для того, чтобы освежить.

Оба отхлебнули из своих чашек.

Чжилинь заглянул в глаза Чжан Хуа.

– Я уже давно принял решение стать Небесным покровителем Китая. Те, кто следуют за мной, не должны сетовать на это бремя.

– Я знаю, дорогой Ши, но ситуация с У Айпином чревата ужасными для нас последствиями. Боюсь, что он нам не по зубам. Для столь молодого человека он обладает слишком большой властью, являясь главой столь мощного учреждения, призванного служить целям военного устрашения Советов. Министерская клика, противостоящая вам, не могла найти лучшего лидера. В Пекине полно сочувствующих его непримиримой позиции, и каждый день их число растет. Если эта качка возобладает... – Чжан Хуа содрогнулся, произнося последние слова.

Чжилинь вздохнул, отставляя в сторону чашку.

– Я это предвидел, мой друг. О, я не хочу сказать, что предвидел появление именно У Айпина. Но кого-нибудь в том же духе. Конечно, он силен. Он может даже победить нас. Но это не должно нас останавливать. Без нас Китай обречен. Мы – его будущее. Я это узнал давным-давно, как и то, что именно моя помощь требуется, чтобы приблизить его, это будущее. Но я понял также, что для этого от меня требуются огромные усилия. И жертвы. Но я не мог прибегнуть к таким же средствам, как те, кто вознесся и пал под бременем высокомерного самовозвеличивания. Я имею в виду Чана, Мао и других, которые думали, что могут перехитрить весь мир. Они ошибались... Только я один, Чжан Хуа, пережил то время. Благодаря своему самоотречению. Как буддийский монах, я посвятил всю свою жизнь служению высокому. Ради Китая я отрекся от всего земного. Понимаешь, Чжан Хуа, от всего!

Какое-то время единственным звуком, который они слышали, было легкое жужжание металлического вентилятора, стоявшего на верху шкафа с делами в другом конце комнаты. Когда он разворачивался к ним, они чувствовали на лицах приятный ветерок, исходивший от него.

– Иногда, – сказал Чжан Хуа слегка дрогнувшим голосом, – важно знать правду, что тебя начинают одолевать.

– Мой друг, так ты считаешь, что именно это и происходит сейчас с нами? После стольких лет, что мы были вместе, ты так легко теряешь веру?

– Вера – это то, что никогда не следует терять, – сказал Чжан Хуа, краем глаза наблюдая за тем, как дрожат руки его шефа. – Я бы не хотел, чтобы у вас складывалось такое впечатление обо мне.

– Хорошо. Тогда допивай свой чай, Чжан Хуа. Я обещал твоему отцу присматривать за тобой, а я всегда держу свое слово.

Он снова закрыл глаза и подумал о жертвах. О всех манипуляциях, к которым он прибегал и продолжает прибегать. О всех людях, которых он заставлял плясать под музыку, которую он заказывал. Разве о таком будущем для Китая он мечтал? Но он знал, что все это делалось не зря. Можно бесконечно говорить о жертвах. Но только тот понимает истинный смысл этих слов, кто действует.

Сколько лет прошло, -подумал он, – с тех пор, как я в последний раз испытал истинное счастье?Думал он, думал над этим вопросом, но так и не нашел на него ответа.

* * *

Стэллингс хотел покататься. Он даже позвонил конюху в манеж и попросил подготовить его жеребца.

Но потом передумал. Не донеся до рта ложку пшеничных хлопьев с земляникой, он встал и отменил распоряжение. Оставив недоеденный завтрак на столе, уехал в офис на Эйч-стрит.