Текст книги "Сибирские купцы. Торговля в Евразии раннего Нового времени"

Таким образом, значение этой истории простирается за пределы обширных владений Российской империи. Как бы ни характеризовать это государство или свободу в нем, Россия хотя бы уже благодаря своей географии (но и по другим причинам, как покажет эта книга) заслуживает места в нарративах о торговой экспансии раннего Нового времени в трансимперском или глобальном масштабе. Настоящая книга воздерживается от избитых формулировок «России и Запада», потому что можно достичь гораздо большего, анализируя Россию в контексте мира раннего Нового времени. Таким образом, книга пытается сделать маленький шажок в деле лучшего вписывания России и Сибири в мир раннего Нового времени8282
  См.: Ostrowski D. Toward the Integration of Early Modern Russia into World History // Eurasian Slavery, Ransom and Abolition in World History / Ed. by Ch. Witzenrath. Aldershot, UK: Routledge, 2015.


[Закрыть]. К примеру, Россия была знаменита плохими дорогами – недостаток, увековеченный афоризмом: «В России две беды – дураки и дороги»8383
  Происхождение фразы неизвестно. Ее приписывают Николаю Гоголю и историку Н. М. Карамзину.


[Закрыть]. Но в сравнительной перспективе российские дороги были, возможно, не так уж плохи потому, что другие дороги были не лучше. Во Франции «даже в восемнадцатом столетии дороги из Амьена – одного из главных городов Франции XVII–XVIII веков – в порт Сен-Валери-сюр-Сом были так плохи, что купцы нередко платили местным землевладельцам за разрешение провезти свои повозки по вспаханным полям, а не по главной дороге»8484
  Musgrave P. The Early Modern European Economy. P. 99.


[Закрыть].

Вопрос о российской «отсталости» бесплоден и плохо сформулирован, как и мучительные пререкания русских об отношениях России с Западом, но историография истории России должна разобраться с собственной «дискуссией о расхождении». Это вопрос о том, когда российская политэкономия разошлась с западной. Конечно, «Запад» как историческая категория – проблемная конструкция. Возможно, лучше будет сформулировать вопрос, когда российская политэкономическая стратификация разошлась со стратификацией в обществах, где появился «здоровый» средний класс, материально обеспеченный и участвующий в политическом процессе. Разумеется, на такие масштабные вопросы нельзя ответить без учета политических и культурных различий, различий в политэкономии и коммерческой практике. Настоящая книга, проливая свет на природу коммерческой жизни в России раннего Нового времени, вносит вклад в реконструкцию истории российской политэкономии и коммерческой культуры и, таким образом, делает шаг к пониманию исторической проблемы отсутствующего в России среднего класса. Найти правильный ответ стало труднее еще и потому, что в результате советского эксперимента Россия не была включена в «нормальные» западные историографические траектории (поразительная близорукость части западных ученых, особенно если принять во внимание, что в ХX веке значительная часть мира стала социалистической). Отказ от традиционных, универсальных исторических траекторий стал краеугольным камнем постмодернистских обращений к изучению истории: каждое место само по себе, а Гегелю места нет; нет единого исторического пути развития. Надо выбирать субъективность и фрагментацию, дабы не быть одураченным теми, кто претендует на истину. Однако эти принципы постмодернистской мысли не особо помогли в деле возвращения России в более широкий исторический нарратив. В самом деле, поле исследования, в котором большинство источников были написаны монахами и государственными клерками (дьяками), не слишком привлекательно для историков культуры, выросших в светскую эпоху.

В зависимости от ракурса история взлета Запада является рассказом или о триумфальном шествии, или об агрессивном империализме. Вне зависимости от того, что в нем видится, – расширение богатства, свободы и счастья или джаггернаут капиталистической эксплуатации, европейцы покорили немалую часть Нового Света, а те страны, где они не поселились, оказались под их экономическим и политическим воздействием. В незаконченных исторических дебатах, окружающих эти вопросы, изучение России позволяет сказать новое слово. Россия не развила ни политических учреждений, основанных на представительстве (как и большинство европейских стран в раннее Новое время), ни обширной литературной культуры. Но несмотря на всю ее пресловутую отсталость, европейцы так и не завладели Московией, хотя некоторые хотели бы. В Смутное время (1598–1613), травматический период, когда Московия перенесла голод, пресечение династии, иностранную оккупацию и гражданскую войну, планы колонизации Московии Якова I были скорее мечтой курильщика опиума, чем реальным стратегическим планом, но даже если оставить этот несущественный эпизод в стороне, вполне бесспорно, что взгляд английских купцов на Московию был империалистическим8585
  Dunning Ch. James I, the Russian Company, and the Plan to Establish a Protectorate over North Russia // Albion. 1989. Vol. 21. P. 206–226.


[Закрыть]. Когда в 1570‐х годах в Англию в роли торгового представителя царя приехал привилегированный купец Осип Непея, английские придворные сочли его образцом поведения, а члены Московской компании обвинили его в упрямстве. Очевидно, он был виновен в том, что пытался договориться о равноправии России8686
  Baron S. H. Osip Nepea and the Opening of Anglo-Russian Commercial Relations // Baron S. H. Muscovite Russia.


[Закрыть]. Если поместить этот эпизод в более широкий контекст, встает вопрос: что такого было во встрече Московии и Англии, что привело к совершенно иным последствиям, чем встреча Индии с Англией, ведь Англия в обоих случаях продемонстрировала тенденцию к империализму? Индийская экономика, вероятно, превосходила московскую как масштабом, так и энергичностью. Но получилось так, что на жарком и влажном субконтиненте высшие классы пьют горячий чай с молоком во второй половине дня и говорят по-английски с британским акцентом. В России это не так: чай пьют черным и делают это при любой возможности. Эта каждодневная привычка играет роль синекдохи, наглядно показывающей, что в двух странах английские империалистические устремления привели к совершенно различным последствиям.

Одним из аспектов этой встречи стало то, что европейцы не сумели оценить суровое геополитическое испытание, из которого родилась Московия8787
  См.: LeDonne J. The Russian Empire and the World, 1700–1917: The Geopolitics of Expansion and Containment. N. Y.: Oxford University Press, 1997.


[Закрыть]. Возможно, в ряде вопросов – формальное образование, печатная культура, мода, потребление – московиты показались европейцам примитивными. Но сообразительная Московия была далеко не так необразованна в конкурентной евразийской геополитике, схематично раскрытой в главе 2. Возможно, если более отчетливо поместить русскую торговлю в социально-экономический контекст раннего Нового времени и пролить свет на жизнь купцов раннего Нового времени во Внутренней Евразии, это поможет сделать более понятным Великое расхождение. Может быть, эта заявка является чересчур смелой; но настоящая книга, по крайней мере, делает шаг в направлении интеграции России в мировые исторические нарративы. Я стремлюсь поместить сибирскую экономику в контекст российской, евразийской и расширяющейся глобальной экономики раннего Нового времени и осветить ее вклад, который остался на удивление малозаметным в историографии. Что до российской отсталости, я предполагаю, что это вопрос конца XVIII – XIX века; в раннее Новое время Россия не так уж отличалась8888
  См., например: Kivelson V. A. Merciful Father, Impersonal State: Russian Autocracy in Comparative Perspective // The Eurasian Context of the Early Modern History of Mainland South East Asia, 1400–1800. Special issue. Modern Asian Studies. 1997. Vol. 31. № 3. P. 635–663.


[Закрыть].

ОБ ИМПЕРИИ

Имперский поворот стал толчком к появлению множества ценных трудов по российской истории. Одним из продуктивных направлений стало изучение простых людей, которые строили империи и участвовали в них. Русские военные дружины были не единственными носителями империализма; Виллард Сандерленд утверждал, что русских крестьян как колонизаторов обошли вниманием, потому что они не накапливали достаточного богатства и не повышали свой статус в такой степени, чтобы их можно было заслуженно считать эксплуататорами8989
  Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2004.


[Закрыть]. Роль купцов в истории России и российской экспансии заслуживает места в рассказе о функционировании империй. Котиляйне называл иностранных купцов «акушерками» империи, и этот термин можно применить ко всем купцам в Сибири9090
  Kotilaine J. T. Russia’s Foreign Trade.


[Закрыть]. Англоязычные историки, как правило, следовали за русскими и упоминали о роли русских промышленников (тех, кто занимался меховым промыслом), не проводя дальнейших связей с московской торговлей в раннее Новое время. Однако в этом движении участвовали частные купцы с очень разным уровнем капитализации. В то время как второразрядных купцов, о которых зайдет речь в главе 8, часто посылали в Сибирь заниматься государственными делами, гости, действовавшие в Сибири, о которых будет рассказано в главе 6, в подавляющем большинстве случаев делали это в рамках собственных предприятий. Если промышленники сами не являлись купцами, они продавали купцам свои меха.

Другое важное направление поисков сформировалось вокруг вопроса: «Что в первую очередь двигало Российской империей – прагматизм или идеология?» Эдуард Л. Кинан крайне многословно сформулировал этот вопрос в своей эпохальной статье «Московские политические нравы», где он постулировал модель, в рамках которой православная риторика останавливалась на пороге Боярской думы. Майкл Ходарковский, напротив, в своих «Степных рубежах России» утверждает, что двигателем российской экспансии была идеология9191
  Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2002. Русский перевод: Ходарковский М. Степные рубежи России. Как создавалась колониальная империя. 1500–1800 / Пер. А. Терещенко. М.: Новое литературное обозрение, 2019.


[Закрыть]. Когда, наконец, покорение обширных просторов Евразийской степи стало возможным, московиты взялись за этот проект как за нечто вроде крестового похода. С другой стороны, Брайен Боук, следуя за своим наставником Кинаном, видит рост и поддержание Российской империи как нечто скорее прагматичное. Его труд, посвященный донским казакам, показывает, сколько раз Москва отступала на своих южных рубежах и, что еще более существенно, сколько раз она шла на уступки неправославным игрокам. С точки зрения Бёка, Россия – империя, не унифицирующая и не построенная на русской православной культуре, а империя «персональных договоренностей»9292
  Boeck B. J. Imperial Boundaries: Cossack Communities and Empire-Building in the Age of Peter the Great. N. Y.: Cambridge University Press, 2009.


[Закрыть]. Таким образом, в вопросе, прагматичной или идеологической была империя, существуют две школы, в рамках которых противоположные позиции занимают Майкл Ходарковский и Брайен Бёк.

Мэтью Романьелло в своей книге «Неуловимая империя: Казань и создание Российской империи, 1552–1671 годы»9393
  Romaniello M. P. The Elusive Empire: Kazan and the Creation of the Russian Empire, 1552–1671. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 2012.


[Закрыть] успешно продвинулся в направлении синтеза этих двух взглядов. В некоторых вопросах Романьелло почти возвращается к взглядам Кинана, говоря о центре, в котором политика и религия занимали разные сферы (ах, как же это не соответствует постмодернизму), но у него более сложная картина. Романьелло утверждает, что в своей риторике, а также в своей центральной части империя была идеологически громогласной и православной, а на практике, а также на окраинах – более прагматичной и готовой идти на уступки. Он утверждает, что центр считал окраинное православное общество находящимся под своей юрисдикцией и был готов наводить там порядок, но вместе с тем не был готов «растрачивать» и без того скудную лояльность (или отсутствие восстаний) на окраинах, навязывая православие (то есть проявлял прагматизм). Романьелло показывает, что даже православная церковь отнюдь не была безжалостной машиной по обращению иноверцев. В интересах экономического благополучия монастыри Казанского края даже защищали неправославных крестьян от государственного принуждения, за что, возможно, были вознаграждены во время бурного восстания Стеньки Разина в 1670–1671 годах. Упор Романьелло и Боука на прагматизм выводит изучение России на одну линию с другими недавними исследованиями, посвященными империям раннего Нового времени и выдвигающими на передний план то, как империи руководили политикой различия9494
  Burbank J., Cooper F. Empires in World History: Power and the Politics of Difference. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010; Barkey K. Empire of Difference: The Ottomans in Comparative Perspective. N. Y.: Cambridge University Press, 2008. P. 3–27.


[Закрыть].

Яркий пример того, как приверженность к православию смешивается с прагматизмом, – директива воеводам Верхотурья и Тобольска, отправленная из Москвы летом 1700 года. Письмо излагает противопожарные меры и инструкции по восстановлению после пожаров. Документ советует воеводам пользоваться пожарами, чтобы восстанавливать сгоревшие мечети подальше от православных церквей. В этих делах инструкции предписывают воеводам руководствоваться своим суждением и «учинить не вдруг, а смотря по тамочному состоянию и доброму случаю, а чтоб русским людям и иноземцам, когда не в тягость»9595
  Памятники сибирской истории XVIII века. 1700–1713. СПб.: Типография Министерства внутренних дел, 1885. Кн. 1. Репринтное издание: Гаага, 1969–1970. № 12. С. 55–68. Особенно см.: С. 68.


[Закрыть]. Настоящая книга добавляет еще один слой к пониманию ислама в Российской империи, изучая мусульманских купцов в Сибири, и демонстрирует прагматизм, которого придерживалось православное русское правительство в Сибири.

Знакомство с управлением в центре и на периферии делает очевидным одновременность государственного и имперского строительства в России. Сибирь была окраиной и оставалась таковой еще долгое время после установления русской власти. Писцы, купцы, солдаты и чиновники писали и говорили о Сибири как о территории, отличающейся от Московии (Московского государства); это были различные регионы, между которыми перемещались люди. Создание Сибирского приказа, когда его наконец в 1637 году отделили от Казанского приказа, сделало Сибирь отдельной административной единицей9696
  Еще до создания Сибирского приказа все присоединенные территории Сибири входили в состав Тобольского разряда, существовавшего до создания Сибирской губернии (1708), то есть являлись отдельной военно-административной единицей со своим разрядным воеводой. Тобольский разряд подчинялся до 1637 года приказу Казанского дворца. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть]. Но еще более важным, чем особенности управления Сибирью, было то, что включение Сибири в состав Российского государства практически не отделялось от создания самого государства. «Империя» – концепт, известный тем, как сложно его определить. Самое простое определение заключается в том, что это суверенное государство, которое правит разными народами. Кеннет Померанц уточняет это определение. В его формулировке империи – это «государства, в которых вожди одного общества также прямо или косвенно управляют как минимум еще одним обществом, используя инструменты, отличные от тех, что используются для управления соотечественниками (хотя не обязательно более авторитарные)»9797
  Pomeranz K. Social History and World History: From Daily Life to Patterns of Change // Journal of World History. 2007. Vol. 18. № 1. P. 87.


[Закрыть]. Технически, если придерживаться этого определения, отношения России с Сибирью соответствуют понятию империи. Сбор дани был центральным сибирским предприятием (хотя в XVI веке дань собиралась и к западу от Урала). Неустойчивость российской гегемонии и хроническая нехватка населения приводили к тому, что в Сибири гораздо больше ощущалось военное присутствие. Демографические данные отличались, потому что соотношение мужчин-военных и женщин было гораздо более асимметрично в Сибири, чем в большей части Европейской России. Но это не было особенностью одной Сибири: военное присутствие было весьма заметным во многих пограничных городах за пределами Сибири9898
  Смирнов П. П. Города Московского государства в первой половине XVII века. Киев: Тип. А. И. Гроссман, 1917. Т. 1.


[Закрыть]. В Сибири возник другой режим собственности. Так сложилось, что в развитии Сибири не было обширных (а потом сильно уменьшившихся) поместий, пожалованных царем за службу. Вследствие этого в Сибири не было крепостного права – хотя различные формы рабства и принудительного труда были распространены повсеместно. Это всего лишь означало, что сибирские крестьяне были черносошными/пашенными крестьянами, платившими оброк в точности так же, как черносошные крестьяне в Европейской России. Хотя режим отличался, он действовал в соответствии с существующими категориями.

Несмотря на эти важные отличия, разница между Сибирью и Центральной Россией была скорее качественной, чем структурной. Административная структура в основе своей была сходной: и тут и там правили воеводы. Пост воеводы сохранился в Сибири даже после того, как он был отменен в Центральной России, – но царь ввел в Сибири то, что было в Европейской России нормой. Крестьяне платили оброк государству. В торговой сфере сходство было даже более очевидно. Европейская Россия и Сибирь были в равной степени покрыты сетью внутренних таможен, хотя на протяжении большей части XVII века к Сибири применялись иные правила9999
  ПСЗ-I. № 1654. С. 494. Новоторговый устав 1667 года.


[Закрыть]. Таким образом, наиболее важная и бросающаяся в глаза черта России раннего Нового времени состоит в том, что государственное строительство и строительство империи не следовали одно за другим. Российское государство развивалось и развивало правительственные учреждения и нормы одновременно с расширением своей территории.

Лучшим доказательством этого служит краткий хронологический обзор. Когда Россия начала экспансию в Сибирь, это уже была империя; на протяжении почти двух столетий это государство не переставало расти и расширяться. Новгородские отряды промышленников добывали пушнину в Сибири по крайней мере с XIV века, задолго до основания Тюмени и Тобольска. Великие князья Московские начали принимать участие в сибирской лесостепной политике с начала XV века, задолго до того, как выдвинули откровенные претензии на суверенитет. Заявив о своем суверенитете в конце XVI века, Московия быстро создала цепь военных крепостей, еще до середины XVII века достигшую Тихого океана, хотя и в XVIII столетии московскую власть над Сибирью было кому оспаривать. С этого момента в Сибирь начали проникать поселенцы, медленно покрывая листьями голые ветви имперского присутствия. Эти процессы происходили параллельно кризисам, сформировавшим Российское государство. Добавим немного перспективы: восемь городов в Сибири были основаны до пресечения династии Рюриковичей в 1598 году и четырнадцать городов существовали к моменту коронации первого царя из династии Романовых в 1613 году. В 1571 году, всего за пятнадцать лет до основания Тюмени, татары сожгли саму Москву. Сибирские таможни работали при Борисе Годунове (1598–1605). Россия закрепилась на Тихом океане за десятилетие до принятия Соборного уложения в 1649 году. Параллельно с этими политическими событиями развивались административные, налоговые и надзорные учреждения, одновременно в Москве и в пограничье. При этом не столько центральные учреждения экспортировались в пограничье и там модифицировались, сколько уроки, полученные в пограничье, учитывались при дальнейшем развитии учреждений в центре.

Опыт территориального завоевания и создания административных аппаратов влиял на центр не в меньшей степени, чем центр влиял на далекие земли. Когда Европейская Россия расширялась благодаря строительству пограничной линии, когда она консолидировала управление – государство всегда признавало в торговле важнейший источник дохода. Как на родине, так и за границей, или, в случае России, по другую сторону Урала, государства стремились регулировать экономический обмен. Торговля была важным средством получения доходов для казны и вместе с тем позволяла удовлетворить нужды населения страны, распространяя необходимые товары и предметы потребления. Доходы от налогообложения увеличивались пропорционально торговому потоку и повышению эффективности управления. Кроме того, государства могли получить огромные прибыли, участвуя в торговле напрямую. В Российской империи раннего Нового времени строительство империи не слишком отличалось от государственного строительства; эти два проекта были неразделимы.

Это наблюдение важно не только для Сибири. Как заметила Дженет Мартин, появляющиеся бюрократические структуры там «развивались во взаимодействии с нуждами территориально расширяющегося Московского государства»100100
  Martin J. Medieval Russia, 980–1584. N. Y.: Cambridge University Press, 1995. Р. 295.


[Закрыть]. Виллард Сандерленд отметил то же самое явление, изучая администрацию Российской империи в южных степях в XVIII веке: «Российский способ осуществлять власть в степи был основан на формах государственного строительства и присоединения, которые были столь же характерны для унитарных государств, как для империй… [Они всегда подчеркивали] безопасность, централизацию и административную интеграцию, вместо того чтобы сохранять и эксплуатировать территориально отдельную территорию»101101
  Sunderland W. Taming the Wild Field. P. 227. Это наблюдение дополняет историографию более поздних периодов, утверждающую, что, как бы парадоксально это ни звучало, если вспомнить, какую роль национализм сыграл в российской и советской истории, строительство русской нации осталось незаконченным проектом. См.: Hosking G. A. Russia: People and Empire, 1552–1917. London: Harvard University Press, 1997; Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970–2000. N. Y.: Oxford University, 2001.


[Закрыть]. Вера Тольц, изучая политику русификации в XIX веке, отметила, что Российское государство использовало свои инструменты национального строительства на территории всей империи. «В такой сухопутной империи, как Россия, метрополия и имперская периферия были единым географическим пространством и, до определенной степени, единым политическим пространством»102102
  Tolz V. Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in Late Imperial and Early Soviet Periods. N. Y.: Oxford University Press, 2011. P. 24.


[Закрыть]. Джон Ледонн пришел к выводу, что Россия строила на своей периферии унитарное государство103103
  LeDonne J. Building an Infrastructure of Empire in Russia’s Eastern Theater, 1650s–1840s // Cahiers du monde russe. 2006. Vol. 47. № 3. P. 607. В унисон с этим звучит фраза Дэниэла Нексона, назвавшего державу Габсбургов не империей, а «сравнительно конфедеративной династической агломерацией». Цит. по: Kollmann N. Sh. Crime and Punishment in Early Modern Russia. N. Y.: Cambridge University Press, 2012. Р. 20.


[Закрыть]. Эти наблюдения возвращают всю силу старому афоризму: «У Великобритании была империя, а Россия была империей»104104
  Hosking G. The Freudian Frontier. Times Literary Supplement, March 10, 1995. Цит. по: Plokhy S. The Origins of the Slavic Nations. N. Y.: Cambridge University Press, 2006. Р. 250.


[Закрыть].

Результаты моих исследований в высшей степени соответствуют этому наблюдению, подчеркивая тот факт, что сибирская торговля была важнейшим стимулом российской экспансии, а также элементарным атрибутом российской государственности. Настоящая книга представляет собой рассмотрение конкретного случая одновременного государственного строительства и строительства империи через линзу купеческих предприятий. Эта история, происходящая на евразийской окраине раннего Нового времени, рассказывается с местной точки зрения, а московские указы, определяющие государственную политику, предстают далеким фоном для соглашений и сделок на сибирской таможне. Прибыль была прибылью, и в Московии XVII века коммерческая деятельность была средством, порой обеспечивавшим Московскому государству больше половины его доходов, – тенденция, сохранившаяся и в последующие годы. Динамичная, централизующая и все время нуждающаяся в деньгах, новая династия Романовых была наделена политической смекалкой и склонна к поиску новаторских решений. Романовы продолжали опираться на рецепт, который уже работал: на торговлю. Поэтому первая и вторая главы объясняют, что торговля была жизненно важным сектором для Российского государства, необходимым как для самого его выживания, так и для его имперского проекта. На местах этот неослабевающий коммерческий импульс был соединением государственной и частной инициативы. Не менее важными, чем государственные действия, были действия отдельных купцов: некоторые из их историй рассказаны в шестой, седьмой и восьмой главах.