Текст книги "Я – грозный любовник. История Сида и Алисы"

14

Под правым глазом у меня образовался синяк. Его появлению предшествовало красное пятно, вскоре почерневшее – нечто противоположное тому, что творилось на небе.

Выйдя из туалета, я увидел, что Мальро стоит у стойки. Он решил заморить червячка чашкой кофе с молоком. Бабок у нас хватило только на кофе и кока-колу, которая оказалась такой холодной, что мне аж худо стало. Субъект в покрытом грязными пятнами переднике – ни дать ни взять шкура одного из 101 далматинцев – принес нам заказ и плутовато поглядел на меня – вернее, на синяк у меня под глазом.

– Подрался, что ли? – спросил этот хренов официант.

– Не твое дело, – ответил я.

– Это ему врезал папаша одной девчонки, Силвиу, – вмешался Мальро.

– Силвиу – это ты, что ли? Силвиу Сантус? Слыхал я, что в какой-то булочной служит Силвиу Сантус. Это ты, что ли?

– Ну, я. А что?

– Да ничего, просто спрашиваю. Впервые вижу живого человека по имени Силвиу Сантус. И кому только пришло в голову так назвать сына? Это все равно, что дочку назвать Роберта Клоз: она одна на свете. Вот и Силвиу Сантус тоже один и неповторим; другой – это разве что его сын. Вот мне и смешно, что у тебя такое имя.

– Отвяжись от него, Сид, – снова встрял Мальро.

– Привет! Привет! Кто хочет разбогатеть? Кто хочет разбогатеть? – издевательски запел я, передразнивая телеведущего Силвиу Сантуса.

– Ты что, смеешься надо мной? Я тебе сейчас и второй глаз подобью!

– Это шутка, Силвиу Сантус. Мой друг не в духе, потому что отец его любовницы ему врезал. Не обращай внимания.

– Шут.

– Это же я телевизионную заставку пою! А петь я могу, что хочу и как хочу. А станешь ссориться с каждым, кто поет песенку Силвиу Сантуса – так лучше тебе телохранителей нанять, а то без них не справишься. Хреново тебе придется.

– Ну, Силвиу Сантус я. А тебе-то что? Чего пристал?

Он собрался было отойти.

– Кто тебя так назвал? Папаша или мамаша? Силвиу Сантус… С ума ты сошел, чувак. Меня бы так окрестили – я бы застрелился. Что-то в этом имени не то. Как ты думаешь?

Официантишка так на меня поглядел, словно собирался разорвать на части. Мальро, хорошо с ним знакомый, попросил его успокоиться, а то я и вправду мог бы получить по морде.

– Не дури, Силвиу. Моего друга обидели, вот он и не соображает, что говорит. Серьезно. Оставь его в покое.

– Сдачи не надо, Силвиу Сантус. Оставь себе.

Я встал, не допив кока-колу. Выйдя на улицу, я показал ему палец.

– Пошел ты в задницу, – заорал он мне вдогонку.

– Чего он хочет, раз носит такое имя? А я никому не позволю себя оскорблять. Я его одной левой отделаю! От Алисиного папаши я потому только схлопотал, что он меня без штанов подловил.

– Да успокойся ты, Сид! Мы всю ночь глаз не сомкнули. Надо хоть отоспаться. Я совсем уже никакой, братан. Пойдем ко мне, поспим у меня?

– Нет. Спать я не хочу. День да ночь – сутки прочь, как моя мать говорит. Вчерашний день прошел. А сегодняшний никогда не кончится, будь на то моя воля. Стану думать об Алисе. Классно с ней было! Такого клевого секса у меня давно не было. Жаль, что все так быстро кончилось. Долго я добивался – и наконец добился.

– Зато потом схлопотал. Да еще как!

– Да, со мной такого прежде не бывало. Ни в школе, ни дома меня так не били. Самому мне драться приходилось. Но редко. Не для меня это. Дураки пусть дерутся. А я – нормальный человек! Не хочу с придурками связываться, ясно?

– Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Фигню ведь гонишь!

– Когда-нибудь у меня будет машина, и я смогу выбираться из этого долбанного района. Стану жить по-другому. Баб снимать буду не здесь. Другим человеком сделаюсь. Потом поеду в Соединенные Штаты, буду учиться и стану знаменитым. Баб у меня будет до фига. Может, киноактером стану. Или режиссером. Дошло?

– Не совсем…

– Я в Штаты поеду, чувак.

– А в Германию не хочешь?

– Нет, я же в коммерческом кино буду сниматься, бабки хорошие зарабатывать. А бабок много в Штатах – в Майами.

– Майами – это круто. Станешь знаменитым, про тебя в журналах будут писать, интервью брать. Меня-то с собой возьмешь?

– Возьму, а то! И баб дам кучу целую.

– Круто!

– Серьезно. Я поеду.

– Ладно, хорош трепаться. Вспомни, как тебе досталось! У тебя фингал под глазом, а ты все треплешься. Шел бы спать. А завтра поищешь Алису. Узнаешь, как ее папаша.

– Алису, говоришь, поищу?

– Ну да. Поищешь. Чтобы узнать, что дальше было.

– Да она меня и видеть не захочет!

– Как не захочет? Она же у тебя в руках! Никуда не денется! Давай, дуй к ней. Не раздумывай! Тебе же лучше будет.

– Ладно. Пойду. Может быть. Когда-нибудь… Пойду.

Солнце разогнало утренний холодок. Большую часть года народ лишен этой привилегии из-за тумана и загрязненности воздуха. У меня, как у истинного полуночника, такая привилегия есть. Зато ее нет у придурков, не умеющих видеть очевидного.

Я пришел домой, закрыл дверь и напрочь забыл – то ли светит солнце, то ли небо окрашено в черно-красные тона.

15

Четыре часа дня – а я дрыхну без задних ног. К уличному шуму мне не привыкать. Не то чтобы я соня, но иной раз целый день в постели могу проваляться. Никогда я не засыпал ни в классе, ни в кино, ни с бабой, если только сперва ее не отымею. Но бывает, что мне весь день глаз не продрать – ни во тьме, ни при свете. Может, это защищает меня от мыслей, от которых не отделаться? В этот момент мне снилось, что кто-то за мной гонится и орет, как бешеный, но потом кто-то другой приходит ко мне на выручку.

Я с трудом открыл глаза и тут же увидел склонившуюся надо мной физиономию Мальро. Зайдя в комнату и распахнув окно, он принялся меня будить.

Мать твою за ногу! Я насилу соображаю, что происходит.

– Отвянь, Мальро. Спать охота. Дай поспать, будь человеком.

– Потом поспишь.

Посмотрев ему в лицо, я понял, что Мальро чем-то встревожен. Не дал, такой-сякой поспать – а вдруг бы Алиса приснилась!

– Что с тобой? Испугался, что ли?

– Слушай. Хреново твое дело. Алисин папаша всем говорит, что ты пытался ее изнасиловать. Как только я узнал, что он хочет с тобой поквитаться, так сразу решил: пойду, предупрежу Сида. Дошло? Этот узкоглазый выскочил на улицу и стал орать, что, мол, отомстит за дочку. А он-то ни перед чем не остановится – наверняка даже на мокрое дело пойдет. Он же бандит отъявленный! Так что берегись.

– Иди ты на хрен, Мальро!

– Это Пилдит мне рассказал, что его папаша собирается тебя замочить. Я ничего не выдумываю.

– Зайди попозже, Мальро. Дай поспать.

– Это же правда, чувак!

– Я никого силой не брал.

– Я тоже так думаю. Но узкоглазый думает иначе. Он же псих ненормальный, не надышится на свою Алису, глаз с нее не сводит.

– Да ну его в задницу!

– Надо тебе рвать когти и лечь на дно. Раз он контрабандист, значит – крутой. Не один срок, наверно, отмотал. С ним шутки плохи – это тебе не кино.

– Мальро! Станешь трепаться – я тебя самого замочу. Ты такой же псих, как и он. Если бы все отцы мочили всех, кто их дочкам целку ломает, никого бы в живых не осталось. Весь мир, что ли перевернется оттого, что девке целку сломают? Ну, трахнул я ее, и что? Не я – так другой бы. Какая разница-то?

– А мне почем знать? Я-то целку никому не ломал.

– Ну и дурак.

– Почему дурак-то? Я же помочь тебе хочу.

Я встал. Спал я, оказывается, не раздеваясь. Я обулся в кроссовки, натянул футболку и вышел из комнаты.

Мальро спросил, куда я намылился. Я ответил:

– Так просто люди друг друга не убивают. Мы ведь не в кино, так? Ты ничего не выдумываешь, но и я не выдумываю. Пошлю я этого косоглазого на хрен, потом вернусь, лягу в постель и отосплюсь. По бабам сегодня не пойду. Натянул я девчонку и доволен. Насчет контрабанды и прочего все, по-моему, туфта. Убедишься сам. Ничего тут страшного нет. И ничего плохого я не сделал. Алиса мне почти ровесница. Что плохого, что мы трахнулись?

– Почем я знаю! Потом ведь опять дураком обзовешь.

– Пойду и поговорю с ней. С косоглазым, если он дома, говорить не стану. Я к девчонке иду, а не к нему.

Я пошел.

Я вошел в Алисин дом, точно герой старого сериала – тех времен, когда моя мать была подростком. Такие сериалы крутят в дневное время. Один из них как раз показывали по телику, когда я вошел.

Алиса вместе с матерью сидела в гостиной перед телевизором, скрестив ноги и закрыв на ключ дырочку, проделанную мною минувшей ночью в девственной черепашке, которая в этот момент болела – трудно даже пописать.

Она глазам не поверила, увидев меня. Нужно ли было мне приходить? Все и так бы забылось – а теперь придется краснеть, просить прощения, а вдруг еще папаша снова набросится на меня с кулаками… Риск, впрочем, оправдан: когда все устаканится, я снова могу натянуть Алису – прямо здесь, в ее родительском доме. Вот бы было круто! Как цивилизованный человек, я понимал, что ничего особенно не случилось. Я догадался, что отца дома не было, остановился посреди гостиной – не для того, чтобы выяснять отношения, а для того, чтобы просто пообщаться с девчонкой лично, а не через письмо, по телефону или электронной почте.

Пилдит тоже не поверил, увидев меня у себя дома. У пацаненка голова совсем квадратная – где ж ему понять!

Я встал лицом к лицу с Алисой, а она, с жалкой улыбочкой, свесила ноги и встала навстречу мне.

– Пойдем поговорим, ладно? – доверительно предложил я, думая, что бы на самом деле могло меня растрогать.

Алиса, не зная, что ответить, взглянула на меня с некоторой опаской – и не без основания, – потом посмотрела на мать, ища у нее поддержки. Да, грубоват я был минувшей ночью – она просила меня остановиться, а я не послушал. Красные – видимо, заплаканные – глаза вопросительно глядели на меня, а я думал, как она себя поведет, если отец ей запретит встречаться со мной.

Мать бросила на меня испуганный взгляд. Она явно нервничала.

– Алиса, можешь поговорить со мной? Очень нужно поговорить… а то зачем же я сюда притащился? Все ведь нормально? – настаивал я и уже подумывал, как бы отсюда свалить. Но слово взяла мать.

– Лучше тебе уйти. Если ты встретишься с отцом, то греха не оберешься. Если он застанет тебя здесь с Алисой, то снова изобьет тебя. Понятно? Мало тебе того, что ты сделал с Алисой? Какого черта тебе еще здесь надо?

Казалось, этой бабе тоже охота броситься на меня с кулаками. Все как будто ополчились против меня. Наконец Алиса – жертва, казалось бы, всей этой истории – тихонечко захныкала, словно маленькая. Как будто я ее побил или что-нибудь еще сделал в этом роде. Отчего же она плакала? Меня пожалела или родители побили? Кому, как не ей, знать, что ее отец так себя повел потому, что был пьяный в стельку. Теперь-то все должно закончиться миром. Поэтому я подошел вплотную к Алисе, покуда ее мать продолжала разглагольствовать, и попытался прикоснуться к ней.

– Прости меня. Я не хотел так. Сам не знаю, как все получилось.

Я попросил прощения. Это все, что я мог сделать. Не глядя на меня и не переставая хныкать, она поплелась из гостиной, насилу ступая, бережно неся черепашку между бедер, избегая всего, что напоминало бы ей обо мне, а матери – о том, как у нее было в первый раз, как это бывает в первый раз у всех женщин, когда мужчина лишает их девственности.

– Пошел вон! А то полицию позову. Чтобы духу твоего тут не было! – процедила мать, надувшись, точно индюшка, и не вынимая сигарету изо рта, отчего дым у нее валил не только из носа, но, казалось, даже из затылка. Она походила на огнедышащего дракона и наверняка в этот миг ненавидела своего китайца – иначе почему она так неряшливо одета и неухожена?

Мальро и Пилдит держались вдали от меня, стояли возле входной двери и наблюдали сцену, похожую на картину из церкви в Жамбейру, где Христа распинают, женщины вокруг плачут, а воины взирают с победным видом. Оба глядели на меня как на сумасшедшего, на трупешник или что-нибудь в этом роде. Да так оно, в сущности, и было. Я действительно сплоховал. Но, честное слово, я с трудом понимал, что происходит. В глубине души мне все же хотелось поговорить с Алисой и выяснить, сможем ли мы и дальше встречаться или нет. Мне нравилось, что она нравится мне. Пока что я был полон приятных воспоминаний о минувшей ночи. Но не более того.

– Простите. Я ухожу. Просто я хотел поговорить с Алисой. Только поговорить, больше ничего. Простите.

Такой уж я есть.

Я никогда никого не боялся. Не боялся кого-нибудь убить, не боялся, что меня убьют. Впрочем, я никого не убивал и никогда не видел умирающего. Но, если нужда заставит, смогу и убить. Знаю, что способен на это, хотя кровь и насилие мне претят. По телевизору – другое дело: там не убиваешь, а только смотришь.

Я – крутой facker. Люди вроде меня проявляют героизм и с легкостью умирают лишь потому, что не отдают себе отчета, что они на линии огня.

Я хочу всегда оставаться самим собой, иначе и жить ни к чему. Я не Бог весть что из себя представляю, но ничем не хуже многих других, с которыми меня пытаются сравнивать.

Выходя из дома, я заметил странную суету возле дверей. Мать в испуге вскочила и выбежала, выпуская из себя дым и издавая звуки, похожие на паровозный свисток. Пилдит и Мальро посмотрели на меня в еще большем испуге, увидев, что кто-то заходит с улицы – должно быть, боялись, что повторится вчерашняя сцена в еще худшем варианте. Я тоже сдрейфил. Китаец, что ли, приперся? Алисы не было. Первым моим побуждением было помчаться к ней в комнату и попросить, чтобы она спрятала меня. Надо было что-то делать, как-то действовать. Косоглазый пулей влетел в дом и бросился ко мне. Сукин сын! Сейчас убьет меня, и никто ничего не сможет поделать. Хреново это все!

– Вот этот! – крикнул он, тыча в меня пальцем.

Вооружен этот придурок не был. Зато двое полицейских, возникших из-за его спины, – были. Точно, были. А с полицией шутки плохи. Сопротивляться бесполезно – себе только хуже сделаешь. Придется подчиниться.

Не повышая голоса, полицейские сказали, что я арестован, надели на меня наручники и вывели из дома. Запихнули в жуткую, вонючую машину. Там я немного успокоился. Ну, отвезут меня в участок – так это полбеды. Я-то думал, что меня прямо сейчас ухайдакают! Долго в участке меня держать не станут. А в этом доме ноги моей больше не будет. Даже чтобы повидаться с Алисой.

Пока меня заталкивали в машину, множество любопытных глаз следило за мной. Кто-то обронил: «Марихуаны накурился, вот и достукался». Я улыбнулся Мальро и Пилдиту. Ничего страшного не будет. Что в наши дни может сделать придурок-отец парню, который против его воли лишает невинности его совершеннолетнюю дочь? За такое никого не сажают. Кто с кем хочет, тот с тем и трахается. Трахнуть – это же не значит убить. Все живые существа на земле этим занимаются.

Я готов был обратить все это в шутку. Я еще не знал, за что меня арестовали и в чем собираются обвинить.

16

Я под арестом. Сегодня день свиданий – только бы мои друзья соизволили явиться. Я в грязной комнате, один-одинешенек, жду, когда они придут. Трудно было мне притерпеться к этому месту, но все же удалось. Когда же меня выпустят? Завтра, может быть, послезавтра – думаю, что надолго здесь не задержусь. Сперва я плакал каждый вечер – так хотелось пойти куда-нибудь развлечься с приятелями! Потом перестал. Плачу я по-мужски – молча глотаю слезы, от которых слюна становится соленой.

Если выживу – ничто мне больше не грозит. Удастся выйти – никогда больше не вернусь в это грязное место, где никому нет пощады, даже тем, кто сидит безвинно, как я. Освобожусь – стану другим человеком, сохранив лишь имя и родство. Стремление выйти на волю пронизывает все мое существо, на которое я поплевывал всего несколько дней назад. Стану совсем другим, потому что меня заставили измениться. Мне отбили охоту трахаться и болтать чего не надо, а в голове – полная пустота.

Меня арестовали за изнасилование.

Меня посадили под стражу по обвинению, что я изнасиловал Алису. Для мужчины нет более тяжкого обвинения, чем в изнасиловании. Хуже некуда. Так поступают больные люди, у которых нет женщины или которые живут с нелюбимой. Эти вообще нелюди.

Что у меня с ними общего?

Никого я не насиловал. Трахаться еще не значит насиловать. Любому я готов это сказать. Кто-нибудь меня услышит и заберет отсюда. И Алисе скажу, что никакого насилия не было.

Когда человек рождается свободным, ему представляется, что за каменными стенами тюрьмы ему остается только умереть. Здесь нет свободы даже для сна. А кто рождается в неволе, тот должен всю жизнь думать, что это единственно истинная жизнь до самой смерти – ведь после смерти-то, наверно, ничего не будет: мы ведь созданы не из той материи, что деревья. Когда умирают деревья, из них делают шкафы, спички и мосты.

Однажды я ощутил жгучее желание умереть. Сейчас уже не припомню, из-за чего это случилось и почему я не наложил на себя руки. Мы, наверно, всегда готовы к смерти. Жизнь от этого становится только интереснее, словно в телесериале. Телевидение я, впрочем, ненавижу. Смотрю только документальные фильмы – в основном про природу. Но здесь телевизора нет, поэтому я ощущаю себя оторванным от действительности.

Масиел, Лампрея, Мальро и Урод явились как будто из иного мира и вошли в комнату, отведенную для скорбных встреч с людьми, оказавшимися вне общества. Могу представить, каково им было идти в это грязное место, где я очутился в окружении таких подонков! Вместе со мной сидели растлители детей, убийцы женщин и негодяи, готовые зарезать родную мать в день ее рождения.

– Скорей бы уж выйти отсюда!

Это было первое, что я сказал, не успев даже обнять друзей. Мне стало веселее, радостнее – и я впервые улыбнулся за целую неделю, с тех пор, как я здесь.

– А на фиг тебе выходить? Тут так клево! И такие классные чуваки с тобой, – съехидничал Мальро.

– Кретин ты, – ответил я, не теряя чувства юмора.

– Спасибо на добром слове.

– Вот и посидел бы за меня.

– Да ну тебя! Тут баб нет. Странно, что тебя самого как бабу не использовали.

– Не шути так и говори тише.

– Почему? – заинтересовался Урод.

– Насильника в тюрьме самого насилуют. Все, кому не лень, – пояснил Масиел.

– Ни хрена себе!

– Мой дядя дал им на лапу, чтобы меня оставили в покое. Вы и представить себе не можете, что со мной творилось всю неделю. Кажется, я тут заперт целую вечность. И все-таки меня выпустят. Готов побиться об заклад.

– Мы займем бабла, чтобы адвокату заплатить, – пообещал Лампрея.

– Насчет адвоката мой дядя позаботится. Он и сам адвокат. Как только выйду – сразу бабу заклею, – заговорил я с воодушевлением.

– Крупно ты влип, – произнес Масиел с идиотским глубокомыслием. – Эх ты, горе– любовник!

– Нас в камере человек десять. Ночами не сплю – опасаюсь. Днем иногда подремываю. Ничего: вернусь домой – отосплюсь вдосталь! Не может же этот косоглазый всю жизнь меня держать здесь – есть же законы.

– Думаешь, этот псих заберет заявление? – спросил Масиел.

– А хрен его знает. Мой дядя возьмется за дело раньше. Он занял бабла у Жоржи и сунул моим сокамерникам. Тут дело такое – доверять никому нельзя. Дядя сказал, чтобы я ни в коем случае не спал ночью. Хоть он им и дал на лапу – мало ли чего можно ожидать от тюремных извращенцев! Оттрахают, чего доброго, а потом сделают на лице и на руках татуировки, какие наносят насильникам. Так что спать мне никак нельзя.

– Значит, ты совсем не спишь? – заговорил, наконец, Урод.

– Ночью – нет. Иногда утром или днем. А ночью глаз не смыкаю. Читаю и размышляю, чтобы не заснуть. Читаю все, что под руку попадется. Старых книжек тут куча. Я их почти все проглотил. А что мне еще делать?

– Я читал в газете, что всем насильникам в задницу засаживают в тюрьме. Никому этого не избежать. Другие заключенные делают ему депиляцию, одевают в яркое женское платье, в уши – сережки. Заставляют пройтись. Натягивают на него женское белье, а потом трахают. Кто не трахает, тот смотрит и мастурбирует. Спроси кого хочешь, – издевательски проговорил Лампрея.

– Ну и гад же ты, Лампрея! – сказал я.

– Так ведь это все правда. Да, Масиел?

– Правда.

– Никого я не насиловал. Вы же знаете. Это Алисин папаша мне подгадил. Подонок он, но скоро остынет, одумается и признает свою ошибку. Ничего плохого я не сделал, ясно? Врет все этот китаец хренов! Я ее натянул – только и всего. Ей очень понравилось – спроси сам, если хочешь. По первости ей боязно было, но очень хотелось – иначе ничего бы у меня не вышло. Сам знаешь: сучка не захочет – кобель не вскочит.

– Это точно. Главное, чтобы она ноги раздвинула, – произнес Лампрея с присущей ему тупостью.

– Мы тут кое-что для тебя припасли, но нам разрешили пронести только пачку сигарет. Все равно тебя скоро выпустят. Доказательств-то нет, – успокоил меня Масиел, которому уже довелось побывать за решеткой, и вообще у него были крупные нелады с полицией.

– Этого более чем достаточно. Ночью буду курить побольше, чтобы не заснуть. А выпустят-то меня быстренько. Это место для скотов. Поглядите, что за рожи у этих типов. На людей-то не похожи.

– Не дрейфь, чувак. Если что – рассчитывай на нас. Нужно будет – замолвлю словечко. Скажу, что девчонка, которую ты натянул, – потаскуха, что до тебя я ее имел, – Лампрея молол эту чушь из желания мне помочь. Я тут же ответил, что это ни к чему.

– Все было по взаимному согласию, почти что по любви.

– Тебе же свидетели нужны будут, чувак.

– Ну, и что с того? Неужели ты заявишь судье, что сидел под кроватью, пока они трахались? – задал вопрос Мальро.

– Да нет, конечно.

– Ну и не возникай.

– Слушай. Кончай эти глупости, Лампрея. И не вздумай ляпнуть, что Алиса – потаскуха. Оставь девчонку в покое. Когда меня выпустят, с ней у меня все будет нормально. Ты же знаешь, что она ни в чем не виновата. Это отец у нее – сукин сын. Вот его бы я замочил, если бы встретил. Если кто из сокамерников пальцем меня тронет, я с ним потом расквитаюсь по полной. Вот когда мне понадобится твоя помощь. Сохрани револьвер, Масиел, который ты отобрал ночью у того типа. Даже если этот кретин упрячет меня за решетку, все равно я найду способ свести с ним счеты. Убить гада мало! Пилдиту с Алисой мы только услугу окажем.

– Его жене тоже. Представляю, каково спать с таким подонком.

– Дело серьезное, Мальро, – озабоченно произнес я.

– Да. Я знаю.

– Мне нужна еще одна услуга, – продолжал я, доставая из кармана сложенный листок бумаги и протягивая Мальро. – Передай письмо Алисе. Сам не читай и никому не давай. Отдай ей лично в руки, ясно? Мне нужно сообщить ей кое-что очень важное.

– Понимаю.

Последнюю часть просьбы он вряд ли выполнит. Наверняка прочитает, придурок, а потом станет со всеми обсуждать. Но другой возможности подать весточку Алисе нет.

Друзья ушли.

Я оставался на месте, пока охранник не отвел меня в камеру. Я ощущал уныние и упадок духа. Целую неделю я не смотрел ни одного фильма, ни разу не покурил травки, не натянул ни одной бабы, даже ни разу не кончил в кулак. Мастурбировать вообще нет никакого желания. Мать твою! Скорей бы меня выпустили.

Когда Мальро, Лампрея, Масиел и Урод ушли, я мысленно последовал за ними.

Поскольку побеги мне никогда не удавались, я покорно дал себя отвести в мою камеру. Это одно название, что камера моя. Ничего моего здесь нет. Когда-нибудь я сбегу. В четырнадцать лет я пытался сбежать из дому в порыве отваги и безумия. Собрал манатки и решил, что поселюсь в таком месте, где отец и близко не покажется. Он меня уже достал своими разговорами, что я-де бездельник, что у меня нет будущего, а я и не знал, что сказать в ответ. Но из-за юного возраста и полного отсутствия житейского опыта побег не удался. Целый день я слонялся по улицам с рюкзачком. Заночевал у одной подруги, но ее мать наутро меня выставила, когда узнала, в чем дело – и пришлось мне вернуться обратно и вести себя по-другому. Но мне всегда хотелось быть не таким, каков я есть, жить в Соединенных Штатах, самому распоряжаться своей судьбой. Если бы я рассказал об этом людям, мне бы не поверили.

Мне стало известно, что каждый арестованный думает же, как я: поскорей бы выйти и забыть про это жуткое место, как про ночной кошмар.

Я думаю о мести. Для меня это новое слово, попавшееся прошлой ночью в прочитанном детективном романе. Читать – это почти то же самое, что смотреть кино. Не знаю, почему я прежде не любил читать. Наступает момент, когда повествование превращается в зрительный образ, высвечивается на экране – и передо мной исчезают буквы на странице читаемой книги. Для того-то, наверно, люди и читают. За неделю я книжек пять прочитал.

Потому-то я, наверно, и начал писать.

Итак, я в камере. Скоро ночь, и я опять услышу рев умирающего кита, раненного гарпуном в глаз. Еще услышу, как целую ночь трахаются какие-то сукины дети, а другие арестованные мастурбируют под их стоны. Не хочу этого слушать – хочу почитать книжку и забыть, в какое дерьмо я вляпался. А завтра меня наверняка выпустят.

Мальро наверняка уже успел сходить к Алисе. Внутри у меня похолодело, когда я вспомнил содержание письма. Она наверняка примет меня за идиота, раз я пишу, что она мне нравится. Какой только чуши я не накарябал! Зря, наверно, я послал письмо – да теперь уж поздно. Наверняка она его уже получила.