Текст книги "Я – грозный любовник. История Сида и Алисы"

25

Мне что-то снилось, потом я пробудился и ничего не помнил из того, что произошло минувшей ночью, а может, и раньше. Попытавшись пошевельнуться, я ощутил острую боль по всему телу. Мертвым не больно. Болело все – ребра, пах, челюсти, глаза, язык. Хорошо бы это оказалось страшным сном, за которым последует пробуждение. Я убедился, что не умер, а только спал. Недоставало сил даже для того, чтобы позвать на помощь. Хотелось кричать, но было не отвести глаз от потолка. Ко мне возвращалось сознание, а вместе с ним – тягостные воспоминания, которые я пытался отогнать, но не мог, лежа пластом на мягких белых простынях.

С трудом я пошевелил плечом, не зная, где я и один ли я, и по болевым ощущениям пытался определить, где у меня пулевые ранения.

Пулевых ранений не оказалось, зато ушибов – хоть отбавляй. Я действительно очутился в больнице, в окружении других больных, лежал на койке и чувствовал облегчение. Кажется, я заплакал, будучи не в силах избавиться от кошмара, от воспоминаний о тюрьме, о моем дяде, о Жоржи, об Алисе, о письме, о ее самоубийстве и о покушении на меня. Все это должно пройти, и я это преодолею, если выкарабкаюсь.

Дверь отворилась, и, улыбаясь, вошла медсестра. Сделала мне укол и вышла. Я повернул голову и не сводил глаз с сестры, пока она не вышла и дверь не затворилась. В исходное положение вернуть голову не удавалось. Я впал в забытье.

На этот раз мне снились бегущие, кричащие люди и чудились голоса Жоржи и моей матери. Пробудившись, я увидел их обоих у моей койки. Они то плакали, то улыбались. Я находился на пороге смерти, но шанс выжить у меня оставался. Мне снова вспомнился произошедший со мной кошмарный случай.

Я не умер.

Я не умру.

Я убью гада, который сделал это со мной.

Я смотрел на родителей, но, казалось, не замечал их. Впервые я видел, как они плачут. Как будто то ли они никогда в жизни не обращали на меня внимания, то ли я на них. Мне хотелось, чтобы родители у меня были такими, как у Мальро, которые детей своих не достают, особенно отец, которому плевать на все, что творится в мире, в Бразилии, да и в собственном доме.

– Как хорошо, что ты пришел в себя! Верно, мальчик? – сказала медсестра, снова входя в палату.

Вслед за нею вошел мой дядя в сопровождении полицейского.

– Ничего, сынок. Худшее позади, – сказал дядя-адвокат. – Полиция уже установила, кто это сделал, и принимает меры, – добавил он.

Я уже не тот, что прежде. Недостает многих деталей. Меня разобрали, а теперь снова собирают, как будто есть возможность сменить кожу, как и жизнь. Лицо помято, все тело в ушибах, голова забинтована… Если б я мог не быть самим собой в последние дни, если б я, допустим, пришел навестить друга в больницу… Но выбора у меня нет, да и бежать от действительности я не охотник. Когда не знаешь, жив ты или мертв, долго думать не приходится.

Взглянув на озабоченные лица родителей и дяди, я, наконец, задал вопрос, долго сверливший мне мозг:

– За что они меня?

Никто не ответил. Больше я ни о чем не спрашивал – хотя бы потому, что очень трудно было разговаривать. Да и думать тоже трудновато.

Я вспомнил об Алисе, которая наверняка в этой же больнице.

– Мама, постарайся узнать, здесь ли Алиса, – попросил я.

– Здесь, сынок. Только она без сознания, – откликнулся дядя.

– Ты тут останешься еще на денек. Потом тебя выпишут и отпустят домой. Мы с мамой устроим тебе каникулы в Соединенных Штатах, когда поправишься, ладно? Поживешь несколько дней у тети, – пообещал Жоржи, мой отец.

Жоржи говорил тоном религиозного проповедника и в то же время содержателя публичного дома. Он приходил домой со своей щетиной на подбородке, щекотавшей перед тем девочкам попки, а губами, которыми он присасывался к их кискам, он целовал потом мать, сестру, а иногда и меня. Но никто и не подозревал, какой он распутник, кроме меня да мамы, которая делала вид, будто ничего не замечает, чтобы не потерять его, словно он – неизлечимо больной, требующий неустанных забот и беспредельного терпения, чтобы не вышло хуже. Внешне он слегка походил на дядю. Трудно было определить его личность. В ней смешалось столько свойств, что трудно было отделить их друг от друга. Его никогда не интересовало, что происходило со мной в детстве и в отрочестве, и он никогда не давал мне советов. То ли отец он мне, то ли нет… Однажды мы с ним здорово повздорили. Поводом послужила пустячная ссора с сестрой. Он принял ее сторону, а меня полностью проигнорировал. Я вышел из терпения, стал крушить все на своем пути и заперся в комнате, ожидая, что либо мать, либо отец встанут на мою сторону и утешат в моем детском горе. Я был совсем еще маленьким. Вдруг Жоржи распахнул дверь и увидел мои слезы. Значит, я ему все-таки не безразличен, подумал я. А он всего-навсего спросил, где инструменты, которые он принес, чтобы просверлить отверстие в стене. Порывшись в ящиках, он взял дрель со сверлами и вышел, словно со мной ничего не случилось. Он обращался ко мне только затем, чтобы что-нибудь запретить, и всегда был неоправданно жесток.

Я никогда не требовал внимания. Да и не нуждался в нем. Но в тот день я кое в чем разобрался. Родители подумали, что я придуриваюсь и строю из себя невесть что. Они ошиблись. Для чего нужны родители? Почему нам нельзя выбрать семью, которая действовала бы заодно с нами, а не против нас, почему мы должны поступать так, как хотят родители, почему приходится подлаживаться под них? Вот почему я никого по-настоящему не люблю.

А меня-то кто любит? Мне не было до этого дела. Ни прежде, ни теперь.

– Дядя, хочу видеть Алису.

– Не время. Да и твои не хотят, чтобы ты общался с ней. Потом поговорим об этом, о письмах и обо всем прочем. Отдохни пока, а потом тебе предстоит разговор с полицейским.

– Заберите меня отсюда.

26

Комната Мальро – это киберпанковский склад, где хранится всякое старье, голубая неоновая птичка, CD-плеер последнего поколения, видео, компьютер, журналы, еще какие-то обломки, которые не сгодятся нигде, кроме как здесь. Кровати у него нет. Есть только тюфяк на полу, который служит также сиденьем. Он сильно обшарпанный. Мы здесь просиживали целыми днями. Смотрели видео, курили, трепались, дрыхли. Теперь тут пусто. Многие стали жить по-другому. Чушь собачья.

Лежа на тюфяке, я приподнял голову и поверх собственных ног поглядел на Мальро. Вид у него был неважнецкий. У меня, видимо, тоже. Остались еще отметины на лице, заработанные после тюрьмы. Я обо всем помалкивал. О том, что надо мной надругались – никому ни гу-гу. Даже ангелу-хранителю я не поведал бы эту историю. Хотелось узнать, за что меня так? Это взялся расследовать Масиел. Скоро он узнает, какой подонок это сделал, и я собственными руками убью гада. Тысячу раз готов убить сукиного сына!

– Мальро, где револьвер?

– Тут. Надо будет – возьми. Есть и пули, и все такое.

– Уже сегодня понадобится.

Мальро вытащил несколько рубах из ящика комода. Под ними он, оказывается, и держал завернутый в бумажку револьвер. В другой бумажке – пули. Иной бы изумился, узнав, что у парня в доме оружие, да и родители ужаснулись бы. Но я-то знал, что ничего страшного нет. Он ведь трусишка, ему ни в жизнь не хватит храбрости напасть на человека. Даже если травки накурится.

Я радостно вскрикнул.

– Что делать собираешься?

– Пока не знаю, но есть кое-какие планы.

– Какие планы-то?

– Да какие, какие! Разыскать этих гадов, которые меня избили. Убью их, подонков! Одного-то точно убью. Всажу ему маслину, а там будь что будет.

– Что тебе эти сволочи сделали, раз тебе не терпится их замочить?

– Избили, чувак. Непонятно, что ли? Тогда зачем спрашивать?

– Ладно. Не стану больше выспрашивать. Раньше ты хотел убить Алисиного отца за то, что он тебя ударил. Теперь хочешь убить еще кого-то, кто тебя ударил. Так тебе всю округу поубивать придется. Ты хоть выбери, кого убивать-то.

– Я покончу с этим подонком, ясно? И поскорее, покуда гнев не прошел.

– Счастье, что ты в живых остался, чувак. Забудь лучше обо всем. Тебе еще повезло, что так кончилось.

– Ты же представить не можешь, что со мной было. Лучше бы меня убили. А раз не убили, так я сам убью. Замочу, и дело с концом.

– А как же Алиса?

– Меня даже в больницу не пускают. Никто ничего не говорит. Сестра моя сказала, что плохо дело. Алиса молчит, не двигается, не встает. Еле-еле живая. Я не верю. Хочу убедиться сам. У нас ведь с ней все было. И не один раз, если хочешь знать. И хочу еще. Пойду к ней сегодня же. Во что бы то ни стало! Эта девушка моя, чувак. Моя!

– Ты же мало ее знаешь.

– И так ясно, что мы созданы друг для друга. Это действительно так. Может, я эгоист, наглец, сумасшедший. А она такая красивая, с черным лаком на ноготках! И тоже с сумасшедшинкой.

– Так какого хрена ты бомбардировал ее письмами? Она из-за тебя умирает. Это все говорят.

– Мальро, никто ни из-за кого не умирает. Тем более из-за писем. Она это сделала, потому что так захотела – может быть, чтобы спровоцировать меня, или оттого, что возненавидела жизнь, или от одиночества. Ей не хватало взаимопонимания. Она ведь смелая. Ты только подумай, на что она решилась! Пойду к ней, и все тут! Не сомневаюсь, что стоит ей меня увидеть, как к ней вернется сознание. Сяду с ней рядышком, она откроет глаза – и я стану первым, кого она увидит, когда возродится к новой жизни. Когда я ее поцелую, она меня узнает.

– Совсем ты обалдел, чувак.

– Она пробудится, вот увидишь.

– Как по волшебству?

– Да. Наверно. Если она не проснется, я поцелую ее в губы тысячу раз и разбужу ее. Но бьюсь об заклад, что хватит и одного поцелуя – в самое сладкое местечко.

– В киску?

– Может быть.

– Фигня все это! Ты как мультяшный герой, целующий мертвую красавицу. А потом скажешь, что у меня не все дома.

– Не мертвая она, а спящая.

– А хрен разница.

– Ни о каком мультике я и не думал. Речь об Алисе, пойми.

Мы беседовали как двое добрых друзей. Лежали, расслабившись, пялились в потолок и курили. Товарищеский союз. Брата у него не было, у меня тоже. Сестра моя дальше своего носа ничего не замечала, а его сестра – совсем еще соплячка. Будь она побольше, я бы давно ее отымел. Долго ли умеючи!

Зазвонил звонок.

Мальро встал и пошел открывать. Впервые в жизни я пожалел, что не родился женщиной.

Это оказался Масиел. Весь в поту. Вошел и поздоровался со мной. Уселся на пол, провел рукой по лбу и обратился ко мне:

– Надо кое-что тебе сказать.

Я достал из-под подушки револьвер и поднес к самому носу Масиела. Тот сделал вид, что испугался, потом рассмеялся. Он не из робкого десятка.

– Я пришел с тобой поговорить, а ты оружие на меня наставляешь. Этого даже в шутку делать нельзя.

– Не заряжен. Пули вот, – я разжал ладонь и показал.

– Класс. Он тебе пригодится. Сейчас все объясню.

Я сел на тюфяк и навострил уши.

– Давай, выкладывай, – сказал Мальро.

– Ну, выяснил что-нибудь?

– Я знаю, кто тебя избил. Вернее, знаю, где живут двое из них. Судя по описанию, ты стал их жертвой.

– Точно? – взволнованно спросил Мальро.

– Точно. Они наркоманы – морфий, кокаин и все такое. Я знаю, где двое из них живут.

– Как тебе удалось узнать?

– Ты что, чувак, забыл, где я живу и где работаю? Кто только у меня перед глазами не проходит! А наркоманов там до фига.

– Отведешь меня туда?

– Отведу. Можно прямо сегодня, если хочешь.

– Пойдем прямо сейчас.

– Ладно, пойдем.

– А где эти сволочи живут?

– Возле трущоб, где ютится беднота да потаскухи-минетчицы. Как стемнеет, туда будет легко проникнуть. Если тебя и заметят, так не узнают.

– Возьмите меня с собой, – попросил Мальро.

– Опасно это! – предупредил Масиел.

– Можешь в такую передрягу попасть, – подхватил я.

– Все равно пойду. Не отстану. Так и знайте.

27

Скоро я стану убийцей. Или меня самого убьют. В этот момент Масиел, Мальро и я шагали по темной, пустынной улице, спеша совершить преступление. Страх – это болезнь бедноты. У кого деньги и власть, тому нечего бояться.

Мы напряжены, но мысли у нас рассеянны, и нас влечет инстинкт, подобно лошади, которая тащит колымагу, набитую женщинами. Чтобы снять страх, мы покурили травки. Не я придумал курево и не я первым стал курить, но я преклоняюсь перед тем, кто это изобрел. А как еще зарядиться энергией, чтобы человек без посторонней помощи ощутил себя суперменом – или, если есть охота, погрузиться в комфортную пустоту. Перед лицом смерти лучше поменьше думать о том, что должно произойти.

И покуда мы шли по улице, я глубоко затянулся и передал цигарку Масиелу, а тот – Мальро, а он – снова мне. Квартала через три нам предстояло сесть в машину и подъехать к месту, где прольется кровь моих мучителей. Мы нарочно накурились, чтобы не думать, какая хреновая штука – жизнь. Мы вообще старались ни о чем не думать.

Наверно, уже полночь. Я не смотрел на часы, не замечал времени. Вроде было поздно, но никто не говорил, который час, вот мы и не знали. Даже когда мы ходили цеплять девочек, и то не чувствовали себя столь уверенно. Моего безумия, ненависти, гнева, унижения хватило бы на двоих. И вот мы втроем шагаем по заледенелым улицам, точно зомби, вооруженные, прибалдевшие от травки, но крутые парни, много чем интересующиеся – экологией, к примеру. Никогда мы никого не убивали – повинны только в мелких кражах и еще в кое-каких смертных грехах.

Шагали мы бок о бок – не так, когда ходили на наш остров, который прозвали Диснейлендом на реке Тьете, куда мы спускались гуськом во главе с Масиелом, ведомые мыслью, что должны сделать что-то безотлагательное. Как в кино. Точно, как в кино.

Я хотел бы сделать все сам. Масиел – человек опытный, надежный, потому и взялся мне помочь. Он хотел свести счеты с мерзавцами не меньше, чем я. Он понял, как солоно мне пришлось. Теперь он рядом со мной. Мальро – тоже. У меня был револьвер и желание пустить его в ход. Я прижимал револьвер к себе, как мать прижимает дитя к собственному телу, желая защитить его от волка. Впервые я намеревался применить оружие. Прежде я его и в руках-то не держал. Видел неоднократно, но никогда не интересовался, как им пользоваться. Оружие – это для слабаков, для трусов, и я думал, что мне оно ни к чему. У меня, если что, и кулаки есть. Если надо было кого-то подловить – так я и делал. Надо было ударить – бил. От драки не бегал. Но в одиночку не дрался. Теперь – не то.

– Ай да я! Иду на убийство. С оружием в руках… Чем же тогда я отличаюсь от тех, кого собираюсь убить? – размышлял я вслух.

– Хватит фигню толкать. Придем, тогда поговоришь. Пока помолчим, чтобы адреналина было побольше. Скоро сядем в машину и покончим с нашим делом, – нервно заговорил Масиел.

Он весь вспотел, несмотря на холод. Глаза у него блестели. Решимости у него было в сто раз больше, чем у меня, но палец-то на курке – в буквальном смысле – держал я!

Лишь сегодня, может быть, я почувствовал то, что чувствовала Алиса. Чтобы что-то предпринять – вот как я сегодня – нужна цель. У нее такая цель была, если правду говорят, когда она решилась уйти из жизни, чтобы избавиться от недобрых людей.

– Если Алиса поправится, если выйдет из комы и выпишется из больницы – я поквитаюсь с тем, кто навлек на нас эти беды, – снова стал я размышлять вслух.

– Забудь про Алису, браток. Надо с этими сначала поквитаться, – сказал Мальро, вцепившись мне в руку и подражая интонациям Масиела, который тоже обратился ко мне:

– Успеешь о ней подумать. Когда идешь на дело, нельзя и рта раскрывать – можно только размышлять, чтобы сосредоточиться. Подумай о чем-нибудь приятном, – посоветовал Масиел.

– Подумай, как ты трахаешь клевую телку, за которой долго бегал, и она, наконец, тебе дала, – подхватил Мальро.

– Вот именно, – поддержал Масиел.

– Подумай, как ты имеешь ее в попу – это круче, – сказал Мальро, заговорщически глядя на меня.

Я замолчал. Мне не давала покоя мысль о револьвере. И об Алисе.

Масиел предложил мне подумать о чем-нибудь приятном, как будто трудно думать о сексе. Не один я так думаю. Все думают. Даже великие люди об этом думают, говорят и пишут. У Мальро есть книжка про Сальвадора Дали, там фотография его скульптуры, где Кастор и Поллукс с голыми жопами. Дали написал, что жопа – самое теплое место в человеческом теле и, следовательно, самое уютное для человека. Я попытался объяснить это одной девчонке, но безуспешно. Надо было действовать иначе – подпоить ее, что ли. Мало кто из девчонок дает в попу. Мне только Патрисия давала, к тому же без презерватива. Я даже не просил, а она поворачивалась, раздвигала ягодицы руками, раскрывала попку и умоляла: «Сид, войти в меня». Я скучал по ней и решил, что, прежде чем идти к Алисе, надо будет наведаться к Патрисии.

– О чем задумался, Сид?

– Ни о чем, Мальро.

– Подумай о том, что нам предстоит, перестань думать об Алисе, – посоветовал Масиел.

Я любил девушку, которую, в сущности, не знал и которая ничего не сделала для меня, но я-то обязательно что-нибудь сделаю, чтобы понравиться ей. Она выздоровеет, а я потом постараюсь избавиться от ее родителей. Придурки они, больше никто! Никого мне не надо, кроме нее. Я уж не говорю, что иначе снова могу угодить в тюрьму. Глупо думать о том, чтобы выйти замуж за такого, как я, никогда не помышлявшего о женитьбе, – разве что последовать примеру родителей, поныне живущих в браке. А ее родителей я убью, чтобы очистить почву и чтобы все пошло по-моему. Отправлю их обоих на тот свет. Сегодня этого гада убью, завтра – китайца косоглазого, сукиного сына. Вот так. А потом Алиса будет у меня в руках.

– Не буду больше делать глупостей, – сказал я, нарушая молчание.

– Глупостей делать никто не перестанет. Из тех, кто делает их поныне. Я, например, не делаю, – откликнулся Мальро.

– Если человек курит или нюхает – это еще не значит, что он делает глупости. Мои родители, например. Или я, или ты. Фигню ты толкаешь. Не поймешь, нормальный ты или придурок. Правда, Масиел? – сказал Мальро. У него-то дома – полная свобода. Делает, что хочет. Поэтому ничего и не умеет.

– Мы уже пришли, Масиел? – нервно спросил я.

– Да. Вон тот подъезд. Видишь?

– Вижу. Подождите меня тут. Выкачу машину и возьму вас, – сказал Масиел.

Он вошел в какой-то гараж и вскоре появился на новенькой машине. Остановился перед нами и велел садиться. Машина была что надо – магнитофон, кондиционер. Масиел сидел в ней по-хозяйски.

– Машина – обалдеть! Я ее одолжил. Через час надо вернуть. Больше нам ни к чему. Номер фальшивый, так что не беспокойтесь, – сказал Масиел.

Проехав несколько минут, мы остановились на какой-то улице. Масиел кошачьим взглядом обвел местность.

– Они рядышком живут. Надо как следует продумать, что станем делать, когда проникнем к ним в логово. Надо быть готовыми ко всему. Когда будешь стрелять в гада, не давай воли гневу. Всади все шесть маслин в задницу этому козлу. Действуй хладнокровно. Успеешь потом расслабиться, – объяснял мне Масиел как совершить преступление.

– Я-то знаю, что делать. Вы и представить не можете, что эти сволочи со мной вытворяли! Смелости мне хватит, – сказал я.

– Мне тоже, – отозвался Мальро.

– Мальро, сейчас ты приобретешь бесценный жизненный опыт. У тебя на глазах сейчас подохнет сукин сын. Готовьтесь, мы уже у цели, – заключил Масиел, повышая голос.

Нас захватила волна энергии и воодушевления.

– Покончим с гадами! – возбужденно повторял Мальро.

Мы врубили магнитофон и принялись подпевать: «Йе-йе!» – как будто ничего опасного в нашем предприятии не было.

Масиел тормознул машину. Наступила тишина. Масиел выключил фары и свернул в старую темную улочку. Остановил машину напротив ветхого строения и велел нам выходить.

– Вот тут, – указал Масиел.

Револьвер уже был у меня в руке.

28

Масиел рассматривал дом так, будто знал, что делается внутри, – кто где сидит или стоит, кто чем занимается, кто курит или жует печенье на диване, кто смотрит телевизор. Мы стояли у машины на случай, если придется бежать, пока не случилось непоправимое, пока я не схлопотал те пули, которых избежал несколько дней назад. Я все время поглядывал на Масиела, ожидая дальнейших указаний. Масиел шепотом приказал нам идти за ним следом и выполнять все, что он скажет. Он решил войти первым и убедиться, тот ли это человек. Он постучит в дверь, и я издали опознаю субъекта, перед тем как броситься на него.

Я согласился. Мальро тоже.

– Мне надо держаться рядом с тобой, чтобы не ошибиться, – решительно произнес я, подавляя волнение.

– О’кей. Держись рядом, но не вплотную. Вдруг они вооружены, хрен их знает. От них всего можно ожидать. Поганое тут местечко! Тут и наркоторговцы живут, и сутенеры, и прочее дерьмо. Тут на каждого приличного жильца – хотя бы один наркоторговец. Кого тут только нет.

На улице не было ни души. Воздух пронзало оголтелое мяуканье котов. Я громко пукнул. Никому это не понравилось. Света на улице не было, освещалась она только отблесками луж. Сдавленный пьяный храп доносился, казалось, из самых недр преисподней и гулко отдавался у меня в голове. Если я сейчас пущу себе пулю в лоб, то даже не услышу выстрела.

Вдруг всю видимость застлал невесть откуда возникший туман. Глядя вниз, я не различал собственных ног. Я сунул руку под рубашку и достал револьвер. Сжимая его правой рукой, я чувствовал, как тяжел этот кусок металла, оказавшийся бы бесполезным в руках епископа или папы римского. Ну и хрен с ним, с папой.

Масиел вошел, и я за ним следом. Мальро держался несколько поодаль, беспрестанно озираясь, выискивая врага в каждом темном углу, чтобы напасть на него, прежде чем тот успеет напасть, – как в компьютерной игре.

Я почти прижался к Масиелу, когда он постучал в дверь.

Чей-то сдавленный, приглушенный голос спросил, кто там. Хозяин едва приоткрыл дверь, опасаясь за свою безопасность. Узенькая полоска света, ударившая в лицо Масиелу, осветила физиономию субъекта восточного типа, худого и безобразного. Глаза мои видели его почти вплотную. Прокашлявшись, тот спросил, что нужно Масиелу.

– Это он! – заорал я. Крик мой встряхнул окутанную туманом тишину.

Субъект не успел пошевельнуться. Масиел бросился в дверь, резким движением порвал цепочку. Ворвался в квартиру. Китаец далеко отлетел от удара, и мы услыхали хруст ломаемых костей. Мы ворвались вслед за Масиелом.

– Стреляй, Сид! – яростно заорал Масиел. Он был похож на сумасшедшего.

– Стреляй, твою мать! Кончай с ним – и линяем, – снова заорал он, глядя на меня.

Я смотрел на субъекта, раздумывая, точно ли это он. Тот открыл глаза, увидел меня и пришел в себя. Попытался бежать, но не мог подняться. Масиел опять заорал:

– Стреляй в сукиного сына! Убей гада!

Я взвел курок и подошел к нему. Масиел с силой пнул его по ногам, чтобы он уже точно не мог встать. Убивать – занятие не из приятных.

В комнатенке все пошло кувырком. В окно выскочил кот. Испугавшись кота, разлетелись голуби. Разве голуби ночью летают?

– Чего ты ждешь? Это не он, что ли?

– Он. Это он меня оттрахал.

– Да что тут происходит? Кончай с ним поскорее – и линяем отсюда, – вмешался Мальро.

– Этот гад не просто так на меня напал. Им не просто нужно было надругаться надо мной. Зачем я, по-твоему, пришел сюда? Ну, давай, колись, сука! Выкладывай, кто тебя послал?

– Этот подонок изнасиловал Сида, надругался над ним. Представляешь, Мальро? – сказал Масиел, и эти слова больно резанули меня по сердцу.

Мальро от ужаса разинул рот и стал наблюдать сцену, напоминающую фильм ужасов, где все умирают мучительной смертью.

– Погляди на этого сукиного сына. Он явно больной, – заметил Масиел.

Преступник молчал. Он лежал на полу, закатив глаза. Худое, костлявое лицо свидетельствовало, что он умирает от какой-то болезни.

– Убей гада, – сказал Мальро, которому тоже не нравилась моя нерешительность.

– Нет, погоди. Сперва пусть скажет, для чего он так со мной поступил. Говори, сука, кто тебя послал? Никто за здорово живешь насиловать парня не станет – кругом баб как собак нерезаных. Говори, кто тебя послал, а то убью.

– Да я тебя впервые вижу! Отпусти меня, – сказал этот кретин.

– Вы его похитили, отвезли в заброшенный дом и надругались над ним. Вспомнил? – начал допрос Масиел.

– Ну, давай, гад, говори, кто тебя послал? – не унимался я.

– Китаец, – прохрипел несчастный.

– Что еще за Китаец? – спросил Масиел.

– Китаец мне заплатил, чтобы я тебя отделал, – признался преступник, глядя мне в глаза.

– Это Алисин отец. Китаец – это его кликуха. Он же мафиози. У него сообщники вроде этого, – вмешался Мальро.

Пока он говорил, я снова навел оружие на мерзавца и готов был спустить курок.

– Китаец велел мне сделать то, что сделали с его дочкой. Насильник достоин смерти, он же дочь его изнасиловал, и Китаец мне сказал, что пусть моя совесть будет спокойна. Я не виноват, раскаиваться не в чем. Он мне помогает. Я скоро подохну. Лишь бы больно не было. Мне очень больно. Убейте меня, если хотите. Жизнь мне не дорога.

– Сколько заплатил тебе Китаец? – задал вопрос Масиел, поглядывая на дверь и окна, дабы убедиться, что за нами не следят.

– Он целую гору наркоты мне дал. Больше-то мне ничего не надо, все равно подохну скоро. Только бы не мучиться, – проговорил подонок. Он и вправду одной ногой стоял в могиле.

– Сейчас я убью тебя, несчастный.

– Кончай с ним скорее! Стреляй! Не тяни резину, – сказал Масиел.

– Можешь и не стрелять, раз не хочешь. Я и так насилу живой. Не видишь, что ли? – тоскливо произнес обреченный. Ему даже говорить было тяжело.

– Он же заразный! У него СПИД! Наверняка он тебя заразил! Мать твою за ногу! – заорал Масиел, совершенно обезумев, как будто заразили его, а не меня. Тут только до меня дошло, что я обречен, осужден на медленную и мучительную смерть, и что больше мне не спать ни с одной бабой.

Я спустил курок. Раз, другой, третий.

Прогремели выстрелы. Извращенец растянулся в луже крови.

Мы переглянулись и пустились наутек, словно мертвец собирался за нами в погоню.

На улице меня ласково обнял туман, защищая от скотов вроде Алисиного отца.

Да, наверняка я заразился. Стал ВИЧ-инфицированным.

Мне хана! Осталось только найти Алису и бежать с ней на край света. Ничего не поделаешь. Вот беда! А может, найдется выход? Может, научатся лечить этот гребаный СПИД и я смогу остаться с Алисой навсегда?

Нас мутило от запаха крови. Кого бы ты ни убил – петуха, свинью, человека – сразу начинаются рвотные позывы. Меня вырвало.

Выстрелы всколыхнули землю и пронеслись над городом, точно пылевая буря. Нас преследовало гробовое безмолвие до тех пор, пока мы не вернули машину. Масиел попрощался и сказал, что ему нужно идти по каким-то делам. Он велел нам сохранять хладнокровие и держать язык за зубами.

Где уж там!

Я ушел вместе с Мальро, думая только об Алисе. Кроме нее, ничто меня не интересовало в жизни. Хотя какая это жизнь!