Текст книги "Загадка песков"

Эрскин Чайлдерс
Загадка песков

© Яковлев А.Л., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Об авторе

Английский писатель Эрскин Чайлдерс – человек удивительной и трагической судьбы. Хитросплетения ее занимают многие поколения исследователей, выпустивших в свет более десятка полновесных работ, касающихся биографии автора «Загадки песков». Видный и успешный представитель английского общества, патриот Великобритании, Чайлдерс решил посвятить свою жизнь борьбе за независимость Ирландии от Англии. Уинстон Черчилль в одной из речей назвал его «большим патриотом и государственным деятелем», но затем выразился так: «Никто не причинил простому народу Ирландии столько вреда… как это странное существо, движимое смертельной и злобной ненавистью по отношению к породившей его стране». Английский писатель Джон Бьюкен написал на смерть Чайлдерса иную эпитафию: «Ни одна революция не порождала души благороднее и чище». Где же кроется правда? Доподлинного ответа нет и по сей день.

Роберт Эрскин Чайлдерс (1870–1922) был сыном известного английского ученого-востоковеда Роберта Цезаря Чайлдерса и ирландки Анны Бартон. Он родился 25 июня 1870 года в Лондоне. Рано лишившись родителей, воспитывался в Ирландии, у дяди и тети со стороны матери. Получил блестящее образование, закончив Тринити-колледж в Кембридже. С молодых лет Эрскин Чайлдерс увлекался хождением под парусом, чему не помешало даже поступление на государственную службу – с 1895 по 1910 год он исполнял должность клерка в палате общин английского парламента. В 1897 году Эрскин вместе с братом Генри предпринимает плавание на маленькой яхте к Фризским островам, расположенным на германском побережье Северного моря. Опыт этого путешествия сильно пригодится ему впоследствии при написании «Загадки песков».

Деятельный по натуре, а также обуреваемый сильным патриотическим чувством, Чайлдерс отправился в 1900 году добровольцем на Англо-бурскую войну, в результате чего на свет появился его первый литературный опыт – мемуары «В рядах волонтеров». Книга была встречена тепло, что подвигло автора к написанию полноценного романа. Вышедшая из печати в 1903 году «Загадка песков» сразу стала бестселлером, сделав писателя знаменитым, но Чайлдерс не стал развивать успех на литературном поприще. Его влекла политика.

В 1904 году, во время поездки в Америку, он повстречался с Мэри Олден Осгуд, ставшей вскоре его женой. В супруге он нашел не только подругу жизни, но и единомышленника, разделявшего крепнущую в нем идею борьбы за право народа Ирландии на самоопределение. В 1910 году Чайлдерс оставляет службу в парламенте и активно включается в движение ирландских патриотов. Отчаянный авантюрист не останавливался не перед чем – так, он на своей яхте перевозил контрабандой в Ирландию из Германии партию закупленных там винтовок. Но начавшаяся в 1914 году Первая мировая война изменила все. Эрскин Чайлдерс снова добровольцем поступает на военную службу и получает (по рекомендации Черчилля) ответственную должность в разведывательном отделе английского военно-морского флота. Его вклад в победу над Германией был оценен одной из главных наград Британии – Крестом за выдающиеся заслуги.

Но когда после окончания Первой мировой войны надежды на скорое освобождение Ирландии не оправдались, Чайлдерс с семьей окончательно перебрался в Ирландию и с новой силой включился в борьбу. Она увенчалась успехом, но твердые и бескомпромиссные убеждения Чайлдерса дорого обошлись ему. Молодое правительство охваченной гражданской войной Ирландской республики опасалось Чайлдерса, критиковавшего его по многим пунктам. Обвинив писателя в незаконном ношении оружия, власти стремительно вынесли ему смертный приговор, который и был приведен в исполнение 24 ноября 1922 года. Этот мужественный человек не дрогнул даже перед лицом смерти. Он пожал руку каждому из расстрельной команды и обратился к ним с советом: «Подойдите на пару шагов поближе, ребята. Так будет проще».

Эрскина Чайлдерса чтут в Ирландии как национального героя. В 1973 году его сын, Эрскин Гамильтон Чайлдерс, был избран президентом Ирландской республики. И уже более ста лет книги Эрскина Чайлдерса переиздаются на многих языках, ими зачитываются миллионы читателей по всем миру.

Александр Яковлев

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ЭРСКИНА ЧАЙЛДЕРСА

«В рядах волонтеров» (In the Ranks of the C.I.V, 1900)

«Загадка песков» (The Riddle of the Sands, 1903)

«Война и армия “белой кости”» (War and the Arme Blanche, 1910)

Предисловие

Несколько слов о том, как появилась эта книга.

В октябре прошлого, 1902 года один приятель – назовем его Каррузерс – заглянул в мое скромное жилище и, заручившись обещанием хранить тайну, поведал все как есть о том, что описано на страницах этой книги. Ранее об этом происшествии мне было известно не более, чем остальным нашим знакомым. Мы знали только то, что во время недавнего круиза на яхте в компании с неким мистером Дэвисом, Каррузерс оказался участником событий, которые стали причиной довольно ощутимых перемен в его характере и взглядах на жизнь.

Завершая рассказ, который не только совпал с темой моих интересов, но и сам по себе произвел на меня сильное впечатление, Каррузерс добавил, что важные сведения, добытые в ходе этого круиза, были незамедлительно переданы в компетентные органы. Последние, выразив поначалу явное недоверие, причиной коему, возможно, была прискорбная бесполезность их собственных секретных служб, приняли все же, как полагает Каррузерс, необходимые меры, способные предотвратить серьезную опасность, грозящую нашей стране. Я осторожно говорю «полагает», ибо, хотя угрозы удалось до поры избежать, у властей не возникло потребности вдевать ногу в стремя – выведанный секрет имел такое свойство, что и одной тени подозрения было достаточно для расстройства всего замысла.

Как бы то ни было, ничего до поры не произошло, и по причинам личного свойства, о которых читатель узнает далее, Каррузерс и мистер Дэвис искренне желали оставить все как есть.

Но ход событий заставил их пересмотреть решение. Создается впечатление, что сведения, с таким трудом и риском добытые ими в Германии и своевременно переданные нашему правительству, оказали на британскую политику не более чем мимолетный эффект. Вынужденные прийти к заключению, что безопасность страны весьма запущена, два друга задумали придать факты огласке. Именно поэтому Каррузерс обратился ко мне за советом. Загвоздка была в том, что в деле оказался замешан некий англичанин из благородной фамилии, весьма себя скомпрометировавший, и если не проявить должной деликатности, то люди, совершенно не повинные (а особенно одна юная леди), могли серьезно пострадать, будь их личности установлены. И без того уже неприятные слухи, содержащие в себе гран правды и тонны лжи, ходили вокруг да около.

Взвесив обе чаши весов, я однозначно высказался в пользу публикации. По моему мнению, подойдя с умом, можно было нейтрализовать угрозу личной репутации, тогда как с точки зрения общественных интересов придание делу широкой огласки не могло принести ничего, кроме пользы. Итак, публикация была предрешена. Следующим моментом стало то, что Каррузерс при поддержке мистера Дэвиса, выступал за простое изложение голых фактов, лишенное живых человеческих эмоций. Я решительно воспротивился этому. Во-первых, потому, что это лишь подстегнет, а не обуздает циркулирующих слухов. Во-вторых, изложенная в таком виде история покажется неубедительной и тем самым не достигнет поставленной цели. Люди и события связаны неразрывно: умолчите, опустите детали или говорите недомолвками, и у читателя создастся впечатление, что он имеет дело с банальной мистификацией. Поэтому я не сдавался, побуждая сделать рассказ насколько возможно обстоятельным и развернутым, откровенным и честным, способным заинтересовать и привлечь широкий круг читателей. Даже анонимность тут нежелательна. Однако без некоторых предосторожностей было не обойтись.

Короче говоря, друзья обратились ко мне за помощью и тотчас получили ее. Договорились о том, что я буду готовить книгу; что Каррузерс передаст мне свой дневник и изложит в мельчайших подробностях собственное видение всех фаз «расследования», как они его называли; что мистер Дэвис снабдит меня картами, схемами, а равно рассказом; и что история будет написана от первого лица со всеми ее причудами и заблуждениями, с темными и светлыми сторонами, в общем, так, как есть. За исключением следующих нескольких оговорок: год действия будет изменен, имена заменены на вымышленные и по моему настоянию придется пойти на незначительные отступления от истины, чтобы помешать идентифицировать персонажей-англичан.

Учтите, что люди эти живут сейчас среди нас, и если вам встретится отрывок, написанный пером нетвердым и уклончивым, не судите строго редактора текста, который предпочитает сказать мало, нежели сказать слишком много и бросить тень на репутацию личностей как известных, так и не очень.

Э.Ч.

Март 1903 г.

Примечание:

Карты и схемы позаимствованы из атласов британского и германского адмиралтейств. Не относящиеся к делу детали опущены.

Глава I
Письмо

Мне доводилось читать о людях, которые, будучи вынуждены жить долгое время в полном одиночестве, брали за правило неизменно одеваться к обеду, дабы сохранить самоуважение и не дать себе скатиться в варварство. Именно такое чувство, подхлестнутое критическим отношением к себе, владело мной в семь часов вечера двадцать третьего сентября минувшего года, когда я облачался в парадный костюм в своей квартире на Пэлл-Мэлл. Полагаю, ссылка на время и место говорят в мою пользу: какой-нибудь чиновничек в далекой Бирме является чаще всего человеком с притупленными чувствами и грубоватым складом ума да и в любом случае живет среди дикарей, тогда как меня – юношу светского и модного, знакомого с правильными людьми, состоящего в правильных клубах, делающего многообещающую карьеру в Форин-оффис[1]1
  Форин-оффис – министерство иностранных дел Великобритании.(Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, примечания переводчика.)


[Закрыть], вполне стоит извинить за жалобы на то, что его обрекают на такое мученичество. Чего еще можно ожидать, когда джентльмена, так строго следующего расписанию высшего общества, запирают в границах Лондона в сентябре? Я назвал это мученичеством, но на самом деле это стократ хуже. Ведь всякому известно, что ощущать себя мучеником в какой-то степени приятно, но я-то давно миновал эту стадию. Ею я сполна насладился в середине августа, когда связь с обществом еще крепка и эмоции переполняют. Так было, когда я узнал, что пропущу вечеринку в Морвен-Лодж. Леди Эшли лично сообщила об этом, отвечая на мое письмо, в котором я излагал, до крайности косноязычно, причины, по которым вынужден оставаться в конторе.

«Нам известно, как вы должны быть сейчас заняты, – писала она. – Надеемся, что вы не перетрудитесь. Всем нам будет очень вас не хватать».

Один за другим друзья «ускользали» навстречу развлечениям и свежему воздуху, обещая писать и сыпля соболезнованиями. И всякий раз, когда очередная крыса покидала тонущий корабль, я мрачно упивался своим несчастьем. Первую неделю или две я положительно наслаждался им, пока наконец мир мой не опустел, продуваемый насквозь всеми четырьмя ветрами.

Я принялся делать вид, что интересуюсь жизнью оставшихся пяти миллионов жителей столицы, и сочинил несколько остроумных, исполненных дешевой сатиры писем, исподволь вопиющих об унылости моего положения, но указывающих на то, что автор придерживается достаточно широких взглядов, дабы не скучать, наблюдая за сценками, характерами и поведением лондонцев во время мертвого сезона. Я даже старался по совету знакомых чем-то заняться. Хотя статус мученика требует держаться в стороне ото всех, я обнаружил, что существует прослойка несчастных, которые не намерены мириться со скукой и находят себе развлечения. Имеются в виду речные прогулки и прочее, чем можно заняться в часы после работы. Но реки я вообще не люблю за шумную вульгарность лиц, на ней отдыхающих, а сильнее всего в это время года. Поэтому я распрощался с любителями свежего воздуха и отклонил предложение Х. снять коттедж на берегу и ездить оттуда в контору каждое утро. Пару выходных я провел у Кейтсби в Кенте, но не слишком огорчился, когда те покинули дом и уехали за границу, поскольку понимал, что такая полумера меня не спасет. Так же как и пристрастие к ироническому наблюдению за жизнью. Мимолетная жажда испытать щекочущие нервы приключения в духе «Новых арабских ночей»[2]2
  Имеется в виду сборник Роберта Луиса Стивенсона о похождениях принца Флоризеля.


[Закрыть], разделяемая, осмелюсь утверждать, многими из нас, влекла меня несколько вечеров подряд в темные дебри Сохо, а затем даже далее, в восточные пределы Лондона. Однако она совершенно иссякла в одну скучную субботнюю ночь после часа, проведенного в душной атмосфере дешевого мюзик-холла на Рэтклифф-Хайвей. Я сидел рядом с дородной дамой, страдавшей от жары и то и дело освежавшей себя и ребенка глотком тепловатого портера.

К началу сентября я бросил все потуги и целиком погрузился в скучный, но достойный джентльмена круговорот: контора, клуб, квартира. Вот тут-то и началось самое тяжкое испытание, ибо передо мной забрезжила неприятная истина: свет, без которого я обойтись никак не мог, вполне способен обойтись без меня. Очень любезно со стороны леди Эшли было заверить, что всем меня сильно не хватает. Зато письмо Ф., одного из членов собравшегося в имении общества, написанное «в спешке, потому как мы вот-вот уходим на охоту», и ставшее запоздавшим ответом на одно из остроумнейших моих посланий, убедило вашего покорного слугу, что отсутствие его вряд ли замечено даже со стороны той, кого подразумевала леди Эшли, намеренно выделяя слово в строке «всем нам будет очень вас не хватать». Стрела, не менее жалящая, пусть даже проникшая не столь глубоко, прилетела со стороны моей кузины Несты. Та писала: «Как ужасно, что ты вынужден оставаться в Лондоне, но для тебя должно служить огромным утешением (зловредная маленькая стерва!) иметь такую интересную и важную работу». Вот расплата за невинную иллюзию, насаждаемую мной в умах родных и знакомых, а особенно среди преданных и обожающих девиц, которых я водил обедать в последние два сезона, за заблуждение, в котором мне почти удалось убедить даже самого себя. А ведь суровая правда в том, что работа моя вовсе не интересная и не важная. Суть ее вот в чем: покуривая сигарету, я сообщаю посетителям, что мистера такого-то нет на месте и будет он не раньше первого октября, затем с двенадцати до двух ухожу на ланч и лишь в редкие моменты готовлю précis[3]3
  Резюме, конспекты (фр.).


[Закрыть] по не слишком значимым секретным докладам. Закончив работу, я засовываю итоговую папку в стальной несгораемый шкаф. Мою жизнь как скромного чиновника омрачало не какое-нибудь облако на своде международной политики, хотя таковое, надо признать, имелось. Нет, меня страшила прихоть одной влиятельной персоны, способной напрочь расстроить планы подчиненных на выходные. Тем более что эта персона питала болезненное пристрастие торчать в самые жаркие дни в Уайтхолле.

Только одного недоставало, чтобы переполнить чашу моих страданий. И именно я осознал тем самым вечером, с которого начинаю свой рассказ. Еще всего два дня в этом умершем и разлагающемся городе, и рабство мое закончится. Но увы – о злейшая из ироний! – мне некуда отправиться! Увеселения в Морвен-Лодж подходят к завершению. Ужасные слухи о некоей помолвке, ставшей отравленным плодом сих увеселений, с мучительной ясностью говорили о том, что никто по мне и не скучал вовсе. Во мне креп тот предельной степени цинизм, который рождается от унизительного поражения. Приглашения на более позднюю дату, которые в июле я пренебрежительно отклонил, теперь призраками витали вокруг, насмехаясь надо мной. Среди них имелось по меньшей мере одно, которое стоило возобновить, но ни в случае с ним, ни с другими не получалось обойтись без усилий. Но бывают моменты, когда разница между необходимостью набиваться самому или сдаться уговорам ревностно бьющихся за гостя хозяек кажется слишком сокрушительной. Собственная моя родня отправилась в Экс, лечить батюшкину подагру, и присоединиться к ним было бы просто вопиющим a pis aller[4]4
  Выражение, означающее в переводе с французского «за неимением лучшего согласиться на худшее».


[Закрыть]. К тому же вскоре мои собирались вернуться в наш дом в Йоркшире, а нет пророка в отечестве своем. Короче говоря, я находился на грани полного уныния.

Привычное шарканье на лестнице предупредило меня, что скоро раздастся стук и войдет Уизерс. Одной из вещей, переставшей некоторое время назад забавлять меня, была соответствующая сезону небрежность манер слуг в апартаментах, где я снимал квартиру. Уизерс сунул мне письмо с немецкой почтовой маркой и пометкой «срочно». Я как раз закончил одеваться и брал деньги и перчатки. Прилив любопытства заставил меня сесть и распечатать конверт. В углу на оборотной его стороне было начертано: «Прости, но требуется еще кое-что – пара стяжных болтов от Кэри и Нилсона, диаметром 1 3/8 дюйма, оцинкованные». Вот само письмо:

Яхта «Дульчибелла»,

Шлезвиг-Гольштейн, Фленсбург, 21 сентября

Дорогой Каррузерс!

Осмелюсь предположить, ты удивлен этой весточкой от меня, поскольку прошла уже вечность с последней нашей встречи. Более чем вероятно, что предложение, которое я намереваюсь сделать, не устроит тебя, ведь мне ничего не известно о твоих планах, а если ты в городе, то наверняка уже впрягаешься в работу и не сможешь уехать. Поэтому пишу просто наудачу и хочу спросить, нет ли у тебя желания присоединиться ко мне ради небольшой прогулки на яхте и, надеюсь, охоты на уток. Знаю, насколько хорошо ты стреляешь, да и яхтинг, помнится, тоже не чужд тебе, хотя не берусь утверждать. Эта часть Балтики, шлезвигские фиорды, – превосходное место для круиза, виды – просто первый сорт, да и уток скоро ожидается в изобилии, если довольно похолодает.

Я прибыл сюда через Голландию и Фризские острова, отправившись в начале августа. Мой товарищ вынужден был покинуть меня, и мне до зарезу нужен другой, поскольку я не намерен долго здесь болтаться. Нет нужды говорить, как обрадует меня твой приезд. Если согласен, телеграфируй на местное почтовое отделение. Самый удобный маршрут, полагаю, проходит через Флиссинген и далее на Гамбург. Я тут занят небольшим ремонтом и очень рассчитываю покончить с ним к прибытию твоего поезда. Возьми ружье и достаточное количество дроби четвертого калибра; если не составит труда, загляни к Ланкастеру, купи дробовик для меня. Запасись непромокаемыми вещами – лучше всего из разряда одиннадцатишиллинговых: куртка и брюки, и никаких «модных штучек для яхтинга»! Если рисуешь, прихвати все нужное. Помнится, ты владеешь немецким как родным, и это здорово поможет. Прости за обилие указаний, но у меня такое чувство, что мне повезет и ты приедешь. Кстати, надеюсь, и ты и Ф.О. – оба процветаете. До свидания.

Искренне твой,

Артур Г. Дэвис.

Не мог бы ты захватить для меня призматический компас и фунт рейвенской табачной смеси?

Это письмо ознаменовало новую эпоху в моей жизни. Я совершенно не догадывался об этом, когда сунул его в карман и зашагал по voie douloureuse[5]5
  Французское выражение, означающее «путь страданий», «путь на Голгофу».


[Закрыть], которой каждый вечер следовал в клуб. Теперь на Пэлл-Мэлл не было ни малейших шансов обменяться вежливым приветствием с хорошим знакомым. Встречались только задержавшиеся на прогулке гувернантки, одной рукой катящие коляску, а другой тащившие перепачканных сопротивляющихся детей; провинциального вида зеваки, старающиеся разыскать в своем путеводителе те ли иные овеянные историей руины; полисмены да строители с тачками. Клуб, разумеется, был чужой, оба мои оказались закрыты на уборку – совпадение, экспромтом подготовленное Провидением. Клуб, который предлагают взамен в таких случаях, всегда раздражает чужеродностью и отсутствием комфорта. Немногочисленные его посетители выглядели странно и были чудно одеты, и в голову лезла мысль: а что они вообще тут забыли? Любимой еженедельной газеты тут нет, еда отвратительная, вентиляция – вовсе издевка.

Все злосчастья разом обрушились на меня тем вечером. И тем не менее я с удивлением обнаружил, что какой-то слабый огонек согревает мою душу – надежда совершенно беспочвенная, насколько можно судить. Ну что толку от этого письма Дэвиса? Ходить на яхте по Балтике в конце сентября! От одной идеи у меня пробегали мурашки. Регата в Каусе в приятном обществе и с дорогими отелями – это замечательно. Августовский круиз на паровой яхте во французских водах или у гористых шотландских берегов – тоже недурно. Но какой яхтинг может быть там? За долгие годы могло случиться всякое, но, насколько я был осведомлен о средствах Дэвиса, роскошь была ему не по карману. Это навело на мысль о нем самом. Познакомились мы в Оксфорде – он не входил в мой ближний круг, но оказался отличным однокашником, и я частенько пересекался с ним. Мне он полюбился за энергию, соединенную с простотой и скромностью, хотя, признаться, завидовать ему никто не собирался. Если честно, Дэвис мне нравился, как в этот богатый на встречи период нам нравятся люди, с которыми после мы никогда не будем поддерживать отношений. Мы одновременно закончили университет, три года тому назад, после чего я уехал на два года во Францию и Германию, учить языки, а он провалил экзамен на чин в Индийской гражданской службе и отправился в контору солиситора[6]6
  Солиситор – младшая категория адвокатов в английской судебной системе.


[Закрыть]. Мы виделись с ним лишь изредка, однако Дэвис, вынужден признать, всегда старался поддерживать знакомство. Но правда в том, что само течение жизни разводило нас. Меня ждала блестящая карьера, и в нечастые наши встречи я не находил ничего общего, что сохранилось бы между нами. Он не знал никого из моих друзей, одевался немодно, и я находил его скучным. У меня Дэвис всегда ассоциировался с лодками и морем, но никогда с яхтингом в моем понимании этого слова. В колледжские годы он едва не уговорил меня провести штормовую неделю в открытой шлюпке, которую нанял, чтобы поплавать среди каких-то отмелей на восточном побережье.

Вот, собственно, и все, думал я по мере того, как траурный ужин шел своим чередом. Но, поглощая entrée[7]7
  Закуска (фр.).


[Закрыть], я поймал себя на мысли, что совсем недавно слышал какую-то молву, касающуюся Дэвиса. Дойдя до десерта, я, поразмыслив обо всем, пришел к выводу, что идея не стоит выеденного яйца – так же, по совести, как и поданное блюдо. После крушения всех приятных планов и разочарования в подвиге мученичества всерьез рассматривать предложение провести октябрь, замерзая на ветрах Балтики в обществе существа, навевающего скуку?! Однако, потягивая сигару в карикатурной роскоши пустой курительной, я снова вспомнил о письме. А не кроется ли в нем чего? Никаких альтернатив все равно не предвидится. А похоронить себя на Балтике в это негостеприимное время года – не будет ли это последним трагическим штрихом, увенчивающим мои несчастья?

Я снова вытащил письмо и пробежал через яростное стаккато[8]8
  Музыкальный термин, означающий «коротко, отрывисто» (ит.).


[Закрыть] фраз, делая вид, что не замечаю дыхания свежего воздуха, энергии и искренней дружбы, которыми повеяло в этой душной комнате от простого листка бумаги.

При тщательном прочтении в глаза бросилась масса тревожных несоответствий. «Виды – первый сорт…» А как же равноденственные шторма и октябрьские туманы? Любой здравомыслящий капитан в это время уже распускает команду. «Ожидаются утки…» Расплывчато, очень расплывчато. «Если довольно похолодает…» Холод и прогулка на яхте выглядели довольно жутковатым союзом. Товарищ покинул его… По какой причине? «Никаких модных штучек для яхтинга…» А почему нет? Что до размеров яхты, удобств, экипажа – все великодушно опущено. Столько пугающих белых пятен. И с какой стати ему, черт побери, понадобился призматический компас?

Я пролистал пару журналов, перекинулся в карты с одним любезным стариканом, слишком назойливым, чтобы отказать ему в партии, и отправился домой, совершенно не подозревая, что милостивое Провидение уже спешит мне на помощь. И стоит признать, я не только не радовался, но, скорее, ворчал на любую попытку проявить эту милость.