Текст книги "Загадка песков"

Но теперь тебя должно поразить, как до смешного мала протяженность этого побережья в сравнении с размерами всей страны. От Боркума до Эльбы по прямой линии всего семьдесят миль. А оттуда до западной оконечности Шлезвига еще примерно сто двадцать. Итого двести миль. Сравни эту цифру с протяженностью берегов Англии и Франции. Удивительно ли поэтому, насколько важен каждый дюйм этого берега?

Теперь о том, каков характер побережья. Даже на этой маленькой карте сразу бросаются в глаза эти волнистые линии: отмели и пески повсюду, они намертво отделяют море от земли на девяти десятых береговой линии да и делают все возможное, чтобы заблокировать проход на оставшейся одной десятой – это где находятся устья крупных рек. Давай разберем все подробнее, кусок за куском. Как можешь заметить, побережье разделяется на три части. Первая, самая западная, простирается от Боркума до Вангерога. Примерно пятьдесят миль. Как ее описать? Полоса песчаных островов, окруженных отмелями; на западной оконечности, по границе с Голландией, течет река Эмс, на которой стоит Эмден, небольшой город. Кроме него, прибрежных городов нет вообще. Часть вторая. Это своего рода залив, образуемый тремя обширными эстуариями: Яде, Везера и Эльбы. Реки ведут к Вильгемсхафену, военно-морской базе немцев на Северном море, Бремену и Гамбургу. Общая ширина залива всего порядка двадцати миль, всюду плавание по нему затрудняют песчаные отмели. Часть третья. Это шлезвигское побережье, безнадежно отрезанное от моря каймой песков от шести до восьми миль в ширину. Ни одного крупного города, реки только средние, например, Эйдер. Давай сразу отбросим эту третью часть. Быть может, я ошибаюсь, но, обдумав это дело и так и эдак, прихожу к выводу, что значение имеют лишь другие две, дающие вкупе семидесятимильный отрезок от Боркума до Эльбы. Половину занимают эстуарии, половину – острова. Именно там встретил я «Медузу» и именно эту часть прибрежных вод не сумел благодаря Долльману исследовать.

Мне в голову пришло очевидное предположение.

– Там же наверняка имеются форты и другие оборонительные сооружения? Не счел ли Долльман, что ты намерен сунуть нос, куда не надо? Кстати, он видел твою коллекцию книг по военно-морской истории?

– Видел. Разумеется, эта идея первой пришла мне в голову. Но нет, она ничего не объясняет. Начнем с того, что никаких фортов на протяжении этой первой, островной части нет и быть не может. Быть может, имеется что-нибудь на Боркуме, для защиты Эмса, но едва ли. К тому же я уже оставил позади Боркум и находился на Нордерней. А там защищать нечего. Со второй частью, речной, ситуация иная, не спорю. Подходы к Вильгельмсхафену и Бремерхафену, скорее всего, прикрыты фортами и минными заграждениями. Да и к Куксхафену, что в устье Эльбы, тоже. Но вряд ли мое появление там способно было обеспокоить их: любой пароход, идущий к гавани, видит столько же, сколько я. Что до меня, то я предпочитаю находиться на борту и редко схожу на берег. Да и честное слово… – Дэвис откинулся на спинку и расхохотался. – Неужели я похож на этих самых шпионов?

В моем представлении всплыл образ романтичного джентльмена, о каких пишут в шестипенсовых журналах: с «кодаком» в галстучной булавке, записной книжкой в подкладке плаща и набором париков в саквояже. Как бы мало ни расположен я был к веселью, удержаться от улыбки не удалось.

– Возвращаясь к побережью, – снова заговорил Дэвис. – В случае войны каждый дюйм его обретет сугубое значение при всех этих песках и прочем. Возьмем сначала крупные эстуарии, которые, конечно же, могут быть заблокированы или атакованы врагом. На первый взгляд кажется, что значение имеют только основные идущие по ним каналы. Сейчас, в мирное время, навигация по ним не является тайной. Фарватеры обозначены бакенами и освещены, как улицы, они открыты для всех и очень загружены. И очень подробно нанесены на карту, потому как от этой точности зависят миллионы фунтов коммерческих прибылей и убытков. Но посмотри на массивы песков, пересекаемые сетью мелких, приливных по большей части каналов, проходимых только для шмаков да каботажных судов вроде галиота Бартельса.

Мне пришло в голову, что во время войны очень многое будет зависеть как в обороне, так и в нападении именно от этих малых каналов. Глубина во время прилива там достаточная для сторожевых кораблей и небольших миноносцев, хотя для навигации нужно знать эти воды назубок. Давай допустим, что в роли противника Германии выступаем мы. Обе стороны будут использовать данные проходы как связующее звено между тремя эстуариями. В нашем случае легкий миноносец (не контрминоносец, обрати внимание) способен пройти по ним под покровом ночи от Яде до Эльбы, устроив настоящую бойню скопившимся там судам. Беда в том, что я сомневаюсь, знает ли хоть единая душа в нашем флоте эти каналы. У нас нет тут каботажного судоходства; что до туризма, так английских яхтсменов здешние места не привлекают. Но вдруг случилось так, что мне пришла в голову идея исследовать в индивидуальном порядке эти протоки.

До меня стало доходить, к чему он клонит.

– Теперь про острова, – продолжил Дэвис. – Тут я, признаюсь, поначалу пришел в тупик, потому как вопреки отмелям за ними, пронизанным теми же удивительными каналами, там нет ничего, что стоило бы защищать.

Так почему бы не позволить чужестранцу вроде меня свободно бродить по ним? Но Долльман все же устраивает именно там свою штаб-квартиру, и, думаю, не просто так. И тут до меня доходит, что удивляться-то нечему. Фризские острова смыкаются с эстуариями и тем самым образовывают превосходную базу для легких сил, которые могут незамеченными проходить под их защитой, как мимо линии фортов, из Эмса в Яде и далее до Эльбы.

Но вернемся к тому, что для нас это неведомый край. Местных галиотов снует тут множество, но иностранные суда не заходят, осмелюсь предположить, никогда. Может статься, та или другая заграничная яхта заглянет в пролив между островами с целью укрыться от шторма и очень радуется, убравшись отсюда подобру-поздорову. Подведем итоги. Мной обуревает прихоть облазить эти места, а Долльман избавляется от меня. Он не немец, но связан с немцами, в том числе с германским флотом. Он обосновывается на побережье и знает его как свои пять пальцев. И пытается утопить меня.

Дэвис пристально и взволнованно посмотрел на меня.

– И что ты на это все скажешь?

Глава IX
Я принимаю обязательства

Это был очень непростой вопрос, потому как эти материи лежали далеко за пределами моей компетенции. Они касались моря, причем такой его части, о которой я не имел ни малейшего представления. Имелись и иные трудности, которые я видел более ясно, нежели Дэвис, человек, полностью погруженный в свои увлечения, пытающийся наедине сам с собой осмыслить пережитое недавно опасное приключение. И все же его рассказ и теория (несколько потерявшие, боюсь, в моей передаче свои краски) сильно затронули меня. Его убежденность, перемены в поведении, эти внезапные вспышки и столь же внезапное смущение зародили во мне симпатию, о которой я даже не подозревал. Я заметил, что постоянно пытаюсь разглядеть под личиной этого большого ребенка серьезного человека, отделить горячие порывы юности от трезвых суждений взрослого. Но у меня даже мысли не возникло отринуть всю эту историю о кораблекрушении как горячечный бред. Правдивые голубые глаза Дэвиса и его бесхитростный характер не оставляли камня на камне от подобных идей.

Было очевидно также, что он нуждается в моей помощи. Этот факт мог бы серьезно повлиять на мое мнение, будь Дэвис не таким, какой есть. Но надо было быть совершенно черствым сухарем, чтобы удержаться от сочувствия к этому человеку и его предприятию, и мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы поддержать друга, все равно, прав он или ошибается. Итак, взвесив свои сомнения, я пришел к твердому решению, что мы обязаны во всем разобраться.

– Есть два главных пункта, которых я не понимаю, – начал я. – Во-первых, ты не в силах объяснить, с какой стати этот «англичанин» станет сторожить тамошние воды и отваживать любознательных пришельцев. Во-вторых, в твоей теории напрочь отсутствует веский мотив. То, что ты говорил про навигацию в этих каналах, звучит разумно, но этого мало. Долльман, по твоим словам, пытался покончить с тобой, это серьезное обвинение, требующее наличия серьезных мотивов подобных действий. Но не стану отрицать, зерно истины в твоей истории есть.

Дэвис просиял.

– И я намерен принять ее за данность, – продолжил я. – Пока мы не выясним новых обстоятельств.

Мой друг вскочил и сделал то, чего я не наблюдал ни до того, ни после, – стукнулся головой о переборку.

– Ты хочешь сказать, что пойдешь со мной?! – воскликнул он. – Надо же, я ведь даже не просил тебя об этом! Да, мы вернемся туда и во всем разберемся. Теперь я понимаю, в чем нуждался, открывшись тебе, я словно камень с души снял. Я так нуждался в твоей помощи и именно поэтому чувствовал себя последним лицемером. Как мне заслужить прощение?

– Пустое, я отлично провел время и вполне удовлетворен. Но мне хотелось бы знать точно, что ты…

– Подожди, дай мне окончательно излить душу. В отношении тебя, имеется в виду. Понимаешь, я пришел к выводу, что в одиночку мне никак не справиться. Не то чтобы для управления лодкой требовался помощник. В обычной ситуации. Но здесь без товарища не обойтись. Кроме того, я плохо знаю немецкий да и вообще туповат. Если моя теория, как ты ее называешь, верна, это дело для острого ума. И я подумал о тебе. Ты сообразителен, жил в Германии и знаешь язык, и еще мне говорили… – Дэвис слегка замялся. – Что у тебя есть немалый опыт яхтинга. Но мне, разумеется, стоило предупредить, что речь в данном случае идет о скитаниях на крошечной лодке без экипажа. Когда ты отозвался так быстро, мне стало стыдно, а когда ты приехал…

Мой приятель замолчал, не зная, как выразить мысль и не ранить мои чувства.

– Разумеется, я сразу заметил, что это не то, чего ты ожидал, – выпалил наконец он. – Но мне никак не удавалось собраться с силами и рассказать о своем плане. С твоей стороны и так была большая любезность приехать, а тут еще всякие безумные затеи. Честно сказать, я и сам не до конца верил. Тут все так запутано. Имелись и до сих пор имеются причины… – Тут он нервно взглянул на меня. – Делающие эту историю невероятно деликатной.

Я подумал было, что наступил момент истины, но ошибся.

– Я пребывал в состоянии идиотской неуверенности, – торопливо произнес Дэвис. – Но стоило мне заметить, как ты приспосабливаешься к новым условиям и начинаешь наслаждаться жизнью, план мой стал расти и крепнуть. Весь этот разговор про уток на фризском побережье – полный вздор, часть замысла обманом заманить тебя туда. Ты, естественно, сопротивлялся, и вчера ночью я решил махнуть на все рукой и дать тебе возможность хорошо провести время тут. А потом появился Бартельс…

– Постой! – прервал его я. – Ты ведь знал, когда шел сюда, что мы можем с ним встретиться?

– Да, – виновато вздохнул Дэвис. – Предполагал. Но теперь все выяснилось и ты идешь! Каким же болваном я был!

Задолго до его признания я ухватил всю подоплеку событий последних дней и прояснил десятки мелких инцидентов, ставивших меня в тупик.

– Бога ради, не стоит извиняться, – заявил я. – Мне тоже есть в чем исповедаться, если хочешь знать. И сомневаюсь, что ты был таким уж болваном, как склонен считать. Я из тех пациентов, что требуют бережного ухода, и лишь по счастливой случайности я не взбунтовался и не сбежал. В немалой степени нам следует поблагодарить погоду и другие маленькие препараты. Кроме того, ты даже не знаешь причин, по которым я согласился пройти у тебя курс лечения.

– Курс лечения? – удивился Дэвис. – Ты о чем? С твоей стороны было так здорово…

– Не забивай головы! Был в моем поведении и иной аспект, но теперь это не важно. Давай вернемся к делу. Каков твой план действий?

– Таков, – последовал незамедлительный ответ. – Мы идем через Кильский канал в Северное море. Там нас ждут две задачи. Первая: вернуться на Нордерней и продолжить исследование проливов, островов и эстуариев с того места, где я остановился. Вторая: найти Долльмана, выяснить, кто он такой, и уладить с ним дела. Обе задачи могут наложиться друг на друга, а может, и нет, пока неизвестно. Мы не знаем даже где искать его и «Медузу». Но я готов побиться об заклад, что они где-нибудь там, в тех самых водах, быть может, даже на Нордерней.

– Деликатное дельце, – задумчиво протянул я. – Если твоя теория верна, конечно. Шпионить за шпионом это…

– Ничего подобного! – возмутился Дэвис. – Любой желающий имеет право исследовать побережье. Ведь ты же не считаешь, что мы занимаемся шпионажем?

– Мне не кажется, что ты предлагаешь нечто постыдное, – поспешил заверить друга я. – Согласен, что море – достояние общее. Хочу только сказать, что возможны неожиданные повороты, о которых ты не подозреваешь. Там, в этих каналах, мы почти наверняка можем узнать нечто большее, чем секреты навигации по ним, и разве тогда не превратимся в настоящих шпионов?

– А ну и пусть, – взъерепенился Дэвис. – Раз так, то почему бы и нет. Давай посмотрим с такой стороны: Долльман – англичанин, и если он работает на немцев, то становится предателем для нас. И, как англичане, мы имеем право призвать его к ответу. И если нельзя сделать этого, не прибегая к шпионажу, то давай станем шпионами на свой собственный страх и риск.

– У нас есть еще более веский аргумент. Он покушался на твою жизнь.

– Для меня это не имеет значения. Я не из тех ослов, кто бредит о мести и всем таком прочем, как герои из грошовых книжек. Но меня сводит с ума мысль про того типа, который рядится немцем и который способен за пустяк лишить любого человека жизни. Я знаю море и думаю, наши парни дома несколько расслабились, – перескочил вдруг Дэвис на другую тему. – Ребят из Адмиралтейства пора разбудить. Да и, кстати, с моей стороны было бы вполне уместным желание свидеться с Долльманом.

– Логично, – кивнул я. – Вы расстались друзьями, и они могут быть рады видеть тебя. И поговорить вам есть о чем.

– Я… Мне… – замялся Дэвис, явно смущенный местоимением «они». – Эге! А ты хоть знаешь, что сейчас уже три часа? Как летит время! Клянусь Юпитером, туман, надо полагать, давно уже рассеялся.

Одним рывком я вернулся к реальности: к плачущим переборкам, выцветшему столу, не мытой после завтрака посуде – тем внешним символам жизни, на которую я себя обрек. Иллюзии продолжали стремительно рассеиваться, когда вернулся с палубы Дэвис.

– Что скажешь, если мы двинем в Киль немедленно?! – энергично воскликнул он. – Туман уходит, и ветер с зюйд-веста.

– Прямо сейчас? – растерялся я. – Но ведь это значит, что придется плыть всю ночь!

– О, вовсе нет. Если повезет.

– Но ведь в семь уже темнеет!

– Да, но нам нужно пройти всего двадцать пять миль. Согласен, ветер не совсем попутный, но в бейдевинд идти можно. Барометр падает, так что надо пользоваться шансом.

Спорить с Дэвисом о ветрах было бесполезно, и в результате мы отплыли, даже не пообедав. Бледное солнце проглядывало за белой пеленой, и в разрывах этой стены удивительные ландшафты Шлезвига то показывали, то вновь прятали милое личико, словно прелестница, шепчущая шутливое adieux[40]40
  Прощай (фр.).


[Закрыть] ветреным ухажерам.

Звон выбираемой цепи заставил Бартельса подняться на палубу «Йоханнеса». Немец тер глаза и кутал шею в серую шальку, придававшую ему комичное сходство с пожилой хозяйкой меблированных комнат, вышедшей в утреннем déshabillé[41]41
  Неглиже (фр.).


[Закрыть] принимать товар у молочника.

– Бартельс, мы уходим, – объявил Дэвис, не отрывая глаз от работы. – Увидимся в Киле, я надеюсь.

– Вы, капитан, вечно спешите, – покачал головой старый шкипер. – Стоило подождать до завтра. Небо не слишком доброе, да и темнота опустится раньше, чем вы успеете выйти из Эккенферде.

Дэвис только рассмеялся, и вскоре его наставник превратился в маленькую фигурку, постепенно тающую в тумане.

Любопытный то был вечер. Вскоре начало смеркаться, и дьявол повел решительное наступление на мое мужество, для начала предложив жалкий чай вместо полноценного обеда, затем отправив заправлять бортовые огни. Для этого приходилось сидеть, скорчившись в три погибели, на баке и нюхать керосин, заливаемый в емкость лампы. Но самая серьезная атака на мои расстроенные нервы началась, когда на наше хрупкое суденышко опустилась ночь, предоставив ему вслепую прокладывать путь в непроглядной тьме. Я склонен полагать, что пережил тогда душевный кризис сродни тому, что охватил меня в тот вечер, когда я сидел на своем чемодане под Фленсбургом. Главной нашей цели я, связав, к добру или худу, свою судьбу с «Дульчибеллой», не ставил под сомнение ни на минуту. Но, предпринимая такой шаг, я несколько опередил себя и нуждался в уверенности, в настрое, подходящем для столь отчаянного предприятия, с помощью которого можно отбросить мелкие колебания.

Не в первый раз на выручку пришло чувство самоиронии. Я вспоминал самого себя в Лондоне, сгибающегося под тяжестью добровольно принятого обета и тщательно взвешивающего плюсы и минусы неожиданного приглашения. Вот наконец я решаюсь и отправляюсь прямиком в капкан, вышагивая с достоинством и сознанием собственной значимости. И, можно сказать, предстаю в роли клерка, похищенного шайкой беззаконных вербовщиков и силой доставленного на судно. Но в результате главный злодей оказывается безобидным старым приятелем, который расточает мне дифирамбы, запирает под замок и намерен воспользоваться моим знанием немецкого, затевая небольшую секретную операцию на морских просторах.

Следом за Юмором пожаловала Романтика. Она прятала лицо под вуалью, но я понимал, что это шорох ее одежд слышится мне в журчании пены за бортом, что это ее руки протягивают мне кубок с искрящимся вином, ее голос предлагает мне выпить и ободриться. Странно, но, едва пригубив, я сразу узнал этот вкус. Он не был похож на убогое пойло, которое подают в псевдобогемных заведениях в Сохо, не дорогой, но безвкусный напиток, что я поглощал в Морвен-Лодж. Нет, то был чистейший винтаж, вобравший все вдохновение древних времен, способный являться во множестве разных обличий и пробуждать к жизни тысячи умов, куда достойнее моего, но в основе которого всегда один и тот же рецепт: будоражащая кровь погоня за опасной тайной. Раз за разом пытался я ухватить этот настрой и удержать его. И под конец решил, что преуспел, хоть и с существенными оговорками.

Но до поры вино бурлило в моих жилах. Ветер пел, наполняя грот, призрачные гребни волн возникали из бездны, низким, завораживающим голосом распевая гимн приключениям. Как сильно, надо думать, оказалось снадобье, ибо та первая ночь под парусом грозила мне неисчислимыми ужасами. Спору нет, началось все хорошо: туман, как и предсказывал Дэвис, рассеялся, и свет маяка мыса Бульк указал нам безопасный путь ко входу в Киль-фиорд. Именно на этом отрезке пути мы, устроившись на корме и попыхивая трубками, вернулись к насущным проблемам, ведь мы ринулись в путь сломя голову, не успев все толком обсудить. Я выудил несколько новых фактов, хотя сомнения развеять не смог. Дэвис видел Долльманов только на их яхте, где отец с дочерью временно поселились. Про виллу на Нордерней он ничего не знал, хотя и высаживался однажды в гавани. Кроме того, у юной фройляйн имелась мачеха, оставшаяся на материке. Именно к ней и возвращались Долльманы в Гамбург, который, как пояснил мой друг, расположен достаточно далеко от моря, милях в сорока с лишним вверх по течению Эльбы от Куксхафена, который лежит у самого устья.

Договоренность, достигнутая накануне того опасного вояжа, заключалась в том, что обе яхты встречаются вечером в Куксхафене и оттуда вместе идут вверх по реке. Затем Дэвису предстояло отделиться от приятелей в Брунсбюттеле, что в пятнадцати милях выше по течению, где находится западная оконечность канала, ведущего на Балтийское море. Таков по крайней мере был первоначальный план. Но, сложив два и два, я пришел к выводу, что, хоть он и сам себе боится признаться, решимость его могла ослабнуть и мой друг последовал бы за «Медузой» хоть в Гамбург, хоть на край света. Ведь он находился во власти той самой силы, которая вопреки всем вкусам и привычкам побудила его отказаться от жизни на островах и предпринять этот вояж. Но тут Дэвис закрывал рот на замок, и мне оставалось только догадываться, что нечто, связанное с дочерью Долльмана, причинило ему такую жестокую боль и помутило рассудок. Но теперь мой приятель решился отбросить все и идти намеченным курсом.

Добытые мною факты порождали ряд важных вопросов. Неужели Долльман до сих пор не знает, что Дэвис и его яхта уцелели? Мой приятель вполне это допускал.

– Он мог ждать меня в Куксхафене или навести справки на шлюзе в Брунсбюттеле, но едва ли сделал это, потому как вряд ли сомневался в успехе. Если бы я врезался и засел на внешней отмели – шансов было сто против одного, – яхту разнесло бы в три минуты. Бартельс меня бы даже не заметил, а если и заметил, ничем не смог бы помочь. С тех пор я в тех местах не появлялся и не происходило ничего, что могло им указать на мое существование среди живых.

– Им? – переспросил я. – Кто такие эти «они»? Кто наши противники? Если Долльман – агент на службе у германского Адмиралтейства… Но нет, совершенно невероятно, чтобы юный англичанин мог быть хладнокровно убит в наши дни представителем цивилизованной и дружественной державы! Но если он не агент, то вся наша теория рассыпается в прах.

– Я полагаю, что Долльман поступил так на собственный страх и риск, – заявил Дэвис. – Но, мне сдается, это не имеет отношения к делу. Живые или мертвые, мы не делаем ничего противозаконного, и нам нечего стыдиться.

– А мне вот кажется, что имеет, – возразил я. – Кого заинтересует весть о нашем воскрешении? И как нам приступать к делу, открыто или втайне? Как понимаю, нам стоит как можно меньше показываться на глаза.

– Что до глаз, – резко заметил Дэвис, бросая взгляд в наветренную сторону из-под стакселя, – то нам предстоит пройти по судовому каналу. А это настоящая проезжая дорога, где ты у всех на виду. Зато потом никаких проблем не будет. Подожди, и сам увидишь те места! – И с губ его сорвался хрипловатый довольный смешок, от которого еще вчера у меня мурашки побежали бы по коже. – Кстати, это мне напомнило, что нам надо задержаться в Киле на день и пополнить припасы. Мы должны быть независимы от берега.

Я промолчал. Независимы от берега на семитонной яхте! В октябре! То же мне заветная цель!

Около девяти вечера мы обогнули мыс и вошли в Киль-фиорд, после чего нам предстояло пробиваться добрых семь миль против ветра до самого города. До этой поры возбуждение и интерес неплохо поддерживали меня на плаву. Это если не считать одного глубоко запрятанного опасения: если вдруг с Дэвисом что-то случится, что буду я делать с яхтой? Но я рано похоронил свои страхи – они только начинались. Дэвис не раз уже побуждал меня лечь и выспаться. Наконец я отправился вниз и скрючился на подветренном диванчике с карандашом и блокнотом. Вдруг с палубы донеслись хлопки паруса и топот, а я начал потихоньку сползать на пол.

– Что происходит? – в панике заорал я, увидев Дэвиса, нырнувшего в дверь каюты.

– Ничего, – отозвался он, потирая замерзшие руки. – Просто поворачиваю. Не подашь мне бинокль? Там пароход впереди. Знаешь, если тебе совсем не хочется спать, можешь приготовить суп. Дай-ка взгляну на карту.

Он целиком погрузился в изучение карты, тогда как я гадал, далеко ли еще пароход и куда вообще идет наша яхта.

– Насколько понимаю, нет необходимости в том, чтобы кто-то постоянно находился у руля? – намекнул я.

– А, минута-другая – это не страшно, – отозвался мой приятель, не поднимая глаз. – Две… Полторы… Одна… Огни в линию на вест-зюйд-весте… Спичка есть?

Вытащив из коробка две, он затопал наверх по трапу.

– Я тебе, точно, не нужен? – закричал я вслед.

– Нет, но поднимайся, когда чайник закипит. Весело тут, в фиорде! Отличный ветер.

Его ноги исчезли из виду. Некий фатализм овладел мной, когда я захлопнул записную книжку и склонился над плитой. Поддерживал он меня, и когда я выбрался на палубу, чтобы «повеселиться». Веселье заключалось в обилии скрытых туманом судов: пароходов, шмаков и парусников, снующих по ограниченному пространству фиорда. От мельтешения бортовых огней – красных, зеленых, желтых, открытых и прикрытых, приближающихся и удаляющихся – рябило в глазах. К этому добавлялись огни берега и стоящих на якоре судов, а шум винтов заполнял все вокруг, напоминая отдаленный гул лондонской улицы. Признаться, всякий раз, когда мы поворачивали на другой галс, пересекая фиорд, я чувствовал себя деревенской матроной, испуганно подбирающей юбки на переходе через оживленный Стрэнд. Дэвис же был как уличный мальчишка, который бесстрашно лавирует под копытами лошадей. При этом он то и дело разражался тирадой насчет того как просто и безопасно плавать по ночам, стоит только соблюдать осторожность, правила и нести хорошие огни. Приближаясь к светлому пятну в ночи, обозначающему Киль, мы прошли мимо огромной, поблескивающей боками темной массы, расположившейся посреди акватории.

– Военные корабли! – восторженно прошептал Дэвис.

В час ночи мы бросили якорь вблизи города.