Текст книги "Небеса с молотка. В погоне за ближним космосом"

9
Гаражное детство

Вырос Питер Бек, можно сказать, на самом краю мира. Его родной Инверкаргилл был и остается форпостом городской застройки юго-западного побережья острова Южный на границе между холодным синим морем к югу и бескрайними зелеными пастбищами к северу и востоку от города, где паслись и мирно сосуществовали отары овец и стада коров. К западу простирается национальный парк Фьордленд – оставленное человечеству на память о себе древними ледниками (а может, и высшими силами) великолепие из причудливой россыпи лесов, озер и гор. Сам Инверкаргилл вписывается в окружающую красотищу плоховато, и кажется, будто градостроители стыдились того, что творят. Сонный город с шестидесятитысячным населением славится на всю страну разве что холодным и ветреным климатом. Скромный центр Инверкаргилла выглядит так, будто его телепортировали сюда прямиком из Англии или Шотландии середины XIX века. То же самое касается и топонимики. Куда ни глянь, таблички с названиями улиц пестрят именами шотландских рек (Dee Street, Tyne Street и т. п.) и ретроанглицизмами (Pork Pie Lane). Туристы как раз и посещают Инверкаргилл для того, чтобы перенестись, как на машине времени, в стылый холод викторианской эпохи, да еще и на колониальных задворках империи… Как им устоять перед таким соблазном? На рекламном щите в вестибюле одной из главных гостиниц сообщается, что заслуживающие внимания достопримечательности города включают в себя кирпичную водонапорную башню 1889 года постройки высотой в головокружительные по тем временам тридцать метров, парк (весьма миленький) и «Мекку мотоциклетной классики Билла Ричардсона», знаменитую тем, что это «первый в Австралии музей мотоциклов», который… ну да ладно, надо же городу хоть чем-то гордиться[74]74
  Рекламный щит ни словом не упоминает ни о стойком и всепроницающем амбре скотного двора, ни об изобилии объявлений с предложениями бесплатной диагностики заболеваний желудочно-кишечного тракта по всему Инверкаргиллу, – ну да и снова ладно, на то она и реклама, чтобы кое о чем умалчивать.


[Закрыть].

Страстных любителей мотоциклов в Инверкаргилле (как и по всей Новой Зеландии) полным-полно и помимо основателя местного музея Билла Ричардсона. Как и во всем мире, здешние байкеры обожают не только гонять на своих двухколесных монстрах, но и, сняв шлем и включив голову, перестраивать и всячески усовершенствовать свои машины. Самым прославленным аборигеном Инверкаргилла из их числа был Берт Монро, устанавливавший рекорды скорости на собственноручно модифицированных мотоциклах и сыгранный в кино Энтони Хопкинсом. Вот и Питер Бек был из того же разряда людей, обожающих ковыряться в железках, а потому ему, видимо, на роду было написано родиться и вырасти именно в Инверкаргилле.

Однако при гипотетическом опросе жителей Инверкаргилла большинство из них ответили бы, что понятия не имеют, кто такой Питер Бек, – и это показательно[75]75
  Так обстояло дело в 2019 году, так что, вполне вероятно, с тех пор Питер Бек стал поизвестнее у себя на малой родине.


[Закрыть]. За исключением Илона Маска никто, кроме Бека, не может похвастаться столь выдающимися успехами в частном ракетном бизнесе. В результате он стал еще и одним из богатейших новозеландцев, и одного этого в любой другой стране хватило бы для того, чтобы прославиться. Однако Новая Зеландия – место весьма специфическое по части национальной культуры.

Зато жители Инверкаргилла прекрасно знают имя Расселла Бека, отца Питера, скончавшегося в 2018 году на семьдесят седьмом году жизни.

Расселл был человеком Возрождения. Более двух десятилетий провел он на посту директора Музея и художественной галереи Саутленда, где люди могли познакомиться с самыми разнообразными артефактами в диапазоне от традиций маори до редких видов животных и художественных направлений региона. Хотя основан музей был задолго до появления там в 1965 году Расселла, самые впечатляющие архитектурные сооружения обязаны своим существованием именно ему. На собранные им средства в начале 1990-х годов над главным музейным комплексом возвели белую пирамиду, по сей день остающуюся самой большой пирамидой не только в Австралии, но и во всем Южном полушарии[76]76
  По крайней мере, согласно «Википедии».


[Закрыть]. Слева от пирамиды расположена обсерватория с двенадцатидюймовым (по диаметру) телескопом, собственноручно построенным Расселлом в ранней молодости. Она стала местом проведения регулярных собраний Саутлендского астрономического общества и первого соприкосновения с астрономией множества местных школьников, включая Питера[77]77
  Сам Бек описывал одно из своих ранних воспоминаний о совместных с отцом экскурсах в космос так: «Отец мне рассказывал истории, но как-то раз, когда я еще был совсем маленьким, вывел меня на улицу и указал на падающую, но не гаснущую звезду в небе и объяснил, что это спутник, и спутник этот построен людьми для какого-нибудь важного дела. Я его спросил: „А все эти остальные звезды – это тоже спутники? Их тоже люди сделали?“ Он мне сказал, что это далекие солнца, у которых могут быть собственные спутники-планеты, а на некоторых планетах и люди. То был, вероятно, первый момент, когда я ощутил свою сопричастность космосу и влюбился в спутники. Позже были всё книги да книги, а вот то первое познание спутников – это было очень круто. Понимание, что они способны влиять на жизнь множества людей».


[Закрыть].

Помимо музейной работы Расселл Бек страстно увлекался местными полудрагоценными камнями – жадеитом, нефритом, серпентином, – которые маори называют «поунаму», то есть «зеленый камень». Он проштудировал горы литературы о месторождениях поунаму не только на Южном острове, но и по всему миру; об истории камня и его месте в культуре маори; о технике его обработки и изготовления украшений и статуэток из зеленого камня. Написав несколько авторских монографий на эти темы, Рассел снискал себе мировую славу одного из лучших геммологов, специализирующихся на зеленых полудрагоценных самоцветах. В конце жизни он пожертвовал свою коллекцию из полутора тысяч образцов, собранных по всему земному шару, Новозеландскому институту минералогии, и этот его дар до сих пор считается самым обширным собранием жада в мире.

Расселл Бек оставил свой след в Инверкаргилле и по всему Южному острову и как автор крупных скульптурных композиций, в том числе на естественно-научные темы. В самом центре Инверкаргилла стоит созданная им инсталляция в виде наклонно положенного на землю раскрытого зонта, трость которого служит гномоном солнечных часов, а в прозрачный купол вмонтированы созвездия южного неба. Ручка же трости зонта завита и имеет форму кору, как называют маори разворачивающий спиралевидный росток папоротника, являющийся одним из лейтмотивов их искусства, что как бы намекает на присущую народу маори тягу к звездам. Неподалеку от зонта высится его же авторства «Куб познания», который издали и вправду выглядит как балансирующий на одной из вершин куб, а при ближайшем рассмотрении оказывается ромбоэдром с двумя глубокими пазами крест-накрест. Бек сказал, что оптический обман призван приучать людей не верить своим глазам, ибо «не всё является тем, чем кажется, и нужно всегда задаваться вопросами и исследовать реальность». На дальней южной набережной города из воды далеко на берег тянется колоссальных размеров памятник якорной цепи его работы.

После смерти Расселла Бека некролог в местной газете гласил: «Для него, похоже, не было ничего невозможного»[78]78
  Из некролога явствует, что по первой профессии Расселл Бек (англ. Russell Joseph Beck, 1941–2018) был механиком в автомастерской своего отца, где и построил в 1959 г. телескоп, вместе с которым перешел в 1965 г. на работу в расположенный через дорогу Музей Саутленда, который возглавлял в 1976–1999 гг., после чего подал в отставку с поста директора, заявив: «Устал из года в год ходить с шапкой по кругу, выпрашивая финансирование» (см.: https://www.stuff.co.nz/southland-times/news/ 101495566/russell-beck-obituary-saying-goodbye-to-a-treasure). Менее чем через два месяца после его смерти городской совет Инверкаргилла принял решение о закрытии Музея и художественной галереи Саутленда, включая обсерваторию, по причине их несоответствия нормам сейсмостойкости (см.: https://icc.govt.nz/southland-museumart-gallery-close/), а решение о дальнейшей судьбе музейной коллекции любимого детища Р. Бека было отложено в долгий ящик с началом пандемии ковида и остается туманным и поныне. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Вот это и есть самое главное. Некогда Беки перебрались в Новую Зеландию из Шотландии и сразу же снискали себе прочную репутацию очень способных, изобретательных, предприимчивых и гораздых на выдумки людей. Будучи потомственными кузнецами, предки Рассела по прибытии в Новую Зеландию принялись за работу и стали строить машины для местных фермеров, постепенно превратив свои кузни в процветающий бизнес. Расселл унаследовал от них способность создавать чуть ли не всё что угодно собственными руками, и эта же способность передалась и его сыновьям, включая Питера.

Инверкаргилл – место пусть и промозглое в плане климата, но для воспитания детей самое что ни на есть подходящее, и Расселл с женой Энн, учительницей по профессии, создали идиллические условия и для родившегося в 1977 году Питера, и для двух его старших братьев. Семья жила в красном кирпичном доме 1950-х годов постройки с тремя спальнями и большой мастерской, расположенном в ухоженной части города.

Всю свою мальчишескую энергию братья Бек сосредоточили на домашней мастерской и принялись строить там всё, что взбредет на ум. Мастерская с оливково-зелеными воротами изначально представляла собой отцовский гараж и склад материалов для скульптур и коллекции минералов Расселла. С годами, однако, подрастающие сыновья его оттуда выжили, вынудив парковаться во дворе, а склад перенести в подвал, завезли в бывший гараж токарные и фрезерные станки, сварочное и прочее оборудование и в итоге преобразили его в роскошную мастерскую, скорее напоминающую научно-исследовательскую и производственно-испытательную лабораторию.

Если родители покупали новую стереосистему, кто-то из братьев непременно умыкал ее из гостиной в мастерскую, и они втроем, сорвав заводские пломбы, разбирали ее до винтика, постигая конструкцию и принцип работы устройства. Расселл же, вместо того чтобы поднимать шум по поводу причинения потенциально непоправимого ущерба своей новой и дорогой аудиотехнике, частенько присоединялся к сыновьям со словами: «А и впрямь ведь интересно, что там внутри, так что вперед, ребята!» Он стремился всячески побуждать их к экспериментам, чтобы вырастить из сыновей «тружеников-созидателей». «Я считаю, что кратчайший путь к постижению чего бы то ни было лежит через страстное желание что-либо сделать, но к этому должны прилагаться еще и способность это сделать, и требуемая для этого техническая оснастка», – говорил он[79]79
  Из интервью с Р. Беком в рамках проекта «Устная история Саутленда» (Southland Oral History Project).


[Закрыть].

Расселл сначала обучал сыновей технике работы с различными инструментами, а затем призывал использовать их не по назначению и нестандартным образом для решения конкретных задач. «У нас никогда никто не стоял над душой и не нудил: „Осторожнее! Так нельзя!“ – или наоборот: „Делай вот так, а теперь вот так“, – сказал Питер. – Мы просто брали электродрель и использовали ее как считали нужным, хотя и замечали краем глаза, что папа за нами приглядывает; но он никогда не вмешивался, кроме тех случаев, когда было абсолютно ясно, что мы себя изувечим, если нас не остановить. В наши дни это всё выглядит чуть ли не как у хиппи: вот вам, детки, всё что нужно, и играйте тут себе во что захотите. У нас, вероятно, было совсем иное детство, чем у подавляющего большинства».

Будучи подростками, братья увлеклись капитальной перетряской легковых автомобилей и посвящали этому всё свое свободное время. Сначала двое старших покупали по дешевке какую-нибудь убитую в хлам тачку и доставляли ее в мастерскую на тюнинг. Они снимали всю навеску, разбирали ходовую часть и оставляли голый скелет шасси, а затем всё собирали заново и по-своему. При этом на выходе им не нужны были просто перебранные до восстановления работоспособности авто, – им нужны были машины, способные явить отменные скоростные качества в гонках стритрейсеров в ближайшие выходные. После заездов прошедшую тюнинг машину у них отрывали с руками и ногами, а на выручку братья могли себе позволить приобрести очередную рухлядь и комплектующие для следующего цикла ремонтно-восстановительных и тюнинговых работ. «Никто не купил бы абы какую тачку, – сказал Питер. – Мы строили свои машины сами: купил рухлядь, восстановил, раскочегарил – вот чем мы занимались».

Одним из первых его самостоятельных проектов стала затея с постройкой сверхлегкого горного велосипеда на алюминиевой раме. Горные велосипеды в ту пору были писком моды, но, по мнению четырнадцатилетнего Питера, никому почему-то в голову не приходило построить сверхлегкий и сверхпрочный маунтинбайк из чистого алюминия. «Мне хотелось сделать Ferrari, а не просто какой-там обычный велик», – сказал он. Об этом своем плане он объявил семье, на что отец его отреагировал кратким мудрым предостережением: «Очень сложный проект. Ты всё-таки убедись, что сумеешь довести его до конца, прежде чем за него браться…»

Сказано это было на полном серьезе. В семье Беков не принято было ни бросаться словами, ни оставлять начинания незавершенными. Питер всё понял правильно, еще раз оценил свои силы – и с превеликим удовольствием принялся за претворение своей нетривиальной затеи в жизнь.

За неимением денег на алюминий все требующиеся для постройки опытного образца своего супербайка запасы этого металла Питер насобирал по окрестным свалкам и пунктам сбора металлолома. В школьных мастерских он навострился вытачивать рулевые колонки и ваять всякие прочие штуки, необходимые для управления великом. Иногда ему везло настолько, что он находил на свалках старые велосипеды с алюминиевыми рамами, и тогда он рубил их на части, чтобы переплавить и отлить в новые детали своего чисто алюминиевого проекта. Технология переплавки, правда, включала весьма рискованные этапы плавления алюминиевого лома в домашней духовке с последующим охлаждением отлитых из расплава деталей в холодильнике на семейной кухне и возвратом свежеиспеченных деталей в мастерскую. «Так и бегал туда-сюда то со смрадной горячей отливкой, то с застывшей чушкой, а потом еще и простукивал все эти отливки молотком на предмет проверки годности», – рассказывал он.

После многих трудов Бек получил ровно то, чего хотел, – бесподобный велосипед небывалой ультрасовременной конструкции: единственная алюминиевая труба вместо рамы, несущая на себе всё и переходящая в седельную стойку над задним колесом будто в знак неповиновения законам физики. Задним числом он счел тот ранний опыт весьма показательным по части наглядного представления о работе его мысли: сразу посягать на неимоверно амбициозную и, казалось бы, недостижимую конечную цель, а не двигаться к ней шаг за шагом методом проб и ошибок через серию относительно скромных конструкций. «Ездил он фантастически, – вспоминает Питер. – Я с ним на первую полосу газеты попал: пацану удалось-таки изобрести велосипед и прочая чушь. Дело-то в другом: мне просто не хотелось делать промежуточные шаги. Я не хотел строить или модифицировать обычный велосипед. Я просто хотел сразу построить то, что замыслил. Если бы, скажем, меня позвали на школьную научную ярмарку, то я бы туда заявился не с пробирками и мензурками, а с огнеметом. Так что это было характерное для меня поведение».

В пятнадцать лет Питер занял у родителей триста долларов и купил себе лично Morris Minor[80]80
  Британская микро-/малолитражка (с двигателями объемом от 800 см³ до 1500 см³), выпускавшаяся в различных модификациях в 1948–1971 гг., в том числе со сборкой в Окленде. – Примеч. пер.


[Закрыть]. До дома он на этом ржавом корыте едва доехал, опасаясь снимать ноги с педалей, чтобы не переломать их об асфальт, который мелькал прямо под огромной дырой в гнилом днище. После этого он полгода дневал и ночевал в мастерской, занимаясь реконструкцией авто по принципу тотального апгрейда в ущерб школьным домашним заданиям и успеваемости. Родители, впрочем, Бека за это особо не распекали, а лишь, слегка ворча, дразнили его бобром-механиком. «Я сразу после школы забуривался в свой цех, – сказал Питер. – Мама мне приносила туда горячий ужин и ставила на верстак, где он благополучно и остывал. Через какое-то время я, проголодавшись, на него натыкался и съедал. И она мне ни разу не сказала ничего типа: „Хватит пилить железки, ложись уже спать“»[81]81
  Тут напрашивается вопрос: неужто кому-то из матерей когда-либо доводилось произносить подобное?


[Закрыть].

Питер сначала провел все кузовные работы по устранению последствий коррозии. Затем он полностью перестроил двигатель, оснастив его турбонаддувом, потом починил и усилил подвеску, – и так до тех пор, пока каждый дюйм машины от переднего бампера до заднего не оказался собственноручно им перелопачен. «Делать я всё это научился по книгам и разговорам с людьми, – сказал он. – Двигатель не такая уж сложная вещь, если разобраться в нем до основания».

Для дополнительного приработка Бек пару раз устраивался на работу после школы в вечернюю смену. Сначала он какое-то время работал на заводе алюминиевых изделий Thwaites Aluminium, а потом в сетевом магазине хозтоваров E. Hayes & Sons, где ему, помимо уборки туалетов, доверили собирать всякие металлорежущие станки из комплектующих. Оба места работы были так или иначе связаны с металлообработкой, что было вполне естественным выбором для Бека и к тому же вполне вписывалось в их семейную философию: «Ничто не дается даром, всё зарабатывается трудом».

За всеми этими слесарными затеями и жестяными работами можно усмотреть унаследованную Питером от отца любовь к космосу. Построенный Расселлом в юности телескоп вовсе не походил на творение любителя. Все металлические тубусы и обсадки отец Питера изготовил тогда вручную, да и навыками шлифовки оптических линз и зеркал овладел сам. Собственноручно построил он и деревянную мини-обсерваторию под свой телескоп на заднем дворе родительского дома. Вот только смотрелась она там нелепой времянкой, да и в целом дворовые астрономические наблюдения были затеей не самой уместной, вот Расселл и счел благоразумным передать свое детище музею. И уже только там в шестилетнем возрасте Питер начал всматриваться через отцовский телескоп в ночное небо. «У меня очень теплые воспоминания о том, как поднимаешься наверх в обсерваторию и поначалу дрожишь от холода, а потом вдруг забываешь о нем, застывая от потрясающего зрелища – чего-нибудь типа атмосферы Юпитера», – говорил он.

Примерно в том же возрасте Питер стал увязываться за отцом и на проходившие в обсерватории ежемесячные собрания Саутлендского астрономического общества. Оно объединяло самых разноплановых любознательных интеллектуалов, и Питер не упускал ни одного шанса послушать их дискуссии и по возможности лично выпытать у них то, что его интересует. Средний возраст членов общества был где-то около пятидесяти, но мелкого Питера это ничуть не смущало, и он бойко сновал между ними, радуясь еще и возможности не ложиться спать допоздна и бонусному раунду в виде чая со сладостями. «У них у всех были собственные большие телескопы, и говорили они между собой в основном о последних прорывах и открытиях, – вспоминает он. – Смысла сказанного я почти не понимал, но всё это выглядело круто и очень интересно».

В 1986 году, когда Питеру было девять лет, астрономы предвкушали скорое появление кометы Галлея. Питера просто зачаровала эта мистическая комета, возвращающаяся в окрестности Земли всего один раз за средний срок жизни человека, и он направил всю свою энергию на изучение того, что о ней известно. Он составил целую книгу о комете Галлея для школьного проекта и стал главным экспертом по ней. «Учителя обращались исключительно ко мне, если нужно было что-то уточнить или узнать последние новости о комете», – сказал он.

История с кометой раскрывает характер Бека как ученого. Если предмет исследования его интересовал или был нужен для какого-нибудь проекта, он погружался в него с головой и докапывался буквально до всего, попутно получая еще и призы на школьных конкурсах. А вот наука ради науки его ничуть не интересовала, а потому большинство предметов изучения проходило мимо его внимания и учеником он был не самым блестящим. «От учебы я не отлынивал, – сказал Бек. – Мне всё и всегда нужно делать хорошо. Меня самого бесит, когда я выдаю нечто недостаточно хорошо сделанное. Но если я не видел в предмете изучения никакого отношения к чему-то значимому, он просто не казался мне сколь бы то ни было важным».

Джон, старший из трех братьев Бек, покинул отчий дом в шестнадцатилетнем возрасте и продолжил предаваться своему страстному увлечению апгрейдом и перепродажей машин, а затем еще и гоночных мотоциклов. Средний брат, Эндрю, тоже ушел из дома и устроился рабочим на местный алюминиевый завод, решив не тратить понапрасну время на колледж. Хотя старшие братья к своим рабочим инструментам Питера не подпускали, именно они помогли ему научиться правильному подходу и всячески подначивали его на собственные затеи. «Вокруг меня были хорошие инженеры, – сказал Питер. – Если я что-нибудь варганил неправильно, один из братьев мне непременно указывал на то, что я сейчас всё нафиг запорю». После ухода братьев Питер сделался единоличным хозяином мастерской, что только подогрело его интерес к инженерно-техническим проектам и машиностроению.

В шестнадцать лет Питер Бек решил вслед за братьями уйти из родительского дома, похоронив мечту родителей увидеть хоть кого-то из сыновей студентом колледжа. Пройдя стандартный экзамен на получение новозеландского аналога свидетельства о полном среднем образовании, он принялся изучать брошюры с рекламой программ профессионально-технического обучения по разным специальностям. «Мне нужно было сразу окунуться в дело, ведь я всегда чувствовал, что университет – это не по мне», – сказал Бек. Специальность он себе выбрал самую трудную – инструментальная обработка металлов. Зато, освоив всевозможные станки, он получит и большинство навыков, необходимых для серийного производства основных предметов, используемых в промышленности и повседневной жизни. В 1995 году Fisher & Paykel, местный производитель качественно спроектированной бытовой техники, предложил Беку место стажера, что потребовало от него переезда в Данидин.

Расставание с домом в столь юном возрасте Бека ничуть не страшило. Он был очень независим и давно решил, что выбор невелик: либо ты остаешься в Инверкаргилле до конца своих дней тусоваться со старыми товарищами, либо срываешься оттуда и пытаешься чего-то достичь в большом мире. Он чувствовал, что его влечет что-то новое и неизведанное и он хочет испытать себя и свои способности.

«На самом деле профессия инструментальщика меня заинтересовала именно потому, что она трудная, – сказал он. – Ведь точное машиностроение уровнем выше всего того, что мне доводилось видеть и делать. Если мне говорят, что есть нечто сложное, – это для меня как масло в огонь. Мне нужны были навыки и умения для работы руками, а эта профессия именно их мне и сулила».

От Инверкаргилла до Данидина два с половиной часа езды. Город этот расположен на юго-восточном побережье Южного острова. Данидин тоже далеко не мегаполис, однако по численности населения (около 150 тыс. жителей) почти втрое превосходит малую родину Бека, и к тому же жизнь там куда оживленнее благодаря студентам старейшего в стране Университета Отаго и Политехнического института Отаго.

Бек, однако, с головой погрузился в профессиональное обучение на заводе Fisher & Paykel под чутким присмотром пары многоопытных наставников из числа станочников-инструментальщиков старой школы: один родом из Англии, другой – из Нидерландов. Оба были буквально одержимы идеей высокоточной обработки металла на грани и даже за гранью искусства и ожидали от Бека соответствия их высочайшим стандартам. Одним из первых заданий, полученных юношей, было вырезать и обточить два квадрата строго заданного размера с последующей проверкой их на состыковку: зазор по всему шву не должен был превышать 0,01 мм. Затем последовали новые и новые тесты, и Бек со всеми справлялся превосходно и выигрывал одно за другим звания лучшего ученика. А весь секрет заключался в сочетании его врожденной искусности с опытом работы с инструментами и готовностью долгими часами работать над оттачиванием навыков обточки железок.

Бек поверить не мог своему везению. У Fisher & Paykel было самое лучшее производственное оборудование, какое только можно купить, а у него – доступ к этому оборудованию на протяжении всего рабочего дня. Вместо того чтобы кутаться в несколько слоев теплых вещей в своей гаражной мастерской, он теперь являлся в джинсах и футболке в новомодный цех, полный металлорежущих станков с ЧПУ стоимостью по 250 тыс. долларов и гигантских машин за миллион каждая, использовавшихся для создания пресс-форм, которые будут штамповать детали лучшей в мире бытовой техники. А главное, как только в Fisher & Paykel удостоверились, что он обладает всеми необходимыми навыками, его тут же поставили работать на некоторых из этих машин. Когда Бек вносил рацпредложения по совершенствованию производства или продукции, к нему прислушивались и следовали его советам. Он, похоже, обладал инженерным талантом, до которого было далеко не только другим ученикам, но и многим наставникам. Короче говоря, на прохождение четырехлетнего курса профобучения ему хватило двух с половиной лет.

После того как Бек сполна продемонстрировал свое мастерство в цеху, его перевели в конструкторское бюро, откуда он мог уже прямо влиять на форму и функциональность продукции Fisher & Paykel. Компания занималась производством качественной и дорогой бытовой техники – посудомоечных и стиральных машин и прочего. Однако у нее была давняя проблема с дозаторами жидких моющих средств. Большинство других производителей попросту закупают их у одного и того же поставщика комплектующих, но, поскольку Fisher & Paykel позиционировала себя лучшей во всех отношениях, она поручила Беку на пару с многоопытным инженером спроектировать собственную дозаторную систему. Не вдаваясь в излишние технические подробности, скажем лишь, что Бек изобрел принципиально новую систему смешивания и впрыска смеси моющего средства и умягчителя в баки машин, после чего умягчители впервые стали по-настоящему выполнять функцию, для которой предназначены.

Работа Беку нравилась настолько, что администрация Fisher & Paykel порой не знала, как его выкурить с завода. Появлялся он там утром раньше всех, а засиживался часто до трех часов ночи. Служба персонала и коллеги из числа членов профсоюза далеко не всегда оценивали рвение и трудолюбие Бека по достоинству. Дабы сбить их со следа, он наловчился в конце рабочего дня, ровно в 17:00, прикладывать свой электронный пропуск к датчику турникета на проходной, а сам оставался в корпусе и доделывал свою работу. «Я не хотел, чтобы кто-нибудь совал свой нос в мои дела и думал, что я перерабатываю, – говорит он. – Я же вовсе не хотел никому ничего показывать или доказывать. Вышел, правда, один странный случай, когда кто-то донес на меня в службу персонала, и мне там сказали: „Слушай, ты не имеешь права работать по стольку часов“. После этого я, вероятно, еще какое-то время ходил под подозрением».

По выходным Бек по привычке продолжал уделять время доводке своей Morris Minor и других машин, но по-настоящему это занятие его больше не привлекало. Сколько можно возиться с добавлением турбонагнетателей и инжекторов к четырехколесному старью? Ему теперь хотелось большей мощи, большей скорости, да попросту чего-то большего. И Бек решил, что главный сдерживающий фактор – двигатель внутреннего сгорания. «Мне показалось, что это неверный путь, – сказал он. – Я стал строить реактивные двигатели. Но и они оказались недостаточно мощными. И вот тогда-то я и перешел к ракетам, потому что почувствовал: вот оно, то место, где мне реально нужно быть».