Текст книги "Mondegreen"

– А за то, что ты меня понапрасну обвиняешь, твой Бог тебя простит?

– Я хотела, чтобы это было понапрасну, но это не так, ведь ты же не умеешь врать, я же вижу.

– Ты хочешь, чтобы мои слова были ложью! – громко сказала Маша, желая заявить нечто другое, более глупое, как сейчас поняла, ведь на Таню после этих слов легла какая-та тень, либо это солнце скрылось за деревьями, но Маша, видя, как лицо Тани потемнело, решила, что сказала все правильно.

– Зря ты так, – сказала Таня. – Я тебе счастья хочу. И правды хочу – ведь лжи так много.

– Спасибо, – искренне сказала Маша после некоторого раздумья. – Но давай с этого момента ты не будешь лезть в мою личную жизнь, а я – в твою? Ведь дружить можно не только об этом.

Таня тоже начала молчать, и дольше, чем молчала Маша, а сама Маша ощутила в себе какую-ту стену – она не понимала, зачем ей сейчас нужна Таня, которая не имеет ничего общего с той ностальгической Таней из детства, которую она любила и любит до сих пор.

– Но с кем ты – с Ромой или с поэтом?

Маша подумала: “Хочу быть с Ромой, а Рома будет сегодня с Аней, и это после вчерашнего…” Она решила поговорить с Аней до прихода Ромы, чтобы у него не было возможности отвертеться. Затем спросила себя: “Зачем?” – но выбора не изменила. Она, в раздумьях, не сразу поняла, что Таня ждет ответа. Маша подмигнула ей и позвала Яна, сказав, что им пора уходить. Ян вышел – в движении он казался не таким зажатым, как за столом – и Маша, выходя с Яном, зная, что Таня еще не закрыла ворота, обняла Яна и поцеловала его в губы, не разжимая губ своих, считая свою челюсть в тот момент горько каменной и ощущала дежавю, когда целовала Яна впервые. Затем она сказала, что ей нужно побыть одной, сославшись на то, что даже поцелуй для нее потрясение, и пошла к себе. У дома она остановилась и стала следить за уменьшающейся фигурой Яна. Дождавшись, когда она исчезнет, она решила пойти к Ане, но тут же вспомнила, что Ян живет в том же доме, что живет и Рома с Аней, и стала проклинать себя за то, что забыла об этой мелочи. Тут же она посчитала свой поцелуй чем-то ужасным, лживым для Яна, лживым и для Тани, которая вообще не стоит того, чтобы перед ней притворяться. “И выставляя эти притворства, я желаю видеть Рому. А Рома сегодня будет с Аней, тот же Рома, что и начал эти притворства, без которых и не было б к нему никаких чувств!..”

В ту ночь Маша ненавидела и Таню, и Рому, и Яна, и неизвестную ей Аню, но более всех – себя.

(gelb)

Девичник. Кафе под открытым небом. С опозданием пришли три подруги Маши из университета – Рита, Света и Юля. Была еще Ульяна, сестра Яна, уже давно и досрочно освобожденная и приехавшая в Брянск на свадьбу брата, и новая лучшая подруга Маши – Аня. Аня оказалась умным и действительно интересным человеком, как позже выяснила Маша. Но дружить с ней она начала не из-за желания найти в ней хорошие качества. Она с помощью Ани хотела найти плохие качества в Роме. Разлюбить из-за этого Рому и осознать на контрасте, что ее будущий муж, – единственно верный выбор. И убедиться, наконец, что все в жизни происходит правильно и к лучшему.

Маша и Аня искали свадебное платье в Бежицком универмаге, и когда поняли, точнее, убедила Маша, что лучшее здесь не найдут, Аня мимоходом обмолвилась, что хочет позвать своего друга, Женю, на свадьбу. С ее слов, Женя ест что попало, а предстоящая свадьба – едва ли не единственная возможность убедить его вновь начать питаться по-людски.

– Прямо как у Чемоданова, – сказала Аня: – гении были трусами должниками извращенцами… и так далее.

Маша согласилась, чтобы Женя пришел – скорее от безразличия, чем из-за чего-то еще. Аня продолжала, говорила, что Рома ревновал ее к Жене, хотя ревновать тут не к чему, Женя настолько ей непонятен, что у нее пропало желание его разгадывать – и его рукопись, в котором он пытался выставить себя еще непонятнее, убедила Аню в правильности не начинать пытаться.

– Мне сложно влюбиться в то, чего я не знаю, – говорила Аня. – А Роме было несложно ревновать к неизвестному. Слава Богу, “было”. Сказал, что перестал, и я ему верю. Вести себя стал, как… – Аня не договорила и спросила о платье, что именно, по мнению Маши, должно в ее платье быть. Маша сказала, что платье должно быть желтым, а нюансы – фата или вуаль, со шлейфом или без – значения не имеют.

Слава Богу, “было”.

Эти слова часто звучали в голове Маши. Даже на девичнике, когда она так искренне расхваливала Яна подружкам из университета, словно рекламируя его, что Ульяна вслух заметила, что не следует ее братом откровенно соблазнять девчонок.

– Твой брат теперь мой! – заявила Маша, как на игрушечной дуэли. – Что хочу с ним, то и делаю!

А сама подумала грустно: “Чего хочу, на то и не решаюсь”. А рассказ Ани про Женю так и вовсе сделал последние ночи Маши бессонными. Маша поняла, что раз Рома перестал ревновать Аню к Жене, то Аня не так для него важна, а раз Аня не так для него важна, следует, что важна для него она, Маша. Редко какая догадка бывает и счастливой, и грустной одновременно. Маша не считала ее надуманной. Для нее все было просто. Отсутствие ревности к одной – равняется любви к другой. Лишь в редкие минуты она прозревала, понимая, что перестала мыслить критически от желания расстаться с Яном в желании начать встречаться с Ромой. В эти же моменты она переставала считать Яна заслуживающим ее несуществующей любви – она ненавидела его, прежде всего за то, что не могла все время ненавидеть себя. О таких чувствах Маше было вспоминать неловко. Чтобы так больше не думать, она взяла у матери желтый образок с Николаем Чудотворцем и начала ему молиться, с ужасом себя при этом чувствуя ближе к Тане, чем к Яну. Она умоляла Бога как-нибудь отсрочить, отменить свадьбу, и всегда при этом финальное “…во имя Отца и Сына и Святого Духа…” казалось ей приговором, а не чем-то очищающим. Лишь в этот раз, на девичнике, ей удалось получить от молитвы тот эффект, который, она уверена, постоянно испытывал от молитвы Ян. Пока Аня показывала подружкам Маши и ее будущей золовке (Ульяне) понравившееся Маше платье, сама Маша, вглядываясь в желтый сатин, будто в восхищении от предстоящего, представляла в нем лик Николая Чудотворца и молилась, веря, что если не покупка платья в последний момент сможет убедить Яна в ее несерьезности, то что-нибудь другое может, и впервые она ощутила, что помолилась правильно, раз не увидела в себе грешницу, обреченную грешить дальше.

12

– Где ты вчера был?

– Гулял, – ответил радостно Ян. – Сначала с Машей, а затем один.

– А одному-то зачем?

– Он же поэт, Ром, не приставай к вдохновению! – вмешалась Аня.

– Хорошо, не буду! – И Рома рад был не приставать. И был рад, что Ян при Ане упомянул, что был с Машей. Но, помирившись вчера с Аней, он теперь не знал, что делать с самой Машей. Он знал, что она не может относиться к тому, что у них было, как к чему-то ненужному – и сам не мог так к этому относиться. Он понимал, что любит Машу – прежде всего, за ее непринадлежность к той жизни, где есть политика, работа, инерция и даже Аня. Маша для него была чем-то новым и таким естественным, что он не понимал, почему считает это естественное не принадлежащим этому миру. Рома знал, что поговорить с Машей нужно, но не знал, что делать с Аней. У них совпали выходные, и Аня еще с вечера намекала на совместный поход к озеру, ведь ничего совместного, во многом, из-за упрямства Ани, как подтверждала сама Аня, у них давно не было. Рома решил сначала попросить Яна сказать что-нибудь Маше от его лица такими секретными, прямо как в статьях Максима, словами, чтобы Ян не понял их тайный смысл, а Маша поняла, но, во-первых, он не сумел найти таких слов, так как недостаточно хорошо знал Машу, а во-вторых он, после сказанного Яном, не сомневался, что Ян, как и он сам, неравнодушен к Маше. Даже Аня, которая только приехала, это поняла лишь по одной реплике Яна. Рома вначале не знал, как относиться к интересу Яна, но затем понял, что все зависит от его решения. Если он останется с Аней – тогда он первым пожелает Яну успеха в завоевании Машиного сердца. Если он захочет быть с Машей – тогда Яна придется расстроить, сославшись на саму Машу, которая, в чем Рома почему-то не сомневался, выберет его, а не Яна. И, кроме того, придется расстроить еще Аню. Если бы не их примирение – он бы выбрал Машу и так мучительно, как сейчас, не раздумывал бы, даже с учетом того, что Маша во всех отношениях вариант более неудобный, чем Аня. Но Рома, имея интерес к политике, уже знал, что любое удобство обманчиво. Он верил только в свое сердце, окрашенное сейчас в два цвета.

После некоторых раздумий, с сигаретой, при свете восходящего солнца, Рома понял, что ему нужно делать. Он подошел к Яну, который, пытаясь, и чересчур усердно, довоенным утюгом, сделать стрелки на брюках солидно-отчетливыми, разговаривал с дядей Васей о грядущей косьбе. Рома кивнул дяде Васе и отозвал Яна в сторону.

– Поможешь мне? У меня личная просьба.

Ян замер, как в строю.

– Слушаю.

– Отвлеки Аню, и надолго. Скажи, что я где-то во дворе, но не позволяй ей выйти во двор.

Ян даже не узнал, для чего это нужно Роме, он спросил:

– Чем ее лучше отвлечь?

– Чем-нибудь увлекательным. Стихами своими, например. Она читала стихи, что ты публиковал под псевдонимом, и ей понравились.

– Правда?

– Ну конечно! Как они не могли понравиться женщине?! Про рукопись можешь поговорить, которую она редактирует – но это если я не вернусь к моменту, когда она перестанет нахваливать твои стихи – а я, как бы долго не пропадал, уверен, вернусь раньше.

Игра на самолюбии поэта оказалась удачной – Ян обещал сделать все, что в его силах, а Рома направился к дому Маши, все еще не зная, что ей сказать.

На пути возникло непредвиденное препятствие. Таня. Ее дом находился на пути к дому Маши. Она курила на крыльце в момент, когда Рома проходил мимо него. Она окликнула его, он поздоровался и ускорил шаг, но она сказала то, от чего Рома уйти бы не мог, даже продолжи он шаг.

– К Маше идешь? Она уехала.

Рома подошел к Тане поближе.

– Как уехала?

– На поезде, видимо, – засмеялась Таня, затем более серьезным тоном добавила:

– Она сказала, что уезжает сегодня. Тебе ничего не говорила?

– Нет. Странно.

– Что странного? Она приезжала только на похороны. И долго оставаться здесь нет смысла. Она, понимаешь, городская. Даже более чем ты, – добавила Таня и засмеялась вновь.

Рома молчал.

– Ты расстроился?

Рома вдруг понял, что Таня не должна ни о чем догадаться – это Маша в тот единственный раз, дома у Тани, была виновницей их притворства. Сам он, даже тогда, и тем более сейчас, когда притворяться поздно, считал, что лучше скрывать свою любовь, чем показывать ее фальшиво. Он махнул рукой, как махают, когда лишаются какой-то мелочи, и сказал лишь:

– Спасибо, что предупредила.

– Может, кофейку выпьешь? Только что заварила.

Рома знал, что Таня предлагает кофе только потому, что знает, что он от него откажется. Он и отказался.

– Заходи как-нибудь.

– Зайду, – сказал Рома, зная, что навряд ли.

Домой он вернулся с приятным чувством определенности, которому все же мешала острая грусть. Неужели эта ночь ничего для нее не значит? Или значит настолько, что она решила уехать в город, только чтобы не видеться с ним? Рома старался, чтобы грусть на его лице как-то не выдала себя, и ему повезло – он застал Аню и Яна увлеченно беседующими, и Аня, судя по тому, как она встретила его, не заметила, что Рома куда-то уходил. Рома был благодарен Яну, и благодарность искренне была в адресованной ему дружеской улыбке – никто бы не смог догадаться, что у Ромы внутри. А у Ромы внутри, помимо собственной грусти, были мысли о Яне. Как Ян отнесется к ее внезапному отъезду? Рома решил, не в последнюю очередь из-за осторожности, что не он сообщит ему эту новость.

– Ты молодец, – сказал он Яну. – Я твой должник.

– Все-таки ты вернулся позже! – засмеялся Ян. Рома испугался и подумал, что Ян откуда-то знает, что он был у Маши, но Ян, принимая его испуг за непонимание, пояснил:

– Мы уже начали говорить про рукопись… – И пояснил еще раз:

– Аня сказала, что мои стихи лучше стихов Жени. Я не знаю ни Женю, ни его стихов, но приятно, что они лучше! Так думать, наверное, неправильно – но приятно!

– А… – только и сказал Рома. Он забыл, что хотел увидеть Женю – Маша вытеснила всю политику из головы.

– Так все-таки где же ты был?

Рома не придумал, что соврать, и, отвечая, знал, что его слова неубедительны:

– Хотел сделать Ане сюрприз. Не получилось, придется в другой раз.

Ян сделал вид или в самом деле поверил, и Роме стало чуточку легче.

Таня, дождавшись, когда Рома перейдет мост – тот самый, где радостно подпрыгивал Ян – потушила сигарету и вернулась в дом. Выключила кофейник и пошла в свою спальню. Достала из нижнего ящика, куда редко заглядывала, когда-то подаренную ей помаду, которой никогда не пользовалась. На глаза попались и часы, купленные ею в интернете за бросовую цену. Держа помаду и часы в руке, она поняла, что нужно найти что-то третье. Она любила число три – не только из-за Троицы. Она увидела купленную позавчера тушь, еще не использованную, взяла и ее. Нашла подарочный пакет, оставшийся еще с прошлого Нового года. Сложила все туда. Прошла мимо кофейника – хмыкнула ему, как знающему что-то лишнее. Вышла из дома и направилась к Маше.

У дома ее встретила бабушка Ектенья.

– Здравствуйте! Скажите, а Маша уже уехала?

– Нет! Она сидит там, рисует деревья свои.

Таня присела, и они весело поболтали. Бабушка Ектенья в лишний раз заметила, что Таня умница, что вовремя вышла замуж. В это время Маша сидела у телевизора и пыталась с замершей картинки срисовать набросок дуба (из какого-то советского фильма). Услышав голоса и решив, что невежливо не выйти и поздороваться, как она думала, с тетей Клавой, Маша прошла в придел и увидела Таню, в момент, когда та получала вышеупомянутый комплимент.

– Спасибо, бабушка Ектинь… Маша! Привет! – радостно откликнулась Таня. – Я как раз к тебе, поговорить с тобой хочу! Выйдем во двор?

– Хорошо, – сказала Маша. Она все еще держала в руке карандаш, думая, что тут же вернется к рисованию, едва поздоровается. Но лицо Тани говорило Маше, что чем бы ни было то, что собиралась ей рассказать Таня, лучше бы ей сейчас, Маше, это услышать.

– Мужиков можно и при мне обсуждать, – бросила вслед бабушка Ектенья.

– Хо-хо-хо, бабушка Ектинь! – весело заметила Таня.

Как только они подошли к веранде, Таня сказала:

– Прабабка твоя права – речь пойдет о мужиках. О мужике. Не смотри так, Маш, я помню вчерашнее и не собираюсь влезать в твою личную жизнь. Меня, можно сказать, в твою личную жизнь втянули.

Думая о самом плохом, Маша указала на скамейку в веранде.

– Нет, спасибо, я только передать и к себе.

– Передать?

И только сейчас Маша увидела что-то блестящее у Тани в руке. Таня протянула пакет Маше, Маша туда заглянула и непонимающе уставилась на Таню.

– Это от Ромы, – пояснила Таня. – Он заходил ко мне сегодня. Пару часов назад. Сказал, что раз ты уехала, то пусть это будет у меня, – она кивнула на пакет. Я хотела сказать, что не знаю ничего о твоем отъезде, хотела сказать, что он может хотя бы прийти сюда, чтобы проверить, здесь ли ты или в самом деле уехала, но была сбита с толку этим пакетом, а когда начала говорить, смотрю – Рома уже ушел. Я крикнула ему, и он не глухой, он слышал, но он специально не обернулся. Номера его я не знаю. В общем, я не знала, что делать. Решила прийти сюда. Спрашиваю у твоей прабабки – тут ли ты? Она говорит – тут. Не знаю, что и думать, а для тебя, я смотрю, это новость, да?

Маша поставила пакет на стол. Она не знала, как описать свои эмоции. Это было что-то новое. Но играть она решила свою прежнюю партию.

– Новость, и очень странная. Но передай спасибо Роме, как только увидишь.

– Хорошо. – Таня прождала пару мгновений, а затем развернулась, собираясь уйти.

– Таня! – вдруг выпалила Маша.

Как только лицо Тани появилось перед ней, Маша пыталась изучить каждую черточку ее лица, особенно глаза, веря, что ложь, если есть, обязательно как-нибудь, даже крохотно, но мигнет в них. Но поиск был коротким – Маша вспомнила Яна, вспомнила, как считала его непогрешимым, и поняла, что глупо так считать. Ее, Машу, многие, особенно мать, считали непогрешимой, но она-то себя лучше знает!

– Спасибо, что принесла, – сказала она Тане.

– Не за что. Заходи как-нибудь выпить кофе.

– Зайду, – ответила Маша. И Таня, коротко усмехнувшись этому слову, ушла.

Маша достала из пакета часы, помаду и тушь, села за стол и стала смотреть на подарки. “Какие глупые подарки!” – думала Маша – “Неужели это от Ромы?”. Она закусила костяшки пальцев. Она подумала, что мало знает Рому, мало знает Яна, даже мало знает Таню. Но Тане врать зачем? Даже если это все она придумала, то как она оправдается, если Маша встретит Рому сегодня? Так она и решила! Встретит Рому сегодня. И плевать на Аню!

Маша зло посмотрела на часы и вонзила карандаш в стекло. Стекло треснуло. Карандаш сломался.

Встав, чтобы идти к Роме, она тут же передумала. Вернулась за стол и заплакала. Все просто, думала Маша, всхлипывая, все очень просто. “Рома просто не хотел видеть меня, вот и придумал для Тани байку с моим отъездом. И принес свои глупые подарки, которые наверняка не купил, а стащил у своей Ани, чтобы облегчить себе неловкость. А неловкость – да, она была, конечно же! Провести со мной ночь – та еще неловкость!” Маша вынырнула из-под локтей, чтобы отдышаться от плача и почувствовать, как слезы стекают по щекам, уже не сотрясая ее. “Все проходит. Пройдет и это. Только надо уехать”.

Она вымыла лицо в раковине, стоявшей во дворе, вернулась и сказала бабушке Ектенье, что ни Таня, ни Рома, ни кто-либо еще не ошибались, и ей действительно надо сегодня уезжать – в Брянск, по художественным делам. Ектенья долго ворчала про то, что Маша не предупредила ее заранее, но Маше было все равно. Быстро оглядевшись в комнате, она решила, что одежду можно не брать – у нее своей в городе полно. Особенно эту кофточку, в которой… Маша стремилась сдержать свои слезы, по крайней мере, до прощания с прабабкой. Она взяла маленькую сумочку, с особенной ненавистью швырнула туда пакет с подарками, переоделась и вышла из дома. Попрощалась пред этим с прабабкой как-то слишком бодро – обещала даже, что скоро вернется. Пошла к железнодорожной станции. Идти решила огородами – чтобы не проходить мимо дома Тани, лишить Таню даже случайности ее увидеть.

Она не соврала, когда сказала Ектеньи, что скоро вернется. Она вернулась очень скоро. В тот же день. Ожидая электричку, Маша искала все причины не думать о Роме плохо, сваливая его вину на Таню. Но затем она увидела, как Рома с неизвестной брюнеткой – очевидно, Аней – шли в направлении озера через дорогу. У Ромы на плече лежал плед – чтобы лежать на пляже. “Вместе с ней. Загорать, пока дядя Вася косит в одиночестве”, – зло додумала Маша. Ей стало смешно – правда, смех был про себя и нервный. “Он будет с ней миловаться – а я поеду к матери, гореть от стыда? Он может спокойно идти на пляж, когда я получасом ранее ревела, будто… Нет уж!”. Маша тотчас же пошла обратной дорогой. Обрадовалась, что взяла только сумочку. “Как знала!”. Решила вновь огородами добираться до дома. Затем передумала: “Вновь притворяться?”. Пошла обычной дорогой. Подумала о Тане. Решила, что та не соврала. “Рассказывала про свои измены – зачем тогда врать Роме, да еще так глупо, что меня нет? Если ей от этого выгода, то небольшая. А для Ромы – хо-хо (она разозлилась на себя за Танино ‘хо-хо’), выгода куда больше. Замолить глупой косметикой интрижку перед дурой-троюродной сестрой. Чтобы на пляже загорать со своей любимой, с честным (Маша прыснула вслух), с честным сердцем в груди…”

На крыльце Тани не было, и в окна она не смотрела – Маша в этом убедилась, сама окинув окна взглядом. Но зато был Ян. Он шел по направлению от бабушкиного дома, нарядный и явно расстроенный. “Только его не хватало”, – подумала Маша. Увидев ее, Ян не подбежал, подлетел к ней, и Маша, чуть ли не видя, как стучит его сердце, услышала:

– Машенька, дорогая, привет! Мне сказали, что ты уехала, но ты, как я понял, передумала?

И добавил более грустно:

– Или на поезд опоздала?

– Нет, – якобы беззаботно ответила Маша.– Мне звонили с художки. Ложная тревога.

– А, понятно, а я уже…

– Это ты подарил? – перебила его Маша и достала из сумки подарочный пакет. Ян подозрительно оглядел его и ответил:

– Нет, к сожалению.

– Ты говорил Роме, что я уехала?

– Нет, что ты, я сам только узнал от твоей бабушки, то есть праба… Я…

Тут он хлопнул себя по лбу и выпалил:

– Это от Ромы! Вот только… Он говорил, что хочет сделать Ане сюрприз, но, видимо… дай погляжу… видимо, решил, что это все ей не понравится. Чтобы не пропадало, решил передарить тебе. А, тут еще часы сломаны, теперь все понятно…

– Часы я сломала, – улыбалась Маша в неверии и восхищении. – Нечаянно.

Она не могла поверить, что Ян действительно такой наивный. “А я еще думала, что он наврал Роме. Дура! Искала под его непогрешимостью то, что давно нашла под своей”. Ей стал бесконечно трогателен этот Ян, с его выглаженными, идеально, как в салоне, стрелками. Она обняла и поцеловала его в щеку, как бесконечно чистого человека, а Ян ответил ей поцелуем в губы, уверенный, что целует любовь, которая перестала думать и поняла, что “я тоже” на веранде – не поспешные слова.

Уже через неделю Ян сделал Маше предложение. Она сказала “да”.