Текст книги "В лесной глуши"

Детектив промолчал. Теперь он понимал, почему донья Виктория назначила ему встречу в своем доме, не дожидаясь, пока он сам приедет поговорить с ней.

– Я позвала вас, чтобы рассказать то, о чем, думаю, вам неловко спрашивать. Можете не терять времени, выясняя, видел ли кто-нибудь нас тем утром, или где мы были, когда убили девушку. У нас есть алиби. Кажется, это так называют, верно?

– Да.

– Какое некрасивое слово. К тому же так легко устроить себе это самое алиби. Мы были в нашем мадридском доме. Октавио утром пошел сдать анализ крови в лабораторию. Это вам будет очень легко проверить. Мы были в двухстах пятидесяти километрах от заповедника, поэтому я бы не хотела, чтобы вы допрашивали нас, как лейтенант. А так – двери моего дома всегда для вас открыты.

Купидо кивнул, но знал, что обещать ничего не может.

– Смерть девушки вроде бы нам очень выгодна, но мы не имеем к убийству никакого отношения, – повторил Эспосито.

Детектив подумал, что, может быть, так оно и есть. Уже давно он постиг, что вопрос «Кто больше всех заинтересован в смерти жертвы?» не всегда является кратчайшим путем для раскрытия преступления. Этот вопрос сводит к причинно-следственной логике ту иррациональность, которая часто заключена в убийствах. Купидо увидел, как Эспосито запустил руку во внутренний карман пиджака и вытащил кожаный бумажник черного цвета.

– Я вышел из дома около десяти и поехал на машине в лабораторию, натощак. Прежде чем взять кровь, меня заставили ждать пятнадцать минут, – объяснил он, показывая медицинский бланк со своим именем и указанной группой крови, данными анализа и временем – 10:43.

– Вы были больны?

– На прошлой неделе у меня начались приступы головокружения. Лечащий врач послал меня сделать анализы.

– У него был нехороший вид, поэтому Октавио пришлось перестать работать, – вмешалась донья Виктория. – Я сама настояла, чтобы он поехал в клинику.

– Вы уже знаете результаты?

– Да. Я получил их на этой неделе, перед отъездом сюда. Ничего особенного, никаких вирусов. Так вот, когда, выйдя из клиники, я купил газету и зашел в кафе позавтракать, – вы ведь понимаете, после сдачи крови обычно чувствуешь такую слабость... Не помню, сколько я там пробыл, но думаю, с полчаса. Затем я отправился за покупками. Расплатился своей карточкой, – сказал он, показывая чек из «Корте инглес»[10]10
  Сеть крупных универмагов в Испании.


[Закрыть]. – Наверное, если бы не допрос лейтенанта, я бы его не сохранил. Потом сел в машину и вернулся домой. Это все, что я делал тем утром.

Придраться не к чему. Час сдачи крови и чек доказывали, что он был очень далеко от места убийства.

– Вы знали ее?

– Нет.

– Нет.

Они ответили одновременно, и, хотя голос адвоката прозвучал слабее, чем голос старухи, у Купидо появилось смутное ощущение, что их ответы заранее продуманы. Столь поспешная синхронность пробудила в нем на секунду инстинкт, помогавший чуять обман, след лжи, ведь в этом доме все было таким медленным – шаги, свет, проникавший сквозь занавески, движения симпатичной горничной, объявившей о его приходе.

– Думаю, к вам у меня больше нет вопросов, – заключил детектив, поднимаясь с кресла.

– У вас прекрасное имя, – сказала донья Виктория, глядя ему в глаза. – Рикардо Купидо. Я вас представляла другим. Вы не похожи ни на грубияна, ни на алкоголика, какими я всегда воображала себе тех, кто занимается подобным ремеслом.

Купидо улыбнулся. Уже забылись те времена, когда сыщик, который не курил и не пил как сапожник, выглядел, по меньшей мере, странно. Он был готов сказать, что не курит вот уже пятый день, но промолчал, предположив, что, как и большинство тех, кто никогда не курил, она не сумеет оценить, чего ему это стоит.

– Вы слишком привлекательны для такой непривлекательной работы, – прибавила она.

– Это единственное, что я умею, – сказал детектив.

Он направился к двери и вышел, унося с собой образ сидящей в кресле старухи и молодого человека, молчаливого, высокого и бледного, с губами, изъязвленными герпесом.

В половине одиннадцатого вечера сыщик уже поужинал и не желал больше ни с кем говорить. За этот день было и так произнесено слишком много слов. Он был уверен, что некоторые из них ложь, но пока не мог понять, какие именно. Разувшись, Купидо повалился на диван и постарался ни о чем не думать. Он уже записал все сказанное и случившееся за день и сопоставил это с бумагами лейтенанта, так и не обнаружив никаких расхождений, и, хотя в первый момент почувствовал искушение снова прочитать все написанное и представить себе черты лица жертвы – лица, которое в конце концов, наверное, станет для него знакомым, как лицо близкого человека, – в результате взял пульт дистанционного управления и отправился в путешествие по телевизионным каналам, не находя ничего, что помогло бы ему отвлечься. Несмотря на это, ему не понравился дважды повторенный звонок в дверь, словно кто-то спешил или очень волновался.

В дверном проеме выступила фигура Давида, юного кузена Глории. Он был умыт, влажные волосы – причесаны и заглажены на одну сторону с ровным пробором. Чистая одежда указывала на важность, которую он придавал этому визиту. Давид стоял перед детективом, робкий и смирный, не осмеливаясь попросить разрешения войти, – возможно, его сковывало воспоминание о грубости, с которой он разговаривал днем, – хотя и понимал, что говорить на лестничной площадке нельзя.

– Проходи.

Рикардо предложил парню кресло, и тот сел на краешек, не касаясь спинки, все еще не поборов смущения.

– Хочешь пива?

– Да, хорошо бы.

Детектив пошел на кухню и помедлил, открывая две бутылки, давая Давиду время, чтобы успокоиться, осмотреться и почувствовать себя уверенно в незнакомом месте.

Он вручил парню пиво и сел перед ним, ожидая, пока тот начнет.

– Я хотел поговорить с вами, – сказал Давид почти сердечно, как будто извиняясь за свою прежнюю резкость.

– Давай на «ты», – перебил его Купидо, почуяв внезапную перемену в настроении юноши. – Ладно?

– Хорошо.

– Ты или отец о чем-то умолчали?

– Да.

– О чем же?

Парень сделал большой глоток пива.

– О том рисунке. Круг с островом и бомбой. Сегодня утром, при отце, я не мог сказать вам... сказать тебе, – поправился он тут же, – что уже видел его прежде. Отец не выносит, когда я говорю о живописи.

Детектив почувствовал покалывание в кончиках пальцев, как если бы в первый раз за время расследования он нащупал что-то настоящее, что не могло быть подделкой.

– Где ты его видел?

– В ее дневнике.

– У Глории был дневник? – удивился Купидо. Никто ему о нем не говорил. Ни Англада, ни лейтенант, и если они знали о его существовании, значит, просто утаили правду.

– Да.

– Когда ты видел рисунок?

– Меньше месяца назад, в последний... – тут он снова поправился, – в предпоследний раз, как она приезжала в Бреду. Я увидел машину около ее дома и зашел узнать, не нужно ли ей чего.

– И там ты увидел дневник?

– Да. Дверь была не заперта, я постучал, покликал сестру и, хотя она не ответила, предположил, что она, наверное, занята и не слышала стука. Слева от входа есть маленькая комнатка, и там, на столе, я увидел открытую тетрадь. Я опять позвал Глорию по имени, и снова она не ответила. Я подошел к окну и, заглянув в тетрадь, прочитал дату и единственную фразу, которая казалась только что написанной, потому что ручка без колпачка еще лежала сверху, будто сестру что-то отвлекло.

– Ты помнишь эту фразу?

– Да. Я не забыл, потому что я ее не понял и в течение нескольких дней думал о ней. Там было написано: «Вчера он меня напугал. Но страх – отнюдь не невинное чувство».

Детектив задумался, не в состоянии понять эти слова вне какого-либо контекста. Но обе фразы намекали на какую-то неясную, неизвестную угрозу.

– И все? Не было никакого имени? – спросил Купидо. На мгновение ему в голову пришла мысль, что парень врет, но он тут же ее отбросил: не похоже, чтобы тот мог выдумать слова, которые так трудно понять отдельно от всего остального, написанного на странице.

– Это была последняя запись. Взглянув на предыдущие страницы, я понял, что нашел ее дневник, и не стал читать. Но мне бросился в глаза рисунок, который вы нам показали сегодня утром.

– Ты уверен, что это тот же самый рисунок?

– Да. Я могу его и сейчас нарисовать.

Давид осмотрелся, увидел на этажерке ручку и тетрадь, куда Купидо записывал данные о расследовании, и поднялся, чтобы взять их. Затем он изобразил на белом листе рисунок со значка абсолютно точно, не ошибившись в расположении деталей, лишь слегка изменив пропорции. Удивленный Купидо восхитился тем, как умело Давид воспроизвел каждый штрих, как недрогнувшей рукой очертил правильный круг. Он спросил себя: может, этот талант к рисованию, как и дар Глории, помогавший ей зарабатывать себе на жизнь, – семейная черта?

– Да, это он, – подтвердил Рикардо. – Ты тоже рисуешь?

Парень наклонил голову с застенчивой улыбкой, и было видно, что он доволен. То ли незнакомая обстановка, то ли затронутая в разговоре тема рисования окончательно заставили его забыть агрессивный и недоброжелательный тон, который он продемонстрировал утром.

– Немного. Иногда рисую пейзажи и портреты.

– Акварелью?

– Нет, маслом. У меня есть набор. Она мне его подарила.

– Глория?

– Да. Но об этом никто не знает. Отец не разрешил бы мне ничего от нее принять. Он гордый. Кроме того, родители уже довольно старые.

– Глория учила тебя рисовать?

– Нет. Я хотел, чтобы она меня учила, но она никогда не предлагала, – объяснил Давид, и Купидо снова заметил на его лице проблески злобы. – Глория всегда была слишком занята; когда приезжала сюда, гуляла по заповеднику или гостила в доме этого скульптора. Но несколько раз я наблюдал, как она рисует какой-нибудь пейзаж на озере. Или оленей. Я помогал ей таскать мольберт и ждал, наблюдая, как она смешивает краски на палитре. Затем, вернувшись домой, пытался нарисовать то же самое, повторяя за ней. Глория не учила меня рисовать, я учился сам.

Детектив представил, как тот неподвижно стоял за спиной у сестры, ослепленный ее способностью рисовать и ее красотой, широко открытыми глазами глядя на ее руки и затылок, на ее плечи и бедра, еле удерживаясь на том рубеже, за которым уже становится невозможно унять в себе желание.

– Ты часто бывал у нее?

– Нет, всего несколько раз. Разглядывал книги о художниках или расспрашивал про Мадрид. Я ненавижу работу в поле, и мне очень хотелось бы уехать отсюда. Даже мой отец путешествовал. Но плохо иметь путешествовавших родителей: если они возвращаются домой с пустыми руками, то не хотят, чтобы дети проделали их путь, – сказал Давид с удивительной для юноши семнадцати лет трезвостью.

– Ты никогда не просил Глорию, чтобы она тебе помогла? – мягко поинтересовался Купидо.

– Нет.

Рикардо был уверен, что не ошибается относительно чувств юноши: слепое восхищение двоюродной сестрой, которая была на несколько лет старше, была будоражаще красивой, богатой и имела все, что нужно, для счастья, ему недоступного, – смешанное с той старинной обидой, из-за которой все сложилось именно так. Парень, должно быть, панически боится превратиться в копию отца, в человека, который живет в деревне, ежедневно надрывает спину в поле и вечно ворчит на своих богатых родственников из города.

Давид допил пиво, поставил бутылку на стол и сидел с опущенной головой, глядя на свои слегка дрожащие руки. Купидо предположил, что его мысли бегут и дальше тем же руслом: еще четыре – пять лет работы грубыми инструментами, и эти пальцы, созданные для более приятного ремесла, станут никуда не годными, не смогут держать кисть мягко и уверенно, без чего не создать картины. Рикардо подумал, посещала ли когда-нибудь этого юношу мысль о том, что смерть Глории позволит ему осуществить все, чего он страстно желает.

– Что еще ты видел в дневнике? – спросил он.

– Больше ничего не помню. Я глядел туда всего несколько секунд. Появилась Глория и удивилась, увидев меня. Она улыбнулась, закрыла тетрадь и прижала ее к своей груди, сказав мягко: «Это секрет. Здесь – моя жизнь».

Хотя существование дневника было важным фактом, Купидо не ощутил большого оптимизма. Ему всегда не нравилось, когда расследование базировалось на поисках какого-нибудь предмета, потому что он прекрасно знал, как легко исчезают на дне озера пистолеты и как быстро горит бумага.

– Что думал твой отец про эти визиты?

– Он не подозревал, что мы видимся так часто. Он не возражал, когда надо было помочь ей перевезти что-нибудь, но о живописи и слышать не желал. Я единственный ребенок, который у него остался, и он никак не может смириться с тем, что я тоже когда-нибудь уеду.

– Что ж, спасибо за рассказ, – сказал Купидо. – Если вспомнишь что-то еще, приходи без сомнений.

– Договорились.

5

Здание являло собой одну из тех высоченных коробок из стекла и стали, где, разделенные всего одной стеной, соседствуют важный чиновник и роскошная проститутка. В коридоре, как в отеле, был мраморный пол и множество дверей: каждая служила входом в чье-то жилище, где ни один квадратный сантиметр площади не пропадал даром. Архитектура, копирующая пчелиный улей, но тем не менее не превращающая человека в насекомое.

Купидо постучал и тотчас услышал шаги, которые самоуверенно приближались, – его ждали с тех пор, как он позвонил из телефонной будки. Англада, не взглянув в глазок, открыл дверь и жестом пригласил детектива войти. Он был в халате и шаркал по паркету элегантными кожаными тапочками без задников; у него были мокрые волосы, словно адвокат только что принял душ.

– Сейчас я оденусь, и поедем. Чувствуйте себя как дома, – сказал Англада, прежде чем исчезнуть за дверью.

Это была квартира средних размеров, с гостиной, выходившей окнами на улицу Команданте Сорита. Через открытую дверь виднелась кухня, где не было заметно ни единой тарелки, никаких пятен или хлебных крошек на столе; все бытовые электроприборы на своих местах, все чистое, везде холодная металлическая стерильность, характерная для мест, где нет детей, – обычно в таких квартирах живут люди, которые мало готовят дома и имеют привычку есть в ресторанах.

В гостиной, около одного из двух пластиковых окон с вмонтированными между стекол резными жалюзи, имелось отгороженное пространство для кабинета. На маленьком столике – компьютер. Книг почти не было, зато на стенах висели картины. Купидо обратил внимание на две гравюры, портрет Англады, который счел превосходным, и несколько акварелей – на них округлыми четкими буквами была выведена подпись Глории. Он сам не знал почему, но удивился, увидев ее, – детектив подумал, что тот, кто создал эти картины, не мог оставить на них такой незатейливый автограф. Между двумя окнами на стене висела фотография студентов выпускного курса, а под ней – лицензия на адвокатскую деятельность, хорошо видная любому посетителю.

Англада довольно скоро вышел, они спустились на улицу и после десятиминутного ожидания наконец поймали такси и направились к дому Глории в Сеа-Бермудес. Пробки были ужасными. Забастовка работников метро, не принявших минимальные субсидии, установленные муниципалитетом, парализовала подземку. В результате люди пользовались наземным транспортом и на дорогах творилось черт знает что.

По пути Англада немного рассказал сыщику о районе, куда они ехали. Отец Глории, как и все военные, обладал способностью предвидеть будущее, – возможно, его научили в академиях искусству опережать время и врага, будь то сражение, террористический акт или любое другое непредвиденное обстоятельство, – и применил свою способность в гражданской жизни, купив одну из просторных квартир, продававшихся тогда в этом районе очень дешево; их приобретали в основном военные, служившие неподалеку, в Монклоа. Потом уже Глория на свои первые доходы – и, несомненно, с отцовской помощью, подумал Купидо, – сначала сняла, а потом купила мансарду в том же самом здании; это был обычный чердак, превращенный в студию. В эту мансарду они и направились в первую очередь.

– Сюда она приходила рисовать. Или когда хотела побыть одна, – сказал Англада, пропуская сыщика вперед.

Студия, просторная и светлая, с двумя тяжелыми колоннами в центре, была прямоугольной формы, свет в нее проникал через три круглых окна, придававших помещению несколько богемный вид. За окнами простирался пейзаж: карминовые крыши на зеленом дымчатом фоне леса Деэса-де-ла-Вилья. Напротив входа, в стене поменьше, были две закрытые двери, одна, должно быть, вела в ванную, а другая – в маленькую комнатку. Между дверьми стояла этажерка, где громоздились банки с красками, кисти, папки для бумаг, тетради и какие-то книги – все в том художественном беспорядке, который Купидо уже видел на фотографиях студий многих художников. На третьей стене висели картины, иные просто стояли, прислоненные к ней и повернутые лицевой стороной от наблюдателя, – художник явно не желал, чтобы другие видели его наброски, которые он не закончил или не решился уничтожить; в конце концов, подумал Рикардо, всякая незаконченная картина – это история маленького краха, так же как для писателя всякий незавершенный рассказ или роман, брошенный на середине, есть доказательство ошибки в оценке собственных сил или таланта. Купидо подумал, что для детектива любая неразгаданная загадка – тоже поражение.

Всюду, куда падал взгляд, – у двух широких колонн, в проемах между окнами и на паре мольбертов, повернутых к свету, – стояли последние работы Глории, которые она уже завершила или вот-вот должна была закончить: серия написанных маслом пейзажей заповедника, Юнке и Вулкана, долин, спрятанных в их складках, и озер; группа оленей, бредущих на водопой; лани, высовывающие морды из кустарника. На других полотнах, поменьше, Купидо обнаружил вариации на тему рисунков из пещер, которые он столько раз видел двадцать лет назад. Несколько фотографий самих рисунков были пришпилены кнопками к стенам, там и тут, в порядке, непонятном ему, но, возможно, имевшем жесткую и тайную логику в глазах Глории. Рикардо подумалось, что две эти серии – земля и ее обитатели – вполне дополняют друг друга. Чудесным наскальным рисункам цвета ржавого железа, которые двадцать лет назад, мочась на них, оживляли подростки, такой пейзаж очень соответствовал. Пейзаж, где смешивались доисторическая суровость и отголоски потерянного рая. Казалось, только в такой местности и могли появиться нитевидные, предельно символические фигурки, иногда сведенные к простой закорючке, а иногда свидетельствующие, что их авторы думали не только о еде и выживании. Глория одухотворила эти изображения, наделила темные и красноватые лица чувством страха, желаниями и радостями, она явно хотела представить себе, какими мы были прежде.

Купидо подошел к этажерке. Некоторые папки, перевязанные красной тесьмой, разбухли от эскизов и набросков. Кроме них, здесь лежали блокноты, каталоги выставок и монографии о различных стилях и художниках.

Англада молчал, глядя на картины, свободно передвигаясь по студии, ничего не трогал, как отец, не желающий менять ни одной детали в комнате своей трагически и преждевременно погибшей дочери.

– Вы знаете, что Глория вела дневник? – спросил его детектив.

– Дневник! – воскликнул тот, шлепнув себя ладонью по лбу. – Да, знал, хотя никогда его не видел. Несколько раз она что-то о нем говорила. Это важно?

– Может быть. Ведь он мог бы нам что-нибудь прояснить. Глория иногда брала его с собой в Бреду, хотя в последний раз этого не сделала. По крайней мере, его не было среди ее вещей.

– Кто вам о нем сказал?

– Давид, кузен Глории. Он однажды его видел. Думаю, надо поискать.

Купидо заметил, как Англада напрягся, это непредвиденное обстоятельство его несколько насторожило. Наверняка Глория писала о нем какие-то интимные вещи, упоминала небольшие обиды, мелкие трения, нескромные и веселые подробности, и Англада скорее всего боялся, что детектив будет все это ворошить и лезть в их с Глорией жизнь, которая не имеет отношения к расследованию. Тем не менее он кивнул:

– Думаю, Глория была бы согласна.

– Где она могла его хранить?

– Сейчас я припоминаю: однажды я в шутку сказал, что тайком его прочитаю. Она ответила, что мне никогда дневник не найти – она хранит его, как зеницу ока, – медленно произнес Англада.

Они оглядели студию, пытаясь определить возможные места для тайников.

– Не думаю, что он здесь. Скорее в квартире. Как только вы туда попадете, вы поймете, почему я так говорю.

– Вы были правы, – согласился Купидо, когда они спустились в квартиру.

Это было жилище с более высокими, чем обычно, потолками, украшенными алебастровыми карнизами и слишком большими розетками. Прихожая переходила в просторную гостиную, разделенную перегородкой с двойной раздвижной дверью на две симметричные части. Квартира больше походила не на жилище молодой женщины, а на наследство недавно умерших родителей, которые и придумали все эти массивные украшения. Глория не хотела отказываться ни от превосходной мебели, ни от обилия лепнины, ни от развешанных родителями фотографий; она даже не стала вешать на незанятые места на стенах свои картины. В результате большая комната оказалась заполненной вещами, там было много мест для тайников.

– Понадобится, наверное, целый день, чтобы все здесь досконально обыскать. Взгляните, например, на это, – сказал Англада, указывая на буфет с оригинальным рисунком и секцией из маленьких ящичков, похожих на те, что используются в типографии, и двумя широкими нишами для хрусталя. – Он сделан по чертежу Глории, она могла устроить тайник где угодно.

– На двоих нам понадобится полдня, – прикинул Купидо.

Если дневник действительно спрятан, то, как полагал Купидо, не в тайнике, устроенном в каком-либо предмете мебели, а в месте доступном, но в то же время трудновообразимом.

Он подумал, что Англада предпочел бы найти дневник и прочитать его в одиночестве, но было уже слишком поздно идти на попятный. Англада платил за расследование и не стал бы чинить ему препятствий.

– Согласен, давайте начнем прямо сейчас. Может, найдем через несколько дней, – сказал Англада унылым тоном, какого Купидо не слышал у него даже в первую их встречу. – Но прежде мне нужно позвонить.

Он снял телефонную трубку, набрал номер и сказал, чтобы его не ждали в офисе в течение нескольких часов, так как он занят. Затем повесил трубку и обратился к детективу:

– Давайте начнем со спальни.

Это был долгий, тщательный и систематический поиск. Каждый угол, каждый закуток, каждая щель между полками или двумя предметами одежды, висящими в шкафу, каждый стеллаж с книгами о живописи, авиации или военными биографиями, каждая корзина с журналами были досконально проверены Англадой, который время от времени прерывался, будто погружаясь в воспоминания, и детективом, немного смущенным сознанием того, что он вторгается в чужую жизнь. Здесь все осталось таким же, как и при Глории, и ее внезапное исчезновение словно застигло квартиру врасплох: казалось, она была готова к быстрому возвращению хозяйки и хранила на виду самые используемые вещи: пинцет для депиляции рядом с маленьким увеличительным зеркальцем, наполовину разгаданный кроссворд в последней газете, пустую банку из-под кока-колы, которую забыли выбросить, компакт-диск в проигрывателе. Каждый интимный предмет одежды, который тактичный Купидо оставлял на осмотр Англаде, каждый запах, скрывавшийся в платке или в старой, вышедшей из моды сумке, каждая расческа или тюбик губной помады, закатившийся под диванную подушку, сообщали сыщику какую-то новую информацию о своей хозяйке, о ее вкусах, капризах и маленьких пристрастиях, о том, что доставляло ей радость, а что, наоборот, мешало или раздражало. Из мелких деталей он составил себе образ женщины, наделенной острым зрением и тонким обонянием – что чаще всего вызывает приступы ностальгии. В углублении шкафа или в каком-нибудь мебельном ящике Рикардо находил сухую веточку тимьяна, или ароматизированные деревянные шарики с фруктовым запахом, или коробочку с лепестками, которые сначала испускали почти неприметный аромат, а секунду спустя – резкое смешение запахов. Что касается зрения, то вся ее одежда, чемоданы и предметы личного пользования были ярких цветов, которые, кажется, так и приглашают их с чем-нибудь комбинировать.

Иногда Купидо спрашивал Англаду о каком-нибудь предмете или детали, привлекших его внимание. В другой раз тот сам показывал какую-нибудь статуэтку, которая вызывала у него воспоминание о поездке, или альбом с фотографиями; от фотографий, где Глория и Англада были запечатлены вместе, у детектива осталось четкое ощущение, что они все неизменно чем-то разделены: вот они на выставке, а между ними – картина, а вот они сидят по разные стороны стола в квартире Англады или держатся за руки, в то время как на них бесцеремонно смотрят сто крошечных лиц с фотографии выпускного курса.

Купидо изумился, найдя в керамической коробочке, полной маленьких украшений, значок – точно такой, какой был воткнут в указательный палец Глории.

– Что это? – спросил сыщик.

Адвокат, не проявляя особого интереса, взял его в руку.

– Это логотип одной из тех экологических кампаний, что никогда ничего не добиваются. Его придумала и нарисовала Глория или, по крайней мере, была соавтором. А потом заставила всех своих знакомых купить такой. Здесь, наверное, еще несколько валяется.

Они перебрали все, что только можно, но не нашли дневника, где Глория написала: «Вчера он меня напугал. Но страх – отнюдь не невинное чувство». Купидо не знал ни как истолковать эти слова, ни к кому они относились, но они вселяли в него тревогу. Он посмотрел на Англаду, сидящего на полу и перебирающего один за другим музыкальные диски, которые они с Глорией столько раз слушали вместе. Наверное, воскрешал в памяти песни, уже ставшие для него далекими и старыми. Вдруг адвокат поднял голову и огляделся вокруг, будто забыл, что ищет или как вообще здесь очутился. Он встал с пола и положил диски на место. Гостиная была последним помещением, которое они осматривали, и оба были уверены, что обшарили каждый сантиметр. Англада закрыл глаза и потер их: должно быть, устал после трех часов поиска. Проголодавшись и увидев, сколько еще осталось сделать, они заказали по телефону сэндвичи из «Родильи»[11]11
  «Родилья» – сеть испанских закусочных быстрого обслуживания.


[Закрыть] и поняли, что здесь вряд ли что-нибудь найдешь. Оба уныло вышли из квартиры и вернулись в мансарду. Они передвинули все картины и проверили укромные места, которых было не так много из-за отсутствия мебели, и в результате пришли к печальному заключению: дневника не было ни в квартире, ни в студии.

– Остается только поискать в ее офисе, – сказал Англада. – Вряд ли, конечно, она хранила его там, но больше негде.

– В офисе?

– Да, в галерее. У меня больше нет времени. Давайте выпьем кофе, я отвезу вас туда и оставлю с Камилой. Она вам поможет и, наверное, расскажет что-нибудь о Глории.

– Давно они были знакомы? – спросил его Купидо за кофе.

– Уже три года. Три года, – повторил он.

– Боялась ли она чего-нибудь или кого-нибудь, может, кого обидела, сама того не желая? – спросил детектив. Он знал: часто слишком поздно открывается, что несчастья можно было избежать.

– Нет, – категорически отверг этот вариант Англада. – О Глории я знал все. Возможно, иногда понимал ее с трудом, но темного прошлого у нее не было, если вы это имеете в виду. Слишком молода, чтобы хранить скелеты в шкафу.

Адвокат склонил голову над стойкой, сосредоточенно помешивая горячий кофе. Купидо попробовал представить, что писала о нем Глория в своем дневнике. Любая женщина могла бы влюбиться в такого привлекательного мужчину, такого уверенного в себе, с хорошей работой и большими перспективами. Его размышления прервал резкий жест Англады, который бросил ложку и ударил кулаком по стойке.

– Мне надо было пойти с ней, – сказал он подавленно, будто беря на себя вину и одновременно давая понять, что убийство совершил не он.

– Где вы были тем утром? – Купидо постарался спросить так, чтобы в его тоне не мелькнуло даже оттенка подозрения.

– Меня удивляло, что вы до сих пор не задали мне этого вопроса. Странно, что вы спрашивали об этом других, не спросив прежде всего меня.

– Вы задаете подобные вопросы тем, кто приходит в вашу адвокатскую контору за помощью?

– Нет. Я всегда верю в правдивость слов моего клиента. Это моя обязанность. Когда я впервые поговорил с вами, то понял, что вы хороший сыщик и, возможно, плохой адвокат. Вам для работы нужно знать правду. Нам же, адвокатам, просто нужно работать, не важно, с правдой или без.

Купидо молча улыбнулся, подумав, что с Англадой, наверное, очень нелегко справиться на судебных заседаниях, во время быстрых и жестких очных ставок. Он оставил его слова без ответа.

– То утро было спокойным, – начал адвокат. – Лейтенант там, в Бреде, уже спрашивал меня об этом, поэтому я вспомнил все до мельчайших подробностей. Я пришел в офис в девять часов...

– Вы так рано открываетесь в субботу? – перебил его детектив.

– Почти каждую субботу. Чтобы стать хорошим адвокатом, нужно вставать рано – это одно из главных условий. Если на суде ты не вошел в зал на полчаса раньше судьи, считай, дело проиграл.

Детектив согласился. Его неспособность вытащить себя утром из постели была второй причиной, по которой он никогда не сможет стать хорошим адвокатом. Он подумал, что удобно опрашивать человека, привыкшего задавать вопросы.

– В конторе я работал с секретаршей над документами одного из клиентов, которые полчаса спустя лично вручил судье. Потом вышел из суда, выпил кофе, проглядел газету и вернулся в контору, чтобы подготовить работу на понедельник. Кроме судьи, в моем офисе вам мои слова подтвердят еще с полдюжины человек.

Но необходимости в этом не было. Детектив не сомневался в правдивости его слов, полностью совпадавших с протоколом лейтенанта.

Англада поторопился заплатить, и они снова очутились на улице. Им повезло – не пришлось долго ждать такси. Полчаса спустя они уже были в галерее. Двое рабочих снимали с постаментов железные скульптуры, показавшиеся Купидо знакомыми.

Они пересекли зал и вошли в кабинет, где стояли шкафы, два стола, а на стенах висели выставочные постеры. На одном из столов стояла закрытая картонная коробка, рядом лежали несколько папок. За другим столом сидела женщина и просматривала какие-то документы. Заметив вошедших, она отвлеклась от бумаг, встала им навстречу и поцеловала Англаду в щеку. Затем адвокат их представил:

– Рикардо Купидо. Камила.

Женщина рассеянно протянула руку сыщику.

– Частный детектив, – добавил он холодно, без излишней доверительности в голосе, но и без вызова.

Камила не смогла скрыть легкого удивления. Со слов Англады она представляла Купидо немного другим.