Текст книги "Корни ненависти"

15. Канун Дня святой Агаты[36]36
  Святая Агата – одна из наиболее известных и почитаемых раннехристианских святых. В Стране Басков считается покровительницей холостых людей. День святой Агаты отмечают 5 февраля.


[Закрыть] Дьяго Вела

Зима, 1192 год от Рождества Христова

Миновав Северные ворота, я направился прямиком к одному из старейших домов на Руа-де-лас-Пескадериас.

Уже начало темнеть, и на заснеженных мощеных улочках царило оживление. Молодые девушки, подоткнув подолы юбок, спешили в птичники собрать яйца и бережно укладывали их в корзины. Холостые парни, еще более взволнованные в предвкушении праздника, посмеивались, репетируя песни[37]37
  Согласно традиции, вечером накануне Дня святой Агаты группы молодых людей ходили от дома к дому, распевая серенады с прославлением святой и пожеланиями благополучия хозяевам.


[Закрыть], и стучали по булыжнику маки́лами[38]38
  Макила – традиционная баскская трость с металлическим наконечником.


[Закрыть] из орехового дерева, словно принесенные из леса палки добавляли им смелости для предстоящей церемонии.

На мой стук в парадную дверь никто не ответил. Не дождавшись приглашения, я толкнул старую, обитую гвоздями дверь и свистнул. Хозяйка наверняка уже узнала меня по шагам: я не раз поднимался к ней прежде. Потопав ногами, чтобы стряхнуть снег, вошел в дом.

В полумраке лестницы таились тени, и моя рука вновь непроизвольно скользнула к кинжалу на поясе – безотчетный жест, сохранившийся со времен военной службы.

Я нашел ее наверху. Старуха сидела возле окна и наблюдала за праздничной толчеей на улице. При виде меня беззубый рот изогнулся в улыбке.

– Бабушка Лусия…

– Дьяго, мальчик мой, – проговорила она слабым голосом.

За последние две зимы бабушка заметно постарела. Мне хотелось верить, что время над ней не властно, только это было не так. Я помнил ее седые волосы и поредевшие зубы; теперь же она стала терять и волосы, и остатки зубов, как ореховое дерево теряет листву с наступлением заморозков. Спина у бабушки сгорбилась еще сильнее, вынуждая ее держать голову почти на уровне живота.

Все ее имущество состояло из узкой кровати и сундука, где она хранила скудное приданое – летнюю нижнюю юбку да пару сандалий на случай, если захочется выйти на улицу. В углу у окна располагалась изящная прялка, сделанная краснодеревщиком Лупо.

Я подошел к пустому табурету, который бабушка Лусия всегда ставила подле себя.

Местные жители навещали ее почти каждый день. Они приносили яблоки и репу, делились своими заботами, неурядицами и грехами, о которых не говорили даже на исповеди. А она терпеливо и сочувственно слушала. Люди знали, что за свою полуторавековую жизнь бабушка Лусия повидала слишком многое, чтобы кого-то осуждать или упрекать.

– Гектор передал тебе каштаны. Поджарю их, пока мы сидим.

Разровняв тлеющие угли кочергой, я вынул из-за пояса кинжал и стал протыкать каштаны, прежде чем положить их в очаг.

– Я до последнего не верила, что ты умер, – радостно сообщила бабушка, крепко сжимая мои ладони в своих усеянных старческими пятнами руках.

– Как же приятно вновь оказаться в тепле! – заметил я, усаживаясь рядом с ней.

На самом деле Лусия не приходилась мне бабушкой, просто за долгие годы все жители Вильи-де-Сусо привыкли считать ее таковой.

– Мне кажется, или я чую запах жареных свиных шкварок? – внезапно спросила она тоном маленькой девочки.

Я инстинктивно поднял голову и принюхался. С улицы плыл сладковатый аромат дрожжевого теста – напоминание о домашнем очаге, которого мне недоставало два долгих года.

– Бабушка Лусия, это я! – донеслось со двора.

– Крикни ей, пусть поднимается. У меня голос что-то совсем охрип.

Слабый свет очага и свечи у окна выхватил из мрака тень с пирогом в руках; запах от стряпни шел изумительный.

– Вы жарите каштаны? – поинтересовалась гостья.

– Аликс де Сальседо? – спросил я, разглядев у нее на голове току с тремя вершинами. Одну полагалось носить замужним дамам, две – тем, кто дважды овдовел. Три предназначались для женщин, похоронивших трех мужей.

Я встал, уступая место.

– Не говорите бабушке, что я иногда снимаю току, – с улыбкой прошептала она, проходя мимо, а затем возвысила голос, чтобы старуха могла расслышать: – Сир, не желаете разделить с нами трапезу? Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Не в силах отказаться, я придвинул сундук и сел напротив.

– Лусия действительно приходится вам бабушкой? – спросил я.

– Бабушкой моей бабушки, если точнее. Она была еще девочкой во времена правления Альфонсо Воителя, когда возводили городские стены. По моим подсчетам, ей больше ста шестидесяти лет.

– Сеньор Белако, твой прадед, – начала бабушка Лусия, обращаясь ко мне с беззубой улыбкой и полным ртом, – построил стену на деньги от кузницы. Он нанял двух каменщиков из Эстельи, человек сорок рабочих – плотников, пастухов, подмастерьев – и десяток женщин. Людей нанимали поденно. Тем, кто приходил со своей лошадью, платили двадцать два динеро[39]39
  Испанская низкопробная серебряная монета в XI–XIV вв.


[Закрыть]; остальным только семь. Я носила воду из колодца и зарабатывала четыре, почти как взрослая. На строительство стены ушло больше десяти лет. Многие затем поселились здесь: Грасиана де Рипа, Перо де Кастресана, Бона де Сараса… Их потомки есть и среди тех молодых людей, которые сегодня будут петь тебе серенады, Аликс. Так жаль, что граф умер в расцвете сил, не дожив до старости… Я была всего лишь девочкой, но любила его и горько плакала, когда его не стало. Граф заботился обо всех. В деревне нас в то время человек двести жили, и все приходились друг другу родственниками. Ты очень похож на него и на его внука. Те же голубые глаза. Даже запах такой же.

При последних словах Аликс потупила взгляд, сдерживая улыбку. Очевидно, в этом заключалась какая-то шутка, понятная только им.

– Почему я не помню вас в ту пору, как уехал из города два года назад?

– Мне было шестнадцать, сир, и я поздно расцвела. За два лета я сильно изменилась.

– Два лета и три супруга? – спросил я, не подумав, и тут же раскаялся. – Простите. Вы, наверное, устали отвечать на вопросы о покойных мужьях…

– Да. Знаю, что говорят о таких как я: «Незамужней вдове место в могиле или в монастыре».

– Мне никогда не нравилась эта поговорка. Неужели какой-то умник высмеивал вас за то, что вы потеряли трех мужей?

– И не один. Но лучше я расскажу вам все сама, прежде чем вы услышите от кого-то еще. Мой первый муж, Лиасар Диас, держал пекарню. Он был молодым человеком моего возраста, полным сил, и работал, не зная устали. Сам взвешивал мешки с зерном, хотя мы наняли для этого слугу. Однажды утром я нашла мужа на полу зернохранилища, в корчах, будто в него вселился демон. Это был огонь святого Антония[40]40
  Огнем святого Антония в Средние века называли отравление алкалоидами спорыньи – грибка, паразитирующего на злаках.


[Закрыть]. Лиасар начал видеть корабли, плывущие по улицам, и деревья, поднимающиеся на холмы Монтес-Альтос. Я сама ухаживала за ним и не рассказывала никому, кроме бабушки Лусии. Ваш кузен Гуннар пытался меня успокоить и объяснил, что рожь в зернохранилище, должно быть, заражена спорыньей. Он поведал, как норманнские воины глотали ее, чтобы узреть видения, подобно святым, и вселить страх в сердца врагов.

Девушка стиснула зубы. Воспоминание до сих пор причиняло боль, и бабушка Лусия понимающе сжала ей руку.

– Когда Лиасар умер, я выплакала все глаза. Только работа в пекарне помогала отвлечься. Но я была беременна, и когда его брат Эстебан два года назад в эту самую ночь, накануне праздника святой Агаты, позвал меня замуж, я согласилась. Однако беда не приходит одна, и Эстебана забрала сонная болезнь. Он не вставал с постели, пока наконец не перестал дышать. Из-за скорби я потеряла ребенка и почти утратила любовь к выпечке. Затем появился Химено Селемин, оружейный мастер из кузницы Лиры Вела. Мы оба дни напролет работали с печами: я пекла хлеб, а он делал гвозди и подковы. А полгода назад случился пожар. Говорят, кто-то намеренно поджег солому в день южного ветра. Ходят слухи, что за этим стоят Мендоса – они живут на Руа-де-ла-Сапатерия. После смерти Химено ваша сестра Лира попросила меня стать главной ковщицей, как прежде мой отец. С тех пор я работаю в кузне.

– Всякий раз, когда в городе случается несчастье, кто-то указывает пальцем на соседей по ту сторону стены, – с горечью промолвила бабушка Лусия. – Проклятые стены… Почему бы тебе не разрушить труды твоего прадеда и не снести их?

– Стены нас защищают, бабушка.

– От кого?

– От внешних врагов.

– Но на нас ни разу не нападали.

– Четыре столетия тому назад, когда здесь не было ничего, кроме кузницы, колодца и особняка первых Вела, сарацины устраивали набеги после сбора урожая и забирали все подчистую. Бросив запасы зерна, Вела брали детей, стариков и прятались в горах, пока мародеры не уйдут. А однажды сарацины сожгли дома дотла. Вела отстроили все заново. Если раньше жилища были деревянными с соломенными крышами, то теперь их возводили на каменном фундаменте, с высокими и крепкими стенами. Жизнь потекла своим чередом… И все же городские укрепления необходимы. Нам по-прежнему грозит опасность от сарацин, хотя, возможно, и не сейчас, пока у нас есть король, знающий толк в дипломатии; и не от кастильцев – Альфонсо Благородный[41]41
  Альфонсо VIII Благородный – король Кастилии в 1158–1214 гг.


[Закрыть] уважает договоры. Но, так или иначе, городу нужна стена.

– А кто помешает жителям старого Гастейса и Новой Виктории убивать друг друга, юный Дьяго? Дворяне, которые устанавливают пошлины, или торговцы, которые хотят лишь одного – спокойно продавать свой товар?

– Никто никого не убивает, бабушка.

– Ладно, ты прав. – Она посмотрела в окно. Пряди волос на ее голове отливали золотом в проникающем с улицы свете факелов.

Однако в ее словах отчетливо прозвучало: «Ошибаешься, и тебе это известно».

Я с беспокойством отвернулся и пошел спасать каштаны из огня. Аликс поднялась, чтобы мне помочь.

– Хочу спросить вас о ночи своего возвращения, – вполголоса проговорил я, передвигая каштаны кочергой. – С кем из гостей граф выпивал за здравие новобрачных? Я немного отвлекся на… другое и не разглядел лиц.

– С местными идальго[42]42
  Наследственный титул мелкого дворянства (от исп. hijo de algo – буквально «чей-то сын»).


[Закрыть]: братьями Ортис де Сарате и Руисом, сыном Руя де Матураны. Хотя разговор казался не слишком дружеским: в последнее время они часто спорили на заседаниях городского совета.

– Покойный Руй де Матурана получил дворянский титул? – в недоумении спросил я.

– Идальго брагеты[43]43
  Титул идальго могли получить мужчины, доказавшие, что у них родилось семь законных сыновей. Брагета, или гульфик – часть костюма, прикрывающая мужское достоинство.


[Закрыть]: у него родились семеро законных сыновей, самый младший – вскоре после вашего отъезда. Правда, все умерли, остался только Руис.

– Благодарю вас за сведения. И за ужин, – сказал я, вытаскивая каштаны из углей.

– Я видела, как вы вошли через Северные ворота и направились к дому бабушки Лусии. Мне захотелось сделать вам приятное, хотя бы ненадолго. На похоронах графа от вас несло одиночеством, поэтому я решила приготовить что-нибудь и немного подбодрить.

Я поднял взгляд. Не знаю, что в нем преобладало: удивление или смущение.

– Не беспокойтесь из-за меня. Я исходил много пыльных дорог, но теперь наконец-то дома, в окружении своей семьи.

– И все же сердце у вас разбито. Я тоже была там, в первую брачную ночь вашего брата и Оннеки. Никогда не видела таких грустных глаз, как ваши. Глаза вдовца… Совсем как у меня, когда я потеряла Лиасара.

Я встал, чувствуя себя неловко.

– Я не вдовец, моя дорогая Аликс. И желаю своему брату и его супруге долгих лет жизни.

Я положил ей в ладони несколько жареных каштанов. Она не отдернула руки, привычные к жару кузницы. Напротив, придвинулась ближе, словно что-то заметила. На лице девушки промелькнуло озадаченное выражение.

– От вас и прежде пахло лавандой, но сегодня сильнее обычного. Вы что, извалялись в ней?

Я вспомнил лаванду возле моей пустой могилы рядом с заброшенной мельницей. И то, как откинулся на спину под тяжестью Оннеки…

– Идемте, бабушка все еще голодна, – проговорил я, пытаясь сменить тему.

– Погодите-ка, это не просто лаванда. Я бы сказала, что от вас пахнет мукой. Прогорклой мукой и… О, мой дорогой граф!

– Что?

– От вас пахнет женщиной.

Аликс покачала головой, словно я был пропащим человеком. Затем взяла еще горсть каштанов и направилась в уголок бабушки Лусии.

– Возможно, мне придется утешать вашего брата пирогом с олениной, – пробубнила она себе под нос, хотя я не уверен.

Старуха жевала кусок пирога беззубыми деснами, наблюдая за молодыми людьми на улице. Потом молча, с загадочной улыбкой открыла сундук и вынула моток красной шерсти. Достав из кармана, запрятанного в складках юбки, крохотный ножик, она отрезала от мотка три нити, связала их узлом с одного конца и начала сплетать вместе, придерживая узелок между коленей.

Мы с Аликс воздержались от расспросов.

Втроем мы доели каштаны, обсуждая недавний снегопад. Нас прервал звон колоколов на церкви Санта-Мария. Шум был призван отпугнуть гауэкос – духов ночи, которая уже простерла над нами свое покрывало. По заведенному обычаю я попросил приходского священника Видаля, худощавого и кроткого юношу, угостить неженатых парней кувшином вина.

Послышалось пение. Каждый год в канун Дня святой Агаты молодые парни становились вокруг колодца на кладбище и начинали постукивать длинными тростями по каменным надгробиям, погружая зрителей в благоговейное молчание.

Аликс не хотела подходить к окну, хотя первую серенаду пели у дома ее бабушки. Мы услышали торжественные голоса:

 
С Божьего согласия
И позволения алькальда
Мы поем серенаду,
Не причиняя никому вреда.
 

Когда стук тростей, приглушенный снежным покровом, стих, воздух наполнила гробовая тишина. Парни ждали награды.

– Не могли бы вы отнести им чорисо? – обратилась ко мне Аликс.

– Разве вы не хотите послушать серенаду? – озадаченно спросил я.

– Нет, хватит с меня мужей.

– Вы еще так молоды…

– Молода годами, но горе меня состарило. Я похоронила больше мужей, чем большинство женщин в этом городе. Уже после второго поползли слухи, а вслед за смертью третьего в Виктории на меня стали смотреть со страхом и недоверием. Ходили даже разговоры о том, чтобы объявить меня убийцей, но для многих жителей Вильи-де-Сусо кузница – единственный источник дохода. Этим тоже многие недовольны. Если я выйду замуж и овдовею в четвертый раз, как думаете, сколько времени им понадобится, чтобы меня повесить? Нет, уж лучше вы спуститесь к ним, а я посижу здесь с бабушкой.

– Не волнуйтесь, я схожу. И, пожалуй, присоединюсь к ним, – добавил я.

– Вы серьезно?

Я ухмыльнулся.

– Разве я не холостяк? Только окажите мне услугу и спуститесь со мной во двор, хорошо? Вас никто не заметит. Я дам им чорисо.

– Если лишь для этого… – неуверенно пробормотала Аликс, пожав плечами, и пошла со мной вниз.

В потемках я поискал палку, которая послужила бы мне тростью.

Стоя в тени у парадного входа, мы наблюдали за молодыми людьми, ожидающими снаружи с факелами в руках. В небе висела полная луна, и на заснеженных улицах хватало света, чтобы разглядеть лица собравшихся.

– Вон тот с выпученными глазами – Руис, верно? – прошептал я на ухо Аликс. Я не видел его с момента своего отъезда.

– Он самый. Наверняка ожидает получить сегодня награду в каком-нибудь сарае, – пробормотала Аликс, не глядя на меня.

Примерно дюжина молодых людей, посмеиваясь, обсуждали, кому дальше посвятить серенаду: Марии Бермудес или Санче де Галаретта, старшей дочери чулочника.

Я вышел на улицу и раздал им чорисо. У нескольких парней были с собой большие корзины, которые к концу вечера наполнятся хлебом, яйцами и крольчатиной.

– Я пойду с вами, – заявил я, вставая рядом с Руисом де Матураной.

– Сеньор Вела, я рад, что вы вернулись. В городе вас не хватало, – с широкой ухмылкой заметил он. Слишком широкой и слишком натянутой.

– Я знал вашего отца, он был достойным человеком.

– Да, был, – согласился Руис несколько вяло.

Подойдя к следующему дому, мы вновь собрались в круг и затянули песню, отсчитывая такт тростями и оставляя круглые отметины в снегу.

 
В эту ночь святой Агаты,
Память древнюю храня,
Вышли с песнями ребята
Показать себя.
Как ходили наши предки
Испокон веков,
Чтоб потомки не забыли
Песнопений слов.
 

Из окна второго этажа высунулись румяная девушка и ее мать. В последней я узнал Милию, прислужницу на похоронах: она расставляла свечи в часовне во время прощания с усопшими и приносила хлеб для поминок. Работы у нее всегда хватало, особенно зимой. Однако, несмотря на свою мрачную профессию, она обладала веселым нравом и, казалось, находила смешное во всем. Дочь Милии подбросила в воздух ковригу, и юноши кинулись ее ловить, расталкивая друг друга локтями и наперебой благодаря девушку.

– Мы с вашим отцом время от времени вели дела. Теперь вы ими занимаетесь? – прошептал я на ухо Руису, пока мы продолжали путь, смеясь вместе с остальными.

– Что за дела?

– Касающиеся мужественности… Не буду ходить вокруг да около: у вас есть средство из нарывника?

– Всего одна щепотка.

– Мне нужно две-три.

– Тогда лучше сходите в «Ла Роману».

– Я только что оттуда.

Я остановил Руиса посреди улицы. Другие молодые люди удалялись к Южным воротам, не замечая две отставшие тени.

– В таком случае не понимаю, чего вы от меня хотите. – Он пожал плечами и начал насвистывать незнакомую мне мелодию.

– Я хочу узнать, куда вы дели остальные две щепотки.

– Использовал для встречи с замужней дамой. Имени назвать не могу, иначе ее муж-рогоносец меня прибьет.

– Ложь. Одной щепотки достаточно, чтобы разжечь мужской пыл на два дня и две ночи. Если собираетесь и дальше лгать, осторожнее выбирайте слова, потому что дело серьезное.

– С чего вас так волнует, как я использую порошки?

– Меня волнует, не вы ли подсыпали две недостающие щепотки в кубок графа де Маэсту, в результате чего он умер от разрыва кишок.

По лицу Руиса расползлась неприятная ухмылка. Похоже, парень вечно ухмылялся.

– У вас нет доказательств.

– Я видел это собственными глазами. И если понадобится, вскрою тело снова, чтобы члены совета убедились.

– Хорошо, – наконец процедил он сквозь зубы. – Я виновен в двух грехах: похоти и жадности. Правда в том, что у меня остались две щепотки: одна с собой, другая – дома. Я просто не хотел ими делиться, на случай если сегодняшний вечер приведет к чему-то большему. Но вы – сеньор этого города, и о вашем остром уме ходят легенды. Вас не обмануть. Я поделюсь щепоткой, если щедро заплатите. Вряд ли мне понадобятся порошки, чтобы вырвать стоны у младшей дочери ножовщика.

Мы свернули к фруктовому саду шорника Перо Висиа. Руис велел подержать факел, а сам выудил из-за пазухи небольшой кожаный мешочек и протянул мне, а затем свистнул.

Я понял причину его свиста слишком поздно.

Как только я обнаружил, что мешочек пуст, чертов мальчишка поднял трость и ударил меня ею в пах.

Задохнувшись, я согнулся пополам. Тут из темноты выскочили две фигуры и с яростью начали меня избивать. Когда я упал, Руис ударил меня ногой по голове. После того как все кончилось, его сообщники исчезли, а Руис побежал к городской стене.

Я лежал, растянувшись посреди Руа-де-лас-Тендериас. Затем с трудом встал. Голова кружилась.

Снег, погасивший пламя факела, привел меня к Оружейным воротам. Я брел по следам Руиса, прижимая ладонь к груди. В другой руке я держал трость, готовый пустить ее в дело.

«Я выслежу убийцу твоего отца, Оннека». Мои мысли крутились только вокруг Оннеки, порошков и графа де Маэсту.

Издалека доносился шум веселья, но я ступал как можно тише и внимательно следил за малейшими звуками. Я знал, что Руис где-то поблизости.

Огромные ворота, за которыми пролегала дорога в деревню Али, были закрыты, и я не заметил дозорных на стене. Наверное, они присоединились к юным исполнителям серенад. Значит, помощи ждать неоткуда.

Я подошел к лестнице одной из башен, где заканчивались следы Руиса. Стоило взмахнуть тростью, как выступившая из темноты неясная фигура попыталась ударить меня в лицо. На сей раз я увернулся. Затем, взбежав по двум пролетам деревянных ступенек, неизвестный очутился на стене.

Я бросился в погоню, несмотря на боль в ребрах и звон в ушибленной голове.

– Стой, Руис!

Он побежал по дозорной галерее к следующей башне. Явившийся на крик часовой преградил Руису путь своей пикой. Оглянувшись, парень понял, что попал в ловушку.

– Ладно, сдаюсь! – крикнул он.

Но едва я подошел ближе, сын Руя оттолкнулся и прыгнул со стены, оказавшись за пределами города.

«Восемь вар[44]44
  Вара – старинная испанская мера длины, равная 83 см.


[Закрыть]», – прикинул я. Руис, скорее всего, пережил падение. Однако травмы не позволили мне броситься следом. Подняв трость, как копье, я прицелился в фигуру, которая скатилась по земле и встала на ноги.

Мать-Луна вновь пришла мне на помощь. Я метнул деревянную трость в беглеца. Сильный удар в спину выбил из него дух; Руис упал.

– Откройте ворота и ступайте за мной, живо! – приказал я часовому. – Необходимо доставить Руиса де Матурану в тюрьму.

– По какому обвинению, сир? Он опять распускал руки с какой-нибудь девчонкой?

– Об этом лучше спросите в городе. Нет, я официально обвиняю его в убийстве графа Фуртадо де Маэсту.

16. Сантьяго
Унаи

Октябрь 2019 года

– Девочка умерла, – объявила Эсти, как только я взял трубку.

– Умерла? – недоверчиво переспросил я.

Прошло больше недели с тех пор, как мы ее освободили, и я как раз направлялся в больницу. Я рассчитывал на показания Ойаны, рассчитывал, что они прольют хоть какой-то свет на личность похитителя.

– Организм не выдержал. Она была слишком обезвожена, когда ее нашли. Повреждения головного мозга оказались значительными, хотя она продолжала бороться. До сегодняшнего утра. Ее убила полиорганная недостаточность. По словам врачей, дышать столько времени углекислым газом смертельно опасно. Я чувствую полнейшее бессилие, – с горечью сказала Эсти.

Я знал, что мою напарницу переполняет ярость.

– Где ты сейчас? – наконец спросил я, тоже не испытывая желания вести долгие разговоры.

Две замурованные девочки.

Больной ублюдок.

– В больнице Сантьяго, в ее палате. Зашла узнать, как она себя чувствует, а тут… такое.

– Жди меня, я скоро. – Мне не хотелось обсуждать ситуацию по телефону. – Скинь номер палаты на «Вотсапп».

Я ускорил шаг по улице Постас и наконец добрался до больницы – здания с белыми арками и шахматной плиткой на полу. В этот момент позвонила Альба.

– Унаи, она умерла. Я здесь, в больнице, – выдавила она срывающимся от напряжения голосом. Впервые Альба казалась более взволнованной, чем я.

– Знаю, знаю. Мне только что сообщили. Я внизу. В какой она палате?

– Ночью ее перевели в триста семнадцатую.

– Уже поднимаюсь.

Трудно оставаться равнодушным, когда жертва – ребенок. А с тех пор как мы с Альбой стали родителями, это был первый случай смерти детей. Никакие курсы не научат тебя встречать подобные новости. Полагаю, нужно просто ожесточить свое сердце.

Я ожидал найти в палате Эстибалис и родителей девочек, но увидел только Альбу. Она сидела на зеленом кожаном диване. Опустошенная.

На кровати лежала не девочка, а мать Альбы, Ньевес. Смертельно бледная, она уже перешла в загробный мир. Вот так просто.

– Что случилось? – выдавил я.

– Обширный инсульт. Врачи ничего не могли сделать, – медленно проговорила Альба, как будто репетируя эти слова, заучивая их, чтобы не забыть в безупречном спектакле, достойном ее матери.

– Иди сюда, мне оч… очень жаль. Уж… ужасно жаль. – В голове что-то щелкнуло, и на несколько секунд ко мне кошмарным воспоминанием вернулась афазия Брока.

Я обнял Альбу, этот крепкий ствол, который никогда не гнулся. Нам не требовались слова. Мы стали сиротами на передовой, как говаривал дедушка. Теперь мы по-настоящему остались одни, без отцов, без матерей. Одни.

Мы застыли в объятии. Но Альба была где-то далеко.

Очень, очень далеко.

Несколько жизней спустя – хотя, если верить мобильнику, прошло всего двадцать минут – Альба вернулась и начала нести какую-то бессмыслицу, которую я слушал с супружеским терпением.

– Знаешь, о чем мы с ней говорили в последний раз? Она рассказала, что изначально эта больница получила название в честь Девы Марии дель Кабельо и была создана по настоянию Марии Сармьенто, жены Фернана Переса де Айялы. Стремление защищать город было у них в крови. Так же, как у тебя. Ты бессилен против этого. Если в Витории произойдет убийство, ты не сможешь сидеть сложа руки в Лагуардии. Ты изведешься. Какое я имею право просить тебя отказаться от твоей сущности? Я не хочу, чтобы ты всю жизнь корил себя за то, какой ты есть. Знаешь, что говорила мне мама, когда я была маленькой? «Будь тем, кем можешь быть только ты. Делай то, что кроме тебя никто не сделает». Только ты можешь быть Кракеном. Никто другой не смог бы раскрыть двойное убийство в дольмене спустя двадцать лет. И «Дело о водных ритуалах». Вот кто ты есть; вот что у тебя получается лучше всего.

– Ты меня бросаешь? – прошептал я.

– Нет, во всяком случае, я этого не хочу. Однако я не могу требовать, чтобы ты поддержал мое решение.

– Я поддержу тебя, Альба. Разве может быть иначе? Ты не одна, мы вместе… Ты возьмешь Дебу с собой?

Она кивнула.

– Если ты не против, я заберу ее из детского сада, и мы уедем. У меня есть несколько дней отпуска по случаю утраты близкого. Назначу Эстибалис ответственной за расследование. У вас полно работы: три убийства, мало улик и нет явного мотива.

– Я знаю.

– Ты будешь приезжать к нам каждый день?

– Это всего пятьдесят минут на машине. Пятьдесят минут пути нас не разлучат.