Текст книги "Женщины на российском престоле"

Возрождая «Комнату» в «Верху»

Шуты составляли лишь часть придворного общества и штата. При дворе было немало и других челядинцев, которые стороннему наблюдателю могли показаться каким-то скопищем уродов, большой богадельней, живым паноптикумом. На самом деле во всем был свой порядок и смысл. Нельзя забывать о времени, в котором жила Анна Иоанновна, и о причудливом пути, пройденном ею. Московская царевна русского XVII века, она в один прекрасный день превратилась в герцогиню Курляндскую, пробыла ею двадцать лет, чтобы затем проснуться императрицей. Эти три периода не прошли даром для ее психики, вкусов, привычек. Анна Иоанновна жила на переломе эпох с присущей таким временам эклектикой.

Несомненно, Анну властно влекло прошлое, ее XVII век. Став царицей, она не только вспоминала райское местечко – Измайлово, но даже воссоздавала «царицыну комнату» – штат приживалок, в кругу которых русские царицы проводили досуг. Конечно, время вспять не повернешь, и Анна Иоанновна не собиралась возвращаться к старинному придворному чину. Давно уже камер-юнкеры, камер-лакеи и камергеры заменили рынд, стольников и спальников. Нет, Анне был важнее сам дух «царицыной комнаты». Не научный, а чисто ностальгический интерес отражают многочисленные ее просьбы к Салтыкову поискать и прислать какой-то старинный «патрет» матушки или батюшки, старинные книги с картинками, различные вещи из ее прошлой кремлевской или измайловской жизни. Из писем царицы к Салтыкову мы видим, как она собирает доживающих свой век матушкиных приживалок – некогда они заполняли весь Измайловский дворец. И вот в Петербург ко двору императрицы нарочные солдаты стали свозить старушек и вдовиц, «бахарок» – сказочниц и чесальщиц пяток на сон грядущий. В окружении Анны Иоанновны возникли такие персонажи, как Мать-Безношка, Дарья Долгая, Баба Катерина, Девушка-дворянка. «Поищи в Переславле, – приказывает Анна Иоанновна Салтыкову, – из бедных дворянских девок или из посадских, которая бы похожа была на Татьяну Новокрещенову, а она, как Мы чаем, уже скоро умрет, то чтоб годны ей на перемену. Ты знаешь Наш нрав, что Мы таких жалуем, которые были бы лет по сорока и так же б говорливы, как та Новокрещенова или как были княжны Настасья и Анисья Мещерские».

Шуты – дураки и дурки, уродливые карлы и карлицы, блаженные и расслабленные, убогие, немые и безногие – составляли «комнату» императрицы. Здесь же были и «арапки», «сироты-иностранцы», «калмычки», «немки», «тунгузской породы девка». В 1734 году Анна Иоанновна предписала главнокомандующему в Персии генералу Левашову, «чтоб прислал 2 девочек из персиянок или грузинок, только б были белы, чисты, хороши и не глупы».

При Анне возрождается, казалось бы, навсегда утраченное в европейском, плоском Петербурге старинное понятие «ходить в Верх». В прошлые века этим обозначалось посещение Кремлевского дворца, где «в Верху» жили цари. Ни Кремлевского дворца, ни Кремлевского холма в Петербурге не было, но «Верх» появился. И в этом «Верху», среди сплетен, ссор, долгих рассказов и сказок многочисленных приживалок, и жила императрица. Это было в традициях старой московской жизни, это был мир Анны Иоанновны.

«Притворный Нин, или Познанная Семирамида»

Старые порядки появлялись при дворе как бы сами собой, хотя и не вытесняли нового. Наоборот, они причудливо уживались рядом. Годы жизни в Курляндии не пропали даром – Анна Иоанновна не была равнодушна и к европейским развлечениям: театру, музыке, балету, опере. Особой любовью при дворе пользовались гастрольные труппы итальянского театра «дель-арте». Шутовское передразнивание жизни, шумные потасовки, тумаки и подзатыльники вечно конфликтующих Арлекина, Пьеро и Смеральдины, незатейливый сюжет – все это было так похоже на шутовство отечественных дураков и дурок. И Анна – весьма невзыскательный зритель – с удовольствием смотрела пиесы, названия которых говорят сами за себя: «Любовники, друг другу противящиеся, с Арлекином – притворным пашей», «В ненависть пришедшая Смеральдина», «Перелазы через заборы», «Забавы на воде и в поле», «Переодевки Арлекиновы» и тому подобные шедевры уличного театра.

Историки музыки отмечают, что аннинское царствование стало переломным в музыкальной культуре России. Наряду с военной, парадной музыкой и натужными танцами петровских ассамблей в аннинскую эпоху пришла (особенно с гастролерами-итальянцами) театральная и концертная музыка. Появился и первый придворный композитор – итальянец Франческо Арайя. Зазвучали голоса певцов большой придворной капеллы, составленной почти сплошь из украинских отроков. Француз-балетмейстер Жан Батист Ланде основал в 1737 году и доныне существующую петербургскую балетную школу.

Музыканты играли на торжественных придворных обедах для улучшения аппетита и общей приятности. Так, на обеде в честь кавалеров ордена Александра Невского в 1735 году Анна Иоанновна кушала с ними за одним столом, и «музыкальный концерт отправлялся при том от искуснейших италианских музыкантов и певиц к высочайшему удовольствию Ея Императорского Величества».

Получала удовольствие Ея Величество и от слушания и смотрения опер, которые хотя и нечасто ставились в Петербурге, но вносили явное оживление в жизнь двора и столицы. Для оперных спектаклей был построен огромный – на тысячу зрителей – театр, в который пускали всех желающих, – главное, чтобы человек не был пьян или грязно одет. Сама же опера поражала неизбалованных зрителей грандиозными декорациями, музыкой, пением, декламацией, танцами, слаженным действием скрытых от глаз механизмов – «махин», возносивших «богов» и «богинь» под полотняные облака и сотрясавших стены театра и сердца зрителей грохотом «бездны», блеском «перуновых стрел».

Опера, как пояснял в газете большой знаток искусств Якоб Штелин, – «действие, пением отправляемое», как правило, была приурочена к какому-нибудь возвышенному событию: дню тезоименитства императрицы, годовщине ее восхождения на престол, коронации и т. д. Так, к сорокачетырехлетию царицы в 1737 году была поставлена «преизрядная и весьма богатая» опера «Притворный Нин, или Познанная Семирамида». Декорации и костюмы были роскошны, итальянская музыка прекрасна. Правда, мы не знаем сюжета, но нет сомнения, что опера демонстрировала возвышенные чувства, жалостливыми сценами выжимала слезу у зрителей – «смотрителей» – и заканчивалась непременно победой Добра над Злом, Любви над Ненавистью. И зрители были, как писала газета, всем этим «очюнь довольны». И Анна – тоже.

О бедных зайчиках, или Петергофская Диана

Мемуарист вспоминает о петербургской жизни 1730-х годов: «Государыня, не могшая более, по причине суровой погоды, наслаждаться стрельбой, которая для ее удовольствия почти ежедневно устраивалась в Петергофе летом, являлась теперь всякий раз со всем двором в театр, когда давали оперу, комедию или интермедию».

Действительно, только плохая погода могла загнать Анну Иоанновну в театр и на придворные куртаги. Охота, точнее – стрельба, была подлинной страстью Анны, довольно необычайной для московской царевны, но вполне естественной для мужиковатой, грубоватой императрицы. Анна Иоанновна не просто присутствовала при травле зверья, не просто спускала собак со связки. Она сама стреляла из ружья и делала это мастерски. Редкий день в Петергофе, где она проводила лето, проходил без пальбы. Царица била по мишеням, которые выставляли для нее в парке или – в плохую погоду – в манеже.

В. Суриков. Императрица Анна Иоанновна в петергофском Темпле стреляет оленей. 1900

Но больше всего любила царица стрелять по живой мишени. В этом смысле охоту Анны Иоанновны можно назвать отстрелом. Со всей страны под Петергоф в специальные загоны и птичники свозилась разнообразная дичь. И прогуливаясь по парку, императрица непрерывно стреляла по кишащему в нем зверью. Так, за летний сезон 1739 года она самолично застрелила девять оленей, шестнадцать диких коз, четырех кабанов, одного волка, 374 зайца и 608 уток! Кроме того, среди 1024 трофеев нашей Дианы оказались непригодные в пищу шестнадцать больших чаек. Можно вообразить, как это было: царица не успокаивалась даже во дворце, хватала стоявшие в простенках заряженные ружья и палила из окна по каждой пролетавшей мимо чайке, вороне или галке. Даже в дороге императрица не расставалась со штуцером. «Во время пути, – сообщает газета о переезде Анны Иоанновны в Петергоф, – изволила Ея величество в Стрельной мызе стреляньем по птице и в цель забавляться».

Проводились при Анне Иоанновне и грандиозные варварские охоты с «ягт-вагена» – особого экипажа. Его ставили посредине поляны, на которую загонщики со всего огромного леса гнали дичь. На последнем этапе очень плотного и непрерывного гона звери попадали в парусиновый коридор, выход из которого выводил прямо на «ягт-ваген», где в безопасности сидели охотники и в упор расстреливали оленей, волков, поднятых из берлог медведей и прочих лесных обитателей.

Стрельба из ружья благодаря столь сильной страсти царицы становилась в обществе модой. Раболепствующая знать приучала своих юных дочерей палить по голубям, а Анна Иоанновна ревниво вопрошала московскую гостью: «Стреляют ли дамы в Москве?» – и та уверяла, что стреляют, матушка, стреляют! А как же иначе! Купалась бы государыня в проруби, и все юные и не очень графини и княжны лезли бы в ледяную воду, дабы угодить коронованной наяде. Такое пристрастие к охоте и стрельбе, конечно, очень выразительно. Для подвигов Петергофской Диане требовались твердая рука, точный глаз, сила телесная, хладнокровие и азарт. Вероятно, этот комплекс амазонки как нельзя лучше соответствовал внутреннему миру императрицы, устройству ее души, далекой от интеллектуальных поисков. Впрочем, чтобы не толкать читателя на путь сомнительных выводов, скажем, что, как бы велика ни была страсть Анны Иоанновны к охоте, она не могла вытеснить другой, главной ее страсти. Объектом ее был мужчина – Бирон.

Рука об руку

«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрица с герцогом». Так пишет мемуарист Эрнст Миних и продолжает: «Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатлевалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».

Фаворит императрицы Анны Иоанновны герцог Курляндский Эрнст Иоганн Бирон

Как в середине марта 1730 года Бирон приехал в Москву к Анне Иоанновне, так они и не расставались до самой смерти императрицы в октябре 1740 года. Более того, их видели постоянно рука об руку, что служило предметом насмешек в обществе, и, соответственно, сами насмешки становились предметом расследования Тайной канцелярии.

Влияние Бирона на царицу было огромно, подавляюще. Дело тут не столько в личности временщика – человека красивого, видного, безусловно, волевого и умного, – сколько в чувствах царицы, с радостью подчинившейся своему хозяину, господину. Отныне и навсегда она была с ним. Они даже болели одновременно, точнее, болезнь Бирона делала императрицу больной. Английский резидент Клавдий Рондо, сообщая в Лондон о том, что Анна «не совсем здорова», писал: «Несколько дней тому назад ей, а также фавориту ее графу Бирону (он стал герцогом в 1737 году. – Е. А.) пускали кровь. Государыня во время болезни графа кушала в его комнате». Там же она принимала посетителей или в связи с недомоганием Бирона вообще никого не принимала. Фельдмаршал Миних писал, что «государыня вовсе не имела стола, а обедала и ужинала только с семьей Бирона и даже в апартаментах своего фаворита».

Бирон был женат на фрейлине Анны Иоанновны. У них, как мы уже знаем, официально было трое детей: Петр, Гедвига Елизавета и Карл Эрнст. Дети совершенно свободно чувствовали себя при дворе, не в меру проказничая и издеваясь над придворными. Императрица очень тепло относилась к молодым бирончикам, особенно к Карлу Эрнсту, который, как предполагают, был ее сыном. Награды и чины сыпались на них как из рога изобилия. Вот как Клавдий Рондо описывает аудиенцию у царицы саксонского посланника Зумма 29 апреля 1738 года: «Он передал царице две ленты ордена Белого Орла (высший польский орден. – Е. А.).

Ее величество немедленно возложила их на принцев Петра и Карла, сыновей герцога Курляндского».

Создается впечатление, что Анна и Бироны составляли единую семью. Они вместе присутствовали на праздниках, вместе посещали театр и концерты, катались на санях по Невскому, а по вечерам играли в карты. Этот треугольник мог удивлять наблюдателей, но история знает немало подобных комбинаций, в которых все и всем давным-давно ясно, и у каждого своя роль, свое место и общая судьба.

Приятелям Бирон жаловался на то, что вынужден целыми днями быть с императрицей, тогда как его ждут государственные дела. Но это – или минутная слабость, или лукавство. Помня печальную судьбу своего предшественника Бестужева, Бирон ни на один день не оставлял Анну Иоанновну без присмотра. Если он уходил, то возле царицы оставалась его супруга или кто-нибудь из соглядатаев. Русскому послу в Варшаве И. Х. Кейзерлингу он откровенно писал: «Крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтоб не воспоследовало злополучной перемены». И этому правилу Бирон следовал всю свою жизнь с Анной Иоанновной. Умирая, она отдала своему возлюбленному самое дорогое, что у нее было, – власть, и не ее вина, что он не удержал этот подарок в своих руках.

Голубая мечта Бирона

Воцарение Анны открыло перед Бироном головокружительные горизонты. Анна Иоанновна выхлопотала для любимца у австрийского императора титул имперского графа, он стал кавалером высшего ордена – Андрея Первозванного и обер-камергером. Для того чтобы это выглядело посолиднее, в Табель о рангах были внесены изменения, и новоиспеченный обер-камергер вместе с чином «переехал» из 4-го сразу во 2-й класс.

Но заветной мечтой Бирона было стать герцогом Курляндским, занять по-прежнему пустующий трон в Митаве. Дело это было многотрудное: пруссаки и поляки внимательно присматривались к Курляндии. Кроме того, курляндское дворянство слышать не хотело о передаче трона худородному Бирону. Сохранилась подробная переписка фаворита с Кейзерлингом – русским посланником при саксонско-польском дворе. Бирон изо всех сил стремился усыпить бдительность возможных конкурентов – ставленников польского и прусского королей. Он писал Кейзерлингу: «От меня выведывают, не имею ли я особой какой-либо цели в курляндском деле. Ваше высокоблагородие знаете, как я мало склонен к тому во всю мою жизнь, а тем более на будущее время, ибо я доволен своим положением, и если только Богу угодно даровать нам герцога, то мне должно быть все равно, кто бы он ни был, только бы страна могла быть счастлива с ним». И далее: «Мое постоянное желание – отказаться от всего света и короткое время моей жизни провести в спокойствии… теперь я не тот, кто ищет славы от своих трудов».

Но мы-то знаем, что он был тот, тот самый! И когда весной 1737 года наступил решительный момент, Бирон был к нему готов. Неожиданно для политических интриганов расслабленный Бирон вдруг начал действовать решительно и смело. Он привел в действие всю мощную машину империи: началось активное дипломатическое давление, в Курляндию вступил «ограниченный контингент» русских войск. Поспешно собранный сейм курляндского дворянства надежно «охраняли» русские драгуны, и делегатов предупредили о том, что, конечно, каждый волен голосовать за или против Бирона, но те, кто с его кандидатурой будут не согласны, могут собираться в Сибирь.

Стоит ли говорить, что выборы были на редкость единодушны. Голубая мечта Бирона исполнилась. С чувствами игрока, выигравшего последнюю, решающую партию, он писал Кейзерлингу о проигравшем прусском короле: «Но только его лиса [уже] не схватит моего гуся». Бирон не собирался переселяться в Курляндию. Его место было подле Анны. В Митаве была подготовлена база для возможного отступления. Чтобы сделать ее удобнее, Бирон послал в Курляндию блестящего архитектора Франческо Бартоломео Растрелли. Его не ограничивали ни в чем, и государственный карман был широко раскрыт для расходов на возведение дворцов в Митаве и Руентале. Не прошло и нескольких лет, как возникли сказочные чертоги. Правда, им пришлось долго ждать своего господина – он не отходил ни на шаг от императрицы, а потом, вскоре после ее смерти, его как государственного злодея отправили совсем в другом направлении…

Как правильно: «опробуеца» или «апробуэтца»?

Читатель вправе спросить: каким все же государственным деятелем была императрица Анна Иоанновна? Ответ прост: да никаким! Совершенный ноль! Для того чтобы на пространном докладе или челобитной нацарапать: «Быть по сему», «Отдать ему» или «Опробуеца» (вариант – «Апробуэтца», в смысле «опробовать, утвердить, одобрить»), много ума не требовалось. Анна Иоанновна постоянно демонстрировала откровенное нежелание заниматься государственными делами, особенно в дни, когда она отдыхала. А отдыхала она почти непрерывно. Императрица часто выговаривала своим министрам за то, что они вынуждали ее что-то решать, особенно по делам, которые назывались мелкими или малыми. Так, в 1735 году Анна Иоанновна предупреждала членов Кабинета министров, чтобы «о малых делах Нас трудить» не надлежало.

Нельзя сказать, что императрица полностью устранялась от государственных дел. Но она предпочитала скорее слушать доклады, чем самой сидеть над бумагами. Особенно часто докладывали ей Андрей Иванович Остерман и Артемий Петрович Волынский. И уже по совету и рассуждению с Бироном Анна Иоанновна выносила решение. Для приведения в действие всей огромной государственной машины нужна была краткая резолюция или одобрительный кивок головой. Да и это бывало Анне Иоанновне трудно. Артемий Волынский, вернувшись из дворца, с раздражением говаривал приятелям: «Государыня у нас дура, резолюции от нее не добьешься!»

Особую проблему для государыни представляли надоедливые челобитчики-просители. Годами гонимые и томимые канцеляриями и конторами, они ехали в Петербург с последней надеждой и терпеливо поджидали царицу у дворца, чтобы с воплем отчаяния пасть ей в ноги и протянуть слезами написанную жалобу на какую-нибудь несправедливость. Некоторые смельчаки ухитрялись прорываться под царицыны пули в Петергоф или настигнуть Ее величество на прогулке и там подавать челобитную. Но удавалось это мало кому – почти всех вылавливала стража.

В 1736 году в Тайной канцелярии рассматривалось дело одного доносчика, который, вывалившись из кустов в Летнем саду, своими воплями и видом до смерти перепугал императрицу. Несчастного уволокли в тюрьму. Известен и эпизод с просительницей, которая, «долго ища случая», сумела улучить момент и подать царице свою челобитную о задержанном жалованье ее мужа. Анна Иоанновна сурово отчитала просительницу: «Ведаешь ли, что мне бить челом запрещено?» – и потом велела вывести бедную дворянку на площадь и выпороть плетьми. Для науки другим, конечно.

В 1738 году Анна Иоанновна решила разом покончить с проблемой жалоб. Она распорядилась, чтобы Сенат собрал все жалобы и, «рассмотрев, решение учинил, как указы повелевают, чтоб бедным людям справедливость учинена была безволокитно и Ея императорское величество о таких обидах больше прошениями не утруждали». Замечательно мудрое решение – мечта всех русских правителей! Думаю, что Анна Иоанновна приняла его самостоятельно.

Наша помещица Ивановна была свято убеждена в неотразимой действенности крика. «Ты попа того призови, – поучала она Салтыкова в одном из писем, – и на него покричи…» Как вспоминает генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской, вид прибывшего с «гневным указом» петербургского генерал-полицмейстера В. Ф. Салтыкова был зловещ. Он созвал чиновников и «весьма громким и грозным произношением (обязательная деталь! – Е. А.) объявил нам, что Е. И. В. известно учинилось, что мы должность неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев и что мы без наказания оставлены не будем».

Анна Иоанновна свято верила, что, содрогнувшись от крика и угроз, чиновники тотчас прекратят воровать, лениться и бессовестно волочить просителей. Как тут не вспомнить другого Салтыкова, известного как Щедрин!