Текст книги "Женщины на российском престоле"

У бабушки на даче, в Измайлове

К 1722 году письма царицы Прасковьи Федоровны становятся отчаянными. Она, чувствуя приближение смерти, умоляет, просит, требует – во что бы то ни стало она хочет, чтобы дочь и внучка были возле нее. «Внучка, свет мой! Желаю тебе, друк сердешной, всева блага от всево моего сердца, да хочетца, хочетца, хочетца тебя, друк мой, внучка, мне, бабушке старенькой, видеть тебя, маленькую, и подружитца с табою: старая с малым очень живут дружна. Да позави ка мне батюшку и матушку в гости и пацалуй их за меня и штобы ане привезли и тебя, а мне с табою о некаких нуждах самых тайных подумать и перегаварить [нужно]». Самой же Екатерине царица угрожает проклятием, если та не приедет к больной матери. К середине 1722 года старая царица, наконец, добилась своего, и Петр потребовал, чтобы Карл Леопольд и Екатерина прибыли в Россию. Петр пишет, что если герцог приехать не сможет, то герцогиня должна ехать сама, «понеже невестка наша, а ваша мать в болезни обретается и вас видеть желает».

Воля государя, как известно, закон, и Екатерина Иоанновна с дочерью, оставив Карла Леопольда одного воевать с собственными вассалами и прочими многочисленными врагами, едут в Россию, в Москву, где в это время был двор. Прасковья ждет их в любезном сердцу Измайлове, посылая навстречу нарочных: «Долго вы не будете? Пришлите ведомость, где вы теперь? Пуще тошно: ждем да не дождемся!» И когда 14 октября 1722 года герцог Голштинский Карл Фридрих посетил Измайлово, то увидел довольную царицу Прасковью. Сидя в кресле-каталке, «она держала на коленях маленькую дочь герцогини Мекленбургской – очень веселенького ребенка лет четырех». Да, уже в августе 1722 года Екатерина с дочерью приехали в Измайлово. Снова Катюшка оказалась в привычном доме, среди родных и слуг. А за окнами старого дворца, как и в детстве царевны, шумел полный осенних плодов измайловский сад.

И мать и придворные, вероятно, только посмеивались, глядя на Катюшку: жизненные трудности, болезни, неясное будущее не изменили веселого характера общей любимицы. Она была, как и прежде, беззаботна. Почти сразу же она как будто забывает мекленбургский кошмар, танцует, веселится традиционными (с шутами) и «новоманирными» забавами. В октябре 1722 года для своих гостей Екатерина устроила спектакль. Она набрала труппу из фрейлин и слуг, заказала костюмы, попросила у герцога Голштинского в долг парики и самозабвенно режиссировала спектакль, состоявший, как писал Берхгольц, «не из чего иного, как из пустяков». На представлении присутствовали голштинские придворные, которые потом с печалью обнаружили, что их карманы значительно полегчали. Берхгольц был безутешен – в полумраке уютного зала кто-то вытащил у него дорогую табакерку.

Девочка-принцесса из германской жизни сразу же попала в обстановку русского XVII века, который, правда, понемногу терял свои черты под натиском новой культуры века восемнадцатого. Берхгольц занес в свой дневник за 26 октября 1722 года запись о посещении в Измайлове герцогини Мекленбургской и ее дочери. Екатерина привела голштинцев в свою спальню, где пол был устлан красным сукном, кровати матери и дочери стояли рядом. Гости были шокированы видом какого-то «полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом» бандуриста, который пел для Екатерины ее любимые и, как понял Берхгольц, не особенно приличные песни. «Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки… Принцесса часто заставляет плясать перед собой эту тварь и… ей достаточно сказать одно слово, чтобы видеть, как она тотчас поднимет спереди и сзади свои старые вонючие лохмотья и покажет все, что у нее есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть возле себя такую бабу». Наивный камер-юнкер! По этому поводу Петр Великий мог был повторить: «Обыкновение – другая природа…»

Екатерина выросла в царицыной комнате своей матушки, и нравы ее, люди ее – шуты, блаженные, убогие – никуда не исчезли ни из сознания герцогини Мекленбургской, ни из Измайловского дворца, куда она вернулась с дочерью. И девочка оказалась в этой среде, в окружении привычных для бабушки и матери ценностей.

В тени безвестности

О годах, проведенных Катюшкой и ее дочерью после приезда из Мекленбурга в Россию и до воцарения Анны Иоанновны в 1730 году, мы знаем очень мало, как и о характере девочки. Думаю, что она росла обыкновенным ребенком. Берхгольц в 1722 году писал, что раз, прощаясь с царицей Прасковьей, он имел счастье видеть голенькие ножки и колени принцессы, которая, «будучи в коротеньком ночном капотце, играла и каталась с другою маленькой девочкой на разостланном на полу тюфяке» в спальне бабушки. По-видимому, красавец камер-юнкер очень понравился маленькой прелестнице. 9 декабря того же года Берхгольц записал, что его посетил придворный герцогини и «просил, чтобы я после обеда приехал в Измайлово танцевать с маленькой принцессой, которая все обо мне спрашивает и ни с кем другим танцевать не хочет».

Известно, что принцесса вместе с матерью и бабушкой из Измайлова переехала в Петербург. Здесь 13 октября 1723 года царица Прасковья Федоровна скончалась. Перед смертью, как пишет современник, она приказала подать зеркало и долго всматривалась в свое лицо. Уступая настояниям Екатерины Алексеевны, она подписала примирительное письмо к нелюбимой дочери – герцогине Курляндской Анне, с которой была в тяжелой долголетней ссоре.

Похороны Прасковьи состоялись 22 октября 1723 года и были по-царски торжественны и продолжительны: балдахин из фиолетового бархата с вышитым на нем двуглавым орлом, изящная царская корона, желтое государственное знамя с крепом, печальный звон колоколов, гвардейцы, император со своей фамилией, весь петербургский свет в трауре. Наконец условный сигнал – и высокая черная колесница, запряженная шестеркой покрытых черными попонами лошадей, медленно поползла по Першпективной. Царицу Прасковью до самой Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря провожала вместе с матерью и теткой Прасковьей и пятилетняя Анна. Ее везли в карете, было сыро, грязно, скользко, холодно – чего ждать от поздней осени в Петербурге…

Дела мекленбургского семейства между тем шли все хуже. Стало известно, что муж Екатерины Иоанновны не намерен менять своей самоубийственной политики, и германский император – верховный сюзерен германских князей – пригрозил своему строптивому вассалу передать управление герцогством его брату Христиану Людвигу. Екатерина была огорчена и тем, что Карл Леопольд отказывается приехать в Петербург, к Петру, который все же имел возможность, пользуясь своим влиянием в Европе, как-то помочь «дикому герцогу». Но Петр в 1725 году умер, и в конце концов, после долгой борьбы, герцог, не менявший своей «натуры», в 1736 году был лишен германским императором престола. Престол перешел к его брату, а герцог был арестован и кончил жизнь в ноябре 1747 года в темнице мекленбургского замка Демниц. С женой и дочерью он после их отъезда в Россию так никогда и не увиделся.

Впрочем, огорчения Катюшки были неглубоки и недолги – ее всепобеждающий оптимизм брал верх, она веселилась и к тому же полнела. Берхгольц записал в своем дневнике, что как-то герцогиня пожаловалась ему: император, видя ее полноту, посоветовал ей меньше есть и спать, и она от этого страдала. Но, как замечает камер-юнкер, «герцогиня скоро оставила пост и бдение, которых, впрочем, и не могла бы долго выдержать». Анна была все время с матерью, которая при Екатерине I и при Петре II окончательно уходит в тень безвестности – Иоанновны никого уже не интересуют.

Счастливый случай с тетушкой и его последствия

Так бы и пропали в безвестности имена наших героинь, как пропал дворец в Измайлове, если бы в январе 1730 года не умер Петр II и на престол не была приглашена верховниками – членами Верховного тайного совета – герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, тетка одиннадцатилетней мекленбургской принцессы.

Довольно быстро, как мы знаем, Анна Иоанновна освободилась от ограничений, которые пытались наложить на ее власть верховники, и стала полновластной самодержицей. А если так, то неизбежно вставал вопрос о престолонаследии. Анна не имела детей, по крайней мере, законнорожденных, и ее смерть могла открыть дорогу к власти либо Елизавете Петровне, либо «чертушке» – так звали при дворе двухлетнего принца Голштинского Карла Петера Ульриха, сына Анны Петровны, умершей в 1728 году, и герцога Карла Фридриха. Этого Анна Иоанновна ни при каких обстоятельствах допустить не могла. Сама же царица, давно состоявшая в пикантной связи с Бироном, замуж идти не хотела. Когда в 1730 году в Москве вдруг появился жених – брат португальского короля инфант Эммануил, его подняли на смех и поспешно, подарив шубу, выпроводили восвояси. Никто в России даже представить не мог, чтобы у самодержицы-императрицы появился супруг! Кто же тогда будет над нами царствовать?

И тут всплыл довольно сложный план разрешения проблемы престолонаследия, который разработали хитроумный вице-канцлер Андрей Иванович Остерман и граф Карл Густав Левенвольде. Не имея других вариантов, императрица на него согласилась. В начале 1731 года неожиданно для многих императрица, как я уже упоминал, потребовала всеобщей присяги на верность своих подданных тому наследнику престола, которого в будущем выберет она сама. Этим Анна Иоанновна восстанавливала в силе Устав Петра Великого от 1722 года о наследии престола, по которому самодержец имел право назначить себе в преемники любого из своих подданных.

Послушно присягая в том, что от них требовали, подданные слегка недоумевали: кто же будет наследником? Вскоре стало известно, что им станет тот, кто родится от будущего брака племянницы царицы, которой в ту пору было всего двенадцать лет, и ее еще неведомого мужа. В этом-то и состоял план Остермана – Левенвольде. По заданию императрицы Левенвольде немедленно отправился в Европу на поиски жениха, а с юной Анной Леопольдовной в 1731 году начали происходить волшебные перемены.

Девочку забирают от матери ко двору, назначают приличное ей содержание, штат придворных, а главное, начинают поспешно воспитывать в православном духе, ведь с ее именем связана большая государственная игра. Обучением занимается сам Феофан Прокопович. Именно теперь принцесса Мекленбургская, дочь Екатерины Иоанновны и Карла Леопольда, нареченная при крещении по лютеранскому обряду Елизаветой Екатериной Христиной, получила то имя, под которым она вошла в историю России. В 1733 году отроковицу крестил православный священник, назвав ее Анной. Это создало у сторонних наблюдателей впечатление, будто императрица удочерила племянницу. Думаю, что это не так: скорее всего, Анна Иоанновна стала крестной матерью Анны Леопольдовны.

Родная мать, герцогиня Мекленбургская, присутствовала 12 мая 1733 года на торжественной церемонии крещения дочери. Спустя месяц Екатерина Иоанновна умерла. Все годы после замужества она страдала серьезными женскими болезнями, у нее развилась водянка, и смерть пришла, когда ей было чуть за сорок. Ее похоронили рядом с матерью – царицей Прасковьей – в Александро-Невском монастыре.

5 февраля 1733 года в Петербург прибыл найденный Левенвольде на просторах Германии жених – Антон Ульрих, принц Брауншвейг-Беверн-Люнебургский, восемнадцатилетний племянник австрийской императрицы Елизаветы – супруги императора Священной римской империи Карла VI. Он приехал в студеную зимнюю пору и попал сразу же на праздник тезоименитства императрицы. В тот вечер он вместе с именинницей и ее знатными гостями наблюдал удивительное зрелище: на ледовом поле перед Зимним дворцом тысячами зеленых и синих искусственных огней засиял сад, «в середине которого Е. И. В. вензловое имя красными цветами [иллюминации] изображено было, а сделанную над оным корону представляли разные цветы, такой вид имеющие, какой в употребленных в короне натуральных камнях находится». Иллюминация украшала крепости, Петропавловскую и Адмиралтейскую, и Академию наук. На все это славное «позорище» пошло больше ста пятидесяти тысяч светильников. Принц мог убедиться, как ему повезло, – его принимали в столице могущественной империи.

Не-жених и не-невеста

Принцесса Анна не производила выгодного впечатления на современников. «Она не обладает ни красотой, ни грацией, – пишет жена английского резидента леди Рондо в 1735 году, – аееум еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность».

Зато иного мнения был об Анне будущий обер-камергер Эрнст Миних, сын фельдмаршала. Он писал, что ее почитали холодной, надменной и «якобы всех презирающей». На самом же деле ее душа была нежной и сострадательной, великодушной и незлобивой, а холодность была лишь защитой от «грубейшего ласкательства», так распространенного при дворе ее тетушки.

Так или иначе, некоторая нелюдимость, угрюмость, неприветливость принцессы бросались в глаза всем. Много лет спустя французский посланник Шетарди передавал рассказ о том, что Екатерина Иоанновна была вынуждена «прибегать к строгости против своей дочери, когда та была ребенком, чтобы победить в ней дикость и заставить являться в обществе». Вероятно, объяснение малосимпатичным чертам Анны Леопольдовны надо искать не только в ее природном характере, но и в обстоятельствах ее жизни, особенно после 1733 года.

Приехавший жених всех разочаровал: и невесту, и императрицу, и двор. Худенький, белокурый, женоподобный, сын герцога Фердинанда Альбрехта был неловок от страха и напряжения под пристальными, недоброжелательными взглядами придворных «львов» и «львиц». Как писал в своих кратких мемуарах Бирон, «принц Антон имел несчастье не понравиться императрице, очень недовольной выбором Левенвольде. Но промах был сделан, исправить его, без огорчения себя или других, не оказалось возможности». Анна Иоанновна не сказала официальному свату – австрийскому посланнику – ни да, ни нет, но оставила принца в России, чтобы он, дожидаясь совершеннолетия принцессы, обжился, привык к новой для него стране. Ему присвоили чин подполковника Кирасирского полка и назначили содержание. Принц неоднократно и безуспешно пытался сблизиться с будущей супругой, но она равнодушно отвергала его дружбу. «Его усердие, – писал впоследствии Бирон, – вознаграждалось такой холодностью, что в течение нескольких лет он не мог льстить себя ни надеждою любви, ни возможностью брака».

Летом 1735 года произошел скандал, объяснивший стойкое равнодушие Анны к Антону Ульриху. Шестнадцатилетнюю девицу заподозрили в интимной связи с красавцем и волокитой графом Карлом Морицем Линаром, польско-саксонским чрезвычайным посланником, причем в содействии любовникам была обвинена воспитательница Анны госпожа Адеркас. В конце июня того же года ее поспешно посадили на корабль и выслали за границу, а в следующем году по просьбе русского правительства был отозван и Линар. Причина была, как писал английский резидент Клавдий Рондо, в том, что «принцесса молода, а граф – красив». Пострадал и устраивавший тайные свидания камер-юнкер принцессы Иван Брылкин – его сослали в Казань.

Больше об этом инциденте сказать ничего невозможно. Известно лишь, что с приходом Анны Леопольдовны к власти в 1740 году Линар тотчас объявился в Петербурге, стал своим человеком при дворе, участвовал в совещаниях, получил орден Андрея Первозванного, бриллиантовую шпагу и прочие награды, что позволило всем считать его фаворитом. Отмечен был и верный Брылкин – его назначили обер-прокурором Сената.

Разлучив Анну Леопольдовну с Линаром, императрица установила чрезвычайно жесткий, недремлющий контроль над племянницей, и проникнуть на ее половину было весьма сложно. Фактическая изоляция от подруг, света, двора, где она появлялась лишь на официальных церемониях, длившаяся пять лет, не могла не повлиять на психику и нрав Анны Леопольдовны. Не особенно живая и общительная от природы, теперь она стала замкнутой, склонной к уединению, размышлениям. Как пишет Эрнст Миних, она была большой охотницей до немецких и французских книг. Она поздно вставала, небрежно одевалась и причесывалась, с неохотой и страхом выходила на освещенный паркет придворных торжеств. Даже когда Анна Леопольдовна стала правительницей, общество, состоявшее больше чем из четырех человек, к тому же ее близких знакомых, было для нее тягостно, а о шумных праздниках и маскарадах при ней никто и не заикался. Изоляция принцессы была прервана лишь в конце июня 1739 года, когда австрийский посланник маркиз де Ботта д'Адорно от имени принца Антона Ульриха просил у императрицы руки принцессы Анны и получил благосклонное согласие.

Свадьба со слезами на глазах

Согласие императрицы на брак племянницы и Антона Ульриха было вынужденным. Поначалу Анне не хотелось думать ни о каком наследнике. Ей, ставшей императрицей в тридцать семь лет, после стольких лет испытаний, унижений, бедности, казалось, что жизнь только начинается. К тому же ни племянница, ни ее будущий супруг царице не нравились, и она тянула с решением этого дела. Судьба принцессы больше беспокоила Бирона. Видя демонстративное пренебрежение Анны Леопольдовны к жениху, герцог в 1738 году пустил пробный шар: через посредницу, некую придворную даму, он попытался выведать, не согласится ли принцесса выйти замуж за Петра Бирона, старшего сына временщика. При этом он нашел отклик у самой императрицы. Петр был младше принцессы на шесть лет, что не смущало фаворита, ведь в случае успеха его замысла род Биронов породнился бы с правящей династией! Но Анна Леопольдовна решительно отвергла притязания Бирона, сказав, что готова пойти за Антона Ульриха – по крайней мере, «он в совершенных летах и старого дома». Принц же к этому времени возмужал, участвовал волонтером в русско-турецкой войне, показал себя храбрецом под Очаковом, за что удостоился чина генерала и ордена Андрея Первозванного…

По словам Бирона, Анна Иоанновна как-то сказала ему: «Никто не хочет подумать о том, что у меня на руках принцесса, которую надо отдавать замуж. Время идет, она уже в поре. Конечно, принц не нравится ни мне, ни принцессе; но особы нашего состояния не всегда вступают в брак по склонности». Еще важнее было другое. Английский резидент Клавдий Рондо писал: «Русские министры полагают, что принцессе пора замуж, она начинает полнеть, а по их мнению, полнота может повлечь за собою бесплодие, если замужество будет отсрочено на долгое время».

Оценив все эти обстоятельства, императрица решила больше не откладывать свадьбу. 1 июля 1739 года молодые обменялись кольцами. Антон Ульрих вошел в зал, где проходила церемония, одетый в белый с золотом атласный костюм, его длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам. Леди Рондо, стоявшей рядом со своим мужем, пришла в голову странная мысль, которой она и поделилась в письме к своей приятельнице в Англии: «Я невольно подумала, что он выглядит, как жертва». Удивительно, как случайная, казалось бы, фраза стала пророчеством. Ведь Антон Ульрих действительно пал жертвой российских династических неурядиц.

Но в тот момент жертвой считала себя невеста. Она дала согласие на брак и «при этих словах… обняла свою тетушку за шею и залилась слезами. Какое-то время Ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Так продолжалось несколько минут, пока, наконец, австрийский посол (Ботта. – Е. А.) не стал успокаивать императрицу, а обер-гофмаршал (Рейнгольд Густав Левенвольде. – Е. А.) – принцессу». После обмена кольцами первой поздравлять невесту подошла цесаревна Елизавета Петровна. Реки слез потекли вновь. Все это больше походило на похороны, чем на обручение.

Сама свадьба состоялась 3 июля 1739 года. Великолепная процессия потянулась к церкви Рождества Богородицы, стоявшей на месте нынешнего Казанского собора. В роскошной карете лицом к лицу сидели императрица и невеста в серебристом платье. Потом был обед, бал – все утомительно и долго. Наконец невесту облачили в атласную ночную сорочку, отделанную брюссельскими кружевами, герцог Бирон привел одетого в домашний халат принца, и двери закрыли. Целую неделю двор праздновал свадьбу.

Были обеды и ужины, маскарад с новобрачными в оранжевых домино, опера в придворном театре, фейерверк и иллюминация в Летнем саду. Леди Рондо была в числе гостей и потом сообщала, что «каждый был одет в наряд по собственному вкусу: некоторые – очень красиво, другие – очень богато. Так закончилась эта великолепная свадьба, от которой я еще не отдохнула, а что еще хуже, все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы».

Как бы то ни было, через тринадцать месяцев этот печальный брак дал свой плод – 12 августа 1740 года Анна Леопольдовна родила мальчика, названного, как его прадед, Иваном.