Текст книги "Записки о китайской цивилизации"

Мао решил одним ударом ошельмовать и «предателя» Линь Бяо, и Конфуция, чьи идеи не только эксплуатировались оппонентами верховного лидера КНР, но и в целом мешали перевести население на новые идеологические рельсы. Так родилась кампания «критики Конфуция и Линь Бяо».

В ходе ее «прогрессивные» легисты противопоставлялись «реакционным» конфуцианцам. Легисты выступали-де за развитие нового, феодального строя, а конфуцианцы тянули общество назад, к рабовладению. В этой связи главари «культурной революции» восторженно отзывались о решении Цинь Шихуанди закопать живьем 460 конфуцианцев и сжечь гуманитарную литературу. Таким образом император, мол, осуществлял курс «больше внимания современности и меньше древности, действовал в соответствии с потребностями эпохи, шел вперед».

Людям давали понять, что образ Цинь Шихуанди олицетворял самого Мао Цзэдуна, расчищавшего путь вперед, к социальной справедливости, прогрессу. За образом же Конфуция скрывались современные реакционеры всех мастей, выступавшие против правильной линии Мао. Во-первых, это был Линь Бяо, которого, как уже разоблаченного и ниспровергнутого врага, шельмовали открыто. Во-вторых, другие лица, еще остающиеся у власти и сопротивляющиеся Мао Цзэдуну исподтишка. Они обвинялись в призывах «реабилитировать помещиков, кулаков, контрреволюционеров и прочих вредных элементов»; «в яростных выступлениях против диктатуры пролетариата»; «в несогласии с направлением молодой интеллигенции на работу в деревню»; «в восхвалении абсурдных идей Конфуция о “гуманном правлении”, о “продвижении в карьере тех, кто хорошо учится”, о “золотой середине”, о “мудрости правителей и глупости простых людей”».

Как писала центральная пресса, распространение конфуцианских понятий о добродетели, человеколюбии и других использовалось врагами Мао Цзэдуна для нападок на диктатуру пролетариата. Утверждалось, что эти враги, «наподобие реакционеров всех времен, почитали Конфуция, выступали против легистов, обрушивались с нападками на Цинь Шихуанди в попытках реставрировать капитализм».

Конфуцианская тематика звучала и в полемике с внешними противниками. В печати доказывалось, что советские ревизионисты «вовсю превозносят конфуцианство, порочат легистов… Чем больше они загнивают, тем больше почитают конфуцианство, таков закон классовой борьбы»[6]6
  Хунци. 1973. № 10.


[Закрыть]. Советский Союз обвинялся в том, что он в сговоре с «предателем родины Линь Бяо… нападает на легистов… с тем, чтобы ударить по социалистическому строительству…»[7]7
  Хунци. 1974. № 12.


[Закрыть].

Упрекая конфуцианцев древности в нежелании воевать с племенем сюнну («северными варварами»), пропагандисты «культурной революции» намекали на то, что «современные конфуцианцы» (Линь Бяо и прочие) проповедуют пораженчество перед лицом новой «угрозы с Севера» в лице СССР. Сюнну якобы, «алчно пуская слюни длиною в метр, зарились на Западную Хань, как на кусок отборного мяса». Император У-ди (один из любимых героев Мао) храбро сражался с «северными варварами», а конфуцианцы ему мешали. Теперь Мао Цзэдун готовился дать отпор «советским ревизионистам», в то время как Линь Бяо с приспешниками «вели дело к капитуляции».

Как уже говорилось выше, реформаторы положили конец критике Конфуция. Им не просто претило очернительство великого мудреца, они видели реальную опасность такой линии для судеб страны. Надругательство над предками, старшими, родичами, учеными рушило вековые нормы, которые регулировали социальную жизнь, сплачивали народ в единый организм. Очевидно было и то, что предание анафеме конфуцианства ударяло по международному престижу КНР, вызывало повсеместное возмущение у хуацяо, превращало в их глазах Тайвань, где Конфуций неизменно чтился, в хранителя, продолжателя и защитника национальных традиций.

Реабилитация Конфуция осуществлялась постепенно – после пятилетнего тотального шельмования мудреца на переориентацию массового сознания требовалось время, нужны были веские аргументы и умелая кампания по их распространению. В научных кругах развернулась серьезная полемика о конфуцианском наследии. Стало отмечаться, что Конфуций никак не мог защищать власть рабовладельцев, ибо рабство получило распространение в Китае на несколько веков позднее его жизни. Указывалось, что, хотя философ наделял высокой нравственностью лишь представителей правящего класса, со временем его взгляды на идеального человека стали духовным достоянием всей китайской нации.

Одновременно в КНР вспомнили, что у противника конфуцианства императора Цинь Шихуанди наряду с заслугами (объединение страны) были и настоящие преступления против народа. Зазвучала мысль о том, что идеи конфуцианства и легизма взаимодополняют друг друга, что необходимо учитывать как постулат Конфуция об управлении посредством людей, так и легистскую установку управления посредством законов. Подчеркивалось, что именно так и было в Китае на протяжении всей его истории.

В те же годы восстанавливались памятники истории, связанные с именем Конфуция. В пекинском храме Конфуция открылся музей. Мы зашли в него студеным зимним днем. Храм поразил изысканной архитектурой и дивным садом вечнозеленых кипарисов и сосен. А еще своей пустотой. В многочисленных залах музея было безлюдно и очень холодно, холоднее, чем на улице. Экспозиции выглядели не слишком продуманными и полными, но зато из каких сокровищ они состояли! Могильные плиты, церемониальные сосуды, вазы, оружие из седой древности. Уже в V–IV веках до н. э. жившие в районе Пекина ханьцы изготавливали настоящие шедевры. Именно тогда выработались формы и стиль произведений искусства и художественного ремесла, поныне характерные для Китая.

В музее мы ознакомились с весьма ценными и интересными экспонатами, но мало чего нового узнали о самом Конфуции и конфуцианстве. Для этого лучше всего побывать на его родине в Шаньдуне, в городе Цюйфу.

На первый взгляд Цюйфу выглядит как типичный провинциальный китайский город: мириады велосипедистов, велорикши и пони, тянущие повозки, на фоне мутного от смога неба. Но город пропитан историей: храм Конфуция, древние парки, дворцы, скульптуры, стелы, алтари. За городскими воротами раскинулось на 200 гектаров поместье рода Кунов, к которому принадлежит мудрец.

В лесу поместья царят тишина и покой. Звенят колокола, и слышится цокот лошадиных копыт. В лес направляются гости в позолоченных повозках, изготовленных по образцу 2500-летней давности. В центре леса находится могила Конфуция, на востоке – могила его сына Кун Ли, на юге – внука Кун Цзи. А дальше – сотни и сотни могил более поздних потомков мыслителя. Все прямые потомки по отцовской линии получали титул «Маркиза, распространяющего мудрость» и становились богатыми и влиятельными. Сейчас живы представители 79–80-го поколений рода Кунов.

В «культурную революцию» отряды хунвэйбинов подошли к Цюйфу, чтобы устроить там вселенский погром. Но, говорят, местные жители преградили вандалам путь. Ныне город забит туристами со всех концов Китая. Конфуцианство переживает очередной расцвет. Его причина – в стремительном социально-экономическом развитии практически всех современных государств конфуцианского ареала.

После Второй мировой войны рванула вперед Япония, буквально в мгновение превратившаяся в экономическую сверхдержаву. Ее примеру последовали Тайвань, Сингапур, Южная Корея. Ну и, наконец, словно на дрожжах стал подниматься сам гигантский Китай. В последние годы споро движется вперед Вьетнам.

«Все дело в рыночной модели, взятой перечисленными странами на вооружение», – скажете вы. Да, но эта модель далеко не везде так успешно прививается. В Африке она почти не приносит плодов, на Ближнем Востоке – дает отдачу только там, где много нефти. Не совсем пока получается рыночная экономика в России и других странах СНГ, полны изъянов и слабых мест социально-экономические системы Латинской Америки, Южной Азии, да и у стран, непосредственно граничащих с конфуцианским ареалом в Юго-Восточной Азии (Индонезия, Филиппины, Мьянма и т. д.), успехи гораздо скромнее. Причем, что также примечательно, в этих странах самой активной и процветающей частью населения являются опять же хуацяо (то есть китайцы).

В процессе осмысления столь очевидных фактов китайские аналитики, а вслед за ними и некоторые западные эксперты приходят к выводу: именно сочетание конфуцианства с рыночной моделью способно творить чудеса. Мы раз за разом слышим от китайских коллег-ученых (и в частных беседах, и на научных форумах), что нынешние достижения КНР «являются заслугой конфуцианской культуры», «мысли Конфуция лежат в основе богатства и силы китайского народа». Во всех преобразованиях Дэн Сяопина и его последователей обязательно подмечается конфуцианский подтекст.

На заре реформенного процесса Дэн заговорил о том, что не важно какого цвета кошка – лишь бы она мышь ловила, что реку следует переходить осторожно, нащупывая камни на дне. Китайские комментаторы усматривают в этих «теориях кошки и нащупывания» «конфуцианскую идеологию отказа от догм, сбалансированного экспериментирования и гибкости».

Утверждается, что и в возвращении Гонконга Китаю на основе принципа «одно государство – две системы» лежит конфуцианский постулат о «единстве без унификации».

Не меньшую важность усматривают и в конфуцианских качествах широких слоев китайского народа – это трудолюбие, дисциплинированность, почтительность к родителям, привязанность к семье и общине, скромность, смиренность, уважение к государству и властям, терпимость к другим религиям и взглядам, приверженность принципам «золотой середины» и гармонии.

Что же касается западной модели, то она, по мнению китайских теоретиков, не может прижиться на конфуцианской культурной почве целиком и полностью. Рыночные механизмы в хозяйственной жизни полезны и успешно в КНР применяются. Но западная демократия, выпячивающая индивидуализм в ущерб моральным принципам и традициям, конфуцианскому ареалу чужда, ее можно использовать лишь в дозированных количествах. В целом, резюмируют свой анализ ситуации китайские теоретики, КНР постепенно возвращается к своим конфуцианским корням, обогащенным идеями марксизма-ленинизма, рыночной экономики и западной демократии.

Со многим, что говорится сейчас по поводу конфуцианского наследия и его воздействия на современный Китай, нельзя не согласиться. Конфуцианские традиции, безусловно, способствуют успеху рыночных реформ. Стратегия властей, по существу, представляет собой синтез экономических и технократических установок и методов Запада с духовными ценностями Поднебесной. Причем дело не ограничивается педалированием Дэн Сяопином и его последователями конфуцианских постулатов о доверии и взаимном долге между верхами, почитании старших, заботе о благоденствии народа, дисциплине, справедливости и т. д. Саму цель реформ на первом, промежуточном финише Дэн определил конфуцианским термином «сяокан» – достижения «малого благоденствия», среднего достатка.

Термин появился не случайно – именно под таким лозунгом строил свою стратегию развития Тайвань и весьма преуспел. Преуспел и Сингапур, также выступивший под знаменем построения «конфуцианского капитализма». Дэн Сяопин учился у Тайваня, Сингапура и остальных частей конфуцианского ареала. Руководитель Сингапура Ли Куан Ю вообще стал полновесным советником Дэн Сяопина.

Объясняя механизм возрождения Сингапура, Ли Куан Ю обращал внимание на следующую закономерность, проистекающую из основ конфуцианства: «До тех пор пока руководители заботятся о благе народа, народ будет подчиняться им. Именно уважение к руководителям со стороны народа обеспечило благосклонное отношение к политике сингапурского правительства. Сингапурцы упорно трудились, делали сбережения, отказывая себе во многом ради будущего своих детей. Они страстно верили в образование и ученость, в идеалы “благородного мужа” и мечтали, чтобы их дети были честными, высокоморальными и образованными. Они надеялись, что когда дети вырастут, то прославят свои семьи. Все это было основано на конфуцианской вере в то, что самосовершенствование, нормальные семейные отношения, нормальное управление страной обеспечат мир под Небом».

Путь, который проделал Сингапур на основе сплава западных и восточных концепций развития, мне довелось наблюдать воочию. Как уже упоминалось выше, в 1968–1970 годах я учился в Сингапуре. Учился в Наньянском университете, основанном (в 1953 году) лидерами китайской общины в Юго-Восточной Азии для воспитания отпрысков в традиционном конфуцианском духе. Молодежь изучала там китайский язык, культуру родины предков. И порядки в университете царили классически конфуцианские.

Девушки жили в общежитии, отделенном от остальной территории университетского городка колючей проволокой и охраняемом полицией. В аудиториях, библиотеке, столовой и вообще где бы то ни было студентки не смешивались со студентами, даже не заговаривали с ними. Если такой контакт имел место на глазах у посторонних, предполагалось, что молодые люди или уже находятся в брачных отношениях, или помолвлены, то есть движутся в направлении бракосочетания. Облачались девушки в длиннющие, до пола, старомодные платья строгих тонов.

Ребята в свою очередь одевались скромно и однопланово: белые рубашки и темные (или белые) брюки без модного тогда клеша. Передвигались они, как и девушки, стайками, вели себя в основном смиренно, всячески выказывали почтение университетским чиновникам и преподавателям. Не пьянствовали, не дебоширили, баклуши не били – грызли науку.

В то время как девушки-студентки избегали иностранцев еще пуще, чем своих земляков (даже на приветствия не отвечали), ребята постепенно стали идти с нами на контакт. Помогал в этом спорт. В университете любили спорт, и для занятий им были созданы почти идеальные условия: стадион с хорошим травяным газоном, десять баскетбольных площадок, теннисный корт, спортивный зал с гимнастическими снарядами. Каждое утро, чуть забрезжит рассвет, десятки юношей и девушек в белых спортивных костюмах заполняли спортплощадки – начинался урок физкультуры. Вечером занятия спортом уже добровольные. Но желающих поразмяться не меньше, чем по утрам.

Самые популярные виды спорта: баскетбол, настольный теннис, волейбол. Распространены были футбол и легкая атлетика. А перед сном можно было видеть занимающихся древней китайской гимнастикой – тайцзицюань. Говорили, это идеальное средство для укрепления нервной системы, выработки координации движений, ловкости, ну, и лучшее лекарство от бессонницы.

Я удивлялся, насколько сингапурцы берегут свое здоровье. Спорт для студентов казался не менее важным, чем учеба. Если прибавить к этому, что почти все они абсолютно не употребляли спиртных напитков и мало кто из них курил, то можно представить, насколько здоровое и крепкое поколение подрастало в Сингапуре.

Студенты, движимые китайско-конфуцианскими генами, не покладая рук вкалывали. Многие оставались в университете даже на каникулы. Большинству приходилось подрабатывать: трудиться продавцами в магазинах, клерками в конторах, шоферами, дежурными в библиотеке. Студенты знали цену деньгам. Как-то я спросил одного из них: «Почему почти ни у кого из вас нет знакомых девушек?» – «Мы же учимся, откуда нам взять время на развлечения? Вот получим дипломы, хорошую работу – тогда и будем думать о девушках».

Иногда наньянские студенты приглашали меня домой. В основном это были семьи мелких лавочников. Обитали они на торговых улицах Сингапура, в примитивных двухэтажных домах, тесно примыкавших друг к другу. На первом этаже – лавка, как правило, чистая, аккуратная, со вкусом расставленный товар. В деле участвуют отец и дети, иногда мать. Знаний английского языка ровно столько, сколько необходимо, чтобы умело предложить покупателю магнитофон, фотоаппарат, часы.

Жилье – на втором этаже. Мебели немного: шкаф с посудой, стол, стулья. Кроватей нет – все спят на полу, на матрацах. Стены разукрашены китайскими изречениями о счастье, богатстве, любви. В углу – алтарь предков, статуэтка Конфуция. Китайский язык у них в почете. Между собой, в семье, объясняются на родном диалекте, но знают и охотно пользуются пекинским диалектом.

Живет такая семья весьма экономно: деньги идут лишь на пищу, на минимум одежды и, конечно, на образование детей: дать детям лучшее образование, чем имеешь сам, – смысл жизни почти каждого китайца.

Конечно, не все в Сингапуре соответствовало канонам конфуцианства. Наш преподаватель китайского языка, профессор Чжао, часто критиковал сингапурцев. На его родном Тайване, говорил Чжао, действительно сохраняются конфуцианские традиции, люди ведут себя достойно, чтут старших, уважают друг друга, сдерживают эмоции, не допускают вульгарности в поведении. А вот в Сингапуре девицы разгуливают в мини-юбках, сидят на мотоциклах с широко расставленными ногами, подражают западным людям в музыке и танцах, работают или развлекаются в заведениях низкого пошиба.

Профессор не имел в виду Наньянский университет, там все было почти как завещал Конфуций, но за воротами Наньяна начинался совсем иной Сингапур, бурлящий, искрометный, фривольный, сплав Азии и Европы. Город, не лишенный наряду с добродетелями и разнообразных пороков.

Я, конечно, с первого дня рвался в город, посмотреть на этот легендарный Сингапур, обожаемый всеми моряками, путешественниками и авантюристами мира.

И вот я в центре Сингапура. Иссиня-черная южная ночь. Горячий влажный воздух пропитан букетом острых запахов. Неподалеку от пирса Клифорда покачивается на волнах старая шхуна с рваным парусом. На палубе среди столов, за которыми потягивают напитки туристы, разгуливает большая птица эму. Периодически она внимательно смотрит на берег, где выделяются прямоугольники административных зданий Викторианской эпохи. На реке Сингапур мерцают огни, вырывая из темноты ветхие джонки и их обитателей. А неподалеку набирает обороты ночной базар. Пронзительно кричит, зазывая покупателей, продавец дуриана – фрукта, пахнущего падалью; брадобрей в трусах ловко орудует ржавой бритвой…

С восходом солнца Сингапур пробуждается, и ветхий автобус трогается в путь. Позади остается заполненный нечистотами канал Рошор, скопление зловонных харчевен на Ньютон-Серкес, и автобус выкатывает на широкую дорогу Букит-Тима, ведущую на север. По обе стороны видны добротные усадьбы зажиточных сингапурцев. Мимо пролетают заросли бананов, кокосовые пальмы, примитивные деревни, пагоды, островки первозданных джунглей. Неустанно атакуют все живое комары, жужжат бесчисленные мухи.

Сингапур – страна, в которой более 70 процентов населения составляют выходцы из Китая. Наряду с этическими нормами у части молодежи, особенно в Наньянском университете, формировалось определенное политическое мировоззрение. Взоры многих молодых людей были обращены к Китаю, родине предков. А там бушевала маоистская «культурная революция». Наньянские студенты тайком восторгались хунвэйбинами и их покровителями и резко критиковали сингапурское правительство во главе с Ли Куан Ю за «насаждение капиталистических порядков, угнетение трудящихся, мнимую независимость Сингапура, пресмыкательство перед Западом, рост налогов, высокую безработицу, притеснение лиц с китайским образованием».

Студенты были не одиноки в таких взглядах. Ли Куан Ю пришел к власти в 1959 году (когда Сингапур добился от англичан права на внутреннее самоуправление) с помощью радикальных профсоюзов.

Но в правящей Партии народного действия (ПНД) возникли трения. Левые требовали немедленного разрыва с Лондоном, глубоких социально-экономических преобразований. За образец они брали опыт КНР. Ли Куан Ю и его окружение мыслили другими категориями. Их больше прельщал путь, выбранный европейскими социалистами. Радикалы порвали с ПНД и создали свою партию. Правительство стало ее прижимать, но влияние новой партии на низшие слои населения оставалось значительным.

Угрожающий характер приобрела в те годы национальная проблема. Соседние Малайзия и Индонезия с подозрением относились к Сингапуру, видя в нем нечто вроде китайской «пятой колонны» в малайском мире. Сгущались тучи и на экономическом горизонте. Сингапур всегда строил свое благополучие на перепродаже сырьевых товаров соседних государств; они же твердо решили избавиться от услуг посредника и выйти на прямые связи с мировым рынком. Сингапурский внешнеторговый оборот падал, сокращались темпы роста национального дохода.

Весной 1970 года, по завершении учебы, я покинул Сингапур экзотический, красочный, но полный противоречий, проблем и тревог. Только летом 1989 года мне довелось вновь увидеть его. Я в Сингапуре двадцать лет спустя.

Старой шхуны с рваным парусом и загадочной птицей эму на палубе уже никто не помнит, а новая, ее пышущий комфортом потомок, стремительно движется по гавани. С нее предстает совсем иной, шокирующе ультрасовременный Сингапур, навсегда утративший свой прежний колорит.

Центр Сингапура в частоколе небоскребов: белоснежных и матово-черных, голубых и розовых, квадратных, круглых, ромбовидных, шарообразных, сделанных в американском и китайском, японском и мавританском стилях. Чопорные викторианские здания, когда-то внушавшие уважение и трепет, теперь робко жмутся к подножию гигантов и выглядят этакими жалкими пережитками более примитивной эпохи.

Выросли аккуратные многоэтажные дома. Первые этажи заняты магазинами и различными службами. В одном из домов я насчитал 30 таких точек, включая несколько продовольственных лавок, салон свадебных нарядов, парикмахерскую, автомастерскую, зубоврачебную клинику, библиотеку, кинотеатр, почту и т. д. В распоряжении жильцов бассейны, теннисные корты, лужайки для отдыха, детские площадки.

Канули в Лету ночные базары, их функции выполняют супермаркеты, поражающие обилием и разнообразием товаров. На Ньютон-Серкес убогие харчевни превратились в уютные уличные рестораны, сверкающие стерильной чистотой. Мух и комаров нет теперь и в помине.

На острове властвует компьютерный век: в промышленности, в сфере обслуживания, в школах, на стадионах. Сингапурский сервис, приличный и в былые времена, выходит на самые передовые рубежи. Отель «Шангрила» удостоился звания лучшего в мире. К числу лучших принадлежит сингапурская авиакомпания. По улицам острова бегают новенькие, словно только из автосалона, машины. По количеству дорогих «мерседесов» на душу населения Сингапур опережает все страны Азии. При помощи экономических стимулов власти побуждают владельцев избавляться от автомобилей со стажем. Их перепродают за рубеж. Сингапурское метро – одно из наиболее технологически совершенных: кондиционированный воздух, простор, бесшумные и плавно движущиеся поезда. В них можно не держаться за поручень.

Оказавшись вновь в Сингапуре, я вспомнил когда-то услышанную японскую пословицу: «Хорошее питание и приличная одежда побуждают человека к достойному поведению». И, действительно, изменился не только Сингапур, но и его обитатели. За рекордно короткий срок, на протяжении жизни одного поколения, они приобрели просто феноменальную чистоплотность. Стали гордыми и уверенными в себе и больше не умиляются иностранцами, «снисходящими» до того, чтобы говорить на местных языках или обедать в уличной харчевне. Они спокойны, улыбчивы и вежливы. Сидя за рулем автомашины, готовы уступить дорогу пешеходам, даже если те идут на красный свет светофора.

Личные впечатления о прогрессе Сингапура убедительно подкрепляются статистическими данными. Остров принадлежит к числу так называемых «новых индустриальных стран» (НИС), которые вплотную приблизились к уровню развития самых преуспевающих государств планеты. Сингапур живет уже богаче Новой Зеландии, Италии, Испании и на всех парах продолжает нестись вперед. В течение многих лет его валовой национальный продукт возрастал в среднем на 10 процентов ежегодно. Сингапур – один из крупнейших мировых центров в области финансов, авиационного и морского транспорта, спутниковой и факсимильной связи. Вывоз цветных телевизоров и видеомагнитофонов в Японию стремительно растет. В торговле с Соединенными Штатами островное государство имеет активное сальдо в сумме нескольких миллиардов долларов. Западноевропейцы покупают у него больше машин и оборудования, чем во всех странах Восточной Европы. При этом Сингапур не страдает от безработицы и инфляции.

Конечно, представлять себе Сингапур как беспроблемное общество было бы неправильно. Пока не решена задача создания единой сингапурской нации, имеющей общую идеологию. Сингапуру, говорят его руководители, надо преодолеть разобщенность между китайцами, малайцами и индийцами и одновременно устоять перед духовным наступлением Запада. Сохраняются социальные противоречия. Все еще возникают осложнения с соседними странами.

Остающиеся проблемы не в состоянии, однако, принизить значимость того могучего скачка к социально-экономическому прогрессу и политической стабильности, который совершило островное государство. В чем же причина успехов?

Прежде всего в эффективной стратегии, которую в середине 1960-х годов взяло на вооружение и неуклонно осуществляло сингапурское правительство во главе с премьер-министром Ли Куан Ю. Ее основополагающий элемент – рыночная экономика. Товар изготавливается не по команде бюрократии и не для галочки, а в соответствии со свободным выбором производителя и для потребителя. Другим элементом стратегии Ли Куан Ю является государственное регулирование рынка при посредстве хозяйственных и нормативно-административных рычагов.

Во-первых, акцент был сделан на все более глубоком интегрировании сингапурской экономики в мировое хозяйство, стимулировании экспортных отраслей. Экспорт – источник валюты, а на нее можно приобретать все, чего Сингапуру не хватает. На первых порах вывозились одежда, обувь, ткани, игрушки, позднее Сингапур переключился на выпуск для зарубежных клиентов электронной, электротехнической, химической и нефтехимической продукции. Сейчас особое внимание уделяется развитию наукоемких производств – судостроению, биотехнологии, автомобилестроению.

Во-вторых, поскольку «поднять» такие отрасли самостоятельно было не под силу, правительство сконцентрировало усилия на привлечении в Сингапур иностранного капитала. Для этого власти постарались создать инвесторам условия более выгодные, чем существующие в других развивающихся государствах, занятых «охотой» за технологиями и финансовыми ресурсами. Иностранцев, вкладывающих деньги в передовые экспортные отрасли, освободили от излишнего бремени налогов, таможенных пошлин и формальностей. Непрерывно модернизируется вся инфраструктура хозяйства (морской и воздушный порты, телекоммуникации и т. д.).

В-третьих, следующий комплекс вопросов, который успешно решил Сингапур, – обеспечение экономики недорогой и квалифицированной рабочей силой. В 60-х годах власти взяли под жесткий контроль рост заработной платы. Профсоюзное движение было подчинено правительству, забастовки запрещены. Ли Куан Ю любил говорить, что Сингапур еще очень слаб и беден, чтобы позволить себе простои в производстве. Зато рабочие трудились в чистых и светлых цехах, неукоснительно соблюдалась техника безопасности, в соответствии с высокими стандартами решались вопросы питания, жилья, отдыха, пенсий. Когда же Сингапур стал богаче, завоевал прочные позиции на мировых рынках, заработки тоже пошли вверх. Причем правительство теперь заставляет предпринимателей платить больше. Правда, как указывают оппоненты, по-прежнему «ножницы» в оплате велики: член кабинета министров Сингапура, курирующий профсоюзы, получает больше, чем средний рабочий, в 37 раз.

Что касается квалификации кадров, то этим занимаются десятки центров, где используются лучшие в своей области педагоги со всех концов земли. Специалисты готовятся и за рубежом. Сингапур занимает одно из первых мест в мире по удельному весу технической интеллигенции и менеджеров, обучавшихся на Западе.

Еще одним слагаемым успеха Сингапура следует назвать поддержание в нем политической стабильности. Ради ее достижения власти не церемонились в выборе средств. В «ежовые рукавицы» взяты, помимо профсоюзов, оппозиционные политические партии, пресса, общественные организации. В стране вроде бы присутствуют все внешние атрибуты демократии, но каждый сингапурец хорошо знает пределы дозволенного. Есть табу, за нарушение которых немедленно последует кара. Так, нельзя вести пропаганду против представителей других рас и народов, нельзя выступать за подрыв существующего строя, не следует ставить под сомнение общую стратегию развития, осуществляемую правительством, не принято критиковать лично премьера. Поэтому в целом смирно ведут себя оппоненты правящей партии, гладко проходят дебаты в стенах парламента, «не бузит» пресса. «Диссиденты», позволяющие себе что-то оспаривать в письмах в газету, предпочитают подписываться вымышленными именами.

Жесткими методами ведется война с коррупцией, и ее в Сингапуре практически нет. Запрещены азартные игры. Не в почете порнография. Даже канкан объявлен вне закона, и его любители наведываются на шоу в мусульманскую Малайзию. Не поощряются чаевые. Курение в общественных местах наказывается штрафом в несколько сот долларов.

Гигантская мзда взимается за переход улицы в неположенном месте, за отказ водителя пропустить пешехода, находящегося в пределах «зебры». Суровая кара предназначена для тех, кто нелегально находился на острове в течение более 90 суток: тюрьма и порка тростниковыми розгами. Беспощадны в Сингапуре к наркобизнесу. Дабы не допустить распространения наркотиков, в стране запретили даже некоторые песни «Битлз», содержащие намеки на употребление наркотических средств.

Есть мнение, что во внутренней политике сингапурского правительства сочетаются две древние китайские традиции. Первая – легизм, контроль за населением при опоре на суровые законы. Вторая – конфуцианство, управление обществом на основе морали и справедливости. Как уже отмечалось выше, в старом Китае император должен был подавать народу пример добродетельного поведения. В противном случае он терял «мандат Неба» на правление. Сингапурское правительство сохраняет этот мандат, эффективно руководя островом как с помощью экономических рычагов и политической твердости, так и считая своим правом и обязанностью воспитывать в людях высокие духовные качества.

Прогресс Сингапура настолько велик, что я постоянно испытывал ощущение, что нахожусь совсем не в той стране, которую обошел и исколесил вдоль и поперек в конце 60-х годов. Более того, казалось, что я попал в иную эпоху.