Текст книги "Три Германии"

2 февраля 1996 г. Москва – Бонн. Сотрудник «Известий Вячеслав Лукашин – собкору Е. Бовкуну: … прими самые добрые пожелания к Новому году по Лунному календарю. Твои интереснейшие предложения могут послужить основой дальнейшего сотрудничества с издательством «Воскресенье». В общих чертах я рассказал о них Виктору Николаевичу. Все они его заинтересовали. И, главное: поздравляю тебя с выходом в свет первого тома уникальной «Винной Энциклопедии», где твоё имя названо в числе самых блестящих специалистов в области немецкого виноделия. Книгу постараюсь передать с Виктором Борисовичем (Толстовым). За первым томом последует второй, а перед этим все материалы будут прокручены в таких изданиях, как «Виноградарство и виноделие», «Сад и огород». Словом, к отпуску у тебя должен быть приличный гонорар. Еще раз от души желаю тебе крепкого здоровья и успехов. С уважением – Лукашин.

Бокал мозельского. Над очерком о немецких винах, объёмом в два печатных листа я работал с удовольствием, используя не только уникальную информацию виноделов, региональных винных музеев и обществ, но также местные архивы и личные наблюдения. По-моему, он удался. Жаль, что упомянутой книги, не говоря о гонораре, я так и не увидел.

28 ноября 1992 года. Мюнхен – Бонн. Дитер Ханицш Е. Бовкуну: … Евгений, надеюсь, ты добрался до Бонна живым и здоровым. Ваши мюнхенские гастроли были абсолютным успехом. Можешь почитать, что пишут про твоих художников наши газеты (см. вырезки). Завтра в Нойбиберге откроется выставка картин, которые они привезли с собой. Не ожидал? Может, надумаешь опять к нам махнуть? На открытие. Если не трудно, сообщи факсом, где ещё публикуются твои ребята, кроме «Известий». Или позвони. Сердечный привет из Мюнхена, Дитер. Мюнхен, ул. Уленшпигеля, 73.

Карикатура на Ельцина. В начале 90-х, когда частные командировки за рубеж у нас были редкостью, мне удавалось уговаривать немецких друзей на спонсорство. На очередном вернисаже карикатуристов, которые с блеском устраивал Вальтер Кайм, я предложил ему познакомить немцев с искусством российских представителей этого жанра. Заведующий газетным архивом Бундестага, профессор Кайм был многогранно одарённой личностью. Одним из немногих в Германии он преподавал студентам основы кинезики (языка тела) в Мюнстерском университете – предмет, который в России появился в программах некоторых вузов лишь 15 лет спустя. А кроме того был страстным любителем иронической живописи, устраивал выставки карикатур и издавал их альбомы. Идея моя состояла в том, чтобы наладить двусторонний творческий обмен под патронажем «Известий». Сформировать первую группу лучших советских карикатуристов взялся известинский художник Валентин Розанцев. Поддержки от главного редактора И. Голембиовского мы, правда, не получили (все наши газеты испытывали финансовые затруднения), но немецкие коллеги взяли расходы на себя. Осенью 91-го впервые в Германию привезли свои работы Валя Розанцев, Андрей Бильжо, Серёжа Мосиенко, Серёжа Авилов, Виктор Кособукин и Николай Воронцов. Их коллективные выставки в нескольких городах имели потрясающий успех, а в Бонне Кайм придумал такое оригинальное мероприятие, которое нарушило дипломатический протокол визита Б. Н. Ельцина. В боннской ратуше бургомистр Даниельсен устроил для гостя приём, который должен был пройти в сугубо официальной обстановке, но Кайм, близко знавший бургомистра, договорился тайно провести всю нашу группу за кулисы. Ребята в считаные минуты набросали портреты политиков, и профессор с видом Деда Мороза неожиданно взошёл на трибуну, чтобы преподнести дружеские шаржи Ельцину и Даниельсену. Потом, решительно оттеснив охранников, вывел нас на авансцену, чтобы каждый «сказал пару слов». Сюрприз удался. Сотрудники посольства были в шоке, бургомистр и президент от души посмеялись. Но ответный визит не получился, хотя руководитель пресс-центра Федерального собрания Ю. В. Алгунов и обещал нам поддержку. От обещания осталась его визитка. У нас не нашлось спонсоров, готовых оплатить пребывание в России лучших немецких карикатуристов во главе с известным всей Германии художником Дитером Ханицшем и Вальтером Каймом. Когда моя дочь, заканчивая юрфак Боннского университета, подыскивала необходимую для стажировки практику в государственном учреждении, Кайм предложил ей проверить свои организационные способности, поработав в его отделе.

26 марта 1996 г. Зав. отделом документации Бундестага проф. д-р Вальтер Кайм Татьяне Бовкун: Дорогая Татьяна! Мы все из Отдела прессы и документации говорим: «Спасибо нашей практикантке за редкое прилежание, молодёжный задор и исключительное дружелюбие!» Прилагаемая фотография будет напоминать Вам о проведённых у нас неделях и, может быть, побудит Вас заглянуть к нам по старой дружбе! С наилучшими пожеланиями, Ваш Вальтер Кайм.

Хобби профессора кинезики. Задумываясь о прочности взаимных симпатий, спонтанно возникающих между людьми, я долго не мог выделить главное. Биотоки? Совпадение профессиональных или житейских интересов? Отсутствие зависти к чужому успеху? Противоположность характеров? И только на склоне лет открылось мне: всё определяется способностью переживать чужие радости и беды, как свои. Впрочем, огромное значение имеет качество первого контакта. Широкое открытое лицо, густая шевелюра с лёгкой проседью, глаза с лукавинкой, полные губы, охотно выдающие характер и темперамент своего хозяина, согласно правилам кинезики. Профессор Кайм, более 30 лет заведовавший газетным архивом Бундестага и вышедший на пенсию после переезда парламента в Берлин (но не по возрасту, а из-за нежелания переселяться в новую столицу) внушал мне не только личную симпатию и доверие, но и огромное уважение к многогранности своих увлечений и глубине познаний. Дружеские отношения связывали нас почти 20 лет. Мы совместно осуществили несколько интересных проектов, благодаря многообразным интересам этого талантливого человека. Иное хобби так захватывает человека, что становится его второй или третьей профессией. Вальтер Кайм виртуозно распоряжался судьбой своего архива, великолепно помня дату и подробности конкретной публикации. «Вы хотите знать, что писала газета «Бадишес Тагеблатт» о скандале с диоксином? Посмотрите номера за март 1987 года. Всего было 8 публикаций. Но есть и другие источники». Имена, цифры, факты сыпались, как из рога изобилия. В его отделе стажировалась моя дочь, и мне было приятно услышать восторженные отзывы в её адрес. В Бундестаге Кайм был государственным чиновником, которому полагалась казённая квартира в Бонне и которого невозможно было уволить без его согласия. он был находчив и виртуозен в любом деле. Пригласив меня на семинар в Леверкузене, Кайм настолько блестяще провёл занятие для молодых менеджеров химического концерна «Байер», что слушатели забрасывали его вопросами, записывали названия книг по кинезике. Находились и скептики. Один всё пытался «срезать профессора» и ехидно заметил: «Вы говорите, что мокасины выдают мой характер. Вот и ошиблись, их покупала моя жена». Кайм спокойно спросил: «А почему она приобрела именно эти ботинки?» «Да потому, что я люблю такую обувь». Последовал взрыв хохота. Другому он сказал: «Борода у вас недавно, потому что вы постоянно дотрагиваетесь до этой части лица. Вы, наверное, отпустили её, чтобы казаться этаким мачо!» «Так оно и было», – ответил изумлённый слушатель. Кайм обладал артистическими наклонностями. На юбилее барона Мюнххаузена в Боденвердере выходил на эстраду в карнавальном костюме и читал шутливые стихи собственного сочинения. В различных издательствах он выпустил с дюжину сборников сатирических рисунков наиболее известных художников Германии со своими предисловиями и комментариями, регулярно устраивал вернисажи. Мы с женой и детьми бывали у него в поместье, полученном в наследство от отца, в живописной деревушке Рельбехаузен Северного Гессена. Достопримечательностью усадьбы был биотоп – уголок живой природы, населённый рыбами, лягушками, медведками и ужами. А управляла хозяйством белая цапля. Наш сын Иван получил разрешение забросить удочку и вытащил приличного карпа, но тут же отпустил его. В его честь хозяин назвал карпа Иваном. Вольноотпущенник дожил до глубокой старости и стал пользоваться глубоким уважением со стороны остальных обитателей биотопа, включая цаплю. Многогранность талантов не совсем типична для рядовых немцев, больше склонных к углублённому освоению одной профессии. Может быть, в этом и была основная причина моей глубокой к нему привязанности. По возвращении в Москву, работая некоторое время в крупном издательстве МЦФР выпускающим редактором «Спичрайтера» – сборника «образцовых» речей для руководителей, я включил в него и раздел, посвящённый кинезике.

15 марта 1999 г. Фонд Городская сберкасса Боденвердера – Бонн, Е. Бовкуну:… Сердечно приглашаем Вас и Вашу супругу на уикенд (14–16 мая 1999 г. в Боденвердер – город, где родился барон Мюнххаузен. Повод приглашения – вручение ежегодной «Премии Мюнххаузена», которая в этом году присуждена известному кабаретисту Вернеру Шнайдеру. Похвальное слово лауреату произнесёт проф. д-р Вальтер Кайм, руководитель Газетного архива Бундестага. На торжество приглашены видные политики. В программе: выставка карикатур, прогулка по окрестностям, поездка по Везеру, а также обед с представителями рода Мюнххаузенов. Председатель правления Фонда К. Раабе.

Задушевные беседы с бароном-лжецом. Наслаждаясь вдохновенным враньём барона Мюнххаузена при чтении его удивительных историй, кто ни пытался в детстве представить себя на его месте или по крайней мере, посидеть с ним в беседке за чашкой чая. Последняя мысль упорно не покидала меня после того, как я узнал: родственники знатного гражданина Боденвердера по прямой линии здравствуют и поныне, ежегодно присутствуя на вручении Премии имени Мюнххаузена. Если беседку заменить на просторный зал деревенской гостиницы, а чашку чая на несколько кружек пива, то можно считать: мечта сбылась. Я познакомился сразу с двумя баронами. Один проезжал меж длинными столами, оседлав ядро, в мундире и треуголке, при длинной шпаге. Другой, в сером костюме от Кардена, сидел напротив, в обществе бургомистра. Отмечалось 202-летие со дня рождения Иеронимуса Карла Фридриха фон Мюнххаузена. Идея Премии принадлежала моему другу, профессору Вальтеру Кайму, мастеру всевозможных интеллектуальных затей. В дороге мы говорили с ним об античных «поэтах-лжецах», о любивших приврать миннезингерах, о «Правдивых историях Лукиана» и «Похождениях Шельмуфского» Рейтера, о шванках и прочих жанрах, построенных на искусстве вранья. Потом перешли к политикам. О сколь многие из них – заслужили «Премию Мюнххаузена»! Дорога не близкая, профессор вынул рукопись: еще раз пробежать глазами текст торжественной речи. А я углубился в размышления о Мюнххаузенах. Они ведут свою родословную с 1183 года. В роду у них были воины и государственные служащие, но никто не отличался качествами, которыми наделила природа Иеронимуса Карла Фридриха. В 12 лет он был пажом принца Антона Ульриха. Когда тот женился на русской престолонаследнице Анне Леопольдовне и принял командование полком брауншвайгских кирасиров, барон отправился в Россию вслед за своим господином. Участвовал в войнах с турками и шведами. Ему сулили блестящую карьеру, но царицу свергли. До 1750 года пришлось ему ждать повышения в чине, прежде чем его произвели в ритмейстеры. Это расстроило честолюбивого барона, он подал в отставку и вернулся в Боденвердер. Соседом слыл неуживчивым, шкафы его библиотеки ломились от папок с описаниями многочисленных тяжб (как тут не вспомнить дачную жизнь Подмосковья). Писал жалобы, что-то оспаривал, привирал, не без этого… По вечерам в салоне, куря кальян, рассказывал друзьям о приключениях. Об этих историях заговорила местная знать. Но произошло нечто, нарушившее покой рассказчика. 17 его шванков опубликовал берлинский журнал «Вадемекум для весёлых людей». Затем вышла книга «О приключениях барона Мюнххаузена в России». Её издал в Оксфорде профессор из Касселя Рудольф Эрих Распэ, которому пришлось скрыться за границу, опасаясь преследований за кражу ценных монет. Готфрид Август Бергер перевёл книгу на немецкий, присовокупив к рассказам несколько сочинённых им самим. Это известие всколыхнуло Боденвердер. Барон начал судиться, пытаясь смыть пятно «лжеца», поскольку и в самом деле не имел ни малейшего отношения ко многим историям. И вот Везерские горы. Дорога петляет по лесистым склонам, по которым когда-то бродили, вероятно, братья Гримм, и на одном из поворотов перед нами открывается панорама Боденвердера. Понятно, почему после этих вдохновенных путешественников осталась «дорога сказок». Пряничные городки с фахверками словно сошли со старинных гравюр, иллюстрировавших онемеченные сказки беглых гугенотов. Потом показался и Замок Золушки, описанный братьями-сказочниками. В Боденвердере нас катали по Везеру на плоскодонном пароходе. В этих местах река настолько мелка, что обычное судно село бы на мель. Таких прогулочных трамваев ходит по Везеру целая флотилия. Потом всех пригласили в ратушу – бывшее родовое поместье Мюнххаузенов. История города удачно гармонирует с принципами рыночной экономики. Местная пароходная компания не жалуется на отсутствие туристов, желающих полюбоваться окрестностями и принять участие в мероприятиях, связанных с именем Мюнххаузена. Каждое первое воскресенье с мая по октябрь сценический барон рассказывает свои истории в «комнате воспоминаний» при ратуше, где находится литературный музей. В нём собраны образцы всех изданий Распэ и Бюргера и книг о Мюнххаузене, не считая огромного количества других экспонатов. Хорошо, что я пришёл не с пустыми руками. Директор музея обрадовался подарку. Я вручил ему только что вышедшую прекрасно иллюстрированную книгу Бюргера под научной редакцией моего друга Ник Ника. «Окажешься на родине этого чудака, подари кому-нибудь эту книжку», – напутствовал меня в свое время Ник Ник. И я радовался, что смог выполнить его пожелание. Мы разговорились о капризах судьбы. «Видите ли, – заметил директор, – ключевую роль тут сыграл авантюризм Распэ, но честь удачной обработки шванков принадлежала Бюргеру». Каким образом попали к Распэ истории барона, долго не знали. Исследователи установили: Распэ учился в Гёттингене, где часто бывал Мюнххаузен, и, скорее всего, узнал от знакомых, что авторство загадочных историй приписывают склочному барону из Боденвердера. А потому, издав шванки, в Англии, он и подписал их полным именем Мюнххаузена. Кража монет не принесла ему счастья (он умер от тифа в Ирландии), но прославила род Мюнххаузенов. Любопытно, что в Гёттингене останавливался и Готфрид Август Бюргер, причём в той же гостинице, что и барон, и примерно в одно и то же время. Так что они вполне могли быть знакомы лично. Приняли ли родственники настоящего барона всю эту отсебятину? «В том-то и дело, – улыбается директор музея, – никто из них никогда не мог сказать, что в книгах Распэ и Бюргера основано на подлинных рассказах барона Иеронимуса, а что присочинено потом. Подробности проделок Распэ стали известны в Германии только после смерти барона. Ясно одно: приключений на море у него быть не могло». Ко всему прочему, среди наследников разгорелись споры о родовом имуществе и символике, о правах на издание книг, поскольку еще с XIV века в родословной боденвердерских баронов определились две главных ветви – «чёрная» и «белая». Они существуют и поныне, но упоминать об этом в Боденвердере на мероприятиях, посвящённых Мюнххаузену, считается неприличным. А что сам барон? Таким ли лгуном и склочником он был на самом деле, как пишут иные биографы? Достоверно известно, что он был натурой тонкой, ценил философию и поэзию и переписывался в стихах с одной из поклонниц – баронессой Луизой фон Арденне. Той самой, чью несчастную любовь описал Теодор Фонтане в своём романе «Эффи Брист». Не так давно в Боденвердере нашли портрет баронессы, принадлежавший Мюнххаузену. «Ты всегда со мной, я помню тебя и ношу твой образ в своём сердце!» – писала влюблённая Луиза своему герою в сентябре 1759 года. Он отвечал не менее пышным слогом: «Своей любовью и пламенными письмами ты осчастливила меня и навсегда останешься для меня моей Луизхен. Твой Иеронимус».

Наступает вечер. Город зажигает огни. Подсвечиваются современные скульптуры у ратуши (семь белых ангелов) и бронзовая конная фигура Мюнххаузена на правом берегу Везера, у причала, выполненная в виде фонтана: первая половина коня никак не может напиться. «За сколько времени он выпил бы запасы пресной воды в городе?» – интересуюсь у бургомистра. «Трудно сказать, – признаётся градоначальник. – В крайнем случае отведём его к Везеру». Коня на водопой, а нас автобусом в деревню Буххаген, в местный гастхаус, где собрались гости. Гаснет свет, в зал вплывает на огромном ядре сценический барон, профессор Кайм выходит на сцену в одежде придворного, чтобы произнести остроумную речь, поздравления сатирику-лауреату. Известный карикатурист Бургхардт Моор дарит городу свою новую работу – ажурного железного Мюнххаузена, напоминающую фигуры Сальваторе Дали. Бургомистр говорит о России: «У вас есть талантливые ремесленники. У нас тоже развиваются интересные направления народных ремёсел. Если бы нашёлся городок на русской реке, славящийся ремёслами и пожелавший вступить с нами в партнёрство, мы были бы очень рады». Продолжатель рода Мюнххаузенов соглашается. Он немногословен и сохраняет подобающее достоинство. По установившейся традиции, обсуждать прошлое литературного барона можно только с «человеком в треуголке». С истинным бароном надо говорить о гольфе, породистых лошадях, биржевых акциях и даже на личные темы… Но уже в другой обстановке. Стало быть, в следующий раз. Помня о словах бургомистра, я попросил одного из региональных собкоров «Известий» поинтересоваться: нет ли в Поволжье желающих установить партнёрство с Боденвердером. «Да мы-то хоть завтра, – в один голос говорили градоначальники, – но сколько немцы нам за это дадут?» На том всё и кончилось.

8 августа 1996 г. Пульман, штат Вашингтон (США) – Бонн. Марина Толмачёва – Е. Бовкуну: Женя, готовься к выступлению у нас в университете 19 сентября. Тебя ждут на кафедре германистики. После этого я запланировала ещё несколько бесед с твоим участием. Сообщи мне тип визы, об этом просили в канцелярии ректората. Получается насыщенная программа. Но насколько я знаю, ты привык жить и работать в уплотнённом графике. Марина.

Косые скулы океана и пейзажи Рокуэлла Кента. Иван Тургенев, живя в Германии, узнавал соотечественников по одежде и говору. Иван Шмелёв, остро чувствовавший «неисповедимое согласование» разума и любви и создававший свои произведения, по убеждению философа Ивана Ильина, «из горячего переполненного сердца», тоже наблюдал за поведением соотечественников за границей и начал писать, к сожалению, не законченный роман «Иностранец». В 30-е годы ХХ века, когда качество эмиграции из России заметно изменилось, узнавать иностранцев в русских стало труднее. Они свободно и без акцента говорили на разных языках, почти не выделяясь одеждой. Русские эмигранты времён Шмелёва были интеллектуалы, люди высокообразованные. В 90-е годы я стал свидетелем того, как в Германии качество иммиграции стало резко падать. С Востока хлынул поток переселенцев из России, говоривших на чудовищном жаргоне. Выходцы из бывшего СССР изъяснялись сильно русифицированными и безбожно искажёнными немецкими оборотами, понятными только узкой категории инородцев. Они прижились и образовали собственное национальное меньшинство. Но зато теперь в Германии можно встретить много молодых русских, получивших образование в местных университетах и безукоризненно говорящих по-немецки, истинно двуязычных. Иную картину я увидел в Америке. Там, кажется, есть всё: и старые русские интеллигенты, сохранившиеся свой особый язык, не замусоренный современным российским сленгом, и тарабарщина социальных беженцев, уехавших за длинным долларом, и многоязычное совершенство интеллектуальной российской элиты. Мне выпало счастье всё это увидеть и услышать, включая не только живую разговорную речь, но и самобытные псалмы пятидесятников, выдавленных когда-то из Советской России. Но я не обогатился бы незабываемыми впечатлениями от Сиэтла, Сан-Франциско, Солт Лейк-Сити и Пульмана, если бы не способность наших друзей – Марины Толмачёвой, Люси Третьяковой и американского сибиряка Воли Соловьёва – «принимать сердцем». Общаясь с ними и с их друзьями и всматриваясь вместе с ними в их будущее, мы видели и наше общее прошлое, и этот неповторимый синтез ощущений рождал необычайные ассоциации. Могучая сосна на фоне залива перед балконом Люси и Воли вызывала в памяти другую, увиденную в юные годы под Питером, на берегу озера в Удомле, ту самую, с которой писал Левитан «Над вечным покоем». И было глубоко символично то, что в Америку я попал по приглашению лучшей питерской арабистки Марины Толмачёвой, в своё время уехавшей с мужем в Штаты. В Вашингтонском университете она стала первой женщиной-педагогом, да еще и заведующей кафедрой. У А вслед за нею уехала в Америку обладательница замечательного меццо-сопрано из хора Большого театра Люся Третьякова. Встречи, исторические уголки, пирожковая в порту Сиэтла, куда заглядывал Сергей Довлатов, пейзажи, любая деталь поездки включала неожиданные ассоциации. Когда Марина везла нас в Пульман, где мне предстояло выступить перед студентами – будущими германистами, для меня оживали «косые скулы океана» на полотнах Рокуэлла Кента. Только там, глядя на громадные скулы цветных холмов, я по-настоящему понял душу американского художника и удивительно точный троп Маяковского, который этих холмов никогда не видел. Застывший океан был великолепен. Только там до меня дошёл потаённый смысл пушкинских слов – «нет истины, где нет любви». И я лишний раз убедился, что без любви друзей невозможно глубоко оценить то, что познаёшь с их помощью и вместе с ними. Множественная сопричастность в познании мира придаёт завершённость нашим эстетическим чувствам и делает нас духовно богаче. Встречи с будущими американскими германистами меня порадовали; они отлично, хотя и с непередаваемым акцентом говорили по-немецки и больше расспрашивали меня не о Германии, а о России. А самое любопытное произошло на границе, когда я приземлился в Сиэтле. Американские пограничники долго вертели в руках мой паспорт, почти как крыловская мартышка – очки. Российский журналист, работающий в Германии, въезжает в Америку… Тут что-то не так, но что? Процедура затягивалась, и чтобы ускорить проверку, я достал карточку аккредитации от радиостанции «Свобода». Стражи мгновенно подобрели. «О! Радио Либерти! Окей! Окей!» Как сказал бы Миша Задорнов, с которым мы пересекались в Германии по его издательским делам, «американцам американская рубашка к телу ближе».

7 января 1997 г. Пульман (США) – Бонн. Биргита Иогансон – Е. Бовкуну:… Большое спасибо за Ваше популярное пребывание у нас в Вашингтонском государственном университете! Моим студентам понравилось Ваше выступление. И, конечно, Ваша большая миссия пользовалась хорошим успехом. Я благодарна Марине Александровне (Толмачёвой) за то, что она пригласила Вас. Биргита Иогансон.

18 августа 1998 г. Москва – Бонн. Гл. редактор «Открытой политики» Е. Бовкуну:… Евгений! Бурные события последний дней не позволили Егору Тимуровичу с Вами связаться. Но в принципе он мог бы приехать в Мюнхен 9 октября. Мы напечатали в июльском номере Вашу статью. Мне представляется, что она может открыть серию публикаций, знакомящих российского читателя с особенностями функционирования демократических обществ. Интересен и Ваш очерк о канцлере Коле в «Известиях». Нас интересует многое из того, что Вы предлагали. Полезны были бы и развёрнутые беседы с экономистами и министрами земель об актуальных проблемах развития Германии (и России – насколько она вписывается в новую модель Европы). Пишите. Буду рад встрече. В. Ярошенко.

Баварские промышленники, Гайдар и Мюллер-Армак. В сентябре 95-го Ирочка Герстенмайер, убеждённая сторонница реформ Гайдара, познакомила меня с Егором Тимуровичем, когда он приезжал в Германию на презентацию своей книги. Руководителей Германии волновал вопрос, что можно сделать, чтобы политика Запада не послужила поводом для обострения международной обстановки и таким образом исключить возможность изоляции России. Гайдара принял канцлер Коль, после чего я смог побеседовать с российским реформатором и опубликовал его интервью в «Известиях». Публикация вызвала контрастные отклики читателей. Сторонники и противники резкого перехода к рынку ожесточённо спорили между собой. В основу предубеждений против радикальных реформ был заложен тезис – «они привели к обнищанию России». Немцев подобные страхи не мучили. Они хорошо помнили послевоенную шоковую терапию, которую осуществили политик Людвиг Эрхард и профессор-экономист Мюллер-Армак, разрабатывавший со своими единомышленниками концепцию рыночной экономики для Германии еще в подполье, т. е. при Гитлере. Но если их и смущал характер изменений в экономике России, то самым убедительным аргументом в пользу доверия к реформам Гайдара стал результат его финансовой политики: войдя в правительство в 91-м году, он обнаружил в казне всего 16 миллионов долларов, которые не успели распределить по отечественным и зарубежным заначкам советские партаппаратчики и красные директора крупных предприятий. А когда он уходил из правительства в 93-м, валютные запасы России составляли 5,5 миллиарда долларов. В отличие от кабинета Горбачёва, позволившего западным кредитам вместе с партийными деньгами растечься по тайным закромам, кабинету Ельцина с помощью Гайдара удалось сократить темпы инфляции, стабилизировать рубль и изменить направление потоков капитала. Дело было не в реформах Гайдара, а в бесконечных перетягиваниях каната политическими силами. Шоковая терапия была бесполезна в условиях, когда банкир мог печатать денег, сколько ему заблагорассудится. В тот период во время выступлений по разным каналам немецкого телевидения, в общественных организациях и промышленных фондах мне часто приходилось участвовать в дискуссиях о будущем нашей страны. И потому, когда в Мюнхене стали готовиться к торжественному открытию крупнейшего в Европе и технически самого совершенного на континенте Международного конгресс-центра (МКЦ), баварские деловые круги захотели, чтобы в этом событии непременно участвовал крупный российский политик, желательно – Гайдар. В августе 97-го меня пригласили в Мюнхен местные промышленники консультантом по вопросам развития контактов с Россией, в связи с предстоявшими Днями баварской экономики в Москве и открытием МКЦ в Мюнхене. МКЦ должен был стать постоянно действующей трибуной обмена мнениями между политиками, учёными и менеджерами по глобальным проблемам Восток-Запад; как в Давосе, но на постоянной основе. Речь зашла о кандидатуре Гайдара, и я, согласившись стать посредником, написал письмо соратнику Гайдара Виктору Ярошенко, главному редактору журнала «Открытая политика», где печатались мои статьи. Из-за обострения политической ситуации визит Гайдара в Мюнхен не состоялся. А ведь он мог бы заметно поднять уровень дискуссий о шансах подлинной рыночной экономики в России и реальной помощи развитию миттельштанда – основного накопителя ВВП. К сожалению, условия развития бизнеса стали у нас диктовать олигархи. Капитал продолжал уходить в офшоры, а под литавры неторопливых реформ распродавались редкие металлы и музейные экспонаты. В августе 92-го директор музея бывшего КПП «Чарли» на границе двух Берлинов Райнер Хильдебрандт, у которого я брал интервью в октябре 90-го, за 9 тысяч долларов приобрёл у фирмы «Российский музей» 3 кремлёвских стяга. Чтобы убедить меня в реальности такой сделки, он передал мне копию расписки трёх руководителей музея на официальном бланке этого учреждения.

29 мая 1998 г. Марбург-на-Лане – Бонн. Профессор Марбургского у-та П. Томас – Е. Бовкуну:… меня чрезвычайно опечалило известие о кончине в Австралии нашего коллеги и Вашего друга, профессора Евгения Башкина. Конечно, я выясню обстоятельства, связанные с выплатой пенсии вдове профессора. По получении названных документов я немедленно вышлю их в Перт (Австралия) по указанному в её письме адресу.

Омск-Марбург-Перт. Испытание расстоянием. От щедрот ли своих посылает нам Господь новых друзей или для того, чтобы испытать нас? Ведь мог же человек возгордиться, предать забвению прежнюю дружбу. Но старых друзей забывает только тот, кто их недостоин, для кого ценность других людей измеряется степенью их полезности. Таковы завистники, не верящие в искренность и бескорыстие. Долгие годы живя в Германии, мы не забывали наших товарищей, гостили у них, принимали у себя и были счастливы тем, что даже вдали от родины встречали родственные души. Дом Башкиных стал нам близок благодаря Татке, с которой ходила в посольскую школу Оленька Башкина. Обе учились на одни пятёрки, но «красный» директор, видимо, продолжал делить людей на «наших» и «не наших», считая, что отличниками могут быть только дети дипломатов. Возможно, он не знал, что наша дочь награждалась грамотами посольства за добросовестное отношение к учёбе и активное участие в жизни класса, что сын наш получил в посольстве Похвальный лист Министерства просвещения РСФСР «За отличные успехи и прилежание к учению и общественно-полезному труду», а мы с женой – Благодарственное письмо посольства за хорошее воспитание нашего сына. Объяснение директора звучало так: «МИД в этом году не выделил Боннской школе квоты на золотые медали». На этом нелепом основании нашей дочери и Ольге Башкиной выдали только серебряные дипломы. К чести их сказать, они огорчились не слишком. Беседуя с учителями, директор высказался откровеннее: его «не поняли бы», если бы золотые медали получили «космополиты», то есть чужаки. А ведь профессора Башкина официально направили в Германию читать лекции. Да и я продолжал оставаться собкором «Известий». Талантливый физик из Омска Евгений Петрович Башкин, входивший в команду академика П. Л. Капицы, преподавал тогда в Кёльнском университете. Затем его пригласили в Марбург, позже – в Австралию. Мы много слышали друг о друге от своих детей и потому на сибирские пельмени в скромную казённую квартиру в Кёльне пришли, будучи заочно знакомы с хозяевами. Евгений Петрович был удивительно интересным рассказчиком, не только наделённым природным тактом и чувством юмора, но и обладавшим чистой речью, не замутнённой случайными и сорными выражениями, а ещё – умением создавать живые картинки с помощью слов. Жена его великолепно готовила и, поддерживая беседу, не забывала заботиться о гостях. А умненькая белокурая Оленька влюблёнными глазами смотрела на отца. Приятно было видеть счастливые лица этих людей. Нам с Евгением Петровичем было о чём рассказать друг другу, и сразу же нас объединило чувство глубокого взаимного уважения. Роднила некоторая авантюрность, порождённая желанием оказаться в необычной ситуации, чтобы больше узнать о людях и окружающей действительности. Впрочем, Евгений Петрович был наделён этим качеством больше меня. В силу случайных обстоятельств ему пришлось целый день провести в тюрьме Сан-Марино, после чего его с извинениями отпустили. Он увлекательно рассказывал о других странах, где побывал в научных командировках. Я тоже кое-где побывал. Вечер пролетел незаметно. Встречи стали не частыми, но регулярными. Прогулки вдоль Рейна, лыжные вылазки в пригороде Марбурга, новогодние застолья, обмены посланиями, долгие беседы во время встреч… Евгений Петрович надеялся увидеть нас у себя в Перте, но после переезда в Австралию тяжело заболел, и вскоре его не стало. В Перт мы съездили на его могилу. Такие трагедии не проходят бесследно, совершая необратимые изменения в душах близких. Но дочери наши продолжают дружить и растить внуков, которые когда-нибудь попросят рассказать им, как жили их дедушки.