Текст книги "Логика человеческой жизни"

Глава 10
Общественная жизнь: подвижничество во имя ненависти?

Как вы думаете, что в человеческой природе самое главное? Если бы мы общались «вживую», я услышал бы сейчас очень разные ответы на этот вопрос, в том числе и те, которые были впервые предложены в весьма отдалённые времена. Так, ещё две с половиной тысячи лет назад великий Аристотель в своём трактате «Политика» определил человека как «zoon politikon» – «животное общественное». На мой взгляд, это удивительно точное и ёмкое определение – по крайней мере, куда более удачное, чем более позднее и более известное «homo sapiens» – «человек разумный». Когда видишь, как развивается человеческая цивилизация, часто сомневаешься в разумности нашего вида. Но то, что человек, даже делая удивительные глупости, остаётся существом общественным, – несомненно.

Это определение многое объясняет в нас. Среди прочего оно означает и то, что мы обладаем не только знаниями, о которых шла речь в предыдущей главе, – у нас есть взгляды, представления, убеждения, пристрастия, идеалы. Мы любим свою родину и готовы на любой подвиг ради неё. Нам близки судьбы народа, интересы общества, идеи того или иного общественного движения или политической партии. Мы неравнодушны к тому, как в нашем обществе обстоят дела с правами человека и гражданскими свободами. Мы верим в Бога, и нам дороги догматы нашей религии и принципы нашей церкви. Мы любим природу и участвуем в борьбе за её сохранение. И так далее, и тому подобное.

Мы гордимся тем, что у нас есть определённые взгляды и убеждения. Мы готовы отстаивать их и бороться за их торжество. И потому все мы в той или иной степени вовлечены в общественную жизнь, а для многих из нас именно участие в общественной жизни, борьба за высокие идеалы, достижение общественно значимых целей является главным источником счастливых переживаний.

Это нелёгкое счастье, ведь нам нередко приходится жертвовать общественной деятельности своей личной жизнью, отношениями с близкими и друзьями, отдыхом, здоровьем, даже интересами карьеры. Отстаивая свои убеждения, мы нередко сталкиваемся с несогласием, непониманием, а то и откровенным неприятием их другими людьми. Мы можем даже оказаться на грани конфликта с законом.

Что движет нами? Что делает нас столь самоотверженными?

Прежде всего, это убеждённость в благородстве наших целей, в том, что то, чего мы добиваемся, очень важно для людей, что благодаря этому жизнь станет лучше. Но дело не только в этом. Вера в благородство наших устремлений наполняет нашу собственную жизнь высоким смыслом, а это очень важно для нас, ведь страх бессмысленности жизни, как уже говорилось, – едва ли не главный источник психических проблем человека. Но и это ещё не всё.

Для каждого из нас преодолеть одиночество не менее важно, чем обрести смысл жизни. Эрих Фромм писал об этом: «Желание межличностного слияния – наиболее мощное стремление в человеке. Это наиболее фундаментальное влечение, это сила, которая заставляет держаться вместе членов человеческого рода, клана, семьи, общества. Неудача в его достижении ведёт к безумию или уничтожению – уничтожению себя и других» (книга «Искусство любить»). Наша общественная деятельность избавляет нас от одиночества, объединяя нас с другими людьми, которым дороги те же идеалы. Благодаря ей мы чувствуем себя органичной частицей большого коллектива – политической партии или церковной общины, движения за права женщин или в защиту природы, клуба болельщиков «Динамо» или общества филателистов. Так участие в общественной жизни помогает нам преодолеть два из трёх главных страхов нашего бытия.

Но и это ещё не всё. Во имя высоких идеалов человек может рисковать своей жизнью и даже сознательно идти на смерть, как это массово происходит на войне. Значит, служение идеалу помогает если даже не отменить, то хотя бы пересилить самый главный экзистенциальный страх – страх смерти.

Всё это вместе делает общественное служение привлекательным для очень многих людей. В той или иной мере практически все мы вовлечены в него. И если оно делает мир лучше и при этом ещё и избавляет нашу жизнь от самых главных страхов, то да здравствует благородная деятельность во имя высоких идеалов патриотизма, свободы, демократии, расового, социального и гендерного равенства, защиты природы – деятельность, объединяющая несомненно большую и лучшую часть человечества и помогающая нам быть счастливыми!

Всё бы хорошо, но закончить на этой ликующей ноте нам не удастся: стоит чуть более пристально присмотреться к общественной деятельности, вдохновляемой высокими идеалами, как становятся очевидными связанные с ней странные парадоксы.

Во-первых, смущает то, что многие люди, несомненно относящиеся именно к лучшей части человечества, весьма резко выступали против этих высоких идеалов. Вот, например, несколько мнений о патриотизме. Артур Шопенгауэр, оказавший большое влияние на европейскую мысль конца XIX – начала XX века, писал: «Убогий человечек, не имеющий ничего, чем он мог бы гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит». По мнению Бернарда Шоу, «патриотизм – это убеждение, что твоя страна лучше других потому, что именно ты в ней родился». Современный российский историк Николай Сванидзе в одном из фильмов (2005) своего документального цикла «Исторические хроники» заметил, что Лев Толстой, автор патриотической эпопеи «Война и мир», с 1893 по 1900 год пишет целую серию статей о сущности патриотизма. Основная идея всех статей – безнравственность всякого патриотизма, потому что патриотизм – это предпочтение своего государства или народа другому государству или народу. Для правителей патриотизм – орудие достижения властных целей, а для управляемых – рабское подчинение тем, кто у власти. Патриотизм есть рабство – таков вывод Льва Толстого.

Не просто обстоит дело и с любовью к народу, хотя бы уже потому, что народ – это абстракция. Хорошо знавший жизнь простого люда Иван Бунин в дневниках 1918–1919 годов «Окаянные дни» писал: «Народ сам сказал про себя: „Из нас, как из древа, – и дубина, и икона”, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачёв». Образованные люди нередко идеализировали это страдающее большинство нации. Впрочем, были и те, кто понимал, что тёмное и бездуховное большинство далеко не всегда является носителем правды и справедливости. Именно о таком большинстве писала Анна Ахматова в стихотворении «Защитники Сталина»:

 
Это те, что кричали: «Варраву!
Отпусти нам для праздника…», те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте.
 

Понимая это, трудно не согласиться с Николаем Бердяевым, сказавшим: «Самодержавие народа – самое страшное самодержавие, ибо в нём зависит человек от непросветлённого количества, от тёмных инстинктов масс. Воля одного, воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех».

Весьма критичным было отношение многих выдающихся людей к религии и – особенно – к церкви. По убеждению Иоганна Вольфганга Гёте, «вся история церкви – смесь заблуждения и насилия». В ХIХ веке Генрих Гейне с присущей ему саркастичностью заметил: «Случайный визит в дом умалишённых показывает, что вера ничего не доказывает». Не менее саркастично уже в ХХ веке высказался Альберт Швейцер: «Регулярное посещение церкви так же неспособно сделать человека христианином, как регулярное посещение гаража неспособно сделать человека шофёром».

Если столь критично можно было относиться к церкви с её идеалом небесной жизни, то борьба за сугубо земные права и свободы была обречена на ещё менее почтительное отношение.

Казалось бы, свобода – это абсолютная ценность, но так ли это? У писательницы Жанны Мари Ролан, в разгар Великой французской революции всходившей на эшафот гильотины, был повод воскликнуть: «О, Свобода, сколько преступлений творится во имя твоё!». А вот другая эпоха, другая страна, другая революция и другая женщина: в феврале 1917 года Россия сбросила самодержавие и обрела, наконец-то, столь долгожданную свободу. Но прошло всего полгода, и умная наблюдательная поэтесса Зинаида Гиппиус с горечью пишет в своём дневнике: «Отчего свобода, такая сама по себе прекрасная, так безобразит людей? И неужели это уродство обязательно?» И совсем уж пессимистично звучит вывод, сделанный Эрихом Марией Ремарком: «Свободен лишь тот, кто утратил всё, ради чего стоит жить».

С советских времён мы привыкли к тому, что истина всегда имеет классовый характер. И даже сегодня мы часто забываем или не хотим понять того, что «не может быть классовой истины, но может быть классовая ложь», как сказал когда-то Николай Бердяев.

Не менее скептического отношения заслуживает деятельность политических партий, какими бы гуманными лозунгами она ни вдохновлялась. Англичанам с их давними традициями парламентаризма это было ясно ещё в XVII веке, когда лорд Джордж Галифакс сказал: «Большинство людей идут в партию по невежеству, а выйти не могут от стыда». Через полвека его соотечественник Джонатан Свифт прозорливо заметит: «Партия – это безумие многих ради выгоды единиц». Если посмотреть на то, как сегодня даже в нашей бедной стране совсем не бедно живут лидеры самых разных партий и депутаты парламента, придётся безоговорочно согласиться с великим английским писателем.

Но ведь этих людей нам не навязали сверху – мы сами избрали их самым демократичным образом. Как после этого не согласиться с другим известным британцем – Бернардом Шоу, заметившим: «Демократия – это когда власти уже не назначаются безнравственным меньшинством, а выбираются безграмотным большинством»? Если вспомнить, что в своё время за Муссолини, Гитлера и Сталина тоже голосовало большинство, то афоризм Шоу будет восприниматься как исполненный не безобидного юмора, а горького сарказма. И сегодня ещё, когда слышишь разговоры о политике, часто вспоминается афоризм Уинстона Черчилля: «Лучший аргумент против демократии – пятиминутная беседа со средним избирателем». Так что демократия, о которой так много говорят политики, – тоже вещь совсем не однозначная.

Наконец, сама политика, так любящая говорить о высоких идеалах и нравственных ценностях, нередко оказывается, как давно известно, делом откровенно аморальным. Известный писатель Фазиль Искандер сказал об этом: «Ничто так не нуждается в нравственности, как политика, и никто так не ненавидит политику, как нравственные люди». Не подумайте, что это лишь мнение литератора, человека «не от мира сего». Сами политики говорят о своём ремесле весьма нелицеприятно. Так, американский президент Франклин Рузвельт советовал: «Не идите в политику, если кожа у вас потоньше, чем у носорога». А другой американский президент, Рональд Рейган, поделился таким заключением: «Говорят, что политика – вторая древнейшая профессия. Но я пришёл к выводу, что у неё гораздо больше общего с первой». Думаю, эти люди знали, что говорили.

В чём же дело? Почему такие замечательные вещи, как любовь к родине и народу, вера в Бога, стремление к свободе и демократии, представляются многим весьма достойным и мудрым людям вещами совсем не столь замечательными? Что в них плохого?

В самих этих вещах ничего плохого, возможно, нет. Разве плохо, что человек любит родину? Конечно же, нет. Но проблема заключается в том, что человек любит не просто родину, а свою родину. Ему близки, понятны и потому дороги язык, культура, история, национальные интересы его родины. Но у другого человека другая родина, и потому ему, естественно, ближе и дороже другой язык, другая культура, другая история, другие национальные интересы. Только о своей родине можно петь: «И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить», как пели поколения советских людей. А если кто-нибудь в этом сомневается, то патриот готов доказать ему это с оружием в руках. Вот почему прав был Оскар Уайльд, когда написал: «Патриотизм по сути своей агрессивен, а патриоты, как правило, – люди злые». Такой патриотизм превращает любовь в ненависть, а ненависть – в достоинство. Старший современник Уайльда, французский литератор Адриан Декурсель сказал об этом: «Отечество – человеческое изобретение, позволяющее нам ненавидеть своих ближних и ещё делать из этого добродетель».

И это касается далеко не только одного патриотизма. Нас разделяет не одна лишь принадлежность к разным нациям и государствам, но ещё и принадлежность к разным верам, политическим партиям, общественным движениям, спортивным клубам, мы исповедуем разные идеалы, убеждения, принципы, считая именно их наиболее истинными и благородными. И мы готовы отстаивать их (перед всеми другими) и бороться за их торжество (над всеми другими) нередко любыми средствами.

Вот из этой-то разности – почти все извечные проблемы человеческой истории: ненависть и порождаемые ею агрессия, бесконечные потрясения и войны. Сто лет назад известный американский историк Генри Адамс сказал: «Политика, каким бы ни было её кредо, на практике есть систематическая организация ненависти». С тех пор мало что изменилось: ненависть и поныне лежит в основе нашей общественной жизни.

Мы верим в Бога и свято чтим его гуманные заповеди, мы ходим в церковь, подаём милостыню и постимся, но и сегодня горят храмы разных конфессий, подожжённые благочестивыми сторонниками какой-нибудь иной веры. И сегодня справедливы слова, сказанные Марком Твеном: «Человек – религиозное животное; единственное животное, которое любит ближнего своего, как самого себя, и перерезает ему глотку, если расходится с ним в богословских вопросах».

Мы все высоко ценим свободу, мы готовы отстаивать её во всех её проявлениях, но как же по-разному мы представляем себе её! Как заметил Авраам Линкольн, «овца и волк по-разному понимают слово „свобода”, в этом и суть разногласий, господствующих в человеческом обществе». И это наполняет нашу жизнь конфликтами, неприязнью, ненавистью, ведь «самые глубокие противоречия между людьми, – писал уже в ХХ веке выдающийся философ Карл Ясперс, – обусловлены их пониманием свободы». Едва ли не каждый из конфликтов, сотрясающих ныне мир, – яркий тому пример.

Мы любим спорт, мы ценим благородные принципы fair play, но мы болеем за разных спортсменов и разные клубы. И это одно часто становится поводом для ненависти. Массовые побоища футбольных фанатов давно уже стали обыденностью. Но для меня более показательным стал другой случай. Самым выдающимся советским футболистом был, несомненно, Лев Яшин – олимпийский чемпион, бронзовый призёр чемпионата мира, чемпион Европы, серебряный призёр Кубка Европы, пятикратный чемпион СССР, лучший вратарь ХХ века по версиям всех мировых футбольных ассоциаций, игрок сборной мира, единственный вратарь в истории, получавший «Золотой мяч». Его любили, им восхищались и гордились во всём мире. Но у себя на родине Лев Иванович всю жизнь играл за один клуб – московское «Динамо», и в глазах многих болельщиков других футбольных клубов это делало его врагом. И когда после смерти великого футболиста в марте 1990 года его «Динамо» вышло на игру, фанаты их соперников развернули над трибунами гигантский транспарант: «Сдох ваш Яшин – сдох-нет и „Динамо”!». Вот такая любовь к спорту, вот такая fair play.

Дело не только в том, что разные люди придерживаются разных взглядов – дело, прежде всего, в том, что каждый считает истинными только свои убеждения. Отсюда-то и рождается ненависть, фермент которой вызывает мгновенное «перекисание» высоких идеалов: патриотизм парадоксально оборачивается шовинизмом, любовь к Богу – ненавистью к людям иной веры, стремление к справедливости – безудержной жестокостью. Цивилизованный XX век с его двумя мировыми и десятками локальных войн, с расовой сегрегацией и холокостом, с нацизмом и сталинским социализмом, с ГУЛАГом и голодомором, с бесконечными политическими скандалами и побоищами на стадионах убедительно доказал, что самые разные и даже самые высокие идеалы очень часто становятся орудиями ненависти.

Когда такое происходит, тогда и сам человек из гуманного поборника высокой идеи неминуемо превращается в орудие ненависти. О том, как это случается, прекрасно написал полвека назад живший в Париже русский поэт-эмигрант Георгий Иванов:

 
Иду – и думаю о разном,
Плету на гроб себе венок,
И в этом мире безобразном
Благообразно одинок.
Но слышу вдруг: война, идея,
Последний бой, двадцатый век…
И вспоминаю, холодея,
Что я уже не человек,
А судорога идиота,
Природой созданная зря, —
«Урра!» из пасти патриота,
«Долой!» из глотки бунтаря.
 

Ещё один парадокс заключается в том, что, когда наши такие разные взгляды и убеждения начинают осознавать себя единственно правильными и превращаются в орудия ненависти, то различия между ними стираются, и они становятся похожими, как похожи гитлеровский режим и сталинский. И тогда для человека, если он ещё не превратился в «судорогу идиота», любые идеалы и убеждения теряют смысл, вызывая лишь раздражение и неприятие.

В такой ситуации оказался в конце 1911 года выдающийся испанский философ и писатель Мигель де Унамуно. В разгар политической борьбы, когда все пытались перетянуть его на свою сторону, он спрятался от мира, уединившись в своём доме. В статье «Читая Флобера» он напишет: «К чему мне в эти дни выходить из дому? Ради чего? Чтобы меня выводили из себя своими глупостями монархисты или республиканцы, консерваторы или либералы, карлисты или социалисты? Выйти, чтобы выслушивать советы верующего глупца, никогда не сомневающегося, или глупца свободомыслящего, столь же самоуверенного? Нет, нет и ещё раз нет!» То же ощущение выразит полвека спустя Георгий Иванов, написав о давно преследующей его злости:

 
Накипевшая за годы
Злость, сводящая с ума.
Злость к поборникам свободы,
Злость к ревнителям ярма,
Злость к хамью и джентльменам —
Разномастным специменам
Той же «мудрости земной»,
К миру и стране родной.
 

Так вера в высокие принципы парадоксально оборачивается неприятием любых идеологем.

Начиная обозрение этой темы, мы предположили, что общественная деятельность наполняет нашу жизнь смыслом и таким образом делает её более счастливой. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что и эта идея давно уже вызывает у мыслящих людей серьёзные сомнения.

В 1909 году в Петербурге выходит в свет знаменитый сборник «Вехи», в котором крупнейшие тогдашние мыслители дали нелицеприятную характеристику идеологии русской революционной интеллигенции. Не зря вождь большевиков Ленин до конца своих дней ненавидел эту книгу. В опубликованной в ней статье «Творческое самосознание» Михаил Гершензон писал: «Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека?…Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: „Все на улицу! Стыдно сидеть дома!” – и все сознания высыпали на площадь, хромые, слепые, безрукие: ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ – да оно и легче и занятнее, нежели чёрная работа дома.

Никто не жил – все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. Не жили даже эгоистически, не радовались жизни, не наслаждались свободно её утехами, но урывками хватали куски и глотали, почти не разжёвывая». И ради чего всё это было? Теперь, по прошествии столетия, огромность и бессмысленность добровольных жертв, принесённых «на алтарь революции», вполне очевидна. Но научились ли мы после этого жить иначе?

Меняются времена и поколения, но в каждую новую эпоху люди живут всё теми же старыми иллюзиями. Ошо Раджниш писал об этом: «Везде и во все времена у людей есть ощущение, будто грядёт нечто особенное: какая-то новая эпоха, какие-то времена, что вот-вот наступит кульминация, развязка. Нам кажется, что мы приближаемся к очередному рубежу в истории человечества. В любую эпоху человек рассуждает так: „В наше время всё достигает своей высшей точки; ведь мы здесь, значит, на Земле должно произойти что-то особенное”. И так было всегда! В любую эпоху люди думают, будто история достигает своей наивысшей точки, наступает время «X», когда всё старое будет разрушено и родится новый мир. Но всё это надежды, гримасы эго. Ты проведёшь на Земле ещё несколько десятков лет; затем тебе на смену придут другие, и они будут думать точно так же» (книга «Путь белых облаков»).

Но мыслящие люди думают иначе, чем большинство, и им часто открывается совершенно иная закономерность: национальные основы жизни подчас настолько незыблемы, что сколь угодно активные и длительные хлопоты одиночек об осуществлении радикальных изменений во всём общественном устройстве оказываются бесплодными. Об этом не так давно выразительно написал известный литературовед, профессор Московского университета, академик Пётр Николаев в своей статье о Достоевском: «Никто из отечественных писателей не воспроизвёл национальную жизнь, какой она выступает (по крайней мере, в течение последних трёх столетий), по сути, неизменной на всех её стадиях. Думая о главной духовной и житейской озабоченности человека, как она складывалась столетиями, представляешь вполне реальной такую модификацию известной формулы: „Всё течёт – ничего не меняется”. Читая современные нравоописательные повествования, скажем, о деревенском бытии вдоль дороги Москва – Петербург, видишь, что ничего в нём не изменилось со времён радищевского „Путешествия из Петербурга в Москву” [книга Александра Радищева издана в 1790 году. – Е.Ч.]. В 1833 году министр С. Уваров пишет о положении в России; представляешь, что под его строками подписались бы Г. Зюганов или Г. Явлинский – так унылы и пессимистичны они. И так бесконечно: ничего нового – ни в социальных размышлениях, ни в поисках методов переустройства (Василий Тёркин у Твардовского, придя с фронта, наблюдал: „Комитеты по делам перестройки Вечной”. Впрочем, пресловутая „перестройка” плюс „гласность” в изобилии присутствовали в статьях А. Герцена)…Достоевский – единственный русский писатель – воспроизвёл все не изменяющиеся стороны нашей общенациональной жизни универсально, можно сказать, энциклопедически», – заключает Пётр Николаев (статья «Амбивалентность художественного сознания Ф.М. Достоевского»).

Конечно, мало где жизнь так же статична в своих основах, как в России, но почти везде и всегда эти основы меняются слишком медленно для того, чтобы мы могли воочию увидеть и объективно оценить результаты и последствия своей общественной деятельности.

Понимая это, остаётся надеяться лишь на то, что наша социальная активность помогает нам проявить свою индивидуальность и, кроме того, обрести единомышленников и благодаря этому избавиться от проклятия одиночества. Но так ли это и насколько оправданны эти наши надежды? Чёткие и убедительные ответы на эти вопросы дал Эрих Фромм.

Начнём с вопроса о самостоятельности наших решений. Человек подсознательно стремится принадлежать к какой-нибудь общности: это даёт ему возможность понять своё место в социуме, это направляет его жизнь и придаёт ей смысл. В противном случае его переполняют ощущение собственной ничтожности, сомнения в себе, которые в конечном счёте парализуют его способности действовать, а значит, и жить.

Большинство людей, – считает Эрих Фромм, – даже не осознают своей потребности в приспособлении. Они живут с иллюзией, что следуют своим собственным идеям и наклонностям, что они приходят к своим убеждениям в результате собственных раздумий и что их идеи спонтанно оказываются схожими с идеями большинства. Согласие с другими служит доказательством правильности «их» идей. На самом же деле в большинстве случаев людям только кажется, будто они принимают решения, будто хотят чего-то, – в действительности они поддаются внутреннему или внешнему давлению необходимости и хотят именно того, что им приходится делать. Наблюдая, как люди принимают решения, приходится поражаться тому, насколько они ошибаются, принимая за своё собственное решение результат подчинения обычаям, условностям, чувству долга или неприкрытому давлению. Начинает казаться, что собственное решение – это явление достаточно редкое, хотя индивидуальное решение и считается краеугольным камнем нашего общества (книга «Искусство любить»).

Подмена своих собственных потребностей чужими потребностями приводит, по Фромму, к подмене личности псевдоличностью. Человек может играть множество ролей и быть субъективно уверенным, что каждая из них – это он. На самом же деле человек разыгрывает каждую роль в соответствии со своими представлениями о том, чего от него ждут окружающие; и у многих людей, если не у большинства, подлинная личность полностью задушена псевдоличностью. Иногда во сне, в фантазиях или в состоянии опьянения может проявиться какая-то часть подлинного «я»: чувства и мысли, не возникавшие уже много лет. Иногда это дурные мысли, которые человек подавляет потому, что боится или стыдится их. Иногда же это лучшее, что в нём есть, но оно тоже подавлено из-за боязни подвергнуться насмешкам или нападкам за эти чувства и мысли. Сказанное позволяет понять иллюзорность надежды на то, что общественная деятельность помогает нам проявить свою индивидуальность. На самом деле всё обстоит «с точностью до наоборот»: в гораздо большей мере общественная деятельность подавляет нашу индивидуальность.

Наконец, одиночество: спасает ли от него наша социальная активность? Да, по мнению Фромма, она является в этом смысле спасительным решением для большинства нормальных индивидов в современном обществе. Коротко говоря, – читаем в работе «Бегство от свободы», – индивид перестаёт быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным «я» и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и бессилием. Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых животных: они настолько похожи на своё окружение, что практически неотличимы от него. Отказавшись от собственного «я» и превратившись в робота, подобного миллионам других таких же роботов, человек уже не ощущает одиночества и тревоги. Однако за это приходится платить утратой своей личности, – таков недвусмысленный вывод Эриха Фромма, с которым трудно не согласиться.

Не слишком ли это высокая цена за избавление от одиночества? Можно ли быть счастливым, отказавшись от самого себя? Едва ли. Тогда что: совсем отказаться от какой-либо общественной деятельности, даже во имя идеалов добра, любви, справедливости, свободы? А как тогда быть с заветом Альберта Эйнштейна: «Человек может обрести смысл жизни, как бы коротка и опасна она ни была, только посвятив себя обществу»? Можно ли одновременно быть zoon роlitiкоn и счастливым человеком? Не противоречит ли это логике жизни?

Оставим пока эти вопросы без ответа. Но ненадолго.