Текст книги "Старатель"

Когда улеглась вся эта действительная какофония и все камни, что разлетелись благодаря усилиям безумного деда и его еще более безумных ног, улеглись на свои места, место, освещенное костром, вновь окутала привычная для всех ее необычных обитателей уютная тишина, разбавленная лишь редкими будничными звуками. Немногим осмелев и убедившись, что Роукор вроде бы как успокоился, принялись потихоньку шушукаться между собой, обсуждая в основном конечно же минувший припадок единственного человека на ближайшие несколько десятков мучительно долгих километров.

– Что ж, парни, дед то совсем ополоумел, – несмело начал один из камней, который, к слову говоря, и являлся всякий раз самым отчаянным провокатором человеческой нервной системы, – с камнями разговаривает. Видали? Это ж надо так!

Каменюги только этого и ждали – новой почвы для постройки одних и тех же (чаще всего) рассуждений. Хотя, в основном это были обсуждения. Объектом их обсуждений был Роукор. Но в этот раз камень подкинул совершенно инновационную и донельзя простую, удивительно закономерную в обращении своем, идею – Роукор сумасшедший. Как же это просто было принять и начать обсуждать это. Если бы эти камни думали, что они могут дышать, то они бы вздохнули с облегчением и, набрав полную грудь, как говориться, воздуха, принялись бы изливать друг на друга свое, несомненно индивидуальное, мнение. Впрочем, нечто подобное и произошло. Каменная куча завибрировала по нарастающей, казалось, от гомона непрекращающихся дебатов и бесед, куча вот-вот развалится.

Из всего этого обсидианского сброда, вдумчивое молчание хранил лишь один самородок.

– В смысле, думает, что с камнями разговаривает… – Вымолвил тот самый самородок. Его, едва слышимые мысли, которые он имел неосторожность озвучить несколько громче, нежели ему доводилось это делать ранее, услышала вся куча и вмиг замолчала.

Молча стоял и Роукор, по-прежнему напряженно продолжавший вглядываться в незримую пустоту туннеля. Старик, хоть и разглядывал тщетно пустоту, но все же краем уха вслушивался в разговоры породистых камней. Он едва-заметно улыбнулся уголками потрескавшихся губ.

– Что только не происходит с разумом на глубине четырехстах метров, – пробубнил чуть слышно старик и продолжил рассматривать пустоту.

***

Часто, да. Пожалуй, что даже слишком уж часто в голове стали твориться вещи, мягко говоря, необъяснимые. Иной раз, порою и вовсе складывалось впечатление того, что нечто совершенно неподвластное человеческому пониманию, самовольно, я бы даже сказал, нагло, беспрепятственно проникает в разум и сеет в нем это самое нечто. По началу выдавая себя за, так сказать, своего паренька, эта неведомая и чужая (!) мысль начинает плодить себе подобных в совершенно разных интерпретациях. А ты – человек, безвольно думающий (к великому сожалению) на тот момент, разинув рот лицезреешь весь этот хаос.

Совершенно ничего не предпринимая, дабы прекратить сие своевольство.

Именно! – согласился я, продолжая все еще всматриваться в непроглядную толщу тьмы этого, казавшегося уже бесконечным, перехода.

Мысли в слух, Ген? – совершенно буднично поинтересовался мой приятель, который, воспользовавшись незапланированным простоем, увлеченно колдовал над своим наладонником и, на свой привычный манер, высунув язык, забывая его убирать, когда нужно было что-либо ответить.

В смысле? – тут же отозвался я и в тот же миг с ужасом поняв, что самая первая реплика тембром голоса совершенно отличалась от голоса Таонги или же моего собственного.

Знаешь, Тао, – продолжил я, решив все же не придавать этому инциденту значения собственного и уж тем более не озвучивать это своему товарищу, – думаю, нам следует прибавить темп. Мне показалось, что впереди я заметил отблеск. Знаешь, на вроде тех, что отдает костер, играя переливами света и тепла на стенах пещер.

Костер впереди заметил в общем, – подытожил Таонга, выключая наладонник. – Ну, тогда пошли скорее, друг мой и выясним наконец откуда же взялись дрова на разведение в этом месте подобного чуда.

Таонга встряхнул рукой, сбрасывая тем самым первичные настройки своего портативного компьютера (едва-заметные искорки мерцианита, медленно порхая, осыпались с монитора, растворяясь в воздухе не успев достигнуть глины под ногами), повернулся ко мне, одаривая своей безукоризненной улыбкой, похлопал по плечу и зашагал впереди меня. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Считаешь меня тупым, да? – поинтересовался я, когда мне наконец-таки удалось с ним поравняться. – Думаешь я галю от очевидного не отличу?

Друг мой, – максимально дружелюбным тоном начал тот, – с галей в этих местах подход индивидуальный должен быть. Пока ты рассматривал кострище так увлеченно, я взял на себя смелость просканировать фон твоего мозга. – Он замолчал, выжидая паузу, которой, по всей видимости, должен был воспользоваться я по его мнению. Но надежд, на этот счет, я не оправдал. Посему он продолжил вещать дальше. – Сканирование показало…

Две полоски? – не сдержал себя я, перебив товарища. Тот нахмурился совершенно не оценив хохмы.

Показало цвет насыщенно-фиолетовый, что говорит о том, что в голове твоей неладное твориться. Буду честен с тобой…

Что ж, самое время. – Мы продолжали двигаться вперед и чем дольше мы шли, тем я отчетливее различал отблики несуществующего костра впереди. Хотя, впрочем, если бы он и существовал даже (в чем я уже начал сомневаться), то уж никак я не мог видеть никаких отбликов. На таком-то расстоянии!

Перед нашим с тобой уходом, со мной связался доктор, что проводил твой осмотр после аварии и попросил меня приглядывать за тобой. А все потому, что ты головой не хило приложился. Да и не один раз.

Провел бы сканирование тогда он сам.

Он и провел. А когда узнал куда мы с тобой направляемся, велел прозондировать еще раз. Скинул мануал, что-то еще… Я, честно говоря, послал его с этой его просьбой. Ну ты сам понимаешь: бред же. Ну просканирую я тебя и дальше что? Меньше знаешь – крепче спишь. Но когда ты сам себе вслух ответил, то я решился.

Типа странным показалось?

Именно.

Можно подумать ты сам с собой никогда не разговариваешь, – буркнул я, о чем тут же пожалел, ибо понял, что начинаю оправдываться.

Разговариваю. Ген, но сколько я тебя знаю – ты ни разу мысли свои в слух не то, чтобы не озвучивал – ты никогда не отвечал на манер, будто бы рядом с тобой тульпа.

Черт! – выругался я, сплюнув при этом себе под ноги.

***

Мысли… Мысли, порожденные неистовою скверною, вселяющие в человеческий разум всякое неподвластное смятение, неумолимо приводят к погибели. Всем известная наука, друзья мои. Известная всем. Не так давно воссозданная Творцами, что колесят на своих металлических колесницах, движимые голубым пламенем. Эти управляемые кометы во истину единственные повелители бывшей планеты…

Старик все продолжал разговаривать. Слова его взахлеб произносимые – исчезали в кишке туннеля, поглощенные его же темнотой. Слышен был лишь его голос: осипший от постоянных, невесть откуда берущихся, потоков пыли, которых Роукор называл вестниками новых бурь, подразумевая видимо под бурей некие, ведомые лишь ему одному, изменения. Так называемые изменения (опять же таки со слов Роукора) старик видел абсолютно во всем, что происходило в туннеле на том нестерпимо маленьком участке его обиталища.

Незначительный порыв застоявшегося здесь уже который год ветерка, привел старика в застопорившееся где-то между вторым и четвертым шейными позвонками удивление. Его вдохновляла его же собственная фантазия. Всегда. Иначе он бы попросту сошел с ума. И удалось бы ему это по-настоящему обезумев, потеряв всякую способность здраво мыслить, утратив при этом банальнейшие привычки человеческого быта. А так он стал лишь чудаковатым (если рассматривать со стороны, опять же таки, некоторые моменты). Но хватит ли смелости той мысли, что зародилась в неведомой здравомыслящей голове (!), сформироваться в слово слышимое, назвав Роукора сумасшедшим, после того, что ему удалось предвидеть?

Изменение в потоке застоявшегося воздуха…

Роукор, закончивший вещать свою будничную лекцию своим каменным преданным (так ему более всего нравилось думать, добавляя при этом, не позабыв хихикнуть, приставку «тупым»), но, как говориться, верным друзьям, привычно уселся перед костром (к которому, к слову говоря, он уже успел достаточно привыкнуть, но в последнее время его и самого уже все чаще и чаще стал посещать вопрос касаемый его существования и поддержания) и, грустно вздохнув, принялся созерцать гипнотическую , постоянно меняющуюся анимацию языков пламени.

Только было старик засобирался встать и отойти в сторону по совершенно обыденной человеческой нужде, как языки яркого пламени изменили структуру своего привычного колебания. Бутон огня сместился в сторону, вернувшись в привычное для него положение. Затем, спустя короткую паузу, сместился вновь. Старик было испугался, что пламя пытается покинуть его. Подошел к нему совсем близко, едва присев на корточки и расставив в стороны свои худые руки, как бы не давая возможность огню прошмыгнуть мимо и, тем самым скрыться в неизвестном направлении. Когда Роукор окончательно понял, что полюбившееся ему пламя вовсе и не намеревается даже покидать его, он вновь уселся подле него, продолжив, но уже более вдумчиво, наблюдать за волнениями живого огня.

Просидев так примерно (ибо время приобрело довольно-таки абстрактный характер в виду катастрофы, благодаря которой произошло смещение не только магнитных полюсов бывшей планеты, но и тектонических металлосодержащих плит, что в купе своей и повлияло на аномальное течение времени в некоторых участках почвы) с пол часа, старик неожиданно (даже для самого себя) хлопнул себя по морщинистому лбу сухой ладонью, вскочил с места, подбежал (ну как подбежал..? Там пара метров всего. Подскочил, аки старый полоумный сайгак) к нервозно замешкавшейся куче камней, поставил на них одну ногу (чем вызвал немало возмущений) гордо задрав подбородок, ткнул пальцем в небо и величественно произнес:

– Изменения в Мироздании!

В играющих от едва-заметного и неощутимого черствой старческой кожей ветерка языках пламени старик воистину смог распознать действительные изменения в лице идущих в его сторону старателей. Сталкеры, открыв дверь в техническое помещение, запустили поток ветра, что спустя лишь время смог настигнуть обиталище Роукора.

«Обиталища» – так стали называть временные («временные» – слово, что утратило всякий смысл столь стремительно, насколько только могли себе позволить это силы Вселенной) прибежища одиноких скитальцев, наспех сооруженный кров (который, к слову сказать, всегда отличался исключительной мягкостью и теплотой, которой был всецело пронизан), расставленные чучела на подступах к стоянке бродяг (чаще это не более одного-двух чучел, при том те вещи, в которые были выряжены пугала были сняты с умерших, либо же убитых людей). Таким образом всегда можно было определить, что и кто тебя ожидает буквально через пару тройку сотен метров.

Бродяги всегда таскали с собой урановую руду, закатанную в свинец. Складывали ее по среди своего обиталища на манер костра, закидывали горной породой, какая была под рукой и… ждали, что будет дальше. А «дальше» по обыкновению ничего не происходило и бесцельное путешествие возобновляло свой ход.

Не так часто, но все же попадались в подобных червивых норах небольшие груды, аккуратно разбросанных, камней. Иной раз подобные кучи служили последней стоянкой для странника. Со временем между ними возникло нечто вроде негласной традиции: хоронить их тела под этими же самыми камнями. Видимо, так уж у них повелось: сначала наваливать груду камней, а уж потом только придумывать, что же с ней делать дальше. Но не только самим путешественникам приходилось встречать на пути своем спящие вечным сном обиталища. Довольно часто (пожалуй чаще, чем кому-либо еще) тела странников находили старатели, которые в свою очередь, совершенно не брезгуя, хоронили тех, как подобает традиция.

Роукор был вовсе не ленивым человеком (как с легкостью о нем мог отозваться всякий повстречавшийся с ним человек), просто ему не всегда везло иметь в своем и без того скудном запасе хоть какую-нибудь обветшалую тряпицу.

Конечно же и в этот раз он оборудовал свое обиталище по всем правилам и канонам страннического дела. Разве что, так называемое чучело у него представлялось лишь куском арматуры чудом попавшееся ему на глаза.

***

Атмосферный мечтал об одном: выбраться; мотнуть время вспять и, проклянув себя за данную ему природой одержимую любознательность, пройти мимо этого треклятого колодца. Колодцем старатели называли неисследованные ими места подозрительного (как они любили выражаться) вида и, как правило, туда особо не лезли. Под разряд «особо не лезли» Сод совершенно не попадал – если большинство старалось не совать свой пытливый нос во всякого рода непривлекательного вида колодца, то Сод и не старался вовсе этого делать. Операторы изрядно мучились с ним. Так уж повелось, что на одного старателя идет в комплекте один оператор, который сопровождает старателя и днем и ночью (хоть Ночь и покинула нас навсегда, человек все равно хоть раз в день да о ней вспомнит. Мы так привыкли. Вспоминается дом) и неустанно ведет того по заранее оговоренному маршруту. Чаще всего в лице оператора выступал хороший знакомый, человек, в общем-то говоря, исключительной надежности. С Содом дела обстояли несколько сложнее. С ним не то чтобы отказывались работать (ну да, у него никогда не было своего постоянного оператора. Да и вообще в туннелях сложилось как-то само собой: в Управление приходят два человека и заявляются в общей базе данных (ОБД), как старатель и его оператор), это было попросту делом зачастую невыносимым. Сод всегда молчал. Ни разу его не видели в операторской, сгорбившегося над большой картой и до поздней ночи обсуждая бесчисленное количество схем и ответвлений по которых было бы проще всего и, что главное, безопаснее выбраться на поверхность. А уж на поверхности все зависело целиком и полностью от сталкера. Тем более, если учесть рандомный метод в выборе локации вагонеткой (кстати, стоит отметить тот факт, мало того, что принцип остановки оброс многочисленными легендами и слухами, так теперь за это дело всерьез взялись скудные остатки видных умов планеты (видимо, от скуки). Если же выражаться языком максимально простым и более доходчивым, то теория вероятности приобрела облик продолговатый и довольно-таки извилистый. Поначалу Сод «прославился» тем, что пешком (!) отправился до ближайшей точки выхода на поверхность. Как выяснилось несколько позже, Атмосферный работал в туннелях; он был путейщиком и потому всегда имел при себе диэлектрические боты класса М019. В такой обуви ходили работники завода производившего ЖКЭЛ (жидкокристаллическое электричество). Но прославился он не тем, что пешком, пускай и в навороченных ботах, отправился на поиски точки выхода. Заговорили о Соде уже тогда, когда он не разменял и первой сотни километров своего шествования.

Пролетавшая мимо него на бешенной скорости вагонетка, управляемая, тогда еще не очень опытным, но подающим все же большие надежды, старателем по имени Вячеслав Паномаев, вынуждена была применить экстренное торможение, чего в туннелях делать, собственно, и вовсе запрещалось.

Так как с места старта Славиной вылазки расстояние выдалось нестерпимо малым, от чего вагонетка физически не могла набрать привычную для таких путешествий сверхзвуковую скорость и лишь благодаря этому (или не благодаря) Паномаеву и удалось различить ссутулившийся силуэт, мерно вышагивающего, как ни в чем не бывало, Атмосферного. И все бы ничего, если не забыть учесть тот факт, что шагал Сод по потолочной части цилиндрической формы туннеля. Сод знал, что ближайшие пятьсот километров ему обязательно повстречается на пути лаз на поверхность и еще он знал, что совершенно не боясь быть сбитым вагонеткой может прошагать по верху туннеля как минимум сто километров, так как именно такое расстояние проходит вагонетка и лишь после траектория ее следования начинает приобретать спиралевидную траекторию следования. А разменяв сто километров скорее всего возникнет на пути параллельное ответвление.

Так оно и произошло. Буквально сразу же, после совершенно рефлекторного, все же, экстренного торможения Паномаева, фигура Атмосферного бесследно растворилась в ослепительно ярких огнях, что источали туннельные пластины.

Резко обернувшись, Слава попытался было поверить своим глазам, но те наткнулись лишь на громаду ионно-активного двигателя (управляемая старателем вагонетка являла собой лишь прототип, посему об экранировании станины двигателя еще только-только начинали думать).

Чертыхнувшись, пилот принялся судорожно дергать за ручку (та постоянно заедала и изрядно нервировала), чтобы откинуть фонарь. Когда это наконец-таки удалось, наполовину высунувшись из кабины, старатель смог разглядеть лишь привычную глазу пустоту. Не следовало останавливаться посреди активной артерии, что пронизывала планету Земля-14, так что возобновление движения было незамедлительным, как и доклад о случившемся.

Слава здорово пожалел в тот вечер, что доложил все как на духу. Над ним подшучивали ровно столько, сколько Атмосферный пробыл в тот раз на поверхности. А длилась вылазка Сода чуть более трех дней. Так долго продержаться ему помогли опять же таки технологии. На этот раз это оказались, до сих пор мало кому известные и, конечно же, не попадающиеся на глаза, сверхуплотненного охлажденного кислорода. Брикет имел удивительно малый размер и по форме напоминал спиртовую таблетку, разве что несколько габаритнее. Таблетка являла собой воздух в чистом виде и не требовала особых условий для хранения. Брикет достаточно было поместить в специально оборудованный для него отсек в системе воздухообеспечения, обогатить его небольшим количеством гелия и таблетка начинала медленно растворяться в парах углекислого газа, которым был наполнен скафандр старателя в виду закрытой системы жизнеобеспечения. Образовавшийся в результате реакции кислород, так же оказывал свое дополнительное воздействие на испарения брикета – он охлаждал пространство вокруг себя столь малое, но все же вполне достаточное, чтобы вполне себе комфортно переносить нестерпимую жару поверхности. Никто так до сих пор и не знает, каким же все-таки образом Атмосферному удавалось проводить столь длительное время на поверхности.

Я попросту возник из ниоткуда. Но не в исходный рубеж возвращаться решился. Так ведь страшно ж… это – неизвестность. Хотя нет. Не страшно, а скорее глупо. Идти нужно лишь туда, где знаешь исход. Где путь для тебя будет являть истинное удовольствие. Пускай какая-то часть (а может быть и все целиком) тебе известно. Но это не главное. Главное то, что ты обладаешь уверенностью в том, что на пути тебе будет хорошо. Так и идешь ты, неся за плечами уверенность в следующем шаге и что-то еще.

Признайся в том, что ты часть несуществующего.

Сод – как система обозначения деятельности.

Неотъемлемой частью вылазки являлось продуктивное убийство времени абсолютно во всех его интерпретациях, с заранее заявленным дискомфортом и со всеми вытекающими. Но затейливость идей от того менее затейливой не становилась. Разве что лишь некоторые, совершенно и вопреки всему независимые фрагменты будущности истории. Впрочем, ничто не должно было, да и не могло вовсе повлиять на, якобы предположительную изменчивость как всегда отчаянной вылазки на поверхность.

Кто бы мог подумать (хотя, кто-нибудь да мог бы), что диггерство перерастет в столь масштабную и, что пожалуй, самое важное, жизненно необходимую отрасль человеческого ремесла!

Сод…

«144… Ветер не утолит жажду».

Пластина из нержавеющей стали, размером с указательный палец с гравировкой «144…» украшала левое плечо Атмосферного. Пара армейских жетонов старого образца, висевших на шее так же имели такое же содержание. Жетонов Сод никогда никому не показывал, а металлическая пластина на скафандре была покрыта липучкой.

Сод, очнись…

Старатель едва волочил ноги сквозь загустевшую темноту, которая уже практически полностью заполонила его разум, сделав его частью себя. Сод умирал. Он понимал это и знал исход. Но продолжал идти. Ему отчаянно хотелось жить.

– Двенадцатая вертикаль… Седьмой подъем… Неисчислимое множество пересекающихся параллелей… Стоически справлюсь… – слова с трудом произносимые потрескавшимися губами. Сод старался сохранять ясность до последнего вспоминая заученные им когда-то очень давно алгоритмы. – Не уж то все.

Сод наткнулся, больно ударившись лицом, на ребристый, толщиной с большой палец чьей-то руки, металлический стержень. На стержне висели какие-то лохмотья. Не имея ни малейшей возможности разглядеть, что же перед ним находится, Сод все же умудрился представить себе пугало: палка с перекрестием и мотающаяся на этой палке старая замасленная фланелевая рубашка.

Усмехнувшись, Атмосферный обхватил руками это подобие огородного пугала и безжизненной массой повис на торчащей из вязкой глины палке, оперевшись на нее, из-за чего создавалось впечатление будто бы он все еще, пускай и не совсем уверенно, все же, стоит на ногах. Пред тем, как закрыть глаза, Атмосферный разглядел далеко впереди едва-различимый огонек костерка.

– Опустошение.

– Что?

– Я говорю – опустошение.

– Во все ни к чему это.

– Не уж то (слегка возмущенно, но в рамках приличия). Право не стоит так судить. Мироздание в это самое мгновение лишилось формы жизни. Пускай и вымышленной, но все же! Теперь необходимым пустое место заполнить.

– Пережитками воспоминаний?

– Хотя бы ими!

– Так где доказательство того, что и мы не вымышленные персонажи? Или же, быть может, мы являем собой процесс переваривания былых форм…

***

Я искоса взглянул на Таонгу, стараясь сделать это как можно незаметнее. Как бы невзначай. Тот конечно же заметил и, хитро прищурившись, медленно так, с издевкой как бы (по крайней мере мне так показалось. Хотя, в этих глинистых норах я вообще стал слишком уж мнительным) постучал указательным пальцем по своему виску. Открыв было рот, дабы поставить беглого на привычное для меня место, я лишь отмахнулся, добавил несколько делений в индикаторе мощности своего фонаря и пустил в волю ослепительно белый луч.

– Жизнь любит смельчаков, друг! – забористо выкрикнул я, не обращая внимание на неодобрительные жесты, относящиеся к перерасходу энергии. – А дисплеем подсвечивать не дело во все. Так ведь дальше своего носа ты и не увидишь. А в темноте ты его и так-то особо не замечаешь, мне думается. Ха!

– Я с тобой более никуда не отправлюсь. Мамой клянусь! – зло прорычал Таонга.

– Чьей? Моей? – прокричал я, так как был уже далеко впереди. – Дуй сюда, парень в конце недели! Уверен, мы наткнулись на обиталище.

– Пугало? – сменив тон на более озабоченный дела, мгновенно позабыв о своих клятвах и моих колкостей, поинтересовался тот.

Доводить Тао до аденома-простаты я считал истинным искусством.

Так легко стало дышать. Тело обрело необычайную легкость и… свободу? Глина! Глина! Эта чертова, абсолютно никому ненужная бесполезная масса. Мы словно бродим по прямой кишке этой планеты. Этой… Можно подумать, что мне довелось побывать на многих. Нет. Всего лишь на двух: этой и той же самой, разве что лишь в другом амплуа. Увы, но сейчас это два абсолютно разных мирка. У теперешней сферы даже ось наклона изменилась. Стоит ли говорить о массе и формы? Кстати, не так давно, краем уха совершенно, услышал, мол, поговаривают (теперь вот и я поговариваю), что Землю-14 из разряда планет переквалифицируют в астероид. Выделил уникальный класс в качестве компенсации. Будь я планетой – я бы расстроился. Несправедливо, я считаю. Ну откалупился кусок и что ж, переименовывать сразу? Да не, брехня это все. Даже если и не брехня – это ровным счетом ничего не значит (к слову говоря, подобный слух пустил один из операторов по имени Борис Севцов – исключительно находчивый и смекалистый лодырь, умение филонить которого порою доходило просто до фантастического уровня. А выдумки были его совершенно новым увлечением. При том опровергнуть слух этот было делом столь шатким, как и попытаться в него не поверить или хотя бы не обратить внимания. Чушь! Но до чего ж вполне себе логичная чушь! Удивительный человек).

– Стой! Ты куда? Обожди меня! – это Таонга вопит своим утробным басом. Вот придурок. «Ты куда…» На первомайский проспект 39. Там отличный магазинчик исключительно вкусного зеленого чая. Нахватался, бедняга, у завираев, слов всяких. Это его «обожди» теперь всюду фигурирует. Обожди, я сейчас обожду и обождем обождальщика вместе… Звучит это каждый раз так, словно серпом по мозгам. А выслушивать приходится. Естественно я эти моменты решил не включать в сии строки.

– Да жду, жду! – поспешил успокоить того я, при этом остановился я чисто рефлекторно. Не знаю, что-то неподдающиеся пока что моему пониманию, заставило меня замереть и пристыть взглядом к безжизненной фигуре знакомого мне легендарного старателя. – Бля! Черт! Черт! Да как же так-то?! Здесь?! Со-од. – Жалобно провыл я, все еще не веря своим глазам. – Да как же ж тебя сюда то нелегкая приперла, а? Дружище. Вот беда.

Я обернулся в бестолковой надежде отыскать в глазах своего друга хоть намек на маломальское объяснение.

– Старатель? Здесь? – к ситуации Таонга подошел трезво и рассудительно.

– Как считаешь? Не? – я кивнул в сторону предполагаемого расположения обиталища.

– Точно нет, – уверенно ответил Таонга и отрицательно покачал головой. – А если и так, то это будет первый и, пожалуй, последний случай. Да и сам подумай: бывалый сталкер против свихнувшегося доходяги, питающегося улитками.

– Да. Ты прав. Ладно. Пошли, потолкуем с этим, – хоть и произнес я последнее слово с нескрываемым призрением, но не считал все же, что бродяга хоть как-то причастен к смерти старателя. А если и все-таки причастен, то, как по мне, врятли выстрел в его голову мне принесет незыблемое удовольствие. А вот улиточки, ммм… Какая омерзительная все ж вкусность.

– Раскачивающийся на трубе, – обратился я к Тао. Хотя, он просил меня не называть его так. А с другой стороны, я ведь не просил его рассказывать мне о истории происхождения своего замечательного имени. Да и кому это вообще нужно?

– Я же просил не называть меня так.

– Не знаю я кого ты там просил тебя так не называть, но я это делаю впервые, – на самом деле мне просто нужно было как-то заболтать этот отрезок пути.

– Ты нервничаешь?

– С чего ты решил? Нет. Просто мне не хочется лишний грех на душу брать.

– У-у, – многозначительно протянул Тао, – в ком-то пробудилось чувство совести?

– Вовсе нет. Во мне пробудилось чувство голода. И мне почему-то вдруг захотелось улиточек, – ответил я как-то так совершенно по будничному. – Знаешь, видимо, это банальная ассоциация, а точнее – упоминание рациона свихнувшегося бродяги.

– 114 метров.

– Что? – не сразу сообразив, поинтересовался я, а затем осекся. – А-а, ты все сенсоришь. Врятли, я думаю, требуется такая вот предосторожность. Мы же поговорить, расспросить. А ты так настроен, будто бы через 114 метров (кстати, к слову говоря, Таонга так и не смог научиться правильно произносить слово «метров», делая ударение на последнем слоге. Хотя, меня это даже забавляло и я перестал его поправлять, а лишь истерично хихикал про себя, чтобы тот ничего не смог заподозрить. А то, если честно, меня и самого уже стал слегка напрягать факт того, что я посмеиваюсь над одной и той же шуткой) нас ожидает нереальное сопротивление в лице безлицых лицевиков.

– Встреча с неизведанным: нужно быть ко всему готовым, – монотонно произнес Тао, не сводя глаз со своего наладонника.

Решив ничего ему не отвечать, хотя, по сути то и отвечать было нечего, я так и промолчал, позволив себе лишь скучающий вдох. Путешествие и в самом деле на сути своей оказалось до безобразия скучным. И мало того эта непрекращающаяся скука была разбавлена псивоздействием, которое время от времени приходилось контролировать, дабы незримые пагубные лучи не начали контролировать тебя.

Впереди нас и уже совсем неподалеку, зарделись отблики костра. Оранжево-красные огни так мерно и успокаивающе перекликались друг с другом. Казалось, войди мы в сферу владения костра – так тут же неминуемо нарушим всю эту идиллию. Да и кто мы вообще такие, чтобы нарушать этот покой и уют того, кто это все создал?!

– Я отказываюсь туда идти, – решительно ответил я, остановившись как вкопанный. До места оставалось рукой подать. Мы стояли прямо за поворотом. Слышно было даже, как бормочет себе под нос чей-то незнакомый голос, как шуршит его оборванная одежда. Ну, скорее всего она оборванная. Местами точно.

Старик уловил едва-заметное изменение в окружающей его атмосфере, которую сам же и создал. Он почувствовал, как созданное им трепетное детище словно бы сконфузилось. И без того спертый воздух ощутимо изменил свою плотность. Мурашки пошли стройными рядами по сухой коже старика и он принялся любоваться ими, напрочь позабыв о незримых причинах, что заставили его забеспокоиться. Камни, до этого момента хранившие заговорщическое молчание, принялись перешептываться и роптать на старика.

– Прячься за нас, дед! – едва-слышно прикрикнул один из камней, скатившись с общей кучи. – Чужаки рядом. Не уж то не чувствуешь?

Камень перекатился через босую ногу Роукора. Это сработало. Старик хихикнул, поглаживая предплечье, наклонился, дабы подобрать камень и, заботливо укрывая того в ладонях, понес обратно к собратьям. Задержался возле костра на секунду, потом все же спрятался за каменной кучей.

– А неплохо нам было вместе, парни, – произнес Роукор, присаживаясь на корточки, облокотившись спиной на груду, он бережно положил камень, что до сей поры держал в руках к своим и грустно улыбнулся. – А я ведь даже не знаю, как вас зовут, парни! Ха-ха!

– Да брось, дед. Будет тебе!

– Помирать собрался что ли?

– А в натуре, как нас зовут?

– Эх. Та не. Просто поугасло как-то все в один миг. Словно умерло во мне все мое естество. Осталась лишь оболочка.

– Понимаю, – камни понимаючи зашевелились.

– За углом притаилась неизвестность в лице двух сородичей. Им нужны ответы. А я попросту не смогу дать верные. И все это только потому, что мы живем с ними, хоть и в одном физическом мире, но на совершенно разных частотах. Мы расцениваем друг друга совершенно по-разному. Но разве это наша вина? Разве мы не можем…