Текст книги "Алгоритм вечной молодости"

Его образование – три класса сельской школы, оконченных с похвальным листом. В девять лет он собрал свой первый станок, правда игрушечный, для «тетушки», которая была всего на два года старше его. Но ткать полотно на этом станке все же можно было. Бесполезных вещей Александр Петрович никогда не делал. А дальше покатил его по жизни талант.

«Однажды был такой случай, – вспоминал Свищев. – Есть у нас Лемешки. Там фабрика ткацкая. А был 27-й год. Топили тогда еще не торфом даже, а дровами. Возили из Боголюбова машинами, вкружную. И вот прослышал я, что решили там использовать моторную лодку, чтоб тянуть баржу с дровами по Клязьме…

Так вот, в этих Лемешках был я однажды. Иду вдоль реки. И заметил, понимаешь: лежит деревянная лодка кверху дном, и ее конопатят и смолят рабочие. Рядом стоят два человека – оказалось, директор этой фабрики и завхоз. А я остановился и говорю: «Это, наверное, будущая моторная лодка?» Все переглянулись. Добавляю: если мотор не потянет, то моя фамилия Свищев, село Порецкое, могу помочь…

Я ушел, мне в ответ – никто ни слова. А через какое-то время приезжают директор этой фабрики и тот же завхоз. А было у нас там грязно, на машине к дому не проехать. Шофера оставили за грязью, а сами пешком пришли ко мне – помогай, мол.

А я тогда был трактористом, механиком и… мельником одновременно. Зимой приспосабливал наш один-единственный на всю артель трактор под мельницу. Марка «Форзон», американская. Приладил к жернову – исправно крутится! Лето настало – и опять, чтоб не простаивал, надо трактор сдавать в аренду. Куда? Для лемешковцев его и пришлось приспосабливать.

Приехал я к ним, посмотрел на лодку. Мотор – 60 лошадиных сил, фабрикой поставлен. И этот мощный мотор не мог тянуть лодку, понимаете? Можно бы исправить. Но нет думаю, у вас головы-то умнее моей, не буду я вам подсказывать. А вот, если угодно, я вам вместо 60 сил поставлю трактор в 20 сил! И ваша лодка будет бегать.

«Ну, как же так? – сомневался директор. – Трактор поставим – лодку утопим». Я говорю: нет, водоизмещение лодки выдержит три трактора. Но мы, говорю, поставим только один. Снял колеса, укрепил трактор и приспособил, чтобы управлять лодкой.

Конечно, можно было и фабричный мотор приспособить – винт у лодки большой, только нос у нее был слишком острый, а корма слишком широкая. Когда винт начинал бешено крутиться, образовывался вакуум. Можно было поставить там деревяшку – и пошло бы. Но я этого делать не стал. Думаю, раз нам надо трактор сдать в аренду, значит, нужно использовать именно трактор. Даже хоть и на воде! Так я выручил свою артель и в то же время целое лето был на Клязьме капитаном…»

В 1929 году Свищев работал слесарем на электростанции. Когда привозили кусковой торф, образовывалось очень много крошки, которую не могли жечь. Электростанция так обросла этой крошкой, что ни пройти, ни проехать. И тогда Александр Петрович придумал пресс для переработки этой крошки в горючие куски. Об изобретении прослышали в Москве, в Институте торфяной промышленности. Вызвали автора, прикрепили к опытной станции. Там он построил форсунку для сжигания торфа влажностью до 35 процентов!

«Тут-то и зашел вопрос о премии, – вспоминает Свищев. – А поскольку изобретение якобы всесоюзного масштаба, то должен премию получить хорошую. Но у нас принято зажимать, и мне причислили заводскую премию. Меня это очень возмутило, и я взял институт да и бросил. Но прежде чем бросить – поставил там еще трактор на рельсы.

Насчет трактора на рельсах было так. Я там был третьеклассником среди профессоров. А они раз собираются, два собираются… А я думаю: ну как же так? Люди все такие умные – и вдруг такой тупик? У нас был германский мотовоз, возил по рельсам грузы. День-два ремонтируют. И нет у них выхода, как заменить чем-то мотовоз. А грузы большие надо подвозить, торфу много. И тут я осмелился, говорю: выйти из положения очень просто. У нас здесь, на территории, какого только механизма нет. Я, по своему разумению, поставил бы трактор – в 27 лошадиных сил – на рельсы. И он будет сильнее, чем 45 «лошадей». Мне говорят: «Слушайте, товарищ, а вы отдаете себе отчет в том, что говорите?» А я подтверждаю: трактор в 27 лошадиных сил будет сильнее, чем 45 германских. Но при моей конструкции».

Нужно отдать должное Ученому совету института – Свищеву поверили, спросив только, сколько ему требуется времени. Он ответил, что если нужна только сила, которая заменит германский мотовоз, то потребуется шесть суток, а если нужно, чтобы сила была больше, и времени понадобится больше.

Проблему изобретатель решил гениально просто – взял четырехосную платформу и закрепил на ней трактор, у которого вместо колес вниз уходили шестерни… В общем, трактор встал на рельсы! И он оказался сильнее, потому что мог везти три вагона, а немецкий мотовоз – только два.

Вспоминая свои технические озарения, Александр Петрович утверждал, что он самый счастливый человек в мире.

«Любознательность, желание делать добро и активный образ жизни – вот рецепт долголетия», – считал другой долгожитель, ветеран войны, бывший офицер-подводник, изобретатель, коллекционер и публицист петербуржец Ростислав Всеволодович Николаев.

Первое, что бросается в глаза при встрече с Ростиславом Всеволодовичем, – это явное несоответствие возраста и внешности. Природная интеллигентность, аккуратность и доброжелательность проявляются в манере держаться, в словах и поступках. В беседе открывается и широчайший кругозор, интерес к любой, казалось бы, незначительной мелочи окружающего мира, а желание познавать его соперничает со страстью. Чувствуется в человеке некий стержень, внутренняя сила, которая напрочь отметает мысли о старческой немощи и закате жизни. Закономерно возникает вопрос: в чем же секрет победы над временем? Возможно, краткое повествование о жизни Ростислава Всеволодовича позволит найти ответ на этот вопрос.

Во время беседы с Николаевым мне вспомнился известный певец Майкл Джексон, который, решив прожить по возможности как можно дольше, в страхе перед микробами стал всячески ограничивать себя от контактов с внешним миром. Пребывание на улице в скафандрообразной одежде, сон в барокамере, перчатки, респираторы и фильтры – все это сделало его узником искусственного мира, столь хрупкого и ненадежного. Во время гастролей в Москве он появлялся на людях с черной повязкой, закрывающей рот, и, видимо, создающей иллюзию защищенности от агрессивных российских бацилл. Несмотря на все эти меры предосторожности, возникало ощущение какой-то ущербности, недолговечности и нездоровья, что укрепляло в мысли: настоящее долголетие возможно лишь в полном растворении в окружающей жизни, в единении с природой и людьми, и вся история жизни Ростислава Всеволодовича является примером этому.

Родился Николаев 1 августа 1921 года в Петербурге, и детство его прошло на набережной Малой Невки в Петроградском районе. Происходил он из семьи потомственных военных – людей, которые всю свою жизнь защищали Отечество, невзирая на смену властей, идеологий и политических лидеров. Дед был генералом медицинской службы и погиб в советское время в период борьбы с чумой на юге России. Отец также был кадровым офицером, военную жизнь начал кадетом, потом окончил артиллерийское училище и участвовал в Первой мировой войне. Вместе с армией попал в плен, вернулся в Россию после революции, перешел на сторону советской власти, участвовал в разгроме Юденича. После завершения военных действий стал преподавателем в училище имени Фрунзе, потом заместителем начальника Нахимовского училища.

Окончив школу, Ростислав оказался перед выбором дальнейшего жизненного пути: «Я неплохо шел по классу рояля, выступая с артистами на концертах с 14 лет. Один раз играл в Эрмитажном театре, дважды в консерватории. На этом мое музыкальное образование закончилось. Я мог поступить в консерваторию без экзаменов, но понял, что таланта у меня недостаточно. Моя музыкальная карьера вела в таперы, но не больше. Отец настаивал на профессии моряка».

И тут по комсомольскому набору его направили на флот в училище имени Дзержинского. Морские инженеры были тогда в цене, и конкурс составлял 21 человек на место. Успешно сдав экзамены, Ростислав Всеволодович оказался на факультете подводников.

Вскоре началась война, и именно тогда, в период экстремальных ситуаций и перетасовки человеческих судеб, произошли два события, которые, как мне показалось, в какой-то мере определили дальнейшую жизнь Николаева.

Курсантов факультета, где учился Ростислав Всеволодович, не призывали на военную службу, так как флоту требовались квалифицированные офицеры-подводники. Но их посылали на практику, где погибла примерно треть класса. На одну из таких практик попал и курсант Николаев.

В одном из черноморских походов подводная лодка, на которой он служил, попала в засаду, и три дня ей пришлось пролежать, затаившись, на дне. Три дня продолжалась бомбежка, подобной которой никто из экипажа не мог припомнить до окончания войны. И когда люди начали задыхаться, командиру лодки капитану третьего ранга Алексееву удалось вырваться и вернуться в порт.

«Когда мы прибыли в Батум, – вспоминал Николаев, – нас встречал весь флот. Вышел адмирал и сказал: «Братцы, полчаса вам на умывание – и за стол. Поросенок на столе, пить можно сколько угодно!» Командиру дали тогда Героя Советского Союза.

Второй случай, когда смерть вновь отвела невидимая рука, произошел после окончания учебы.

«Так как училище я закончил с отличием, то имел право выбирать море и лодку. Я выбрал Балтику и лодку „Сталинец“, но когда приехал в Кронштадт, встретил знакомого капитан-лейтенанта, который предложил перейти к нему на „Крейсерскую“ лодку вторым механиком. Я согласился. Самое интересное, что та лодка, на которую я просился, была единственной, которая погибла в конце войны. Причем потопил ее наш летчик у берегов Германии, приняв за немецкую. Так я снова миновал свою участь».

Потом была Академия, где Николаев стал эффективщиком – специалистом по выживаемости судов. Затем судьба забросила его в летную часть в Феодосию, где он занимался инженерным обеспечением авиационного вооружения. Никогда ранее не поднимавшемуся в воздух, Николаеву приходилось испытывать технические разработки, летая на реактивных самолетах между катапультами. Это было строго запрещено, но другой возможности провести испытания не было.

Далее последовал удар судьбы. После прихода к власти Хрущева началось сокращение вооруженных сил, к тому же жена из ревности пожаловалась военному начальству, и Николаев был уволен из армии.

«Я начал вторую жизнь, – рассказывает Ростислав Всеволодович. – Сначала рядовым инженером на заводе, потом начальником конструкторского сектора, затем освобожденным редактором заводской газеты, которую вывел на первое место по Петроградскому району, пока наконец не решил снова вернуться к своей специальности. И через полтора года пошел эффективщиком в конструкторское бюро. Там я быстро продвинулся от инженера до ведущего конструктора расчетно-исследовательского отдела, где и работал до пенсии, защитив кандидатскую диссертацию и став автором 20 изобретений в области оборонной промышленности».

Уже готовясь к уходу на пенсию, Николаев задумался – а чем заниматься дальше? Проведя всю жизнь в гуще событий, меняя профессии и сферы деятельности и при этом непрерывно обучаясь и переобучаясь, он явно не был настроен «уйти в тихую заводь». Накопленный жизненный потенциал требовал реализации, а жажда познания осталась такой же сильной, как и в юношеские годы. Набрав за прошедшие годы темп, он просто не мог взять и остановиться.

«И тогда я вспомнил, что раньше занимался коллекционированием бумажных купюр. И я понял, что это очень интересная область. Меня прельщало не столько само коллекционирование, сколько история денег – как они появились, кто их держал в руках, кто был хозяином, какая была ситуация в стране, когда эти деньги выпускались. Отыскивая ответы на вопросы, я набрал довольно уникальный материал: узнал историю денежных выпусков всех белогвардейских денег, денежных знаков всех национальностей и правительств. Мне было жалко оставлять эти знания при себе, и я стал писать статьи в „Миниатюру“, петербургскую газету для коллекционеров. Технарю по образованию, мне поначалу было трудно».

Узнав, что Николаев неплохо ориентируется в городских архивах, к нему обратились архитекторы с просьбой раскрыть тайну строительства одного старого дома. Он удивился такого рода заказу, но выполнил его. Почти сразу поступила заявка от Малого академического театра, который просил воссоздать историю театра. Николаев потратил полгода и историю театра воссоздал. Затем последовала заявка от Оперного театра, на историю которого ушло полтора года.

«Я понял, – рассказывает Николаев, – что в любом деле можно найти что-то интересное, превратить его в захватывающее расследование и тем самым наполнить жизнь смыслом и положительными эмоциями. Возьмем тот же театр. Здесь масса интересных вещей. Как он строился? Почему ремонтировался? Зачем была нужна та или иная конструкция? Мне даже давали задания такого рода: узнать, какого цвета была обивка кресел в театре сто лет назад. И я находил ответы».

Хорошо зная увлеченность Ростислава Всеволодович, один его знакомый сказал про него: «Николаев даже из дверной ручки может сделать диссертацию!» Делать то, что интересно, стало его своеобразным жизненным кредо. В шутку, подчеркивая свои разносторонние интересы, Николаев называл себя «дилетантом широкого профиля».

Не осталось в стороне и увлечение музыкой. Николаев любил поиграть на рояле в компании, а дома для души играл минут двадцать в день.

Всю свою жизнь он дружил со спортом: был лыжником-дальником, участвовал в скоростных лыжных переходах Ленинград-Таллин. Делая километров по 70 в день, он покрывал это расстояние за пять дней. Потом увлекся велосипедом, ездил на нем даже зимой. Имел второй разряд по боксу и занимался им до тех пор, пока ему как следует не расквасили нос.

Не забывал Николаев и о морской службе, являясь членом правления Общества «Память Балтики», которое занимается поиском реликвий на дне Балтийского моря. В частности, в Выборгском заливе они искали корабли, участвовавшие в русско-шведской войне. Ростислав Всеволодович рассказывал о них в своих статьях.

По мнению Николаева, поддерживать отличную форму ему помогали несколько правил и привычек, проверенных жизненным опытом.

«В жизни у меня были взлеты и падения. Падать очень неприятно, но не следует этого бояться, ибо все это проявления жизни, а я очень люблю ее, и, видимо, это взаимно.

Один из принципов, которому следую всю жизнь, – помоги всем, кому можешь помочь. Не обязательно деньгами, хотя бы словом или делом. Это доставляет мне удовольствие, поэтому хочется помогать.

Мне повезло с женой, а это великое дело. Моя вторая жена, Алла Васильевна, моложе меня на 17 лет. Она настолько добрый человек, что за восемь лет совместной жизни у меня не было повода, чтобы обидеться на нее. У нас три дочки и семь внуков, и все любят ее, мачеху, как родную мать. Это просто счастье, когда жена – настоящий верный друг, который всегда поймет и поможет тебе. Она обязательно читает и критикует все мои статьи, мы вместе с ней принимаем решения. Мне с ней интересно в любой компании.

Поддерживать себя в форме помогает также то, что у меня практически нет свободного времени – мой день очень жестко регламентирован. Утро начинаю с 15-минутной зарядки, потом душ и горячая каша на завтрак. Только после этого плотно работаю – занимаюсь поиском в архивах, пишу статьи.

Все это помогает мне жить. Что угнетает? Увлечение людей деньгами. Они не понимают, что деньги – это приложение к жизни. Нищета ужасна. Но большие деньги, как правило, приносят беду. К счастью, это не массовое увлечение, и многие люди руководствуются принципами, которые помогали в жизни мне и которые им тоже наверняка позволят прожить долго и интересно. Так будем же стремиться к долголетию!»

Еще один пример из Нижегородской области. В селе Ясное жил самый старый милиционер России – Иван Васильевич Борисов, которому перевалило за 100 лет. За всю историю российской милиции никому еще из ее ветеранов не удавалось дотянуть до такого почтенного возраста – казалось бы, профессия к долгожительству не располагает.

Но Иван Васильевич отнюдь не отсиживался где-то в тылу. Наоборот, именно благодаря старшему лейтенанту Борисову жители тогдашней Горьковской области перестали бояться за свою жизнь. В конце 40-х годов в местных лесах свирепствовала банда некоего Матвеева. Борисов сумел арестовать бандитов. Об этом даже написана документальная повесть. В мирные же годы до самой пенсии Борисов работал участковым.

До 90 лет Иван Васильевич жил в своем доме. Полностью справлялся с небольшим хозяйством, следил за личной пасекой. И ничем не болел. Только ранение в ногу и руку, полученное еще на Первой мировой войне, всю жизнь давало о себе знать.

«В больнице никогда не бывал, – рассказывает дочь Мария Ивановна. – А лечился только медом, никаких там таблеток. Мед ему нравился больше всего гречишный, липовый тоже жаловал. Лучший – в сотах. Любил делать медовый квас. Выпивать выпивал, но в меру. Никогда не курил. Всю жизнь прожил с одной женой».

А вот другой пример. Москвич Николай Константинович Назьмов обладал редкой профессией – он был таксидермистом или чучельником. Его открыл журналист Борис Устюгов.

Назьмов родился в 1908 году в Калуге. После революции семья его отца, директора местного художественного музея, разорилась и переехала в деревню. Потом были голод, смерть родителей, детский дом в Рязани. Оттуда Николай Назьмов вскоре попал в рязанское товарищество кооперативной охоты, куда его взяли учеником и выдали двухстволку со справкой: «Для стрельбы птиц и зверей как материала для набивки чучел». Получалось это у Николая настолько хорошо, что в 1929-м начальство отправило его в Москву учиться ремеслу как следует.

Тогда в столице существовало учреждение под названием «Музей Центральной промышленной области», туда и определили Назьмова к шведскому таксидермисту Бекштрему. Свою первую самостоятельную композицию с красивым названием «Группа домашних кур» ученик создал уже через год для Егорьевского музея сельского хозяйства. А в мастерской уникальных наглядных пособий МГУ, где Николай работал вплоть до войны, всевозможных кур он «лепил» уже десятками. Там же научился набивать и крупных зверей.

Проведя 1941 год за копанием противотанковых рвов и получив свою единственную награду, медаль «За оборону Москвы», Николай был комиссован и устроился во Всеармейское охотообщество. Следующие тридцать лет он выполнял уже не только музейные заказы.

Таксидермисту приходилось изучать бездну смежных специальностей, например живопись, скульптуру, бутафорию. Чтобы хорошо сделать чучело или группу, нужно сначала вылепить из пластилина модель-копию будущей композиции. Затем по модели построить в натуральную величину проволочный каркас и задать позы. Это самое сложное. Дальше надо или обмотать этот каркас нужным количеством пакли, или вылепить из папье-маше анатомически точный рельеф мышц. А уже потом натянуть шкуру, с которой, кстати, хлопот еще больше.

На создание композиции «Лось и волки» у Николая Константиновича ушло 10 лет. В 1971 году она даже оказалась в Венгрии на советской выставке. Композиция имела такой успех, что венгры немедленно захотели ее купить. Это им почти удалось, только помешал Брежнев, которому почему-то тоже очень приглянулся несчастный сохатый. И композицию немедленно вывезли на правительственную дачу Барсуки в Калужской области. Больше ее никто никогда не видел.

А в 1978 году была выставка в Японии, туда Николай Константинович отправил своего мамонта. Из советского руководства чудовище никому не приглянулось, поэтому его купили японцы. Почем нынче мамонты, Николай Константинович даже спрашивать не стал, чтобы не расстраиваться. За три месяца работы над ископаемым он получил 408 рублей и перелом коленной чашечки – мамонт был высоким.

Потом еще были четыре персональные выставки, работа с музеями и звание заслуженного работника культуры. При этом в трудовой книжке Николая Константиновича значилось: сторож, контролер, разнорабочий – ведь специальности «художник-таксидермист» не существовало. А когда утвердили новую тарифную сетку зарплат из пятнадцати разрядов, Николаю Константиновичу присвоили третий, следующий после гардеробщицы.

«В музейном отделе Министерства культуры даже не знали, что кто-то делает чучела, – вспоминал Николай Константинович, – так я им фотографии привез: как шкуру снимают, как сушат, как модель лепят, какой все это адский труд, особенно с крупными животными. Удивились, зарплату немного повысили, и стал я каким-то инструктором, а специальность так и не утвердили: что это за профессия с одним специалистом, учеников-то нет».

Еще одному представителю редкой профессии – женьшеневоду Ананию Дмитриевичу Петрову – перевалило за 90. Более 30 лет он занимался выращиванием женьшеня в Тверской области. Петров стал знаменит после того, как выслал посылку с полукилограммом чудодейственного женьшеня для президента Ельцина, у которого «забарахлило» сердце.

Для Петрова это не исключительный случай. Бывает, попотчует природным бальзамом земляков-фронтовиков или отправит не имеющий цены подарок в дом престарелых. Когда в тверской гарнизонный госпиталь привезли из Чечни раненых солдат, он через военкома передал целый килограмм «корня жизни» и свои рецепты по изготовлению снадобья.

Ананий Дмитриевич считал себя счастливым человеком, несмотря на то, что для приручения таежного уссурийского чуда к тверской земле ему пришлось потратить более трех десятков лет жизни. В результате он добился, что тверской женьшень по целебным свойствам не уступает своему дальневосточному собрату. И уж, конечно, превосходит тот, что выращивают ученые «в пробирке».

Кстати, «лекарство», отправленное Петровым в Москву, не затерялось. Как сообщил тогдашний начальник службы безопасности президента А. Коржаков, посылка с корнем женьшеня была вручена доктору Ельцина для использования при его лечении. Кто знает, может, чудо-корень помог тогда Ельцину выдержать сумасшедшую предвыборную гонку?

Сразу трех долгожителей открыл известный журналист из «Комсомольской правды» Василий Песков. На Смоленщине он повстречал трех стариков-братьев Ивановых, живущих в опустевшей деревне Ярилово. Старшему из братьев, Денису Игнатьевичу, было восемьдесят пять лет. Среднему, Егору Игнатьевичу, – восемьдесят три. А младшему, Ивану Игнатьевичу, – семьдесят пять. Фамильная черта Ивановых – исключительное трудолюбие.

Старший из братьев был в колхозе плотником, младший – учителем. На войну ушли в один день – 23 июня 1941 года. Всего из Ярилова ушли воевать двадцать три человека, вернулись шестеро, трое из них – братья Ивановы.

Денис и Егор служили вместе артиллеристами, но превратности войны их разлучили. Денис два раза попадал в плен. Один раз в окружение под Смоленском, второй – когда был в партизанском отряде.

«Ох, и много всего повидал! – вздыхал Денис Игнатьевич и начинал вытирать платком слезы. – Обидней всего было оказаться после войны в Коми на лесоповале…»

Общим делом у Ивановых, как и у всей деревни, было тележное производство.

«Двадцать телег за год ладили на продажу. А мы, Ивановы, делали главные части телеги – колеса! – с гордостью говорил Егор Игнатьевич, считающий „колесную пору жизни“ полосой счастья. – Работали много, и радость была от работы. Растет, скажем, дерево, ясень. Спиливаем. Потом надо очень умело дерево расколоть. Потом вытесать брусья. Потом, – Егор Игнатьевич снимал с головы кепку, вешал ее на кол и, как бы исполняя любимое когда-то дело, рассказывал о превращении бруска из ясеня в колесо. – Паром дерево брали! Гнули на станке, потом в кузне я обод делал…»

Еще один мастер-долгожитель – Алексей Борисович Федоров. Правда, в отличие от братьев Ивановых он делал не колеса, а курительные трубки. За свою долгую жизнь он сделал 10 тысяч трубок, среди которых нет ни одной одинаковой.

Был случай, когда к Федорову вбежал человек небольшого роста, энергичный, и с порога, не здороваясь, заговорил, протягивая мастеру трубку: «Вы посмотрите, какая у нее шея! Какая божественная шея! Ваша трубка. В кармане носил, сломал мундштук, а надо подарить хорошему человеку». И Алексей Борисович начал делать «такой же» мундштук и… не смог повторить себя. Посетитель с восторгом сказал: «Неужели вы не можете сделать копию? Это прекрасно!» И ушел с трубкой, которая стала хуже или лучше прежней, но другой. Это был Александр Петрович Довженко.

«Трубки твои, Алексей Борисович, теплые, и хамства в них нет», – говорил Федорову Алексей Николаевич Толстой, любитель и знаток этого вида искусства. Хамством он называл нарушение гармонии в трубке, отсутствие в ней пропорций, культуры. Жорж Сименон, не меньший ценитель трубок, писал Федорову: «В ваших трубках есть неповторимая индивидуальность…» В Ленинграде в лавке художника многие видели короткую федоровскую трубку по имени «Мегрэ»…

У Федорова не было рецепта изготовления трубок, каждое изделие – это некий экспромт, полет фантазии. Он утверждал, что дерево само ему подсказывает, какой должна быть трубка. Очень много значит личность будущего владельца. Один известный журналист попросил в письме сделать ему трубку. Алексей Борисович сделал, но тут же забраковал работу, объяснив это следующим образом: «Он оказался невысок, плешив и подвижен. А я ему чуть не придумал монументальность… Возьмет он в зубы трубку, а она подчеркнет его рост и лысину, вроде бы человек пыжится».

В другой раз он сделал трубку молодому человеку и расстроился, узнав, что он женат. «Теперь из-за меня семья может развалиться, – грустно пошутил он. – Трубка была „холостая“ – легкая, с форсом, с изыском».

Нужно заметить, что долгожители-профессионалы живут не только на суше, но и на море. Если быть более точным, в море они проводят существенную часть своей жизни, потому что их профессия – рыбак. Так, в свои 100 лет Грегорио Фуэнтес регулярно выходил в море на рыбацкой шхуне. И не только для ловли рыбы, но и для того, чтобы показать и рассказать туристам о местах, которые он посещал со своим «патроном». А им был не кто иной, как всемирно знаменитый американский писатель Эрнест Хемингуэй.

Ярко-синие глаза рыбака молодо блестели, когда он вспоминал о днях, проведенных с автором замечательной повести-притчи «Старик и море». Именно Грегорио на небольшой яхте «Пилар», на которой он был и матросом, и капитаном, сопровождал известного писателя в его морских прогулках по Карибскому морю. «За всю свою жизнь я не встретил человека, у которого было бы такое щедрое сердце, как у Хемингуэя», – говорил старый моряк о своем «патроне».

Жил Грегорио Фуэнтес в маленьком рыбацком поселке Кохимар в семи километрах к востоку от Гаваны. Там практически ничего не изменилось с тех пор, как почти 50 лет назад Хемингуэй писал своего «Старика». Те же небольшие домики рыбаков, тот же ресторанчик «Терраса», куда любил захаживать писатель и где по-прежнему готовится его любимое блюдо – похлебка из вареных крабов, приправленная чесноком и лимоном. Она стала фирменным блюдом ресторана. И та же старая пристань, с которой Грегорио отправлялся на свои прогулки с Хемингуэем на «Пилар».

С этой же пристани сотни кубинцев на утлых лодчонках стали выходить в океан, чтобы добраться до берегов США в поисках «свободы», после того как кубинский лидер Фидель Кастро разрешил эмигрировать всем, кто желает. Туда же многие и возвращались, так и не найдя желаемой свободы во Флориде. «Счастья на чужбине не найдешь, зачем бежать со своей родины?» – говорил старый Грегорио. – «Перед своей смертью Хемингуэй, – вспоминал он, – оставил письмо для меня, в котором просил беречь и сохранить яхту „Пилар“. В этом же письме он завещал яхту мне в наследство, а я передал ее в дар нашей революции».

Сейчас яхта находится среди экспонатов дома в Кохимаре, где жил Хемингуэй. Ныне дом этот превращен в его музей. На Кубе говорят, что именно Грегорио стал прототипом старого рыбака Сантьяго в повести «Старик и море», опубликованной в 1952 году. Через год после ее выхода в свет писатель получил Нобелевскую премию.

Грегорио Фуэнтес рассказывал, что после того, как он в 1938 году познакомился в Кохимаре с Эрнестом Хемингуэем, писатель сразу же предложил ему стать его провожатым в прогулках по морю. «Хемингуэй был младше меня на два года, да и дни рождения у нас чуть ли не совпадали: у меня 11 июля, у него 21-го. После знакомства он сказал мне: „Первое: ты сейчас выпьешь со мной виски, а второе – сразу после этого мы идем в море ловить рыбу“. Я сопровождал его всюду, куда бы он ни пожелал. Хемингуэй всегда искал спокойные, уединенные места, чтобы его никто не беспокоил».

В Кохимаре у Грегорио Фуэнтеса был собственный дом, купленный им за 250 долларов, которые ежемесячно выдавал ему писатель на содержание яхты «Пилар», пополнение продовольственных запасов и напитков, а также на приготовление еды. Старый моряк жил без жены, которая умерла, оставив ему четверых детей, от которых у него было семь внуков. В свои 100 лет он по привычке вставал с восходом солнца и ложился спать после девяти вечера. Ни на что не жаловался, лишь иногда его беспокоили ревматические боли.

В соревновании на долголетие не отстают от рыбаков и охотники. Точнее, не охотники, а охотницы, потому что баба Дуня в свои 90 лет била белку не в бровь, а в глаз! Маленькая, сухонькая отшельница жила на таежном берегу реки Вишеры, промышляла охотой, удила пудовых тайменей и не желала перебираться к дочке в город.

Более полувека прожила баба Дуня на таежном берегу одна. А первые полвека жила в деревне Южанинова на севере Прикамья. Потом деревня переехала в город, бабуся осталась. С двухстволкой, лайкой, лодкой и рыбацкими снастями. Да еще с поджатыми в суровую нитку устами. Никто уж толком и не помнил, что в церковной метрике необыкновенная старушка значилась Евдокией Егоровной Южаниновой.

В свои девяносто бабушка Евдокия запросто ловила тайменя. Вытянет рыбину ростом с нее саму и стоит на берегу, «голосует»: проплывающая мимо моторка, точно такси, унесет старушку в город Красновишерск – обожала бабушка фотографироваться на фоне трофеев.

Была у бабы Дуни удивительная душа. Лайке своей, набросившейся на лося, бабушка выговаривала: «Не трогай его. Зачем гоняешь? Смотри, какие у него глазыньки…» Влюбленных глухарей баба Дуня «сроду не задевывала на токах». Про свою личную жизнь старушка повествовала с таежным кокетством: «У меня ухажеры – косачи да таймени».