Текст книги "Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки"

Несмотря на это, он считал вполне законным развитие и субъективной психологии. Так, он писал: «Мы… ничуть не думаем субъективное считать лишним… мы не можем вообще согласиться с мнением, что сознание является простым эпифеноменом материальных процессов. В природе нет ничего лишнего, и субъективный мир не есть только ненужная величина или бесплодное качество в общей нервно-психической работе» [1997, с. 51]. Таким образом, объективная психология создавалась Бехтеревым как бы в параллель субъективной. При этом субъективная психология, с его точки зрения, может иметь своим предметом, прежде всего, изучение собственной душевной жизни; невропсихика других может быть изучаема только объективной психологией.

…Психологи рассматривают разнообразные явления сознания как ощущения, представления, понятия, процессы памяти, ассоциации, самосознание или «я» и т. п. При этом процессы перцепции в периферических органах и внешние проявления психики как движения, действия отправления желез и проч. уже не относятся психологами к собственно психическим процессам, вследствие чего последние оказываются без начала и конца.

…Нужно, однако, иметь в виду, что психическая деятельность, где бы она ни проявлялась, не может быть оцениваема только с точки зрения тех или других субъективных переживаний. Будучи возбуждаема к своей деятельности внешними импульсами, она является фактором, закономерным образом возбуждающим деятельность органов тела, изменяющих внешнюю среду, вследствие чего ее проявления во внешнем мире вполне доступны объективному исследованию.

…Нет ни одного психического процесса, который бы являлся только субъективным или духовным в философском значении этого слова и не сопровождался бы определенными материальными процессами.

[Бехтерев, 1997, с. 42–43].

Говоря об объективной психологии, В. М. Бехтерев существенно раздвигает, по сравнению с субъективной психологией, ее рамки. В нее входят сознательное и бессознательное, внешние проявления субъективных переживаний, биологические основы психического.

Следует отметить, что в этот период своей деятельности Бехтерев становится предшественником учения о доминанте, сформулированного значительно позже А. А. Ухтомским. Не называя доминантой то, что он обнаруживал, Бехтерев описал главные ее признаки: «В 1903 г. я подошел к выяснению основных явлений, связанных с процессом возбуждения того или иного центра, и связанным с ним торможением других центров, а позднее, начиная с 1907 г., подвел этот фундамент к объяснению тех процессов, которые я обозначаю сосредоточением и которые характеризуются с внешней стороны возбуждением определенного воспринимающего органа как трансформатора, и мобилизации обслуживающих его мышц при торможении всех других двигательных аппаратов, причем возбуждение других воспринимающих органов еще более стимулирует первично возбужденный орган и его центр» [1937, с. 3]. О том же Бехтерев говорил и в других своих работах: «В акте усиленного сосредоточения мы имеем еще и характер того физиологического процесса, который в последнее время проф. Ухтомским обозначается именем доминанты и который был разъяснен мною таким же точно образом в 1911 г. Именно при сосредоточении возбужденный центр не только сопровождается торможением других центров, но еще и стимулируется всяким сторонним раздражением, которое в то же время не вызывает, как обычно, местных рефлексов» [1928, с. 112].

После 1923 г. понятия «доминанта» и «сосредоточение» начинают применяться В. М. Бехтеревым почти как синонимы. Так, в одной из последних его статей читаем: «Родившийся младенец проявляет в сосательном рефлексе прирожденную пищевую доминанту или сосредоточение». В процессе образования доминанты Бехтерев видел физиологическую основу различных инстинктовых актов животных и человека, а его ученик Шнирман при полном сочувствии учителя усматривал участие доминанты в самом процессе образования двигательного условного (сочетательного) рефлекса.

[Васильев, 1959, с. 75].

Нельзя не отметить выполнявшиеся в этот период в лаборатории В. М. Бехтерева исследования о влиянии психики на физиологические функции. Это работы А. Ф. Лазурского (1900) и В. В. Срезневского (1906) о влиянии эмоций на пульс и дыхание, а также выразительные движения; исследования А. Ф. Акопенко (1899) о возбуждающем влиянии красного цвета и угнетающем – синего цвета, И. Н. Спиртова (1903, 1906а, 1906б) о влиянии цвета на вегетатику и работоспособность человека. Эти данные подтверждали возможность объективного изучения психических явлений.

Уже на этом этапе научной деятельности Бехтерева отчетливо просматриваются элементы его будущей рефлексологии. В качестве основной единицы анализа нервно-психической деятельности Бехтерев принял рефлекс, лежащий в основе всех реакций человека, этот «жизненный атом», по его выражению. Деятельность человека – это сумма различных рефлексов. Тем самым Бехтерев стремился избавиться от психофизической проблемы, постулируя единство психического и физиологического, обусловленное единством их энергетического основания. Психическое превращается, согласно Бехтереву, в невропсихику. Но при этом центральным объектом стала у него не психика, а ее внешние проявления и показатели. Он отказывается от изучения сознательного, считая, что «элемент сознательного в процессы, называемые психическими, ничего не вносит такого, что могло бы нам объяснить сущность самих процессов или обособить их от бессознательных или машинальных» [1997, с. 49].

С нашей точки зрения, совершенно ошибочно распространенное определение психологии как науки только о фактах или явлениях сознания. На самом деле психология не должна ограничиваться изучением явлений сознания, но должна изучать и бессознательные психические явления, и вместе с тем она должна изучать также внешние проявления в деятельности организма, поскольку они являются выражением его психической жизни. Наконец, она должна изучать также и биологические основы психической деятельности.

Наши движения, будут ли они с точки зрения субъективной психологии волевыми, непроизвольными, выражающими или инстинктивными, разве не должны входить в предмет психологии. А изменения дыхания, сердцебиения, происходящие под влиянием психических процессов, разве не составляют предмета психологии, особенно если мы примем во внимание, что знакомство с ними уясняет нам соотношение между психическими явлениями и нашими телесными процессами. Целый ряд исследований о влиянии психических процессов на состояние внутренних органов, на телесные процессы вообще, а также влияние умственной деятельности на отправление внутренних органов не может не входить в задачи психологии уже потому, что знакомство с этими фактами дает нам ключ к пониманию психических явлений как таковых и вместе с тем позволяет уяснить нам основные условия внешнего проявления психических процессов. Эти же условия лежат и в основе нашего познания о процессах, происходящих в других нам подобных существах.

[Бехтерев, 1997, с. 39].

Следует подчеркнуть, что, говоря о внешних проявлениях нервно-психической деятельности, Бехтерев имел в виду не только видимые внешние эффекты, но и эмоциональные переживания человека в ответ на те или иные раздражители, и вегетативные сдвиги при умственной деятельности.

…Психология, с нашей точки зрения, есть наука о психической жизни вообще, а не только о сознательных ее проявлениях. Поэтому в задачи психологии должно входить изучение психических процессов в самом широком смысле слова, т. е. как сознательных, так и бессознательных проявлений психической деятельности, и изучение внешних проявлений психической деятельности, поскольку они служат для определения особенностей и характера психической деятельности; а также изучение биологических процессов, стоящих в ближайшем соотношении с психическими процессами. При этом, конечно, следует иметь в виду, что речь идет не об изучении только индивидуальной психической жизни, но и психической жизни отдельных групп лиц (например, толпы, общества, народов и проч.), а также психической жизни животного мира. Отсюда деление психологии на индивидуальную, общественную, национальную, сравнительную психологию народов и так называемую зоопсихологию.

[Бехтерев, 1997, с. 40].

Естественно, возникает вопрос – почему то, что пытался изучать Бехтерев, он назвал психологией, хотя и объективной, а не физиологией, или физиологической психологией? Что это за «психология без души», как писал сам Бехтерев? На этот вопрос он дает следующий ответ: не все в «душе» является субъективным, но имеются и объективные явления, которые и должна изучать объективная психология.

Этап психорефлексологии повторяет основные положения, сформулированные Бехтеревым на предыдущем этапе научной деятельности. Отличие состоит в том, что нервно-психическая деятельность начинает рассматриваться им как сложный комплекс рефлексов высшего порядка, находящихся во взаимоотношении друг с другом. Таким образом, за связь организма со средой в представлениях Бехтерева начинает отвечать рефлекс.

Заключительный этап в научной деятельности В. М. Бехтерева связан с созданием учения о рефлексологии, предмет которой был определен первоначально как «изучение соотносительной деятельности организма в широком смысле этого слова, понимая под этим все вообще наследственно-органические и индивидуально приобретенные реакции организма, начиная от более простых инстинктов, как наследственно-органических рефлексов, и доходя до наиболее сложных приобретенных реакций, известных у человека под именем действий и поступков и характеризующих его поведение» [1918, с. 50; выделено мною. – Е. И.].

В рамках рефлексологии продолжалось развитие концепции целостного изучения человека. Уже во всесторонности объекта – целостная человеческая личность в ее объективно изучаемых внешних поведенческих проявлениях, в ее реагировании как на внутренние, так и на внешние воздействия – состоит принципиальное отличие рефлексологии от физиологии нервной деятельности. Личность в рефлексологии определяется как биосоциальное существо (хотя, по сути, ее изучение сводится к исследованию «индивидуального ядра невропсихики», характерных для данного человека форм его реагирования на внешние раздражители, к «комплексу следов от внутренних раздражений»). Из широкого понимания предмета рефлексологии вытекала и отводимая ей роль связующего звена между разными науками, изучающими человека, – биологическими и социальными. Отсюда, естественным образом, вытекал и получал подкрепление тезис о комплексном междисциплинарном взаимодействии как стратегии научного изучения человека.

[Брушлинский, Кольцова, 1997, с. 22–23].

Но через 10 лет он писал, что рефлексология есть наука о человеческой личности, изучаемой со строго объективной биосоциальной точки зрения. Задача рефлексологии «состоит в том, чтобы не только более элементарные, но и все высшие отправления человеческого существа, которые на обыденном языке обозначаются проявлениями чувства, ума и воли или, выражаясь обще, проявлениями так называемой психической деятельности, иначе “духовной сферы”, рассматривать со строго объективной точки зрения, ограничиваясь, таким образом, только внешними особенностями действий человека, его мимики и жестов, голоса и речи, как связной совокупности знаков, в соотношении с теми внешними физическими, биологическими и особенно социальными, а также и внутренними воздействиями в настоящем и прошлом, которые их обусловливают» [1928, с. 3].

Есть и еще одно описание того, чем занимается рефлексология: она «не изучает прямым образом функции мозга, а изучает сочетательно-рефлекторную деятельность человека» [1928, с. 72].

Название «рефлексология» я предпочитаю ранее употреблявшимся мною терминам «психорефлексология» и «объективная психология» ради полной объективности первого. Последнее название неудобно еще и потому, что дает повод к смешению рефлексологии со школой психологов, именующих себя объективистами на том только основании, что, занимаясь изучением процессов сознания, они пользуются для этого объективными приемами, в сущности не переставая быть субъективистами. Между тем как рефлексология центром изучения ставит внешние проявления личности и выясняет те внешние и внутренние поводы в настоящем и прошлом, которые их обусловливают в условиях социального окружения.

[Бехтерев, 1928, с. 64].

Отношение В. М. Бехтерева к методам субъективной психологии. В первых главах этой книги дается детальное обоснование необходимости разработки объективного метода изучения психической деятельности человека. А это требовало вскрытия всех недостатков, присущих субъективной психологии.

В. М. Бехтерев писал, что доказательство необходимости обращения к субъективному анализу при исследовании личности видят в том, что самое познание нами окружающего мира и суждение о нем основаны на субъективном процессе. Однако это заключение связано с использованием самонаблюдения и самоанализа, которые, например, Г. П. Челпанов (1912, 1926) считал единственным источником познания психических явлений, а главное значение эксперимента видел в том, чтобы сделать самонаблюдение более точным. Он утверждал, что есть психические процессы, которые по самой своей природе исключают возможность экспериментального исследования, например моральные и религиозные чувства, потому что их нельзя вызвать искусственно.

Краеугольным камнем психологической концепции Челпанова была теория «эмпирического параллелизма» души и тела, восходящая к психофизическому параллелизму Вундта. Эта теория сформулирована в книге «Мозг и душа», носящей характер философского введения в психологию. Защиту идей «эмпирического параллелизма» Челпанов обосновывает в воображаемом споре «материалиста», сторонника «эмпирического параллелизма», сторонника «психофизического монизма» и «спиритуалиста», по-разному объясняющих факт связи между явлениями психическими и явлениями физическими. Подводя итоги спора, Челпанов резюмирует мнение сторон следующим образом. С точки зрения «материалиста», связь между явлениями физическими и психическими такая же, как между причиной и действием; из этого следует вывод, что существуют только физические явления, а психические производны, побочны и не существуют независимо. Сторонник «психофизического монизма» говорит, что физическое и психическое есть проявление одной субстанции, что ни психическое не является причиной физического, ни физическое – психического, что они совершаются строго параллельно. Спиритуалист признает существование духовной субстанции, которая делает понятными все изменения психического мира. Наконец, alter ego Челпанова – эмпирический параллелист, который называет себя «физиологом», утверждает, что между психическими и физическими процессами есть некое соотношение, но, не желая выходить за пределы эмпирического исследования, отказывается от рассмотрения того, что лежит в основе данного соотношения, так как этим должна заниматься метафизика. «Всякому определенному психическому процессу соответствует определенный процесс физический», – утверждает Челпанов (1912, с. 75).

Дальше констатирования этой связи он не идет и не хочет решать вопрос о том, существует ли в мире только одна материальная субстанция, или есть еще и духовная субстанция, и как эти субстанции воздействуют друг на друга… Из четырех указанных учений Челпанов признает эмпирический параллелизм «наиболее достоверным», психофизический монизм и спиритуализм – «спорным», а материализм – «безусловно ложным».

[Петровский, 1961, с. 392–393].

Против этого решительно возражал В. М. Бехтерев: «…Никакого непосредственного или посредственного самонаблюдения нет и не может быть, а если что и возможно в отношении сторонней личности, то лишь суждение о внутреннем ее мире, но и это суждение руководится не чем иным, как аналогией с самим собою, что естественно вводит нас в заблуждение» [1928, с. 13].

Какие же недостатки видел В. М. Бехтерев в методах, используемых субъективной психологией?

В. М. Бехтерев отрицает наблюдение за поведением другого человека и, в частности, его мимикой и перенесение своего опыта на наблюдаемое (аналогию) как метод познания его психической деятельности ввиду его субъективности. «…Если бы признать возможными такие заключения по аналогии, – писал он, – то все же мы могли бы говорить лишь с вероятностью о причине полученного убеждения, но вовсе не было бы настоящего доказательства, ибо заключения по аналогии дают в результате лишь вероятный, но ничуть не безусловный вывод» [1928, с. 25].

Не доверял он и методу словесных отчетов о воспринятом, так как каждый человек придает одним и тем же словам разное значение, разный смысл. «Отсюда ясно, как мало можно доверяться словесной передаче, если хотят с помощью ее точно распознать внутренний мир другого лица» [1928, с. 33]. Обобщая, Бехтерев приходит к выводу, что «познавание внутренних переживаний другого лица, если и представляется возможным, то не иначе как с крайне малым приближением» [1928, с. 33].

При этом Бехтерев указывает на индивидуальные различия между людьми, которые делают различным и понимание, и переживание воспринимаемого: «Хотя видимое тождество внешних проявлений двух лиц предполагает возможность сходственных внутренних переживаний, однако это далеко не так даже и при условии тождества поводов к этим внешним проявлениям. Дело в том, что если одинаковые внешние раздражения вызывают первично хотя и не тождественные, но все же близкие по характеру ощущения, то дальнейшее развитие внутренних переживаний в зависимости от индивидуальных отношений уже представляет более или менее значительные различия» [1928, с. 34].

Больше того, Бехтерев отрицает и объективность самоотчета (пересказа) о переживаниях самого субъекта, его внутреннем мире, упирая на то, что «слово есть только символ, знак, а потому и здесь мы находимся далеко от порога истины» [1928, с. 35]. Спрашивается, зачем тогда человечество придумало такие знаки, которые не могут выразить реальность? Разве не может человек адекватно выразить словом появившуюся усталость, страх, свое отношение к чему-либо или кому-либо? Да и отражают ли в таком случае те слова, которые Бехтерев использовал при написании своей книги и передаче своих мыслей (психический акт!), то, что он хотел сказать? Думается, что в своем стремлении доказать непознаваемость психического мира человека субъективными способами Бехтерев зашел слишком далеко.

Нельзя, конечно, утверждать, что человек может адекватно выразить словами все свои переживания. Недаром он вынужден иногда прибегать к иносказательному языку. Может он и скрывать свои переживания, ощущения, аггравировать свои состояния. Но не учитывать вообще словесный отчет как метод изучения своего внутреннего мира было бы очевидной ошибкой.

В. М. Бехтерев указывает на ряд иллюзий, присущих ощущениям и восприятию человека, и это дает ему основание говорить, что «вряд ли найдутся лица, которые стали бы защищать… достоверность самоконтроля вообще» [1928, с. 47].

Он отмечает, что субъективный метод (самонаблюдение, самоотчет) в применении к посторонним требует искренности и правдивости человека, которые свойственны далеко не всем людям. Поэтому применение объективных приемов исследования имеет здесь решающее значение[28]28
  В. М. Бехтерев имеет и виду свои эксперименты по разоблачению симуляции глухоты с помощью выработки сочетательных рефлексов на звук: при истинной глухоте такой рефлекс не вырабатывается.


[Закрыть]. После этого уже логичным выглядит следующее заявление Бехтерева: «Все это приводит нас к тому, чтобы установить как принцип, что изучение субъективных состояний может быть производимо в сущности на себе самом и должно быть регистрируемо записью непосредственно вслед за их переживанием» [1928, с. 39; выделено мною. – Е. И.]. Но даже и это подвергается им сомнению. Он говорит об обманчивости субъективных показаний (ощущений) как особого рода иллюзий. В качестве примера он рассматривает чувство усталости: «Может ли субъективно неприятное чувство утомления служить показателем действительного утомления? Конечно, нет. Мы знаем, как легко люди не замечают утомления и вследствие этого жертвуют нередко здоровьем и даже жизнью, и, с другой стороны, другие люди уже при малейшем напряжении заявляют о значительной усталости, видимо, вследствие того, что ощущение утомления у них представляется как бы обостренным. Представьте же себе, что бы получилось, если бы вопросы утомления решались наукой на основании субъективных показаний. Очевидно, и здесь нас может привести к верным результатам только строго объективный метод» [1928, с. 58][29]29
  В. М. Бехтерев здесь прав и не прав. Прав в том, что эйфория, воодушевление, страх могут ослаблять переживание ощущения усталости (а скорее всего, человек в этом состоянии не придает этому ощущению особого значения). Не прав же в абсолютном отрицании ощущения усталости как достоверного показателя наступившего утомления. В ряде исследований, проведенных в 60–70-х годах XX века, показано, что ощущение усталости свидетельствует об объективно наступившем утомлении и что индивидуальные различия в появлении чувства усталости обусловлены типологическими особенностями проявления свойств нервной системы [Шабунин, 1969; Ильина, 1976; Мызан, 1976]. Следует также сказать, что в 1927 году А. А. Ухтомский писал: «Мы оказались бы в довольно карикатурном положении, если бы задались правилом пренебрегать “субъективными” проявлениями утомления и до тех пор не верить человеку, что он устал, пока он не даст нам доказательств в виде отрицательной плетизмограммы или в виде чрезмерного дыхательного коэффициента. Так называемые “субъективные” показатели столь же объективны, как и всякие другие, для того, кто умеет их понимать и расшифровывать. Физиолог, более чем кто-либо, знает, что за всяким субъективным переживанием кроется физико-химическое событие в организме» [1952, с. 134].


[Закрыть]. В. М. Бехтерев в любом варианте использования субъективного метода (самоотчета) пытается найти изъяны.

Даже по поводу довольно трезвой позиции Л. И. Петражицкого о необходимости соединения методов внешнего и внутреннего наблюдения[30]30
  По Петражицкому, сначала необходимо установить у людей связь между определенными внутренними и внешними проявлениями, а затем, запасшись такими знаниями, использовать дедуктивные заключения в конкретных случаях.


[Закрыть] он высказывает ряд сомнений: можно ли точно изучить связь между внутренними и внешними проявлениями и т. д. При этом он явно перегибает палку, когда пишет, что внутренние переживания познаются не иначе как путем внешних проявлений, потому-то он считает, что, изучая внутреннее, «в сущности мы будем изучать и здесь соотношение одних внешних проявлений с внешними раздражителями, а ничуть не с внутренними или психическими проявлениями, которые для нас останутся все равно нераспознанными во всей своей полноте» [1928, с. 65].

Существенно важно, что рефлексология в отличие от субъективной психологии самое исследование сторонней личности направляет по существу на выявление внешних ее проявлений, а не на выяснение внутренних процессов сознания, которыми занята субъективная психология.

[Бехтерев, 1928, с. 244].

В. М. Бехтерев был убежден в следующем: «…Раньше и прежде всего должно быть объективное изучение человека как деятеля в социальном его окружении, устанавливающего свои отношения к внешнему миру, и лишь дополнительно к этому может вестись изучение субъективной стороны человека в прямом соотношении с объективными данными и не иначе как под непосредственным контролем и с проверкой получаемых при этом данных с помощью объективного биологического метода» [1928, с. XX]. В этой цитате настораживают два момента: изучение субъективной стороны человека «может вестись», следовательно, может и не вестись, это как вам захочется; однако, по сути, это все равно ничего не изменит, так как оно должно вестись не иначе как «под контролем и с проверкой» их объективными данными, получаемыми с помощью биологического метода.

В. М. Бехтерев утверждал, что «субъективный метод бессилен в отношении изучения психической деятельности даже в каждый данный момент и требует восполнения со стороны объективного наблюдения.

Вот почему мы полагаем, что стороннюю человеческую личность должно изучать прежде всего со строго объективной стороны, т. е. в ее внешних проявлениях…» [1928, с. 63]. Таким образом, субъективному методу отказано в праве на самостоятельное изучение психического и поведения человека. Отсюда же следует, что знание, полученное субъективным методом, не может быть объективно. «Объективное знание не только может, но и должно строиться исключительно на объективном методе без всякой помощи субъективного метода», – считал Бехтерев [1928, с. 65].

…Истина должна основываться на точных фактах и должна добываться возможно точными и строго объективными методами, а не основываться на аналогиях и предположениях, а потому субъективизм должен поступиться в пользу объективного изучения предмета.

[Бехтерев, 1928, с. 71].

В то же время он пишет: «…Исключаем ли мы последний [субъективный метод. – Е. И.] из области знания? Ничуть, но место ему лишь в сопоставлении с данными объективного метода и под его контролем… Во всяком случае пользование самонаблюдением возможно на себе самом и притом непосредственно в момент или тотчас после испытанного переживания» [1928, с. 65]. Стоило ли тогда Бехтереву возражать по поводу ощущений, возникающих при утомлении, и прочих недостатков самонаблюдения на себе самом (в частности, касающихся словесных описаний переживаемого)? И как понять тогда в свете приведенной выше цитаты его заявление, что сопоставление субъективной, или интроспективной, психологии с отправлениями мозга есть не что иное, как бессмыслица? [1928, с. 72]. Какая же из этих точек зрения истинная?

По Бехтереву, субъективные явления являются следствием той же энергии, что и внешние проявления рефлекса, но между ними имеются прямые отношения; отсюда – чем меньше сопротивление проявлению энергии вовне, тем меньше выражены и субъективные явления. Это объясняет, по мнению Бехтерева, почему не все нервные процессы сопровождаются субъективными явлениями. «Субъективные явления, открываемые нами внутри себя путем самоанализа, или то, что именуется нашими переживаниями… суть результат энергии же, лежащей в основе сочетательно-рефлекторных (нервно-психических) функций организма, как производных его жизненных процессов… Это заставляет нас признать, что субъективное и объективное в соотносительной деятельности представляется явлениями, тесно связанными в одном процессе, который и составляет проявление данного вида энергии… Мы признаем, как сказано, физическое и психическое как целостное явление в одном процессе нервного тока, как энергии, пробегающие через высшие области нервной системы» [1928, с. 93].

Отношение В. М. Бехтерева к проблеме сознания и сознательного. В работе «Сознание и его границы» (1888) основными признаками сознания Бехтерев считал способность к самопознанию, способность предвидеть следствия наших действий и способность регулировать свое поведение.

По сложности содержания он различал шесть форм сознания, являющихся вместе с тем и ступенями развития содержания сознания. Например, самосознание определяется наличием представления о собственном теле, сознание пространства – наличием пространственных представлений об окружающем мире, а сознание времени вырабатывается на основе восприятия последовательности явлений. Таким образом, эти формы сознания являются результатом воздействия внешних явлений.

Бессознательное Бехтерев понимал не как роковую внутреннюю силу, противостоящую сознанию, а как достояние памяти, не находящееся в данный момент в зоне ясного сознания.

Позже Бехтерев писал: «Под сознанием следует понимать все субъективное, что человек открывает в самом себе. Это определение… удовлетворяет эволюционному процессу, ибо мы можем производить сложные формы сознания из наиболее простых, например, элементарного чувствования, которое, как мы можем предполагать, лежит в основе более сложных форм сознания и которое должно быть первичной формой сознания вообще» [1928, с. 48].

«…Мы признаем субъективное, как прямой результат энергии, проявляющейся в сложных белковых образованиях. Ибо иначе вывести сознание из процессов материального порядка все равно невозможно. В этом отношении прав Гексли, когда он говорит, что “тот способ, который путем раздражения нервной ткани дает в результате нечто столь замечательное, как состояние сознания, так же необъясним, как и появление духов, когда Аладдин зажигал свою лампу”. Поэтому мы скажем просто: энергия, проявляющаяся в сложных образованиях с содержанием фосфористых белков, сопутствуется наряду с физической стороной еще и общими субъективными состояниями, которые, наблюдая у себя в развитой форме, мы определяем как свое сознание. Иначе понятие сознания оказывается неопределимым» [1928, с. 49].

«В устранение субъективного и совершенно неопределенного термина “сознание” мы будем пользоваться вполне объективным и подходящим термином “подотчетной деятельности”» [1928, с. 19].

«Субъективный метод не может разрешить вопроса о том, на какой ступени животного мира зарождается сознание» [1928, с. 50]. Говоря о приспособлении животных к окружающему миру, В. М. Бехтерев ставит вопрос: делают ли они это сознательно или бессознательно? Кто это может решить? Да и нужно ли решение этого вопроса? «Скажем ли мы, что это акт сознательный или бессознательный, от этого ничто в объективном знании не изменится, и это будет только удовлетворением нашей совершенно бесцельной любознательности, ничуть не более» [1928, с. 52]. Кто из субъективистов укажет ту грань животного мира, на которой впервые зарождается сознание, и как и почему именно оно зарождается?

Под сознательностью Бехтерев понимал первичное проявление субъективности, каковым при выработке сочетательных рефлексов у человека является ожидание раздражения током. Этим доказывается, что корковый мозговой процесс является одновременно и субъективным процессом. Отсюда он делает очень смелое заключение, что «если таким образом сочетательный рефлекс представляет собою одновременно и мозговой, и субъективный процесс, то ясно, что субъективное мы имеем основание предполагать везде, где может быть достигнуто воспитание сочетательного рефлекса. …Уже на гранях животного мира, т. е. у простейших, может быть доказано возникновение и развитие сочетательных рефлексов, а вместе с этим, стало быть, и развитие субъективного процесса» [1928, с. 55]. Далее он констатирует, что, рассматривая субъективные процессы оторванно от сочетательных рефлексов, психология лишена всякой возможности решить, когда впервые возникает сознание. Отсюда субъективная психология, по мнению Бехтерева, не может решать вопрос о первоначальном пробуждении сознательной деятельности. Но разве сознание не связано с ощущением и разве последнее не присуще и безусловным рефлексам?

Точно так же, по мнению Бехтерева, обстоит дело и с выяснением того, когда возникает сознание в индивидуальной жизни человека. В прояснении этого субъективная психология так же бессильна, как и в отношении возникновения сознания в филогенетическом ряду животного мира.

Использование метода самонаблюдения в субъективной психологии приводит, по мнению Бехтерева, к спорности не только определения сознательности процессов, но и общего определения психической деятельности. Так, для одних психическое тождественно с сознательным, для других оно сливается не только с сознательными, но и с нервными, и даже с «жизненными» (вегетативными) процессами, а некоторые распространяют психическое даже на неорганические процессы.

«По В. Вундту, определение психологии как науки “о состояниях сознания” составляет круг, ибо, если спросить вслед за тем, что же такое сознание, состояние которого должна изучать психология, то ответ будет гласить: “Сознание составляет сумму сознаваемых нами состояний” (В. Вундт. Введение в психологию». 1912. С. 9)» [Бехтерев, 1928, с. 13].