Текст книги "Рехан. Цена предательства"

– Э-э, учебный взвод! Вы чего это, сынки, заскучали? С тыла! Варанчиком до раздевалки, две минуты переодеться и построение в казарме на ужин! Шире шаг!!!

Девять человек, проклиная Замка и все на свете, передвигаются на вытянутых прямых руках и ногах, дробно стуча по доскам разбитыми кулаками. Тело при этом вынуждено извиваться. Это очень смешное упражнение – «Варанчик».

– Последнего пробиваю!..

***

По расчетам Пашки, шли уже несколько часов. День постепенно сдавал свои права, превращаясь в вечер. Едва заметная тропка вела все время вверх, изредка огибая скалистые мрачные уступы. Зеленка стала ниже, не утратив при этом своей густоты. Здесь она доходила людям едва ли до пояса. Изредка попадались пустые прогалины, поросшие серенькой невысокой травой.

Отдельные облака казались нависшими над самой головой, вызывая внутри все то же ощущение некоторой нереальности происходящего. Пашка обернулся назад. Разгромленная низина осталась далеко позади, ее отсюда не было видно. Виден был лишь перевал над дорогой, где они переходили хребет, и тоненькой белой ниточкой далеко-далеко внизу вился серпантин дороги.

В воздухе стало заметно прохладнее. Разреженный воздух не давал уже столько кислорода, как внизу, и дышать стало более трудно. Пашка в свое время полазил уже по горам, но в этих местах бывать ему еще не доводилось. Военная машина до этих высот еще не добралась, располагаясь западнее этих гор.

Через некоторое время зеленка стала более редкой, прогалины пустых мест попадались все чаще, а через пяток километров кончилась совсем. Тропка вовсе исчезла, и отряд шагал по траве, нагретой за долгий день близким солнцем. Перед кручей, резко забирающей вверх, свернули направо. На соседнем хребте Пашка увидел сверкающий белизной снег. Где-то выше, на самой круче, виднелись такие же нашлепки ничем не тронутого чистейшего снега.

Но банда вверх уже не стремилась. Поднявшись и спустившись с пары горных холмов, наткнулись на ручеек, узенькой лентой неспешно бегущий вниз. Бандиты обрадовались ему, как старому доброму знакомому. Заголосили во все голоса, не опасаясь того, что их могут здесь услышать чужие.

Уже смеркалось, когда Султан, бросив взгляд на часы, довольно кивнул и махнул рукой. Боевики заголосили во все голоса, вознося славу Аллаху. Резво достали из мешков молитвенные коврики, выстроились в некоторое подобие стройных рядов, предварительно ополоснув в воде руки и бороды.

Пашку с Виталей уже никто и не охранял. Даже два свирепых чеченца, всю дорогу подгонявшие пленников, и те застыли в общем намазе с блаженными улыбками на заросших лицах. Молился Ахмет, не глядя в их сторону.

На время отошедший в сторону от всех Усман вернулся, ступая так, будто у него под ногами не мягкая земля, а корабельная палуба. Повернулся щетиной к пленным, блеснув рыжиной, пожевал губами и уселся на коврик, поджав под себя колени.

Правда, Пашка очень сомневался в том, что тот молился. Полуприкрытые, ушедшие под верхние веки глаза, отсутствующая улыбка и немного прижатый к телу согнутый локоть выдавали причину странного поведения.

Кроме Усмана, Пашка заподозрил в употреблении наркоты еще несколько бандитов. Чего только стоили бессмысленные улыбки вон той вот сладкой парочки афганцев. А тот, лет тридцати пяти чеченец, чего это его так подергивает в молитве, не давая толком сосредоточиться, что он нащупывает озабоченно в кармане, забыв не только об Аллахе, но и о собственной снайперской винтовке?..

Пашка внимательно оглядел весь отряд, окинул взглядом каждого. Лица уже стали более знакомы, примелькались не только два командира с Ахметом. За ними действительно не следили. А зачем, если ты прикован к другому, а вокруг на расстоянии нескольких километров все редкие кустики ниже колена. Далеко не убежишь, да и ловить никто не станет. Лишь на забаву проверят свою меткость.

Можно, конечно, попытаться выхватить у ближайшего исламиста автомат, а лучше подползти к тому жирному пулеметчику, и раскидать всю ленту по этим бородатым харям… Пашкины ноздри на мгновение дрогнули с наслаждением. Но нет… Затея маловероятная, да и умирать именно сейчас уже почему-то не хотелось. После целого дня ходьбы сидеть на теплой земле было таким наслаждением. И вообще, если что-то серьезное делаешь, то делать нужно наверняка. Сейчас же нет никаких шансов.

В наступившей тишине мягко обвевал разгоряченное лицо горный свежайший ветерок, от земли шло сухое тепло и добрый аромат травы, а где-то подальше, за журчащим ручейком весело застрекотала цикада, или просто кузнечик, может, пришел поприветствовать нечастых в этих краях двуногих. Совсем как в детстве, когда, бывало, набегаешься, до шума в ушах, а потом упадешь в траву в изнеможении, и слушаешь все эти звуки, дышишь этой открывающей себя природой. И вроде как нет тебя, хотя ты точно есть. Незабываемое чувство…

Нет, умереть можно и подождать, надо же в конце концов выяснить, чем закончится этот фильм. Должен же быть хоть какой-то интересный конец. Пашка подивился своему расслабленному состоянию. Взглянул на Виталю – тот устало сидел, прикрыв глаза. Их посадили прямо у ручья, чему Пашка несказанно порадовался. Потянулся вперед. Цепочка на руке натянулась. Поводил свободной ладонью в ледяной, несмотря на теплую погоду, воде. Ополоснул закопченное и покрытое пылью и грязью за целый день лицо. Сразу стало легче, будто смыл что-то черное с души. Вдохнул с наслаждением чистейший горный воздух.

Насколько он понимал в марш-походах, на сегодня приключения закончились. Хорошо, если это действительно так. Вылил из фляжки теплую воду, ополоснул и набрал полнехонькую этой. Напился с наслаждением, чувствуя, как сводит холодом зубы, остатки вылил себе на голову. Опять набрал полную, погрузив руку в студеный ручей и сунул Витале в ладонь. Тот вздрогнул:

– Дай попить.

– Так бери…

Пашка спокойно смотрел, как жадно тот пьет, стукая жестяным горлышком о зубы. Выдул всю воду до дна и, оттерев губы, вздохнул тяжело:

– Уф-ф… Еще…

Боевики тем временем уже закончили намаз. Застыли в последнем земном поклоне, отклячив зады, посидели и, умиротворенно покачавшись из стороны в сторону, начали подниматься. По приготовлениям Пашка убедился, что поход отложен до завтра. Заурчало в животе, когда узрел, что боевики снова достают свои сохранившиеся остатки провизии и принимаются за трапезу. Голод Пашка на этот раз ощущал неимоверный. На этот раз им перепало пол-лепешки, и он посчитал это за счастье, хотя брать и не хотелось. Султан сам подозвал Ахмета, отломил от лепешки, лежащей рядом, половину и небрежно указал в их сторону. Несмотря на всколыхнувшийся в груди протест, Пашка взял принесенное. Разделив аккуратно, принялся жевать на пару с Виталей., не глядя в сторону презрительно скорченных лиц.

Четверть лепешки ухнула куда-то в живот и пропала. Есть захотелось еще больше, но никто не выказывал большого желания кормить пленников. Пришлось безразлично отвернуться и глядеть на соседний заснеженный хребет, словно тот занимал его сейчас больше всего на свете.

Вспомнился дом, мама у плиты на кухне, чем-то вкусно скворчащая сковорода в ее руках. Вспомнилась трехлитровая банка свежего молока, каждое утро появляющаяся у их порога. Там было видно, что на треть она состоит их жирных, густых сливок. Сейчас бы он ее опустошил парой глотков, больше не понадобилось бы, точно. Ну, может, три глотка. Мысли вернулись к матери. И что это она сейчас делает, мамуля, в это время?.. Внутри заныло, начало сжимать горло. Блин, лучше бы шли себе, это не так больно…

Что делает, что делает. Наверняка сходит с ума по укатившему во вторую командировку сыну. И ведь обещал, что больше не поедет. А как не поехать, если в один прекрасный день просто называют списки отбывающих? Можно отказаться, но ты ведь этого не сделаешь. Не сделаешь по очень многим причинам, главная из которых находится в тебе самом. Так что нечего душу рвать, солдат. Молчи себе…

В первый свой раз Пашка пробыл в Чечне полгода, в основном проведя их в столице. Занимал Грозный в тот дикий январь, зачищал с группой станицы, шерстил предгорья. Не вылезал из бронежилета круглые сутки, только успевая заполнять опустевшие магазины своего АКСа. Группа спецназа – в каждой бочке затычка, всюду сунут, где надо и не надо. В общем, все было не так уж плохо. Да, их было всего несколько «душар» в подразделении, и конечно, им приходилось тяжелее всего. Но это было в СВОЕЙ группе, это было привычно, нормально. Если это все вообще можно было назвать нормальным…

Во второй раз, какой-то месяц назад, его отправили сюда, но он уже был переведенным. Пятая мотострелковая рота, свирепые, налитые кровью глаза Прапора. Пашку передернуло при одном только воспоминании. Может, и грех это, но он никогда не будет горевать о том, что они все-таки пристрелили эту гниду. Теперь уже на веки вечные прекратит калечить пацанов и глумиться над доверенными ему людьми. Андрюха все-таки прав был тогда…

Бандиты тем временем укладывались спать прямо на земле. Усман прошелся по периметру, выставил посты. Улыбнулся доброжелательно, глядя на пленных, мурлыкнул по-своему, после чего их быстро скрутили, помимо наручников, еще и веревками. Привязали спиной друг к другу и в таком положении кинули на землю. Да, действительно уж лучше идти всю ночь, чем спать в таком положении.

Темнота окутала вершину, и Пашку просто вырубило от усталости и пережитых за этот длинный день впечатлений.

Из забытья его выдернул чей-то добрый пинок. Вокруг было еще совсем темно, но боевики поднимались, собираясь продолжить путь. Тело все затекло, и после того, как их развязали, пришлось еще какое-то время растирать конечности и пережидать, когда прекратят щекочущие иголки терзать кожу по всему телу.

Султан глянул на свои «Ролекс». Поднялся неторопливо с земли, уже полностью экипированный. Застыл на мгновение, вознося молитву Всевышнему, огладил бороду и махнул рукой. Так же неторопливо и расслабленно за командиром потянулись бойцы. У Султана люди прекрасно знали, когда необходимо торопиться. Потрусили две навьюченные лошадки, сонно потряхивая лохматыми гривами и пытаясь на ходу урвать еще клочок сочной зеленой травки.

Не оставив за собой ни соринки, отряд двинулся вдоль ручья, вверх по течению. Шли спокойно, ровным шагом, больше прогуливаясь, нежели стремясь к своей конечной цели. Поднялся день, вынырнуло из-за соседнего перевала солнце и сразу потеплело. Отряд шел и шел, никуда не отходя от журчащего жидким зеркалом ручья.

Водный проток весело нес свои прозрачные струи, изредка играя с одинокими камнями и разбрызгивая хрустальные капли, рассыпающиеся в пыль высоко в прогревающемся воздухе. Ручей словно здоровался с идущими вдоль его русла, стараясь не пропустить ни одного. Пашке показалось, что даже лица бандитов посветлели. Не забыл ручеек и его, плеснув маленькую серебряную волну на запыленный ботинок, а водная изморось покрыла ласковым холодом изодранную, разбитую руку. Пашка так и нес пулеметную коробку с лентами, хотя свою Ахмет уже давно отдал рябому.

Путь, по которому шел отряд, больше не забирался вверх, лишь изредка попадались небольшие подъемы. Все чаще Пашка обнаруживал, что идет по заросшему мхом и травой камню. Ширина и без того неширокого ручья становилась чем дальше, тем уже, и все тише текли его воды. Казалось, вот еще десяток-другой шагов, и ты увидишь его исток, начало его рождения.

Но вместо этого камень под ногами стал еще более различим, а ручей резко уходил вправо, теряясь в нагромождении огромных острых валунов и шумя по скальной породе. Какое-то время пришлось перебираться по осклизлым, мокрым камням. Тропка, если ее можно еще было так называть, пошла впритык к потрепанной вековыми ветрами скале. Идти пришлось по самой воде, что растекалась здесь более широко, обнимая ледяными водами огромные булыжники и подмывая скалу.

Боевики шагали осторожно, стараясь не оступиться. Напряженно шел Виталя, слегка отставая и натягивая цепочку. Пашку же мало заботила дорога, он просто бездумно переставлял ноги, глядя на завораживающую, величественную королеву-природу. Сразу за неожиданно окончившейся скалой оказался просвет, проходя который явно не в первый раз, боевики замедляли шаги, восторженно вахая и цокая языками. Остановился и Пашка.

Вид отсюда открывался поистине волшебный – впереди, на сколько хватало глаз, простирались одни только горы. Горы, горы, вершины, окутанные сизоватой дымкой, снежные остроконечные пики, высоты поменьше, зеленые высоты, высоты коричневые и смешанных оттенков. Здесь нигде не было ни одного ровного места. Сердце замирало от древнего величия и непреходящей веками красоты. К этому примешивалось чувство собственной человеческой незначимости, слабости перед таким огромным, бескрайним миром, что уходил далеко-далеко вдаль, не исчезая, а только прикрываясь сероватым туманом, словно подброшенным вверх и медленно опускающимся пуховым одеялом. Отсюда смешно наблюдать свои переживания и страхи. Здесь, в этом месте, сознаешь как никогда то, что ты был и уйдешь, а мир скорее всего и не заметит этого. Он стоял всегда и будет стоять еще сотни и сотни долгих веков, тогда как твои личные переживания не будут иметь никакого значения уже через каких-то тридцать-сорок лет для тебя самого. Если удастся еще прожить такой феноменальный срок, конечно.

Кто-то из молодых наемников не удержался на скользких, коварных камнях и рухнул прямо в воду, забрызгав всех вокруг. Засмеялся сам от собственной неуклюжести, быстро поднялся под общий смех и подначки, осмотрел оружие – не попала ли вода.

Рыжебородый, к которому вернулась его обычная упругая жесткая походка, прикрикнул на них недовольно. Замешкавшиеся двинулись вперед, шлепая по воде и поправляя оружие.

За разлитым протоком оказалось, что отряд идет по хребту горы. Не по самой его вершине, что тонула своей короной в набрякших сизых тучах, но очень близко к ней. И теперь по обе стороны можно было наблюдать бескрайние горные просторы.

Дальше ручей делился надвое, уходя своим началом в вершину. Отряд отошел от радостного узенького пасынка горной реки направился по диагонали вбок, периодически спускаясь.

Воздух здесь имел явный недостаток кислорода. Пашка хорошо прочувствовал это, когда банда слегка ускорила шаги на спуске. Дышать стало неимоверно тяжело, а Виталя, так тот и вовсе задыхался, жадно ловя ртом высокогорное разряженное пространство.

Перешли на другую высоту по мыску, поросшему высокой, по щиколотку, травой. Вниз уходила маленькая пологая низинка, а соседний склон был густо поросшим ярко-зеленой порослью. При виде ее бандиты радостно загукали, и Пашка решил, что они, в общем-то, уже пришли. Но расчеты не оправдались, они шагали еще весь день по всем этим высотам, периодически то поднимаясь, то уходя вниз.

И только к концу дня Султан растянул толстые губы в улыбке и обернулся к Усману, сказав только:

– Наконец-то, слава Аллаху…

Рыжебородый ничего не ответил, лишь скучно кивнув.

Кто-то из старых боевиков восхищенно выдохнул:

– Алеллайя…

При виде конечной цели путешествия все ускорили шаг и через каких-нибудь полчаса вошли в высокую густую зеленку. В воздухе потемнело, смеркаясь на глазах. Султан заторопился, на ходу отдавая распоряжения. Усман тоже оживился от своей наркотической спячки, что-то объясняя рядовым наемникам. Крикнул что-то Ахмету, указав рукой в сторону идущих позади Пашки с Виталей.

Жирный пулеметчик забрал у Пашки свою коробку, в благодарность сплюнув на землю, презрительно что-то сказал.

– Пожалуйста, конечно, ублюдок, – вполголоса произнес Пашка в жирную спину.

Чеченцы – конвоиры, почти не обращавшие на пленников внимания всю вторую половину пути, потянули их в сгущающейся темноте к краю от лагеря, шипя для острастки. Хотя границ этого стана вечером не представлялось возможным определить более-менее точно.

Пашка резко остановился. Зашедший вперед чеченец откинул с земли замаскированные кусками дерна широкие доски. Перед пленными открылось зияющее чернотой круглое отверстие около двух метров в диаметре.

Охранник что-то сказал, второй сзади болезненно ткнул в спину стволом. Пашка понял, что ему предлагают лезть вниз, про себя удивившись только тому, что чеченцы так и не сказали за весь путь им ни слова по-русски, хотя матерились отменно. Принципы, что ли, у них… Вот и сейчас послышалось уже знакомое:

– Билядь! – и похожая на змеиное шипение тирада дальше.

– Полезли, – хмуро произнес Виталя, – а то ведь скинут сейчас.

Чеченцы и правда решили не церемониться с пленными, грубо схватили за одежду и потащили к яме.

– Эй, эй, лезу я, лезу, – предостерегающе крикнул Пашка.

Сел на краю, пытаясь хоть что-то разглядеть внизу. Кашлянул, упираясь ладонями о земляной край. Темнота не отозвалась ни единым звуком, лишь сухо осыпались крошки под руками.

– Наручники-то снимать будем? – спросил он на всякий случай, и тут же получил прикладом по голове.

Избегая второго удара, наклонился вперед и оттолкнулся руками. Постарался съехать вниз, упираясь пятками в стенку. Не получилось. Яма расширялась книзу, и Пашка просто рухнул на дно, причем оказалось, что ее глубина даже больше, чем он представлял. Браслет на руке больно впился в изуродованное запястье, цепочка натянулась и, глухо вскрикнув, на голову Пашке свалился Виталя.

Стоящие наверху чеченцы весело заржали. Их силуэты с трудом можно было разглядеть на фоне темно-синего неба. Крикнув что-то оскорбительное и плюнув вниз, они снова закрыли проем досками, щелкнули замком и, по всей видимости, ушли, о чем-то договариваясь между собой.

В яме наступила тишина. Издалека слышались голоса боевиков, располагающихся на ночлег и радующихся своему становищу, как родному дому. Раздалось тарахтение заводящегося движка. Равномерно гудя, он напомнил Пашке армейские стоянки. Ого, удивился он, у них тут даже электричество есть.

Впрочем, в яме от этого светлее не стало. Виталя рядом лежал без движения. Пашка первым делом ощупал себя, убедился в целости костей, потрогал сочащееся кровью запястье, сдвинул браслет ближе к кисти, чтобы лишний раз не бередить рану. Хорошо хоть, наручники не самозатягивающиеся, а то всю руку пережало бы, нашел он для себя утешение.

Потрогал Виталю, тот дышал. Пашка, вздохнув, растолкал его. Виталя вздрогнул и застонал от боли. Произнес гнусаво:

– Значит, правда… А мне сон приснился, я и не понял… – и, кажется, тихо заплакал.

Пашка ровным голосом спросил:

– Ты как, не поломал ничего?

– Да вроде нет, – Виталя с трудом задвигался, проверяя члены не прочность, – с носа только вот, течет немного опять.

– Это ерунда, – сказал Пашка.

– Угу, – печально согласился Виталя и сообщил, – чуть руку не сломал. Я думал – хана, сейчас хрустнет.

– Не сломал же, – резонно заметил Пашка.

– Да-а, чего говорить, – прозвучал в темноте грустный голос, – и так все поломано. Я не думал вообще, что дойду.

Пашка решил промолчать. Какое-то время сидели в тишине, которую нельзя было назвать полной лишь из-за тарахтения движка где-то наверху. Виталя слабо зашевелился:

– Надо бы поспать нормально, – голос заплетался, – может, сейчас уже расстреляют… Может, с утра. Черти поганые… – и послышалось неровное дыхание. Кажется, Виталя уснул еще до того, как произнес последние слова.

Пашка тоже устроился поудобнее, привалившись спиной к сухой земле. Удалось даже вытянуть измученные ноги, которые разом заныли, почувствовав долгожданный отдых. Заломило кости, и боль пошла по всему организму, пронизывая каждую клеточку. Боль навалилась со всех сторон, впилась в тело, словно только и ждала момента расслабления.

Пашка застонал сквозь зубы, через боль пошевелился, подтянув тело повыше. И боль расползлась по телу, въелась незаметно в кровь, через какое-то время стала привычной. Но спать не хотелось. Вспоминались прошедшие трое суток. Перед глазами встал обреченный горящий танк, в агонии пытающийся нанести последний удар. Ползущий солдат с полуоторванной ногой. Зверский оскал Султана с РПГ в руках. Афганцы, режущие теплое еще человеческое тело.

Картина сменилась огромными, в дымке, горами – заснеженные хребты, уходящие в неизмеримую даль. Веселый ручей под ногами. Откуда-то послышалась тягучая горская песня. Древняя-древняя, как сами эти горы. Она усиливалась эхом, отражающимся от огромных каменных стен, и подплывала, казалось, все ближе. И вдруг Пашка увидел перед собой седого старика-аксакала, внимательно смотрящего на него добрыми умными глазами. Пашка почему-то сразу проникся к нему огромным доверием. Хотел высказаться, пожаловаться старику на его сыновей, что так немилосердно поступают с ним, с Пашкой. Старик печально кивнул Пашке и неожиданно перевоплотился в стройную маленькую девушку. Она махнула Пашке прозрачной рукой и произнесла тихо:

– Спи!..

И он почувствовал, как сон засосал его в себя, что он давно уже спит. Ощутил себя в этом сне и провалился в темноту, где царил Сон без границ, без сновидений, безмолвный и неподвижный.

***

ПИСЬМО №2

Я люблю тебя, очень-очень!

Самые счастливые дни моей жизни были проведены рядом с тобой. Целый год вместе… Как много он для меня значил, как много для меня значишь ты, твоя любовь. Извини, я забыла с тобой поздороваться, но ведь это не главное, самое главное я уже написала. И для меня главное, чтобы ты меня любил и не забывал, слышишь? Береги себя, ты обязательно должен вернуться назад невредимым. Ты должен, мы ВСЕ ждем тебя. Передо мною твоя фотография, и я уже не представляю, как я жила без нее. Мне не отвести от нее взгляда. Какой же ты красивый. Просто не верится, что тебе уже совсем скоро будет двадцать лет. Ты для меня совсем уже взрослый, да? Ужасно, но я ревную тебя ко всем на свете. Наверное, я страшная эгоистка и так нельзя, но я не могу по-другому. Любимый, я хочу, чтобы ты был только со мной, чтобы только я целовала тебя, обнимала твои крепкие плечи. Милый, мы ведь еще встретимся, ведь я не могу долго без тебя. Не слышать твоего голоса, не смотреть в твои улыбающиеся глаза – Боже, за что нам все это?! Я так люблю тебя, так хочу быть с тобой. Никто не заменит мне тебя. Ты единственный для меня человек, знай же это наконец, по-другому не будет. На улице дождь, и, может, поэтому у меня такое плаксивое настроение.

Я целую тебя так долго, как только могу.

Твоя …..

***

Из глубокого сна его вывел шум и голоса наверху. Не успев толком проснуться, тело напряглось в ожидании худшего. Рядом сидел Виталя, напряженно глядя на доски, сквозь которые режущими полосками пробивался утренний свет.

К яме подбежали, шурша травой и первыми осыпающимися листьями с зеленки. Доски откинули в сторону и пленных озарила светлая синева нового дня, беспардонно ворвавшаяся в глубокую яму. На фоне яркого после сна и серой темноты неба появились бородатые фигуры. Испуганно зашуршала по стенам потревоженная ботинками пришедших земля.

Султан был легко узнаваем хотя бы по одним только «Ролексам» и своему перстню на мясистой руке, золотом сверкнувшие на солнце. Рядом, зевая и почесывая рыжую щетину, стоял Усман, равнодушно глядя вниз. Чуть позади Ахмет, это точно, за ним один из конвоиров и вроде Жук, тот, которого все зовут, кажется, Абу. Телохранитель… Денщик хренов…

Остальных не было видно, хотя наверху слышались еще голоса.

Глаза резало после сна и Пашка опустил голову, жмурясь и смаргивая выступившие слезы.

Султан довольно рассмеялся. Щенок не выдерживает его взгляда. Еще никто не мог выдержать этого взгляда. Боится… Как славно чувствовать себя наверху, главным вершителем судеб. Жизнь хороша, и только ради одного этого поистине мужского чувства можно жить. Вчерашняя победа и быстрый, без задержек и погодных неурядиц переход на зимнюю стоянку окрыляли Султана, его просто распирало изнутри. И еще он придумал новую забаву для птенчиков, попавших в эту маленькую ямку. Да, никто не даст умереть им так легко, так просто. Не зря же их тащили сюда за собой такую дорогу.

Пнул землю у края зиндана, отчего пленных внизу осыпало крошками. Издевательски засмеялся и отошел. Глянул на молча ждущего распоряжений Ахмета:

– Русских кормить два раза в день. Не мало, но и не много. Не много, понял? Мне нужно, чтобы они оклемались немного, но сытыми я их видеть не хочу. Ты понял?

Ахмет мрачно кивнул.

– Пусть сидят пока, – Султан хохотнул и пошел дальше, проверяя состояние своего лагеря и занятых подготовкой к холодам людей. Настроение было превосходным, давно уже за последнее время он не чувствовал себя так хорошо. Внизу очередное перемирие, сюда русские никак не полезут, сами готовятся к зиме, можно успокоиться и может, часть людей даже отпустить домой. Пока…

За главарем потянулись все остальные. Удаляющиеся шаги и смех. Движок, генерирующий электроэнергию, днем не работал, и в воздухе можно было расслышать чвирканье какой-то птицы, а если прислушаться, то и шелест листвы, по которой пробегал легкий осенний ветерок. Сюда он не проникал, тут была только запах затхлости и достаточно сильно воняло.

– Умер здесь кто, что ли? – проворчал он и замолк, увидев, как съежился при этих словах сидящий в той же позе Виталя.

Стряхнул земляные крошки с головы. Пару недель назад обритая голова уже подзаросла жесткими антеннками волос. Волосы у Пашки всегда быстро отрастали. Провел ладонью по шее, убирая грязь, и снова глянул вверх. За ночь он все-таки замерз. Это сейчас сверху немного стекает солнечного тепла, а ночи становятся все холоднее. Об этом напоминают и несколько желтых листьев на дне ямы. Пашка подобрал их и принялся бездумно крутить в пальцах. Вспомнил, какие ужасно холодные здесь ночи, если это не лето. А тут, в горах, наверное, и подавно дубак полнейший.

Потопал по земле каблуком. Утоптанно до них. Рыли зиндан с явным знанием дела. Книзу яма расширялась, принимая форму раструба. Стенки были ровно обтесаны, не зацепишься. До верха было даже дальше, чем он предполагал ночью. На глаз около пяти метров, хорошая глубина для тюрьмы на природе. Если Пашка со своими метр с кепкой залезет на плечи более высокому Витале, до края останется еще о-очень далеко. Учитываем так и не снятые наручники, форму зиндана, и наверняка следившего хотя бы краем глаза какого-нибудь охранника поблизости, и идея выбраться отсюда была совсем нереальной. Это сейчас им оставили свет, не закрыв проем досками, а на ночь и они застегиваются на замочек. А днем и не полезешь.

Пашка вздохнул и встал в полный рост, превозмогая ломоту в ногах и костях. Руки мелко тряслись. Это от этих мешков, блин, многотонных.

Звякнув цепью, перевернулся набок Виталя, очень аккуратно, чтобы не потревожить свои болевые места.

– Да, вонища тут…

– Кто-то до нас сидел, – пожал плечами Пашка, – а как ты учуял, у тебя же нос сломан?

– Не знаю, пробило немного, – Виталя осторожно потрогал распухшую переносицу. Под глазами ярко выделялись черно-синие пятна, а сквозь загар пробивалась нездоровая белизна.

Постояв, Пашка снова сел. Усталость давала о себе знать. Интересно, что там этот черт говорил про них? Догадывайся теперь, что к чему и когда. Некоторое время прислушивался к голосам в отдалении. Поймал себя на том, что глаза снова закрываются. Есть ведь что-то хорошее и в тюрьме, усмехнулся он, можно спать сколько влезет, вроде никто пока не трогает. И чутко уснул.

Из легкого забытья его снова вывели шаги наверху. От неожиданности Пашка вскочил на ноги. Сердце бешено колотилось, застилая противным страхом голову.

Наверху, нависая крупной фигурой, стоял Ахмет. Коротко сказал Пашке:

– Держи.

На веревке вниз поехало маленькое пластиковое ведерко, доверху наполненное водой.

– Это на весь день, – Пашка дал знак, что понял. Ладно хоть, не на неделю. С этих станется. Отвязал ведерко, осторожно поставил к стенке, чтобы не пролить ни капли. Веревка змеей взвилась наверх.

– Держи.

И вниз полетел завернутый в тряпку небольшой сверток. В животе сразу дико заурчало.

В свертке лежало целое богатство: две лепешки, горсть грецких орехов вперемешку с сушеными финиками и тушенка, высыпанная из банки прямо на лепешки. Предусмотрительные, черти.

Виталя, почуяв запах, подполз ближе, жадно раздувая ноздри.

Подняв голову, чтобы поблагодарить Ахмета и попробовать порасспросить его, Пашка увидел чистое синее небо над головой. Чеченец как-то незаметно ушел. Ладно, может, появится еще. Устроив сверток поудобнее на коленях, принялся за дележку. Сразу решил, что половину нужно оставить на вечер. А то вдруг и это тоже на весь день. Отложил одну лепешку и несколько орехов в сторону, а вторую лепешку поделил надвое. Тушенку не удержались и съели всю. Невозможно целый день смотреть на нее и глотать слюни. Ею здесь все пропахнет. Воды напились вволю до и после еды. Пашка на всякий случай набрал еще и свою фляжку, которая до сих пор висела у него на поясе.

Изголодавшийся организм принял проглоченное с благодарностью, заставив на время забыть все невзгоды и страх будущего. Оба пленника растянулись на земляном полу и с наслаждением прислушивались к движению внутри себя. Пашка отполз к противоположной стене, положил голову на вытянутую руку с пристегнутым браслетом. Солнце поднялось, проходило прямо над ямой, касаясь их теплыми лучами и нагревая земляное дно.

У Пашки эта яма не была первой. В местах дислокации полка тоже всегда была вырыта подобная ямка, пусть и не такая обширная, как эта. В свое время его и Андрюху посадил в нее командир полка на двое суток. Дело выеденного яйца не стоило. Дедам понадобилась сгущенка, сладенького захотелось. Во всем полку ее нет. Что может быть проще, чем сказать своим «душарам»: искать, сынки! Если нет, то где найти? Не бежать же в Москву за ней. Впрочем, сгущенка была в складе, в палатке, оборудованной под склад. Несколько маленьких «но» – она была обнесена колючей проволокой в несколько рядов, у входа всегда стоял один часовой, и в самой палатке обитал «зампотылу» – майор с колючими глазками и очень невоздержанным языком. Он был жадный и худой. Это очень осложняло задачу. Жадный – сгущенки не допросишься, не вытянешь никакими доводами. Был бы не жадный, возможно, что в полку хоть где-нибудь у кого-нибудь была бы заветная баночка. А худой, значит – внимательный, нервный и спит вполглаза.

Старшие товарищи Пашке с Андрюхой дали время до утра.

Утром товарищ майор обнаружил пропажу ящика сгущенки, связанного часового у входа, взрезанную колючку и небольшой подкоп под палатку. Более того, на что он и налегал при объяснении с командиром полка – суровым высоким полковником – то, что ворюгам надо было пролезть до этого ящика и вытащить его же под самой майоровой койкой, так как именно это отделяло злоумышленников от объекта их вожделения. Как они умудрились проделать все это абсолютно бесшумно, он не представляет, он спит очень чутко и бережет вверенное ему хозяйство.