Текст книги "Рехан. Цена предательства"

Правда, посты на такие случаи они все-таки выставляют. Вот и горбоносый, не поддаваясь желанию закрыть глаза и с наслаждением вознестись мыслями к Аллаху, насторожился, заметив Пашкино ворочанье. Продолжая беззвучно шевелить толстыми губами, едва заметно двинул ствол АКМа в его сторону, не отрывая пристального взгляда.

«Какого хрена, я же все равно прикован», – устало отвел глаза Пашка и, словно показывая свою мысль, пошевелил огромной неподатливой цепью. Убедившись в очередной раз в ее основательности, снова прикрыл веки.

Чужие, нараспев читаемые слова странно умиротворяли. Враждебная уху молитва успокаивала, или возможно, общее состояние передалось ему. Хотел озлиться на самого себя, но от слабости просто не получилось. Ощутил легкую дремоту, глаза больше открывать не хотелось. Расслабился, решив, что удастся вздремнуть. Или хотя бы заглушить боль и голод, который, несмотря на все пережитое, давал знать о себе резью в желудке.

А сегодня ему еще снился сон… Пашка даже открыл глаза. Снился замечательный сон, пока он валялся без сознания. Какой же это сон – возмутилось что-то внутри. Да сон, сон, убеждал себя Пашка. Несмотря на то, что я помню его весь, от начала и до конца, во всех подробностях. И даже то, что сон был необычный. Цветной…

В голове опять зашумело, поплыли круги перед глазами, и он поспешил их вновь закрыть. Однако, что творит бессознательное в голове, особенно при сотрясениях. Сон, только лишь сон… несмотря на всю взаправдашность происходившего. Поле, лес, воздух, и эта девушка… Мысли унесли его в далекое прошлое, жизнь по ту сторону. Игрушечную, или наоборот, настоящую. Кто скажет?..

***

– Видел, Иванка к тебе липнет? – Ромаха, одноклассник и лучший друг Пашки, ухмыльнулся каким-то особенным образом.

– Да, с ума сошла девка, – отмахнулся Пашка, – Светка увидит, глаза ей выцарапает.

– Эт-то точно, – заржал Роман, – Светка огонь-деваха. Но ты ведь, – он слегка понизил голос, – мог бы с Иванкой и так, втихаря заморочиться. Разок там…

– Да ну, – отмахнулся Пашка, – мне оно надо? Мелкая, одевается, как цыганка, все с платками своими, ну ее. Не мое… наверное. Сам заморачивайся, если хочешь. Светка взбесится, три шкуры рвать будет. Да и вообще… не дело, голову малолетке дурить.

Тут Пашка лукавил. Если перед самим собой, если честно, то Иванка ему в глубине души нравилась. Вроде ничего такого, но… было в ней что-то. Притягивало взгляд…

Ромка досадливо поморщился:

– Не-а, на меня она и не смотрит. Она все время возле тебя вьется. На репетициях так и липнет к тебе, все вокруг ошивается. Девки наши точно ее Светке застучат, ох и жара будет… – потер он руки, словно предвкушая удовольствие. Хитро посмотрел на друга, – да и кто-то, я засек, вполне благосклонно к этому относится, все улыбочки свои клеит. Малолеточке-то…

Пашка с Романом учились в последнем, выпускном классе. Близились экзамены. А к традиционному концерту, запланированному к последнему звонку, готовились заранее, оставаясь после уроков всеми старшими классами. Иногда даже пропускали тренировки по боксу. Всеми владело особенное, весеннее настроение, благодушное и немного щемящее – как-никак десять лет вместе. На репетициях царила доброжелательная атмосфера, ощущалась близость с ребятами, с которыми столько лет провели бок о бок.

Удивительно, почти каждый день из года в год видел их – и ничего, а тут как другими глазами на них смотришь, словно прояснилось что-то. И думаешь – а вдруг не увидишь больше Пашкиного тезку-очкарика, которого в свое время защищал от нападок ровесников? Те любили пошпынять смешного лопоухого мальчишку. А как же они без него теперь, без Пашки – неужели и не вспомнят, замкнутся в колесе собственной жизни? И Ленка Добрякова ни разу не задумается над тем, как могло бы у них сложиться, если бы Пашка в свое время не был бы столь стеснителен и все же решился предложить ей свою дружбу… А не просто два раза проводил домой со школьной дискотеки, пожав ее маленькую теплую ручку своей слегка повлажневшей отчего-то ладонью?..

М-да, от Пашкиной застенчивости к этому времени мало что осталось. На городских дискотеках его уже знали, как завсегдатая-тусовщика и всегда ждали, как незаменимого бойца в любой драке, хоть с чужаками, хоть со своими. Нравы в глубинке суровые. И то, что у тебя внутри, нормальному пацану необходимо порой отстаивать хлестким словом да крутыми кулаками. Иначе заклюют…

Или можно дома сидеть, другие интересы подыскивать.

С девчонками Пашка знался уже близко, более того, в пассии свои записал Светку, на два года его самого старше, статную и разбитную деваху, впрочем, не утратившую своего юного девичьего очарования. А может, это она записала его в свои?.. Не поймешь. Светка гордилась своим избранником и ревновала его к любой юбке. Пашка не мешал ей делать это, зная, что нравится девчонкам. Неглупый светловолосый парень с внимательным, из-под ровных темноватых бровей сине-голубым взглядом. Не высокий, но крепкая, ладная фигура не позволяла этого замечать. В каждом движении сквозило здоровье и жизненная сила. Слегка поджатые губы и ровно очерченный подбородок выдавал в Пашке упрямца, а светлый ежик коротко стриженых волос довершал это впечатление. А когда Пашка улыбался, то перед людьми возникал совершенно безобидный открытый парень, и немногие могли устоять перед этой обезоруживающей улыбкой, прощая ему все прошлые и будущие ошибки. А кто из нас без ошибок? он подозревал. что именно из-за этой улыбки он пользовался некоторым успехом. А из-за чего еще? Так-то в нем ничего особенного не было, так он считал.

На репетициях также готовили свои номера ученики классом младше. Они являлись преемниками класса старшего и таким образом провожали их. На репетициях было прикольно, и все готовились слаженно и с удовольствием. Тем более что после торжественной части и концерта ожидалась грандиозная дискотека, а кто не ждет такого массового развлечения?

В том классе годом младше училась Иванка. Небольшого росточка, миниатюрная стройная девочка с синими глазами. Носик с легкой, едва заметной горбинкой, гладкая кожа, правильные черты лица. Странные и иногда немыслимые прически на голове, да и вообще Иванка почему-то слыла странной девушкой даже среди своих одноклассниц. И особой симпатией в общем-то не пользовалась. Не то, чтобы ее не любили – никто Иванку не игнорировал и не чурался. Но, когда девчонки разбегались по стайкам или ходили гордые парами со своими верными подругами, всегда получалось так, что Иванка оставалась одна.

Даже здесь, на репетициях, дожидаясь выхода своего номера – она вместе с одноклассницами что-то там делала – Иванка или поправляла очередную замысловатую прическу, прилаживая в кресле напротив маленькое зеркальце, либо просто сидела в одном из одиноких кресел задних пустующих рядов.

Пашку почему-то привлекала эта маленькая, вечно одинокая печальная фигурка. Может, оттого, что не похожа на других, может, оттого, что непонятно, о чем думает и что чувствует эта девушка с умным, в общем-то, взглядом. Интересно, каково это – вечно без подруг, без друзей, без полноценного общения? А может, у нее есть кто? Вот чем она занимается дома? Гуляет с кем? А может, она просто красивая…

Однажды, войдя в зал, он замедлил шаг и на мгновение задумался. Иванка сидела на своем привычном месте в самом последнем ряду. Что-то делать в ближайшее время не приходилось. Остановился и бухнулся в кресло рядом. Оно жалобно скрипнуло под ним, а Иванка на своем подскочила.

– Привет, – деловито поздоровался Пашка.

– Ты напугал меня! – придерживая на плечах каких-то пестрых расцветок платок и испуганно переводя дыхание, произнесла Иванка.

Пашка отметил некоторую наигранность и криво улыбнулся.

– Я хотел посмотреть, насколько ты пуглива, – успокаивающе похлопал по ручке кресла, – чего делаешь, скучаешь?

– Да нет, – Иванка опустила глаза, – жду нашего выхода.

Пашка и сам давно видел, что Иванка к нему не совсем равнодушна. Это часто проявлялось – и когда ее щеки розовели под его внимательным взглядом, и как в его присутствии она старалась быстро и незаметно поправить прическу. Когда проходил мимо и зачем-то оглядывался, то ловил на себе ее взгляд.

Более того, отмечено было, что она ходила на все соревнования по боксу, в которых участвовал Пашка. Может, это и объяснялось простой любовью к спорту, но и факты здесь не главное – Пашка чувствовал… И не знал толком, как на все это ему смотреть. Возможно, если бы Иванка была бы к нему холоднее, он и сам бы первый увлекся ею. А пока ему и льстило такое внимание, и в то же время слегка раздражало.

– А, ну-ну, – сказал Пашка, вытягивая крепкие ноги под кресло, стоящее впереди.

– А ты когда на сцену? – в свою очередь поинтересовалась Иванка. Она так и сидела – с прямой спиной, в пол-оборота к Пашке, держа свой платок за концы у груди.

– Да еще не скоро, – нехотя ответил Пашка. Он уже начал жалеть, что подошел. Что-то мешало вести легкую, ни к чему не обязывающую беседу, с кучей дежурных шуток, от которых обычно весело заливались девчонки. Иванка слишком ищуще заглядывала в его глаза, смущалась, когда он смотрел на нее в упор и разговаривая, сохраняла серьезность своих синих глаз. Ее глаза таили какую-то странную, непонятную глубину, от которой становилось неуютно. Обычно девчонки в ее возрасте достаточно понятные, поверхностные…

Разговор становился все более натянутым и вскоре совсем заглох.

– Ладно, солнце, – хлопнул решительно по ручке кресла и встал, – я пойду. Замолчал на мгновение и добавил, – ты смотри, если чего, подходи.

– Хорошо, – слегка покраснев, улыбнулась Иванка.

Пашка замешкался, выпрастываясь из ряда кресел. Уходить, честно говоря, не хотелось, но и оставаться уже не было возможности. Какая у нее все-таки приятная улыбка. И зубки, беленькие такие… Улыбалась бы чаще, глядишь, не сидела бы одна. Наверняка…

Он и думать не мог, что девчонка воспримет его слова так буквально. Теперь она все время находилась где-нибудь поблизости, подходя к нему в любой мало-мальски удобный момент. Не то чтобы она навязывалась, торчала постоянно рядом и преданно заглядывала ему в глаза. Нет, Иванка ему не мешала. Ее не было, когда он с кем-нибудь разговаривал или находился в компании. Уходила совсем, если он бросал на нее против своей воли недовольный взгляд, и тогда ее не было видно день или даже два. И все же внимание девушки одновременно и радовало его и тяготило. Время от времени он разговаривал с ней о всяких пустяках, но, завидев понимающие ухмылки пацанов, хмурился и спешил закончить разговор. Получалось так, что вроде бы он сам предложил ей свою дружбу, а общаться, как с друзьями, уделять сколько-то времени оказывалось невозможным. Дурацкая ситуация… Девушка вроде бы все понимала, но отказываться от его персоны, несмотря на Пашкино свинское поведение, просто не хотела. И Светка опять же…

Девчонки и одноклассницы посмеивались, глядя на Пашкину мину в Иванкином присутствии, а парни открыто подначивали кореша.

– Смотри, она хочет тебя, – лыбились присущей этому возрасту идиотской улыбкой, – сделай ты ей маленькое счастье… Не желаешь ее видеть – отошли куда дальше, и делов-то.

Пашка на подобные высказывания отшучивался или просто молчал.

Но как-то, когда после репетиции Иванка предложила проводить его, Пашку, до дома, он возмутился. Вот-вот должна была подойти Светка, настроение было ни к черту, и несколько пропущенных тренировок вносили разлад в отлаженную жизнь. А тут еще эта…

– Ты в своем уме!? – отчитывал он стоящую перед ним девчонку, – не кажется ли тебе, что обычно все происходит по-другому, что обычно пацаны девчонок провожают, а не наоборот?

Иванка слушала, грустно хлопая длинными, не очень умело накрашенными ресницами. Или тушь просто плохая, паленая. Где в городке хорошую косметику достанешь?

– У меня ведь девушка есть. Как будто ты не знаешь, – продолжал разоряться Пашка, – как ты думаешь, как она отнесется к тому… если увидит меня с тобой?

Поникшая фигурка грустно пожала плечами:

– Мне все равно, – произнесла, – думаю, она все поймет.

– Она все поймет?!! – Пашка накалялся, – тебе все равно? Но мне-то – нет! Мне не все равно!

– Паш… – жалобно протянула Иванка, и его запал разом угас.

– Чего? – Пашка устало посматривал по сторонам, покачивая головой.

– Паш, я просто погулять хотела. Ты же не пойдешь сам со мною, я знаю. Тем более я далеко живу. Так я думала хоть пройтись с тобой, проводить.

– Да черт знает что такое! – Пашка взорвался, – погулять она хотела! Короче, иди и гуляй, как хотела, только, пожалуйста, без меня.

С этими словами он развернулся и пошел быстрым размашистым шагом, не оборачиваясь, чтобы не увидеть этого жалобного детского выражения на ее лице. Он не хотел ее обижать, но другого пути отвязаться от нее не было. Наверное…

Спиной почувствовал, что девчонка заплакала, и прибавил шагу, плюнув в сердцах на землю. Сама виновата. Дура…

С того момента прошло уже больше недели. Иванку возле Пашки все это время никто не видел.

– Только мелкой этой мне и не хватало, – сказал он Ромке, – Светка меня и ее сживет со свету. Да и не хочу я ее, ну нафиг.

– Зря, – опять затянул Ромаха, – мелкая она мелкая, а сиськи, видел – во! – показал он руками.

– Да что ты, в натуре, заладил – сиськи, сиськи!.. – разозлился Пашка, – лучше скажи, в ДК идешь сегодня или нет?

– Нет, наверное, все-таки нет, – запечалился Роман, – батя с утра завещал в деревню ехать. Блин ему на плешь, терпеть не могу эту деревню с этим огородом. Пашешь там все лето, а результата – кот наплакал. Этой картошки я бы лучше осенью на рынке купил, чтоб все лето так не корячиться… И хрен откажешься. Хотя тоже, в общем-то, неплохо. Лес, банька…

– Ну как хочешь. Иди в баню, – сказал Пашка, и оба засмеялись, – я в ДК схожу, пива выпью, может. И Светку с собой не возьму.

– А тренер? – насторожился товарищ, – если узнает, что ты потреблял?

– Да ну, – махнул рукой Пашка, – впереди выходные, соревнования все кончились, теперь только осенью. И откуда он узнает, если ты не вложишь? – хлопнул приятеля по плечу.

– Я-то молчок, – длинной рукой Роман хлопнул его по спине еще сильнее, – в ДК в другой раз сходим вместе, вот вернусь живым с деревни…

Посмеялись, подставляя лица теплому солнцу в ярком голубом небе. Потом Ромаха вспомнил прошлые соревнования.

– Слушай, а классно ты все-таки уделал того, с области, рыжего. Я заволновался, что ты уже сдаешь, и хлоп – прям в начале третьего раунда. Все как с цепи сорвались, никто не ожидал.

– На встречный сам налетел, – почесал кулак Пашка, – а дальше – дело техники.

Парни принялись обсуждать ход соревнований.

– Гоблин, зверюга, опять всех вынес, – со смесью восхищения и досады качнул Ромаха стриженой головой, – вот тупой же урод, а пацанов укладывает на раз-два. Тайсон недоделанный…

Пашка поморщился, услышав о Гоблине.

Гоблин был на год младше. И учился, кстати, раньше в том же классе, что и Иванка. В прошлом году оставил школу, и все вздохнули с облегчением, что учителя, что ученики. Гоблин терроризировал всех, и как-то повлиять на него было делом просто напрочь бесполезным.

И в секции бокса именно он считался самым сильным бойцом. И хотя Гоблин и Пашка выступали в разных весовых категориях, последнего этот факт очень сильно задевал. Пашка считался первой надеждой и перспективой тренера, строгого Никиты Лукича. Весил Гоблин килограммов на десять больше. Как-то очень быстро из длинного худого мальчишки вымахал большой, вечно ухмыляющийся монстр под девяносто килограммов с колотушками, каждый с Пашкину голову.

Гоблин обладал мало что выражающим выражением лица, всегда слегка отвисшей нижней челюстью и слюной в уголках толстых губ, которую при разговоре он шумно всасывал обратно. Лишенные эмоций темные глаза с поволокой оживлялись лишь в предвкушении хорошей драки. Обладая длиннющими руками, нечувствительной к чужим ударам большой головой и сносящим любого крюком справа, Гоблин практически всегда выигрывал соревнования и побеждал в любой, самой жуткой драке. Поэтому считался непререкаемым авторитетом для всех городских «трудных» подростков. Даже среди спортсменов, регулярно собирающихся на соревнования, Гоблин имел репутацию не из лучших, так как имели место случаи, когда с соревнований его дисквалифицировали за неспортивное поведение.

Парни постарше, как правило, относились к нему с легким презрением, но особо на рожон не лезли – все знали о совершенно непредсказуемом нраве и огромных кулаках отмороженного «малолетки». Подвиги типа завязывания драки с любым количеством противников, выбивание головой фанеры из дверей местных дискотек и пьянок до поросячьего визга очень скоро становились достоянием общественности. Поговаривали и о других подвигах Гоблина, таких, как затаскивание девчонок в кусты городского парка во время танцев, но на это уже смотрели с легким сомнением – девчонки нынче и сами не промах, и при известном терпении и любознательности тащить кого-то уже не придется – сами затащат.

На последних соревнованиях Гоблин и Пашка заняли первые места в своих весовых категориях. Несмотря на гораздо лучшую технику, в глубине души Пашка все же остерегался открыто связываться с Гоблином, хоть и не признавался в этом даже самому себе. Удары в лицо тот сносил с какой-то нездоровой легкостью, попасть под правую руку – значило обречь себя на заведомое поражение – после мощного бокового устоять просто не было шансов. Зверея, Гоблин мог и покалечить в драке, если вовремя не оттаскивали свои. И в зале упивался своей властью, если перехватывал инициативу, и молотил противника что есть дури, до последнего. Лукич только и терпел его за те первые места, которые Гоблин вырывал почти каждый сезон. Что говорить, подопечный мог и на тренировку заявиться с перегаром, а поведение к окружающим было откровенно отвратительным. Типичный хамоватый тип и хулиган, которому от природы дана сила, не на пользу ему самому и окружающим.

Жил Гоблин не с родителями. Те то ли пили, то ли разошлись и кто-то один из них пил – Пашка уже и не помнил, чего толку лезть в чужую жизнь. Знал наверняка, что Гоблин скитался по друзьям и знакомым, а на жизнь зарабатывал продажей сигарет на рынке по выходным, попутно рэкетируя приезжих барыг-белорусов, да тряс малолеток возле школы на предмет лишних денег.

Некоторые учителя в свое время поговаривали: уймется, надоест кочевая, беспутная жизнь, исправится, но Пашке в это слабо верилось. Горбатого могила исправит. Вряд ли дегенерат сможет поумнеть. Хотя черт его знает… Что он, Пашка, психолог, что ли? Он не любил говорить и думать о людях плохо, тем более за глаза, но здесь и так все было ясно, стоило посмотреть на Гоблиновскую рожу и его слюнявую ухмылку. К Гоблину Пашка всегда испытывал неприязнь, и Гоблин отвечал ему тем же.

На тренировках Гоблин, пользуясь большим весом и длинными руками, в частых спаррингах пытался достать Пашку, подавить его. На что тот отвечал, постоянно увертываясь и доставая партнера точными сериями контратак. Зевать не стоило – держался на расстоянии, удобном для себя и старался не попадать под ломовые боковые противника. Здесь его меньшие габариты играли на руку – Гоблин, как все большие парни, был несколько медлителен в движениях.

Тем и заканчивались все их поединки – помордованный и крайне злой Гоблин, и Пашка без единой царапины, но так и ничего не доказавший Гоблину. На все заработанные Пашкой очки и правильную технику отвечал лишь плевком сквозь зубы:

– Всеми этими очками можно подтереться, – протяжно тянул он, дергая толстой отвисшей губой, – у меня вон, один удар – и все очки посыпались, – поднимал кверху свой огромный деформированный кулак, – кто хочет, за школой может попробовать. На асфальте и без перчаток глянем, что к чему.

Как правило, Пашка на эти выпады не отзывался. Он тоже хорошо знал разницу между тренировочным боем и уличной дракой.

Настроение почему-то сразу испортилось. Попрощавшись с Ромахой., Пашка двинул домой.

***

– Аллах Акбар! – донесся снизу общий выдох. Молитва закончилась.

Пашка вздрогнул. Возглас вернул его сознание обратно сюда, в реальность. Снова пронеслось перед глазами вчерашнее.

Вряд ли бандиты оставят их живыми. Поглумятся еще в свое удовольствие да кончат, как баранов. Обидно. И страшно… Не верится, что все уже… Все… Что и жил-то фигню всего – а для чего? Для этого?..

Ох, Господи, только бы легкую смерть. Хрен с ними, хотя бы такую, какую принял вчера Андрюха, это хоть не очень долго.

Пашка против своей воли пощупал шею. Все равно мало приятного, наверное.

Не раз натыкался в ходе операций на истерзанные тела пацанов-срочников, офицеров, контрактников, и не понаслышке знал об извращенной жестокости наемников. Увиденное заставляло стыть кровь в жилах. Особенно в том январе, в Грозном… Потом вроде бы попривык. Или просто это стало обычным интерьером окружающего мира? Или как?..

Вчера видел в толпе, их окружившей, много, человек двадцать, наверное, черных. Чернее, чем самые черные цыгане, что жили на окраине в их городке. На чеченцев они так же мало были похожи, как и на русских. Язык отличался от резковатого чеченского, был более гортанным и замысловатым. Многие носили халаты, тюрбаны, намотанные на головы и тюркские шапочки. И бороды у них были менее кустистые, или не было вовсе. Отличались, короче, от местных. У этих хоть что-то знакомое проскальзывает – русский мат, взгляд, в котором видно знание русских, все-таки долго бок о бок два народа жили. А эти же… Просто чужие. И неверные для них все на одно лицо. За веру они свою воюют… Придурки.

Вот этих бы не надо… – не хотел даже додумывать Пашка. Пакистанцы они, афганцы, иранцы или еще кто там, кто их разберет, ну их нафиг, с их отрешенными лицами и горящими глазами.

Смешно, поймал себя на мысли, что не все ли равно, кто тебя в конечном итоге убивать будет. И те, и эти тебя все равно не любят и никогда любить не будут. Ни Пашку, ни Виталю, ни Адрияна, никого из тех, с кем был знаком или знал раньше Пашка.

Поразмыслил и решил, что нет – не все равно, кто будет… Странно, но не все равно.

Никто не наведывался к пленным, и хотелось поверить, что про них просто забыли. Горбоносый сидел, практически не двигаясь, вперившись темным взглядом в глубь сарая и не отводя ствола.

Виталя растянулся на земляном полу и, по всей видимости, дремал, подрагивая закрытыми веками и тяжело дыша через открытый рот. Адриян уже не гладил ногу и просто сидел, безразлично уставившись в одну точку.

Кто-то внизу запел песню, веселую, наверное. Голос оказался молодым и на удивление приятным на слух. Пропев всего ничего, оборвал себя и чему-то засмеялся. Кто-то неподалеку крикнул поющему пару отрывистых фраз, тот ответил, не переставая смеяться. Теперь смеялись уже оба, и к их смеху присоединились другие. Пашка различил голос Ахмета. Тот еще что-то сказал, отчего общий смех усилился. Ахмет шел сюда, уже были слышны шаги, приглушенные порослью близ сарая.

Сменять идет. Горбоносый довольно заерзал на месте, но так и не встал до последнего, контролируя пленных. «Поразительная ответственность», – подумал Пашка. «И тупоумие», – добавил, с сарказмом глядя на караульного.

В дверном проеме возникла высокая, крепко сбитая фигура Ахмета. Сказал несколько слов горбоносому, тот ответил и наконец снялся со своего насеста, скрывшись с поля зрения. Слышно только было, как клацает ремень автомата при ходьбе. И почему-то Пашка облегченно вздохнул.

Ахмет постоял, осматривая внутренности сарая. Оглядел близлежащие окрестности. Оглянулся вслед горбоносому. Сильно пригнувшись, шагнул внутрь. В бороде Пашка разглядел несколько прилипших крошек.

Жрал что-то… Скотина.

– Живые еще? – поинтересовался у пленных, переводя черные поблескивающие глаза с лица на лицо.

– Хорошая шутка, – вяло отозвался один Пашка. Странно, но он не испытывал никакой ненависти или хотя бы неприязни к этому рослому, недалекому чеченцу. Сколько тому лет? Двадцать пять-двадцать семь, если верить внешнему облику. Может, чуть моложе, но эта борода не дает судить о возрасте.

Ахмет собрался вроде уже уходить, но остановился на пороге.

– Ладно, – поколебавшись, полез за пазуху загорелой, покрытой черными волосами рукой, – хотел покушать, да не хочу что-то. Э-э… жрите уж сами.

С этими словами чеченец извлек на свет Божий промасленный сверток и кинул Пашке на колени. Первым порывом было швырнуть сверток обратно в Ахмета, как гранату возвратить, но что-то удержало.

Не успел Ахмет договорить, а Пашка обостренным чутьем уже слышал этот запах. Еда… Развернув, обнаружил две большие чеченские лепешки, совсем мягкие и упоительно пахнущие сдобой. Внутри заурчало, желудок непроизвольно сжался. Пришлось скрючиться, чтобы избежать очередного болевого спазма. Заиграли желваки, мучительно сглотнул набежавшую слюну.

А может, все-таки швырнуть лепешки обратно, прямо в наглую, сытую рожу бандита? Пашка поднял глаза на Ахмета.

Тот молчал, стоя посреди сарая, опустив автомат. Не смеялся. Просто стоял и смотрел на Пашку. И отчего-то Пашка устыдился. Ощутил себя совсем мальчишкой.

– Спасибо, – буркнул, и стараясь не торопиться, принялся делить лепешки на три равные части. Руки не слушались, подрагивали от нетерпения, приходилось напрягаться, чтобы края разломанной лепешки получались ровными и не осыпались.

Сомкнув ноги, чтобы ни одна крошка не упала мимо, снова бросил взгляд на Ахмета. Тот все так же стоял и… улыбался. Мягкой, широкой улыбкой, так не вязавшейся с его символической бородой, автоматом и бритой головой с капельками пота.

– Да, еще ведь, – заторопился он отчего-то, – попить еще, – и протянул фляжку. Металлическая фляга в брезентовом намокшем кожухе легла в руку приятной тяжестью. Даже не плескалась внутри, залитая доверху живительной влагой.

Виталя с Адрияном, до того сидевшие молча и с недоверием смотревшие на происходящее, придвинулись к Пашке. Не произнося ни слова, взяли протянутые куски и жадно принялись за еду, прислушиваясь к своим ощущениям.

Во фляге была вода. Чистая. Родниковая или колодезная, решил Пашка, отхлебнув и передав Витале. Войска затариваются водой с минеральных источников, там, где нет ее нехватки. Говорят, она полезная, но на вкус и цвет… А тут чистая, прозрачная и вкусная вода. На секунду задержал руку, заметив что-то. Сверху на крышке фляги были выцарапаны инициалы: «А. В.». До Пашки дошло, чья это фляжка. Убитого вчера Андрея.

Как барана на шашлык… Пашку чуть снова не вырвало.

– Ты где посуду взял, Ахмет? – отдышавшись, спросил у чеченца.

Тот заморгал почти виновато.

– Там… Это все ваше, ваши вещи скинуты, куча одна. Да… Я взял одну, пустая была. Вода хорошая, ее здесь все пьют.

Пашка покачал головой и, ни слова не говоря, опять принялся за лепешку.

Вторую он уже надумал оставить на потом, но Ахмет предостерегающе помахал рукой:

– Не, ешьте все, и допивайте. Я лучше потом еще принесу. Здесь не оставляйте ничего, – воровато оглянулся на выход, пальцем указал на фляжку, поторапливая. Адриян последним сделал пару крупных глотков и вернул ее Ахмету.

Чеченец сунул посудину обратно за пазуху своего хорошего германского камуфляжа и вышел наружу. Потянулся во весь свой рост, так, что огромная тень качнулась по косяку и порогу сарая. Сел на пенек, служащий постом. Довольно, словно чеширский кот, прищурил глаза, намурлыкивая все ту же песенку.

Солдаты тем временем быстро умяли второй лаваш. Подобрали все крошки с колен, с земли, отправили и их в рот.

– Спасибо, – негромко подал голос Виталя.

– Угу, спасибо, – Адриян еще прожевывал последний кусок.

– Ай-вай, – сердито мотнул головой Ахмет и даже отвернулся. Ничего не сказал, краем глаза поглядывая на пленных и едва слышно выводя свой незатейливый мотивчик.

После некоторого молчания Пашка решил сказать, сам не зная, зачем:

– А ты хороший человек, Ахмет.

Чеченец прекратил пение и серьезно взглянул на него. И вновь Пашка почувствовал себя почему-то намного моложе его.

– Я не хороший, – отозвался Ахмет, – я плохой. У меня брат был, пять лет младше, – боевик поднял пять пальцев вверх, – его убили. Ваши убили, русские. Может быть, даже вы, – обличительно в каждого из солдат, – это за него я теперь стреляю.

Он продолжил:

– Но я не хочу, как вас, без оружия убивать, нет. Брат умер с оружием в руках, как мужчина, – гордо сказал чеченец, и Пашка заметил, как заблестели его черные глаза, – резать, как баранов, с пустыми руками людей – нет, это не по мне.

Ахмет покачал бритой головой:

– Нет, не по мне. С пустыми руками – это не солдат, а так… Слабый человек, чести нет убивать таких. Они уже ничего сделать тебе не могут. Нечестно… Нохч не должен делать так.

– А кушать я принес, – резко переменил он тему, – я же вижу, вы мученные все, голодные, – улыбнулся одним уголком рта, – чем вас кормят там? Кого видел, все как один – мученные, – смешно произнес он опять это слово, – даже стрелять вас иногда жалко.

Он усмехнулся. И, кажется, совсем невесело.

Помолчал, прислушиваясь к шуму близкого лагеря и к чему-то внутри себя. Начал опять говорить:

– У меня брату было, сколько вам сейчас. Чем-то вот, – посмотрел он на Пашку, – на тебя похож.

Чем мог сивый Пашка быть похожим на брата черного, как чеченская ночь, Ахмета, он не понял, но на всякий случай промолчал. Молчали и Виталя с Адрияном.

Замолчал и сам Ахмет, повернувшись боком к сарайчику и глядя куда-то в сторону поднимающегося к своему пику солнца. На лицо опечаленно набежала тень, густые черные брови сдвинулись скорбно. Свою песенку Ахмет больше не пел, лишь тихо шевелил губами. То ли молил о чем-то Аллаха, то ли разговаривал с убитым в этой затянувшейся войне братом…

Некоторое время Пашка просто смотрел на чеченца. Странный человек, право слово. То ненавидит, оскорбляет почем зря, то кормит… Только не говорите, что он просто такой добрый. Знаем уже…

Ощущение блаженной сытости теплом растекалось по телу, лишь слегка болел еще истерзанный долгим голодом желудок.

Адриян, пользуясь тем, что их охранник не очень-то смотрит за ними, подполз к окну, гремя своими кандалами. Приподнялся на здоровой ноге, помогая себе скованными руками, чтобы взглянуть в узкий проем в стене, служащей окошком.

Пашка тоже поглядел бы в это окно, но длины его цепи явно не хватит до той стены. Да и шевелиться что-то не очень хочется, лучше полежать. Больно телу, устало оно. Прикрыл глаза и привалился к стене, стараясь сохранить живую энергию.

Виталя снова улегся, поправляя свои затвердевшие засохшей кровью тряпицы в ноздрях.

Глиняная стенка за спиной уже нагрелась до температуры сковороды в духовке. В сарайчике становилось все более душно. Если будет продолжать нагреваться то они точно здесь испекутся.