Текст книги "Путеводитель колеблющихся по книге «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды»"

Фаустианство цивилизации белого человека (аккуратно напишем в скобках – англосаксонство как ведущее ее начало) завершается после исчерпания всех его духовных и концептуальных запасов. Их хватило без малого на шесть веков активной деятельности (начиная с Ренессанса). Она принесла удивительные результаты в технологической, культурной, общественной областях, в науке, архитектуре, создании городов современного типа, позволила совершить качественный прыжок вперед всему человечеству по сравнению со средними веками.

Запад создал экономическую модель, которая, казалось бы, решает все противоречия развития и преодолевает кризисы с большими или меньшими потерями. Но технологический капитализм либерального толка, приведший к расцвету так называемого общества потребления, пришел к своему упадку и завершению исторического пути. Кстати сказать, он достаточно заразил вирусом потребления и своих потенциальных соперников – вначале Японию, теперь вот и Китай, которые совместно являются главными покупателями самых брендовых (западных) вещей современного мира. (Это к вопросу, кто кого и как победил в этом противостоянии).

Но что особенно раздражает Запад, так это то, что на протяжении многих столетий он никак не может совершить революцию в умах русских людей. Им непонятно, почему именно русские остаются почти что единственным из народов на европейском континенте, какой не жаждет и не стремится к той фазе своего исторического развития, когда Запад его покорит в культурно-духовном смысле. Мы, конечно же, можем сейчас пофилософствовать, что нечто подобное происходило в России в 90-е годы XX века и Западу удалось по сути перекодировать часть элиты, но в целом, русские как некое единое этническое целое, напрочь игнорируют предлагаемые им формулы той направленности, что все западное – в истории, культуре, науке, образе жизни – есть некий образец, есть все лучшее, что изобрело человечество и что необходимо как можно скорее к этому материку прислониться.

Русские легко и свободно воспринимают весь набор ценностей внешнего толка – от свободы передвижения, возможности освоить мир физически, но принципиально странным образом не желают расставаться со своей ментальной независимостью, своим внутренним суверенитетом. И главное – в этом-то и состоит основная проблема укоренения классического капитализма в России – весь прежний религиозный, духовный, психологический опыт не принимает тот образ жизни, какой сокращенно можно поименовать индивидуалистическим. Не очень-то завлекательным выглядит для русского человека и весь набор ценностей «общества потребления».

Кажется, что Запад играет по отношению к России в долгую игру, стратегическую, не особенно и торопясь, но проверяя время от времени Россию на крепость, то историей с Наполеоном, то инспирированной русской революцией (в том отношении, что Запад легко мог вооружить и реально поддержать белое движение, не говоря уже о спасении царя и его семьи, но это означало бы возвращение к прежней, довоенной, крепкой России, какая Западу была не нужна), то реальным подталкиванием Гитлера к походу на восток. Эта стратегия на самом деле носит долговременный и продуманный характер. То, что она эффективна, показывает история разрушения СССР, какая готовилась исподволь на протяжении всего послевоенного времени. Но кроме этой исторической «долготы», есть и историческая «глубина», ее-то и не учли западные стратеги. В критические ситуации выживания государства и нации Россия приоткрывает свой неприкосновенный запас в виде пробуждения к жизни «спящих» потенциалов, связанных в основном с духовными (ментально-психологическими) особенностями противостояния русских людей всякой попытке освоения их территории чужеземцами, и тем более отвечает волной сопротивления – явному противнику, врагу. В этом смысле уникальна стратегия России, пусть она даже и содержит в себе некий трагический компонент, связанный со значительно большими людскими потерями, какие Россия приносит на алтарь своих побед, по сравнению с Западом, но это тот запас, у которого есть постоянная онтологическая подпитка. Она не опирается на сиюминутные ценности, она не способна поддаться соблазнам внешнего обольщения окончательно, полностью: всегда, в определенный, как правило, критический момент в русских пробуждаются изначальные чувства этнической идентичности, серьезного сопротивления обстоятельствам разного рода тяжести, возникает откуда ни возьмись способность переносить самые тяжелые испытания, на какие уже не способен западный человек, «испорченный» своим благополучием и комфортом жизни.

Русский остается жить в истории семьи, предков, существования своей родины, понимая под всей этой жизнью некую серьезную сущность, с которой можно или соседствовать или бороться, но на комфорт он никогда ее не променяет.

* * *

В целом рассмотрение подобного противостояния – России и Запада невозможно без погружения в самые серьезные глубины тех тенденций, исторических смыслов, какие определяют не только зарождение и дальнейшее развитие самостоятельных культур и цивилизаций, но и их борьбу, желание тех или иных цивилизационных образований достичь доминирующих позиций. Это и есть то, что составило реальную историю развития человечества в общем (при всем его многообразии и конкретных противоречиях между странами и народами). Это никогда не происходило и не происходит просто так, стихийно и случайно, но опиралось на правила развития (эволюции) каждого народа в отдельности, и цивилизации в целом.

В данном моменте автор не пытается реанимировать какой-либо марксистский или другой позитивистский подход, при посредстве чего можно как бы обнаружить некие общие причины эволюции общечеловеческого организма, а также отдельных его частей. При этом, само собой разумеется, что строго рациональных причин много, и они носят подчас исключительный характер, начиная с древнейших времен. Собственно, структурирование общественной жизни (на самом первоначальном этапе развития человеческого общества и в самых примитивных формах) позволяло выживать данному племени, роду более успешно, сохранять свое потомство, охранять результаты труда, совершенствовать другие навыки взаимного существования. Об этом написаны целые монбланы трудов этнографов, палеоархеологов, этнологов и культурологов. Нас же интересуют другие, менее очевидные, аспекты этих процессов: выделение в процессе эволюции социальных структур определенного рода устойчивости и длительности существования за счет сложившихся архетипов, ментальных навыков или же оригинальной системы ценностей – религиозного ли, национально-культурного или этнопсихологического рода.

Россия, нам представляется, выступает в этом отношении как замечательный пример развития и сохранения своей национально-культурной идентичности вне критического, приводящего к необратимым изменениям, воздействия сложившегося мейнстрима ближайших цивилизационных соседей и их культур. Это воздействие со стороны, в основном, западной цивилизации является сегодня сильнейшим трендом, подчас представляется необратимым по силе влияния на многие народы и страны. Что необходимо делать в этой ситуации России? Как этому давлению противостоит ментальность и психология людей русской культуры – об этом дальнейшие рассуждения автора.

[173–183]

Русская культура, обладая своими, слабо подтвержденными линиями материального воплощения своих достижений (в области технологий) в истории человечества, все свои усилия направила на духовную сторону выстраивания отношений к действительности. От этого, собственно, возникли выдающиеся достижения и с т о р и и России в области духостроительной практики – от религиозных воззрений до прорывов в сфере художественной деятельности. Таким образом, мы наблюдаем известного рода мировой феномен, когда культура развивается не столько вовне, а внутрь себя, ориентируясь на важные, идеальные представления о человеке, его приоритетах, о преобразовании внешней среды опять-таки для «поднятия» в духовном смысле «внутреннего» человека.

От внешнего – к сокровенному, спрятанному внутри, такова основная линия становления русской культуры в ее основных эпистемах.

[254–255]

Прасимвол восточноевропейской цивилизации, а еще конкретнее – русский прасимвол, будет существенно отличаться от своей западноевропейской параллели. Он будет иметь гораздо больше непосредственной связи с другим началом европейской культуры – с древнегреческими представлениями о бытии, с психологическими апориями той древней эпохи, получив и воспринимая это через Византию в определенных культурных проявлениях (письменные источники, архитектура, иконопись), но главным образом через религиозные представления и язык. Язык – здесь основное. Язык, на базе которого выросло и определилось пространство русской ментальности, язык, который артикулировал и воплощал через себя в духовную реальность, все поиски именно русского отношения к миру и человеку, а также к Богу.

Эти русские прасимволы мы будет подробно анализировать в разделе, посвященному ментальности, здесь же обозначаем их феномен и смысл, как важнейшую тему для апперцепции онтологических представлений в европейской цивилизации на разных ее берегах.

Один из основных прасимволов западного типа культуры замешан на том, что, вслед за мощной культурологической традицией, мы обозначаем, как фаустовское начало: стремление к бесконечному познанию, проникновению в глубину материальных вещей и явлений. Это начало содержит в себе трагическую двойственность, которая определяется тем, что познание, с одной стороны, усовершенствуя человека и его жизнь, все больше истончает связь такого человека с идеальной, духовной реальностью, прекращает по-своему действие определенных идеалов и подводит некоего Фауста (в обобщенном смысле) к черте, за которой познание ведет к самоубийственным интенциям и разрушению культуры. Об этой плате человека за приобретенный опыт понимания предметов, явлений и других сущностей, который не был дарован ему свыше, но приобретен путем постоянных интеллектуальных упражнений, много написано в западной традиции, но сама тенденция не то что остается не преодоленной, но нет никакого импульса ее преодолеть со стороны так выстроенной культуры.

Установка фаустианского человека стать вровень с витальной силой бытия и дойти до самой грани в его понимании, во многом чужда тому, что мы обнаруживаем в русской традиции. Эпистемологический ряд, который складывается в русской культуре, является более размытым с точки зрения формальной логики, он допускает большую вариативность, вмешательство самого человека в процесс опознания и объяснения бытия с точки зрения его эмоционально-чувственного отношения к нему.

В этой традиции нет «вычитания» человека из процесса познания мира, потому русский исторический дискурс является менее формализованным и совершенно неузнаваем для западной традиции. К примеру, для переписчика древних русских летописей вполне допустимо было вмешательство в древний текст, исходя из потребностей сегодняшнего (в момент переписывания) дня. Эти палимпсесты (то есть помещение своего текста поверх старого, так что сам текст становится как бы многослойным и многосмысловым, хотя первоначальный слой и смысл уже и не был виден), которые сплошь и рядом обнаруживаются в русских летописях, говорят не о беспорядке, а наоборот, о живом чувстве истории, которая, несмотря на свою завершенность в тех или иных событиях, при их описании может подвергаться пересозданию.

[256–257]

Возникновение глобальной идеи о «Москве как третьем Риме», после которого другой мировой глобальности уже никогда не будет, не имеет, скажем так, авторской принадлежности (хотя ее автором считается старец Филофей). Это помещение себя (Руси, русских) внутрь самой главной исторической традиции, какая была понятна русским на тот момент, говорит об очень многом. Таким образом, это суждение (внутреннее убеждение) принадлежит в с е м русским людям. Без сомнения, один этот факт говорит об особом чувстве и понимании истории русскими. История для них не сводится к совокупности фактов и конкретных обстоятельств, но она проявляется и осознается русскими как принадлежность к осуществлению некоей Божественной воли, отталкиваясь от которой и происходит формирование исторического представления о том, во имя ч е г о все было раньше, и как во имя этого же всего, воплощенного в прасимвол (основной и самый фундаментальный) своей, русской истории, будет дальше.

Так что русские не были лишены исторического взгляда, только у них он помещался в систему особых взаимосвязей как с материальной реальностью самого жесткого плана – и татаро-монголов с их нашествиями никто не отменял, и княжеские междуусобицы, в которых страдали крестьяне, и голод, приходивший многократно на Русь, и многое другое, – так и духовной стороной их существования, придававшей смысл их истории.

Любая историческая точка зрения, или то, что можно осторожно определить подобным образом, опирается на некую совокупность идеальных, может быть даже, мировоззренческих представлений. То есть в основе конструкции исторического дома будет лежать некий чертеж, другой вопрос, насколько он будет соответствовать будущей постройке, насколько он убедителен с точки зрения своего расположения внутри (или рядом) других сопутствующих мировоззренческих структур.

Российский вариант выстраивания истории определился, как мы указали выше, даже не мировоззренческими соображениями, а религиозно-миросозерцательными. В русских летописях нет устойчивых отсылок к трудам Фукидида, Плутарха, Геродота, чаще всего исторические ссылки возникают как передача полученной информации со стороны, как услышанное или воспринятое чье-то мнение, но понимание того, что данное летописное повествование продолжает традицию и будет встроено в ряд определенных повествований, во многом отсутствует.

Русский летописец повествует о том, что ему достоверно (или почти достоверно) известно и имеет непосредственное отношение к симультанной для него реальности, несмотря на рассказ о том, что данное событие было ранее. Но возникновение идеи Третьего Рима не случайно и не было привнесено византийскими мудрецами, попавшими на Русь, а связано с пониманием того, что, по мнению древнерусских книжников и летописцев, в развитии мира образовался разрыв (провал в мировой истории, сказали бы мы сейчас), и его необходимо восполнить, зияние ликвидировать. Это и происходит за счет проецирования Москвы как Третьего Рима в качестве духовной основы всего христианского мира. Эта основа должна проявиться, должна быть, иначе без нее миру не «стояти».

[257–258]

У России совершенно иное историческое дыхание, чем у своих западных собратьев и сестриц. Это давно и подробно подмечалось русскими мыслителями, особенно вдумчиво представителями русской религиозно-философской школы. К их идеям мы еще вернемся, сейчас же поразмышляем, отчего исторические вдох и выдох у России занимают не менее одного столетия, чтобы там ни писалось доморощенными неофитами, ищущими своих пращуров чуть ли не у древних греков. Не будем же мы уподобляться некоторым славянским братьям, обнаружившими себя соседями этрусков и прародителями клинописного письма, из чего самые интеллектуально смелые из них требовали сиюминутного забвения кириллицы и срочного перехода на ту самую, оставшуюся для музеев клинопись.

Этот взгляд для маргиналов во всех смыслах и отношениях. Но ведь очевидно непредвзятому исследователю русской истории, что она реально началась всего-то тысячу лет с небольшим назад. Эта историческая молодость нации должна сейчас по всему находиться на этапе перехода к зрелости, какому-то иному, более устойчивому состоянию. По-своему современная ситуация похожа на ту, древнюю, когда окончательно, с прекращением монгольского ига, определялось основное этническое ядро государства, и оно разными способами, особенными путями стало образовывать (кристаллизовать) ту удивительную страну, раскинувшуюся между Европой и Азией, одновременно включая их, эти громадные континенты и культуры, в самое себя на правах самозаконной и определенной своей части.

Все эти вдохи и выдохи очевидны по своей структурности. Вдох всегда сопряжен с какими-то катастрофическими, почти на грани существования государства, да и самого народа, условиями – смута конца XVI и начала XVII века, завершившаяся в итоге изгнанием польско-литовских интервентов из пределов России, хотя, казалось бы, куда уж дальше зайти – трон российский был под ними и сидели они в Кремле. Но нет, – все кончилось самым печальным образом для польского этноса, что продолжает ему аукаться вплоть до сегодняшнего дня[9]9
  Это только внешне кажется, что сегодняшние последствия плохих отношений Польши и России – это наследие злого Сталина и глупого Хрущева и влияние коммунистических идей на несчастную Речь Посполиту. Нет, это историческое «икание» народа, претендовавшего на царствование по всему краю Восточной Европы, на империю «от моря до моря», да и успешно начавшего исполнение этой миссии через создание Великого княжества Литовского. Да что уж там, – первый из Романовых, царь Михаил Федорович присягает на верность польскому королю Владиславу. Все, казалось, было в руках у польского этноса (включая, кстати, одну из самых продвинутых форм представительной демократии в Европе в виде польского Сейма), но не сложилось… И это стало одной из ментальных травм Польши, не изжитых до сих пор. Причина, конечно, по мнению поляков, кроется на Востоке: об этом с прозорливостью гения писал еще Пушкин.


[Закрыть].

Почему же Россия умудрялась подниматься из самых глубоких пропастей исторического падения, из самых катастрофических ситуаций, когда, казалось, и надежды уже не остается, и выдыхать своим новым историческим подъемом. Во всем этом наличествует определенного рода историческая метафизика, что, кстати, обнаруживается при рассмотрении истории и других народов, но мы будем, рассуждая о России, говорить немного о другом и при помощи других инструментов.

Уже середина века (семнадцатого) – это громадное территориальное приращение России на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке. Откуда, с чего бы, зачем это народу, который только-только пришел в себя от смертельного столкновения с врагом и возможной потери идентичности? По существу радением тогдашних русских людей и состоялась Россия в высоком (мировом) историческом смысле как субъект всемирной цивилизации. Пассионарность русского человека абсолютно не объяснима с точки зрения исторической силы страны, богатства внутреннего государства, крепости хозяйства и т. д. и т. п. Совсем было наоборот, – но двинулся русский человек на Восток и на Север и сформировал географическую Россию в основных своих размерах на долгие века[10]10
  Любопытно заметить, что в это время начинают развиваться и дипломатические отношения Московской Руси со своими северными, прежде всего, соседями. Сохранившиеся в архивах инструкции для русских Посольств в Данию и Швецию и до сих пор поражают исследователя своей продуманностью с точки зрения стратегических интересов государства, целым набором тактических советов (подчас кажется, что и в наше время трудно добиться от современного дипломатического ведомства более внятного и четкого объяснения целей и задач сотрудничества со своими соседями). Обращаясь к трудам наших замечательных медиевистов, среди которых, конечно, выделяются А. М. Панченко и Д. С. Лихачев, мы видим, что культурное содержание этого века покорения новых земель было совершенно замечательно с точки развития религиозной и всякой иной риторики, а имя протопопа Аввакума вполне может украсить собой любую европейскую литературу того времени.


[Закрыть].

Такое совпадение пассионарного движения в сторону покорения новых земель и приращения государства иными племенами, народностями, их землями, реками, другими владениями и столь продуманная внешняя политика не было случайным: внутри государства формируется некая идея особого предназначения (богоизбранности) самого русского народа и утверждение Москвы, как «третьего Рима» – последнего, после которого никакому другому духовному центру мира не быть. То есть сознание древнерусского человека внезапно переходит от известной архаики и примитивного представления о государстве, о самом себе как народе, об особом отношении к Церкви, к Богу – к историческим проекциям самого радикального смысла. Русь не только становится центром мировой истории (в представлении московского книжника), но уже и одновременно ее завершением именно в метафизическом смысле, так как выше и лучше уже ничего не будет («четвертому Риму не бывати»). Эта эсхатологическая и одновременно проективная метафизичность сознания русского человека формируется в сложном вареве русской истории XVI–XVII веков (а по существу, уже начиная с XV века). Этот процесс духовной и исторической самоидентификации идет почти без перерыва, включая в себя варварское и одновременно просвещенное правление Ивана Грозного (знаменитая библиотека царя), дела «тишайшего» Алексея Михайловича (отца Петра Великого), создававшего потихоньку книжную, духовную Русь, продвигая русских людей во все стороны, за исключением (пока что) юга, да и то, первые казачьи кордоны появляются и на этом направлении географического пространства России, начиная с конца XV века. Таким образом «тайна России», о которой говорят все кому не лень на протяжении последних 500 лет, начинает определяться еще в допетровскую эпоху.

* * *

Историческое дыхание России (этапы развития, становления, мужания) измеряются не меньше, чем веком. Хотя, как замечал Пушкин, ссылаясь на Карамзина – «мы взрослеем не столетиями, но десятилетиями». Он говорил все же о «нравственном взрослении», хотя отдавал себе отчет, что после Петра, и особенно в его девятнадцатый век, развитие России ускорилось многократно. Правда, он – гений, и находился в самом начале русского Возрождения, и критерии у него были совершенно отличные от всего, что было до этого. Каждое начало (в большей или меньшей временной протяженности) века в России начинается с катастрофы, смены прежней парадигмы развития. Причем это смена почти всего – уклада жизни, ведения хозяйства, привычного образа существования, бытового поведения и пр. и пр.

Это совпадает во многом с какой-то «внешней» историей для России, очередной войной, нашествием, защитой своих интересов; и, как правило, у России почти никогда не бывает (не было, скажем так) «проходных» войн, рутинных, вроде 30-летних или 100-летних на полях Европы, когда менялись короли, герцоги, и несколько поколений европейцев успевали умереть, а так называемая война все продолжалась[11]11
  Конечно, все изменилось уже в первом технологическом веке – XIX, когда войны стали по-настоящему кровавыми, начиная с наполеоновских. А прошлый век весь состоит из нескончаемой мясорубки и столкновения между государствами с большими или меньшими перерывами, упираясь в две страшные мировые войны.


[Закрыть].

Но для России почти любая война была войной на выживание, на отстаивание своего права на существование в качестве полноценного государства или – наоборот – существования в качестве вассального, подневольного субъекта. Заметим, между прочим, единственной страной на планете, которая одерживала победы в таких судьбоносных войнах была именно Россия. (Не считать же русско-японскую войну особо важной для России, или, к примеру, Крымскую компанию середины XIX века?)

Эта смена парадигмы, которая наступала в начале каждого века, обладает своей структурной крепостью – петровские реформы (XVIII век), победа над Наполеоном и внутренняя перестройка русского общества, приведшая к восстанию декабристов и в дальнейшем давшая основу для культурного Ренессанса России (XIX век), русские революции начала XX века, которые в итоге имели всемирный масштаб и создали новую историческую реальность.

Влияние событий прошлого века (главное из которых – революция 1917 года), в которых России пришлось принять участие в качестве одного из основных акторов, причем сразу на нескольких геополитических «площадках», особенно недооценены отечественной исторической и культурологической мыслью. От религиозного охаивания бесовского режима и либерального справедливого плача о миллионах погубленных невинных жизней – диапазон мнений крайне велик; при этом упускается из виду главное: что же было в виде СССР в цивилизационном смысле? Каким образом случилась на территории России мировая империя, схожая с величайшими империями древности, какие только существовали в истории человечества или какие планировались (Наполеоном и Гитлером, к примеру). Сразу же заметим, что замысел, идеал советской империи были совсем иными, чем французского и немецкого вождей. Другой вопрос, к а к конкретно это было реализовано в российских реалиях?

И главный пункт для сегодняшних соображений – ведь процесс еще не завершен, и это подспудно ощущают наиболее проницательные мыслители – как к этой истории относиться, как ее оценить. Трюизмы, вроде тех, что – Россия дала урок для человечества, куда идти не надо, уже не работают. Стоит посмотреть всего лишь на мировую реальность сейчас, в эту самую минуту, чтобы остановиться в раздумии – ну-ну, вот оно, наконец, наступило царство свободы и благоденствия для большинства жителей Африки, Ближнего Востока, Азии; да и совсем недавно в центре Европе прицельно метались бомбы по детским садам отнюдь не потому, что студент Гавриила Принцип выстрелил в престарелого эрцгерцога Франца Фердинанда.

Тот теоретический центр позитивной программы развития человечества в целом, какой был положен в основу России (СССР), никем не был предложен до нее и, вполне вероятно, не будет предложен в будущем. Ведь преодолевшая ужасы Гулага, построив одну из величайших экономик мира, создав замечательную культуру, Россия в очередной раз в своих поисках «молочных рек и кисельных берегов» вышла перед всем человечеством с просьбой рассмотреть и этот ее проект.

Он с каким-то упоением был растоптан всем прогрессивным человечеством – после чего мы имеем то, что имеем. И вопрос не в том, что Россия (СССР) была светочем цивилизации и христовым идеалом на земле, но есть несколько реальных вещей, какие она сумела из себя произвести и представить миру как «свое слово».

Это, во-первых, утопическая, но уникальная попытка построить общественные институты на базе не индивидуализма и голой практичности, но с учетом мнения большинства и с пониманием того – над чем билась вся мировая культура до тех пор, что породило христианство и все другие мировые религии, – что есть вещи много важнее, чем отдельно взятый человек. Нет, понятно, что он уникален, страшно важен и значителен сам по себе, но его эго и его персональность требует гомогенной гуманистической среды. А иначе… Иначе, торжество крайнего эгоизма и цинизма неизбежно приводит к появлению удушающей саму жизнь новой реальности, с безусловными признаками тоталитаризма.

И вот тут-то, оказывается, не надо всех трех столетий Возрождения, т а к ориентированный человек расчеловечивается очень быстро. Почти на третий год (примерно так, по срокам) реализации морали превосходства отдельного сверхчеловека или нации, или расы, обязательно появятся плохие и хорошие персоны, исключительные и неполноценные народы (культуры, религиозные и этические нормы также будут разделяться на правильные и неправильные) и будут расти, как грибы после дождя, всякого рода резервации и гетто для не отвечающих новым стандартам тотальной идеологии людей. В том числе и в геополитическом плане. В XX веке это закончилось появлением Освенцимов и Майданеков.

Россия доказала историческое право отстаивать свой утопический идеал, сформированный в том числе и в пределах советской цивилизации, победив во второй мировой войне, где все остальные народы, при всем уважении к их или прямым или мифическим заслугам, считают себя победителями Гитлера. Но – ментальными, витальными, по главной сути, победителями были мы – русские, Россия в целом со всем ее многоэтническим цветником, что явилось второй главнейшей заслугой России перед человечеством.

Да, заслугой, – на фоне уничтожения испанцами и португальцами целых цивилизаций Южной Америки; британцами вкупе с французами (носителями и ревнителями прав человека и всяческого просвещения) были доведены до животного состояния индейцы Северной Америки, согнанные в резервации и не считавшиеся собственно людьми; доставленные из Африки в Америку рабы и подлинно были на положении животных, а потом и сам африканский континент был весело окучен европейской цивилизацией с одной всего лишь целью – выкачке природных и биологических ресурсов. А великая западная цивилизация по главе с Хюбнером, Хайдеггером, лордом Расселом и другими замечательными людьми, составившими славу мировой цивилизации, ну, никак не реагировала на сегрегацию в Штатах, где невозможно было в автобусе на одних и тех же местах прокатиться белому и негру, а в Британии, этой великой матери демократии, не стеснялись писать на дверях паба – «собакам и ирландцам вход запрещен». А еще совсем недавно светоч демократии – Британия десятками тысяч уничтожала своих индийских рабов, расстреливая их из пушек. Ну и так далее, просвещенный читатель легко может найти и умножить примеры, обратясь к интернету. Конечно, все это обрисовано нами широкими мазками: были и протесты и порядочные люди западной культуры сохранили ее честь, сопротивляясь обыденной практике колониализма такого рода.

Часть этих преступлений против человечества совершалась именно тогда, когда в России полетел в космос первый спутник и объявлено было о скором наступлении коммунизма. То есть русская цивилизация того периода мыслила себя несколько в иных категориях и стремилась к реализации других идеалов. Лицемерность и краткая память западной ментальности такова, что многие из ее людей и не помнят, кто был победителем в последней мировой войне, инициатором воссоединения Германии и разрушения Берлинской стены. И кто, в итоге, отпустил на путь свободы народы, входившие в состав СССР?

Но главный мотив наших рассуждений связан с тем, что мы обнаруживаем чрезмерную длительность исторического развития русского народа (особость его «дыхания»). Ему нужно больше времени для принятия каких-то решений, он очень инертен, с неохотой снимается с нажитого места (в том числе и с исторического). С другой стороны, он отчего-то легко идет умирать за родную землю и делает это весьма и весьма спокойно, без пафоса, как сказали бы мы сегодня. Говоря же совсем серьезно, русское начало изначально себя реализовывало в первую очередь в творчестве, культуре. Считается, что зодчество, литература периода Киевской Руси были одними из самых развитых в Европе и вполне сравнимы с шедеврами предвозрожденческого искусства западной Европы.

Разделение России на княжеские уделы и всяческая их борьба за выживаемость в условиях татаро-монгольского ига, естественно, не способствовали дальнейшему развитию искусства. По сути, оно сконцентрировалось в трех своих направлениях – строительстве соборов, иконописи и летописном творчестве. Главным стала иконопись, которая в свою очередь составляла основное содержание внутреннего пространства храма.

Концентрация творчества в тех видах искусства, которые были, в первую очередь, сосредоточены на особом типе религиозной духовности не могло не повлиять на дальнейшее изменение ментального типа русского человека. Древняя Русь и древний русский человек, влекомые вслед за таким типом культуры, устремлялись в пространство, которое носило неконкретный в материальном отношении и бесконечный в духовном смысле характер.

Та культура, которая формировалось в период противостояния с Ордой и во время бесконечных княжеских междуусобиц, помимо своей особой духовности и отвлеченности была одновременно и способом коммуникации человека с реальностью. Каким же образом? Этому искусству нельзя было не доверять, оно было высшим и абсолютным началом для всякого православного русского человека. Оно было больше чем сама жизнь, которая может так быстро и немотивированно закончиться. Жизнь, кажется, берет вверх над этим искусством, но в итоге ему и проигрывает, потому что всякая жизнь святого ли, доблестного ли князя, тороватого купца, крестьянина сравнимы друг с другом, сопоставимы, они горизонтально соположены друг с другом. Вертикаль же русского искусства, прежде всего храмового и иконописи была настолько бесконечна и недосягаема для человека, что ничто с этим несравнимо. Рублевская Троица есть одновременно и конкретная икона, и воплощение канона религиозный догмы, его высшая реализация, что проявляется в каждом повороте тела ангелов; она есть любовь, которая дышит в каждой ее части, и наконец, она есть беспредельная и незавершаемая красота, которую и нечего сравнивать с чем-то в реальной жизни.