Текст книги "Путеводитель колеблющихся по книге «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды»"

4. Русская цивилизация

Феномен русской цивилизации: к вопросу о генезисе явления. Сопоставление русской и западной цивилизации. А. Тойнби о русской цивилизации. Советская цивилизация. Россия как протоцивилизация. Самобытность русской цивилизации. Онтология русской цивилизации.

Особое место в ряду мировых цивилизаций принадлежит России, феномен которой и представляет один из главных предметов данного исследования. Помещенная на грань двух континентов – Европы и Азии, она вынуждена была интегрировать в себя сущностные особенности разных народов и культур, находящихся по ее периметру. Этот симбиоз позволял ей забирать необходимые начала для себя в тот или иной период своего развития, для дальнейшего становления или преобразования своей государственности, но не отказываясь от собственных, выработанных в исторической практике, подходов, какие способствовали определению неких цивилизационных координат. Разумеется, что «цивилизационная программа», какую сейчас можно достаточно уверенно вычленить из тысячелетнего опыта России в области создания централизованного государства, оформления культурных предпочтений и ценностей, развития непосредственно культуры как одной из форм духовного и исторического самосознания русского народа, сохранения веры и др., – не определялась каким-то очевидным предшествующим историческим и цивилизационным примером. Сильно чувствуемая связь древнерусского человека с линией восточного христианства, взятой от Византии, создавала ощущение (и справедливое!), что Русь наследует неким мировым культурным и духовным ценностям, но цивилизационная задача как таковая (в технологическом отношении) не стояла перед внутренним взором мыслящего и деятельного субъекта Древней Руси.

Сейчас уже видно – по прошествию целого тысячелетия – что Россия пошла по пути наследования не внешних признаков цивилизационного устройства своей территории – строительство городов, дорог, развитие торговли, интенсивные контакты с соседями, стремление подчинить своей воле иные племена и народности, но по определению себя как духовного центра христианской веры, – и в силу этого не претендовавшей на экстенсивность своего развития. Тот исторический кульбит, какой произошел с безбрежным расширением России, начиная со Средних веков, был отражением общей пассионарности универсальной европейской цивилизации – как на западе, так и на востоке, только вместо географических открытий за пределами своих стран, что мы наблюдаем в западной Европе, ее Восток, то есть Россия, пошел по пути освоения прилегающих к нему пространств.

Начавшаяся с петровских реформ европеизация России, какая, казалось, неизбежно должна была привести ее на путь развития по образцу европейской цивилизации, что внешне сразу стало проявляться в самых очевидных аспектах – реформе государственного устройства, армии, развитии промышленности, строительстве Петербурга, привлечении многочисленных чиновников, ремесленников, военных из Европы, но особенно ярко в культуре, в том числе в бытовом поведении и принятии европейского образа жизни для дворянства и чиновников. Однако внутренний, невидимый сразу противовес, оттягивал на себя решительное и окончательное преобразование России в духе цивилизации прометейства. Этот противовес определялся существованием громадной массы простого народа, крестьянства в первую очередь, какой не был привлечен к преобразованиям ни в экономическом, ни в культурном отношениях. Реформы Петра носили революционный, но поверхностный характер по отношению к основной массе населения России. Запал, подведенный великим императором, к взрывчатому веществу общенациональной жизни, потух на полдороге. Так и остался сиять неземной красотой его истинно европейский подарок России в виде изумительного Петербурга посреди прежней, архаичной, неповоротливой страны, где и другая столица – Москва – была, по сути, большим уездным городом со своим особым духом старины, покоя, довольства и устойчивости жизни.

Забегая – исторически – несколько вперед и видя, как совершалась по европейским лекалам другая революция – большевистская, нельзя не увидеть этой типологической близости между деяниями Петра и преобразованиями русских революционеров. Не случайно популярной в начальные годы советской власти была метафора о том, что первым большевиком в России – был Петр.

Совершение Россией главной революции в своей истории в 1917 году, по степени вовлеченности громадных человеческих масс, по объему разрушения прежнего порядка и уклада жизни, по растаптыванию устоявшихся культурных, религиозных, гуманистических ценностей, по охвату привлечения чуть ли не всего народа (по образцу и примеру именно восточных деспотий) к громадным индустриальным стройкам – от гигантских плотин до не менее гигантских производств бесконечного количества тракторов, машин, – указывает на то, что азиатское начало не то что не было преодолено в этом историческом революционном действе, но получило какую-то новую силу и окраску[17]17
  Интересной моделью, реализованной со столь явно выраженным результатом состоявшегося цивилизационного явления, выглядят США, которые вообще представляют собой клонирование, пересадку части сформировавшейся европейской цивилизации на новую континентальную почву, Северную Америку. Этот, в известном смысле эксперимент, оказался крайне удачным, представив в итоге одну из лучших попыток в развитии всего человечества по целому ряду направлений и создав в итоге мегацивилизацию, которая сама в Новейшее время стала выступать как некая «матка», центр порождения определенных цивилизационных ценностей и требований к окружающим народам и странам.


[Закрыть].

Любопытно, что подобный эксперимент на территории Австралии не привел к аналогичным результатам. Вероятно, причинами стали достаточная удаленность от основных центров европейской культуры и цивилизации (до развития массовых воздушных сообщений) и наличие явно не пассионарного человеческого элемента, так как метрополия предпочитала ссылать туда немалое количество преступников и не самый лучший административный и чиновничий материал.

Такого рода баланс между культурами Запада и Востока, своеобразные цивилизационные качели России предстают в сегодняшнем состоянии человечества как известного рода залог ее дальнейшего выживания. Это, прежде всего, разумное соединение в ее основе существенных черт как европейской, так и азиатской моделей цивилизации. Россия как цивилизация, как культура использует, опирается на индивидуально-психологизированное восприятие действительности, но ее индивид – это совсем не тот человек Запада, который берет начало от Римской империи, вошедшей многими своим основания в становление государств романо-германского типа на территории Европы.

Орды диких германцев, вестготов, покоривших и разграбивших Римскую империю, в итоге оказались верными наследниками уничтоженной ими цивилизации, которая накрепко угнездилась в истории Европы не только через практику строительства дорог и городов, соборов и крепостей. Разрушители Рима, представ поначалу неразумными варварами, переняли во многом законодательство, созданное римлянами, формы городской жизни, политические навыки и т. д., о чем много написано в специальной литературе, но также умудрились зацепить и воспроизвести главное начало той цивилизации – сам дух разумного, рационального подхода к действительности, приверженность логике и основам гражданского существования.

Сам тип мировоззрения и формирование картины мира европейской цивилизации в том моменте зарождения, какой мы обнаруживаем при переходе от Римской империи к другим формам организации государственности на территории современных Франции, Германии, Италии, Испании, государств Северной Европы, связаны со своей прародительницей. У России не было такого бэкграунда, несмотря на то, что таковой она искала в Византии.

Византия, конечно, во многом определила судьбу и предназначение России, передав ей особый субстрат христианства, а она из всей совокупности особенностей восточного христианства в итоге создала и утвердила свою версию – русского православия. Конечно, Восточная Римская империя способствовала перекодировке и адаптации древнегреческой культуры – и прежде всего через его язык – в старославянский, древний русский язык, который, оказалось, обладает таинственной связью не только со своим предшественником, древнегреческим языком, но содержит в себе некие более обширные возможности для описания и объяснения бытия.

Формально, и Византия была другим берегом Римской империи, но азиатский, восточный элемент в ней был более силен, чем в ее западной части. Если Рим брал от античности в лице Древней Греции искусство, образцы учености, философские начала, научные открытия, но гносео-эпистемологическая база у него была другая – сам язык (латынь), политически и граждански определенный индивид, ориентация на рациональность, право, порядок, экспансию за пределы своей ойкумены. И главное – Рим отверг христианство, посчитал его ненужным довеском к тем ценностям, что он усваивал от Эллады.

Византия же опиралась на то, что исключил из себя Рим и развил дальше – культуру, основанную на новых духовных принципах, которые располагались рядом с восточным мистицизмом, верой в сверхличностный порядок вещей. Она опиралась на широко понимаемое христианство, становящееся государственной религией, которая трансформировалась в действующий регулятор практической жизни людей.

Те же типы цивилизаций, которые формировались не на базе индивидуального отношения к идее Бога с чувствами греховности человека, неправедности проживаемой им жизни и постепенного приближения к божественному идеалу при посредстве напряженной духовно-внутренней работы, а изобретали иные способы взаимоотношения с высшим существом и создавали иные картины загробной жизни (замечательны в этом отношении, индуистские верования, связанные с переселением души, коих должно быть не менее семи, чтобы окончательно попасть в сонм участников вечной жизни наряду с божествами, и не очень важно, каким будет твое последнее превращение, может, в облике кота или жаворонка ты и получишь ту самую вечность, о которой мечтаешь).

Страху смерти в таком представлении о видоизменении себя в жизни нет места, он помещен туда, где никому не страшно. Здесь индивидуальное предстояние перед жизнью не очень-то и окрашено трагическими тонами в плане осмысления смерти как онтологического фактора бытия. Сходные моменты мы наблюдаем и у представителей других в о с т о ч н ы х мировоззрений.

Христианский дискурс направлен на объяснение явлений, какие не подпадают под действие так называемого «практического разума». Он переходит за границу наличного бытия и постулирует условия существования человеческого существа в его невидимой, не ощущаемой чувственно, части. Он описывает – не видимое, не чувствуемое, не осязаемое, не тактильное, не слышимое, в конце концов. То есть все пять (пока еще) данных человеку чувств не могут быть связаны с адаптацией того, что воспринимается человеком совершенно особым образом, воспринимается через сверхчувственное прозрение (внутреннее чувство, интуиция, слабое шевеление сердца, не определяемая словом эмоция) о наличии и другого мира, другой реальности.

Не случайно самое тонкое и сложное человеческое чувство любви (к другому субъекту, своим детям, природе) лежит в основе религиозного переживания (в своих самых адекватных и понятных формах). Это то же самое состояние человеческого сознания и психики, где нерациональное, не опредмеченное представление является ведущим и основным для «вхождения» в сферу действия стихии любви.

Однако такая эманация данного чувства непосредственно связана с явно выраженным индивидуальным началом. Оно, это чувство любви, соседствует с чем-то мистическим, интуитивно неразделяемым, но от этого не менее реальным, определенным.

* * *

Воссоздание скелета, общих контуров русской цивилизации важно для последующего проникновения в процесс, происходящий внутри самого ее «тела». Важно видеть и понимать ее, русской цивилизации, границы, какие не пересекаются никем, кто находится внутри, так как в этом случае легко попасть и очутиться в другой культуре и другой цивилизации. В книге часто, но не всегда, будут употребляться в качестве синонимов понятия «культуры» и «цивилизации», и это не от того, что автор не понимает разницу между ними, но по двум причинам. Первая, и самая существенная из них, связана с тем, что так или иначе культура нами определяется как универсальное проявление и известного рода интеграция всех сторон человеческой деятельности – от художественной до технической и отражает существенные стороны менталитета, исторического творчества, что формирует в итоге принципиальное своеобразие данной, а не другой цивилизации, а во-вторых, по причине чисто стилистической, чтобы не надоесть читателю постоянным употреблением одного и то же термина.

Разница же между ними принципиальная. Скажем, культура не может производить из себя войны и другие формы насилия по отношению к иным этносам или к собственным гражданам (если не принимать во внимание обслуживающую тоталитарные режимы – без разницы маоистского или либерального типа – сервильную культуру, которая в итоге не отражает фундаментальных черт менталитета и психологии господствующего в государстве народа), сам дух культуры, уже организовавший, очистивший от разного рода примесей духовные помыслы, идеалы и потребности людей, не склонен к пропаганде жестокости и насилия, – в то время как цивилизация на определенном этапе своего развития органически порождает и войны, и насилие, и жестокость по отношению в другим цивилизациям, народам и людям, в том числе своим собственным.

Смешение данных понятий часто приводит к искушению совмещать то, что невозможно идентифицировать и признать как-то взаимосвязанным. Самые острые примеры XX века – это Германия и Россия. Перерождение цивилизационных форм германской государственности безусловно было оторвано от немецкой культуры в широком смысле слова – ни Бах, ни Лейбниц, ни Гете, ни Гегель, ни Бетховен и уйма «сумрачных» германских гениев не отвечают за известное перерождение ментальности и форм цивилизационного развития их страны. Те натяжки, какие делаются по отношению к Ницше и Вагнеру носят безумно условный характер и говорят о невозможности правильно интепретировать их влияние на немецкую историю в скверном аспекте ее реализации.

Это все равно, когда врач, открывший страшное заболевание и став в известном смысле (онтологическом) ее прародителем, не является субъектом, как-то связанным с ее, болезнью, дальнейшим распространением. Собственно, такие же упреки были высказаны в адрес большей частью героев Достоевского, который своими «бесами» напророчил появление страшных фигур в истории русской цивилизации в XX веке.

Вот в этом моменте о России. Вся предшествующая до XX века история России не несла в себе той разделенности нации и тех форм ужасного насилия людей друг над другом, что она переживает после революции 1917 года, в процессах гражданской войны и строительства социализма (коллективизация, к примеру). Известного рода «мягкость», лабильность сложившейся русской крестьянской цивилизации, с особым присутствием религиозного чувства (несмотря на резкие, но неверные замечания Белинского по этому поводу в письме к Гоголю), совершение крестьянских бунтов все же в ограниченных регионах России и с не очень большим числом участников – не позволяла и предположить всех тех эксцессов в развитии нового общества, о котором мы упомянули чуть выше.

К тому же русская классическая литература была замечательным инструментом смягчения нравов, воспитания гуманных чувств и отношения к народу как некой основе всей жизни; в известной степени основная масса русского населения была как бы и цивилизована на предмет смягчения сословных инстинктов и социальной злобы в принципе. Но мы получили то, что получили в событиях прошлого века. Культура и цивилизация оказались разведенными чуть ли в окончательном виде друг от друга и уже не оказывали никакого прямого воздействия на развитие душевных свойств и ментальных качеств людей. (Мы сейчас не говорим о попытках создания н о в о й культуры внутри создаваемой новой же цивилизации, определяемой как советская).

Собственно, вся загадка и парадокс всемирного масштаба связан с тем, что Россия, породив устойчивый тип цивилизации со всеми ее необходимыми признаками к началу XX века, два десятилетия спустя начнет пересоздавать, как казалось, на обломках, якобы, старой цивилизации – новую. Это столкновение двух цивилизаций и лежит в основе разнообразных конфликтов, которые мы обнаруживаем в реальной истории России прошлого века.

Но некоторое время спустя, в тот самый момент, когда всему миру и самой России (в виде СССР) казалось, что эта новая цивилизация окончательно взяла вверх, весь массив русской жизни качнулся, да таким образом, что на поверхность жизни всплыла, оказывается, не утонувшая старая Россия, старая русская цивилизация.

Но и новая, советская, не утонула окончательно. Созданные в ее пределах ментальные формулы, психологические структуры, формы социального общежития, созданная и новая, во многом, культура оказались намного живее, чем конкретные формы общественного либерального устройства сегодняшнего дня.

Возродив капитализм, Россия попыталась к нему приладить всю очеловеченную советскую практику жизни людей и конкретной, наличной жизни и получила фантастическое, непонятое теоретическим разумом ни в России, ни на Западе до сих пор, цивилизационное образование, которое можно называть как угодно, но только не словами – сложившаяся цивилизация.

Некоторые исследователи бодро называют это явление псевдоморфозом (А. Дугин, к примеру), не понимая, что внешне справедливое, это определение не отражает органического сосуществования на современном этапе развития России этих двух, ранее состоявшихся, типов цивилизаций. Как возможность «советизации» и обобществления жизни на коллективных началах, реализованная большевиками после революции 1917 года, гнездилась в самых основах русской ментальности и своеобразия культуры и психологии, а развития классическая литература в лице ее гениев Толстого и Достоевского всего лишь приоткрывала и гениально ярко (с художественной точки зрения) это выражала, так и «вернувшаяся» сегодня старая, капиталистическая Россия не могла пропасть окончательно, несмотря ни на какие усилия социалистических вождей.

Вот эта трансформация одного и другого типов цивилизаций и соединение их в нечто невиданное в жизни сегодняшней России и занимает нас в первую очередь. Вопрос о жизнеспособности этой комбинации цивилизаций является для нас важнейшим. Да и представление о том, какая из «сторон» победит в этом процессе, немаловажен для понимания судеб не только России, но и всего громадного ареала стран бывшего СССР, на который она оказывает воздействие.

Схожие (правда, другой природы) процессы протекают в пределах западного общества. Колоссальный приток представителей иных культур, религиозных воззрений, мигрантов, демографически торжествующих над коренным населением, к тому же, уничтожающие формы привычной европейской жизни своим мусульманским календарем и требованием ему подчиниться – это, собственно, факт столкновение цивилизаций уже не органически-комплиментарного толка, произошедших вовсе не из одного гнезда, как в случае с российским феноменом.

Та же самая история происходит в США, в которых невиданная по численности масса эмигрантов из Латинской и Центральной Америки, из стран Азии размывает культурно-психологическую идентичность страны, загоняя коренное белое население в определенного рода резервации. Тикающей бомбой является и значительная прослойка, выключенная в массовом порядке из трудовой и социальной жизни, афроамериканского населения, от которой власть ранее просто откупалась пособиями и разного рода выплатами. Но при резком ухудшении общей ситуации, при недостаточном запасе прочности экономической системы, эта часть населения Америки может взорвать страну[18]18
  Автор хочет заметить, что написано это было еще до возникших волнений в Америке в связи с первым убийством афроамериканца белым полицейским. Хотя таким «пророком» мог бы быть любой непредвзятый аналитик.


[Закрыть].

Меньше всего автору хочется быть «злым» пророком. Хотя об этих угрозах немало пишут и в Европе, и в Штатах, но западная цивилизация не исправила, не подкорректировала модель своего развития в сторону бо́льшей реалистичности, оставаясь в пределах индивидуалистического, либерального тренда регулирования основных социальных и экономических проблем.

[52–59]

Кто же является главным двигателем, «толкачем» мирового развития? Это, вероятно, главный вопрос для представителей разных «крыльев» человечества, разных типов цивилизаций. По сути, вопрос сводится к главной оппозиции – человек или какая-то иная общность: род, племя, коллектив, социальный слой (страт), государство, этнос, нация, культура или же, особая форма цивилизации. Вторая сторона этой оппозиции, неся в себе некую возвышаемость по степени увеличения и усложнения своей структуры – от рода до государства, констатирует главное в ее феномене – это нечто отделенное от человека, это иная совокупность индивидов, в которой их единство и целостность выступает доминантой, но не сам отдельный субъект.

Мы уже отмечали ранее, что одним из главных аспектов становления и развития цивилизации является ее взаимосвязь с временем и пространством. Но не только в том практическом отношении, как это понимали приверженцы «земно-твердых» и «водных» цивилизаций в истории человечества (идеи С. Хантингтона и других историков). Этого недостаточно для понимания сути цивилизации.

Скажем, для России, внешне относимой по разряду Хартлендов, то есть не имевшей в начале своего становления естественных выходов к океанским просторам и добивавшейся этого в процессе покорения других земель и племен или же воюя с другими государствами (цивилизациями), – важнейшей является другая составляющая единица – именно временная.

Пользуясь термином, который употреблял О. Шпенглер, можно сказать, что Россия жила по законам «смещенного хронотопа», с нарушением привычного для других цивилизаций временного цикла. Она все время стремилась за опережающим ее развитие временем, внутренне опираясь совершенно на другую концепцию временного континуума. Говоря по-иному, Россия всегда жила с ощущением совершающегося ею опоздания по всей повестке мирового развития. Если в период средневековья и в преддверие Нового времени это казалось вовсе не обязательным – быть в синхронных отношениях со временем, которое уже угнездилось в формах общественной, социальной и культурной жизни других государств (прежде всего Европы), – но, начиная с петровских преобразований, это стало насущной необходимостью, а также частью ментальных фантомов наиболее продвинутой части русского общества, что выражалось в ее требованиях – «догнать» ушедшую вперед другую цивилизацию (Европу, а позже и Америку)[19]19
  Это уже в дальнейшем большой фокусник и придумщик Никита Хрущев дополнил эту формулу своим знаменитым «догнать и перегнать» Запад во что бы то ни стало; это сейчас можно мыслить, что он имел в виду конкретные экономические вещи, но, по существу, это было дальнейшим развитием устойчивой матрицы русского цивилизационного сознания – именно что и догнать и перегнать.


[Закрыть].

«Смещенный» хронотоп развития России (в данном случае мы опускаем элемент, связанный с пространством), конечно, многое предопределил в специфике ее развития. Классическая схема «Древний мир – Средние века – Новое время» автоматически убирала первую часть триады и оставляла русскую цивилизацию без глубинной опоры, какая была дана оппонентам и конкурентам (как выяснится в дальнейшем) на западе Европы сразу, по праву рождения, безотносительно их желаний и потребностей. (Как они с этим наследием справились, это другой вопрос. Скажем, М. Хайдеггер настолько скептически относился в «перевариванию» Европой античного наследия, что напрочь отказывал ей в мало-мальски адекватном усвоении сокровищ древней цивилизации).

Паллиативом для России стала византийская традиция, но она носила столь отвлеченный и малообъемный по степени влияния на основную массу населения характер, что об этом приходится говорить в основном применительно к формам религиозного сознания и к традициям письменности. Воздействие же структур практической, государственной жизни, какие, так или иначе, были безусловными и сильными в Восточной Римской империи (Византии) и могли бы быть взяты оттуда, на Русь было минимальным. Был взят, прежде всего, духовный, религиозный аспект, но он был доступен совершенно незначительной части древнерусского общества.

Поэтому игра в «догоняловку» сложилась еще на самых ранних этапах формирования русской цивилизации, и дошла, как ни странно, в своих извращенных формах до самого момента распада советской цивилизации, когда партийные бонзы, уверовавшие в то, что внешняя (а не внутренняя) жизнь людей, как на Западе – это и есть то, чего жаждет русский народ (а они сами этого хотели в первую очередь). Но и тогда, и сейчас не этого хотел и взыскивал русский народ (равно как другие народы, ставшие вместе с ним единой советской цивилизацией) в первую очередь.

Но «смещенный хронотоп» мировой истории требовал постоянного изменения собственного вектора развития. С этой точки зрения любопытно посмотреть на основные Истории государства Российского, какие создавались в прошлом: Татищев, Карамзин, Соловьев, Ключевский, Покровский. По существу это были попытки выстраивания хронотопа развития государства, своеобразные проективные модели. Это был нормальный процесс, так как древнерусские хроники, вроде «Русской правды», «Повести временных лет» носили имманентный характер по отношению к всемирной истории, не затрагивая ее в принципе, или делая ссылки уж совсем на небывалые слухи и представления о внешнем мире. Хроники были погружены в описание последовательных (на момент создания записи или же при переписывании событий, исправляя их во многом) событий собственного этноса и окружающего его региона.

Таким образом, это был внутренний хронотоп, который не выходил за пределы своего ареала в принципе, несмотря на полученную в незначительной, правда, степени подпитку от Византии через перевод завезенных оттуда на Русь рукописей, через информацию от прибывавших иконописцев, монахов, мудрецов. Эта замкнутость была не так плоха, как кажется на первый взгляд.

Древняя Русь была лишена всей смутной, перепутанной, затемненной истории Средневековья, какая была у Запада и на какую он опирался, и могла ответить всего лишь узкой направленности культурой (храмовое строительство, иконопись, создание хроник, фольклор, немногочисленное авторское творчество) и вынуждена была рассчитывать исключительно на собственные силы, даже и не зная, что это за силы в духовном смысле и в каких сферах они применяются. Эта безусловная внеисторичность существования первоначальной русской государственности на протяжении значительного отрезка времени не могла не сказаться на дальнейшем поведении русских людей.

Киевская Русь была сильным государственным образованием, но на протяжении не очень большого отрезка времени. Он успела создать культуру, особенно в области возведения христианских храмов, равную, а часто превышавшую по своим результатам то, что было на западе европейского континента. Объединенные Киевской Русью племена русичей (россов), совершили несколько выдающихся походов в сторону Константинополя, среди которых ярко выделяется Олег, прибивший свой щит на дверях Царьграда, но, тем не менее, не поместивший свое государство в историческую парадигму развития.

Отсутствие понятных границ Киевской Руси, центробежные тенденции, связанные с особенностями распределения власти не столько в центре, сколько на местах, слабость соединительных бытовых элементов – всяческое отсутствие путей в весеннюю и осеннюю распутицу и снежной зимой и, как следствие, невозможность оперативного управления территориями – все это не способствовало укреплению древнего русского государства.

К тому же сильнейшим ударом по нему была экспансия Степи, накаты полчищ татаро-монголов на русские земли, их разграбление, разрушение связей между княжествами, а главное – потеря государственности в прямом смысле: получение ярлыка на княжение от Орды. Хотя в этом моменте можно вполне согласиться с позицией Л. Н. Гумилева, который считал, что такого рода «внешнее» управление Древней Русью со стороны Орды не повлияло радикально на историю России, не изменило «культурный код» русских, не разрушило религиозное чувство, не подчиняло психологию и бытовую жизнь людей правилам степняков.

Разумеется, Орда препятствовала движению Руси на Запад, мешала интенсивным контактам с европейскими народами, препятствовала культурным обменам, восприятию возрожденческой западной культуры, в определенном отношении «окуклила» культурную и духовную жизнь народа, но вместе с тем и сохранила ее самобытную целостность. В целом формирующийся цивилизационный контекст Европы не накрыл Русь, не притянул ее больше к Западу, чем к Востоку, позволил сохранить основные архетипы и тем самым позволил сформироваться именно в период так называемого «ига» основным ментальным структурам русского человека. Тем самым была проведена решительная черта, отъединившая Россию от западного мира, от его ценностей и технологических достижений.

Но и к Востоку Русь (Россия) не повернулась в окончательном как бы варианте, сохранив свою ментальную и религиозную самобытность и культурную оригинальность, на базе которых, в итоге, и выросло громадное, может быть, не очень гармоничное и стройное, с какими-то непонятными пристройками и мансардами, с разноплановыми этажами, но странно (на внешний взгляд) устойчивое здание русской цивилизации, какое и посейчас удивляет мир своим особым характером, своеобразием и неповторимостью.

[59–64]

В такой позиции и видна та радикальная установка, какая с точки зрения русской историографии является во многом ошибочной, связывающую любое цивилизационное явление прежде всего с организацией социальной и государственной жизни. Это латинское наследие Рима не вполне позволяет видеть отличие данных форм организации общества от организации духовного мира таких образований как Россия. Цивилизация в этом отношении (и не только у Тойнби, но и у других западных историков) – это позитивистское, прогрессистское представление о совершенствовании прежде всего социального, государственного устройства жизни этносов. Совершенно не то происходит в России, с пониманием ею самой собственной цивилизационной сути на протяжении более чем тысячи лет. При этом нельзя забывать об особой форме этого процесса самоосмысления, самосознания в России. Он происходит, прежде всего, в явлениях религиозной жизни, развитии устного народного творчества, культуры в целом. Этот процесс не является увязанным с другим явлением – субъективацией жизни, развитием и уточнением пределов и параметров индивидуальной жизни. Когда, при этом, западная мысль считает, что отсутствие очевидной проявленности субъективированного поведения, психологии, определения таких же идей и идеалов по примеру западной культуры равно полному растворению русского человека в массе, коллективе, общине и пр., то это поверхностное объяснение, не учитывающее особый тип субъективности человека, формировавшийся именно что в пределах русской цивилизации.

Сам приглашение на «княжение» скандинавских «гостей» как раз и подчеркивает крайнюю независимость основ духовной, религиозной в первую очередь и культурной во вторую очередь, жизни, от внешних аспектов управления княжеством, территорией, в целом государством. По существу та же самая модель была воспроизведена в период Смутного времени, когда устав от голода, боярских разборок, от разрухи и хаоса было дано (кратко, конечно и с известными результатами) согласие на внешнее управление со стороны польских «варягов». Да и ситуация 1991 и последующих 90-х годов также отражает эту парадигму: введенное по сути внешнее управление новой Россией через клевретов западной цивилизации и подчас впрямую, особенно в областях, связанных с обороной и критически важными технологиями.