Текст книги "Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня"

Спасет ли Россия Запад на сегодняшнем перегоне времен?

Автор пишет эти строки, вынесенные в название главки, не потому, что их смысл, содержание являются некой новацией в теоретическом плане, вовсе нет. Хотя замечу, что впервые такое соображение было высказано нами в книге «Запад и Россия» и потом, что называется, «пошло по рукам», без ссылок, разумеется, на «первоисточник». Множество выдающихся умов как в России, так и на Западе, рассуждали об этом парадоксе {Россия как «классический» Запад сегодня) с большей или меньшей убедительностью, для меня же важно показать, что моя научная биография и конкретная жизненная судьба непосредственно связаны с осознанием вот таких больших жизненных противоречий, и я должен разъяснить их самому себе, чтобы понять, что мой собственный путь размышлений и в жизни, и в науке является непротиворечивым и отвечающим логике истории. Я всегда в своих работах обращал внимание на недооцененность существования советской империи, особенно в идеально-ценностном плане, и изучал прошедшую советскую эпоху России не только, как время заблуждений и трагических ошибок. А это склонны делать многие отечественные мыслители, особенно ярко подчеркивая как бы «тупиковый» путь развития России за советские 70 лет развития; разумеется, такой же подход осуществляется западными исследователями. И те, и другие не видели потенциальную возможность нового поворота в мировой истории, какую предпринял СССР в свое время.

Вообще, это общее место в мировоззрении западного интеллектуала, что, мол, Россия «заблудилась» на просторах той самой мировой истории, куда ее до этого никак не пускали те же самые страны Запада. Им легче и удобнее было пользоваться трафаретными установками, что, якобы, отход России (СССР) от «стандартного», европейского пути развития и есть основная причина ее отставания от мировых трендов счастливого и состоявшегося в мировом отношении общества капитализма. Но, мало того, что это методологически, с научной точки зрения, ничтожное рассуждение, но и с точки зрения общечеловеческой цивилизации это ошибочный подход.

В России была предпринята грандиозная попытка смены вектора духовного развития человека в мировом смысле, на какую решилась именно она (хотя теоретические подсказки шли со стороны Запада), к тому же приведшая к целому ряду серьезных достижений в разнообразных сферах человеческой деятельности.

Я уже замечал выше, что Россия в свое время весьма сильно прониклась идеями Гегеля, немецкого философа. Напомню читателю, что великий мыслитель в качестве инструмента, регулирующего мировое развитие в целом – от природы, земной жизни до истории и общественного развития объяснял саморазвитием «абсолютного духа», под которым он понимал некое Божественное начало. Хотя в своих философских выкладках, в строгих логических формулах собственно Бог подразумевается у Гегеля, но нигде он не выступает у немецкого мыслителя в качестве теоретической подпорки, помогающий решать возникающие противоречия.

Это саморазвитие «духа» проходит несколько этапов, где абсолютное начало все время погружается глубже и глубже в собственную природу, чтобы обрести свою идентичность, выражаясь современным языком. Искусство, наука, религия, формы исторического знания – все это этапы самосознания абсолютного духа. Одним из воплощений духа на более высоких уровнях является история человечества в целом, где абсолют приближается к своей полноте самовыражения. Но это абсолютное начало не может быть выражено через частность, отдельность, какую-либо субъективность, в том числе и человеческую. Соединение абсолюта и человеческого «Я» возможно только на ранних этапах этого процесса, но не тогда, когда «дух» освоил, прошел через прежние, «простые» аспекты своего самопознания.

Как теоретическая модель, разработанная Гегелем, абсолютный дух вполне себе работает в случае анализа той контрадикции, в какую попало современное человечество: весь предшествующий опыт говорит о том, что главная опора существует в виде человеческой субъективности, особенно сильно развившейся в XX и XXI веках. Но «абсолютный дух» с этим категорически не согласен, так как это для него слишком примитивная, уже освоенная форма на ранних ступенях своего развития на материале искусства и религии. Поставьте на место «абсолютного духа» понятие всемирного человечества, понимаемого в космическом смысле, как проявление разумной жизни на планете Земля, то ответ становится очевиден – достижение результата на базе отдельно взятого человеческого субъекта, взятого во всей полноте его индивидуальных самовыражений, невозможно, происходит процесс отрицания отрицания (снятие субъективности через субъективность же).

Внешне это приводит к позитивному итогу, а по существу происходит процесс не самопознания человечества на его высших ступенях развития, а возвращение к прежним, уже пройденным и давшим как раз негативные результаты этапам. Это тупиковый путь развития.

В этом смысле у России пока еще достаточно ровная линия эволюция: она почти не попадает в прежнюю колею, по которой прошла западная цивилизация (собственно, она ее и проложила), что объясняется, как относительной молодостью этноса, так и интенсивностью ее объективного развития на некоторых отдельных «перегонах» истории – покорение Сибири и Дальнего Востока, реформы Петра. Почти весь XVIII век это экспансия русских за свои привычные ареалы проживания, следующий, XIX век, есть русский Ренессанс в культурном отношении, и, наконец, прошлый век – создание, торжество и крах советской империи. После таких событий наступает больший или меньший период «отдыха», кристаллизация полученных результатов, отражающихся в ментальности народа и переформатировании его картины мира.

Это сложные процессы, которые основной канвой включают в себя изменение внутренних ориентиров русского человека, большую психологизацию его жизни, меняющиеся, как на американских горках, (какие, собственно, всегда назывались русскими), взаимоотношения с религиозной доктриной православия и т. д. и т. п. Устойчивой доминантой русского сознания было почти постоянное понимание враждебности своего окружения, причем как в территориальном, географическом отношении, так и в культурном. Все это говорит о геополитическом одиночестве России во все времена ее существования.

Собственно, создание Советского Союза, какому в 2022 году исполнилось 100 лет со времени его учреждения, это еще раз подтвердило на внутреннем как бы материале. Включив в свой состав многие этносы и дав им известного рода государственность, внешние и серьезные функции национальной независимости, интенсивно поспособствовав развитию их культуры (об этом мы рассуждали ранее на страницах этой книги), Россия так и не добилась тесных с ними отношений. Не было любви между центром и национальной периферией именно что в историческом и геополитическом смыслах. То же самое повторилась с «союзниками» по мировой социалистической системе, по Варшавскому договору – эти отношения носили неравноправный характер не только по причине доминирования СССР в этих политических системах, но и по нахлебательскому, иждивенческому поведению так называемых «вассалов». И прошло совсем немного времени – и прежние «окраины» СССР, а также «союзники» по большим политическим объединениям, превратились в «заклятых» врагов, относящихся к России еще с большим неприятием, если не сказать – с ненавистью, чем к России относится «старая» Европа.

Поэтому ментально России не привыкать жить в окружении врагов, время от времени уставая от этого и легко поддаваясь на манящие песни новых партнеров об общем пути в светлое капиталистическое будущее нового мира, как это было на протяжении последних 30 лет. С тем, чтобы еще с большим разочарованием понять, что по существу ничего не изменилось, и все прекраснодушие России, рассчитывающей на спокойное цивилизованное сосуществование со своим прежними соперниками, разбивается, как стеклянное окно от брошенного в него камня. В случае с Россией этих «каменьев» было больше, чем предостаточно, так что настало время и России «собирать свои камни» и готовиться к новому историческому противостоянию почти со всем западным миром.

То ощущение неизбывной противоречивости отношений между Западом и Россией, какая сейчас перешла в свою горячую фазу, – и остается только молиться, чтобы они не «разгорячились» еще больше – не только никуда не ушло, но более того, возникает ощущение, что Европа только и ждала подобного момента, чтобы, радостно потирая руки, воскликнуть, ну, вот, видите, Россия никак не изменилась, как она была страной варваров, таковой и осталась. Так утверждают они сейчас во все рупоры, на всех форумах, что надо исключить из культурного кода человечества все русское – от Чайковского до Достоевского, забыть о русских деятелях культуры, запретить им петь, выступать с концертами, выставлять свои картины, показывать музейные ценности, и пусть при этом мы (Запад) станем эстетически беднее, но необходимо, наконец, покончить с этой, враждебной западному миру, страной. Стоит, правда, спросить, что же вам (Западу) мешало отменить Баха и Гете, Гейне и Бетховена, Гегеля и Канта после 1945 года?

По существу именно этот дискурс стал главенствующим в последний год, и отменить, подправить его не представляется никой возможности. И вопрос даже не в тех военных действиях, какие сейчас ведутся на Украине, но в ощущении того, что Запад только и ждал этой «счастливой» минуты, чтобы окончательно «расплеваться» с Россией. Изменить данную ситуацию в ближайшем будущем явно не получится, западный мир окончательно принял решение изолировать и «запретить» Россию в политическом, экономическом и культурном отношениях. Скорее всего, это иллюзия Запада, не удастся ему провернуть такую операцию, весь остальной мир, так или иначе, но открыт для России, но испытание на цивилизационную прочность ей в очередной раз придется пройти.

Если обратить внимание на основные труды западных историков, политологов, философов за последние два, по крайней мере, века, то мы увидим, что эта линия отторгающего отношения к России все время поднималась на верхние строчки политической повестки дня. Россия была чуть ли не центральным моментом анализа и размышлений ведущих мыслителей Запада в последние века (правда, сейчас и Китай стал анализироваться также интенсивно, как и Россия раньше). Причем этот анализ в основном проводился в терминах и категориях с явно отрицательной коннотацией, если не сказать, вражды. Но обойтись без России, думая о мировой истории, размышляя о путях развития мировой цивилизации – невозможно. Такое ощущение, что это обстоятельство раздражает западный интеллектуальный мир, чуть ли не больше всего.

Но ведь это правда, что никакие большие коллизии мировой истории последних двух веков никогда не обходились без России, поэтому, куда же без нее и сейчас? Напомню, что знаменитое примирение европейских народов после битв с Наполеоном, начавшееся после Венского конгресса 1815 года и закончившееся так называемым «европейским концертом» основных государств Европы, было бы невозможно без центральной роли России в этом процессе. И относительно спокойное существование европейских держав без войн между ними, за исключением столкновений с Турцией и других частных и несущественных конфликтов на окраинах Европы, вплоть до Крымской войны 1855 года, было бы невозможно без основополагающей роли России.

Думается, что не случайно одним из главных трудов архитектора добрососедских отношений Запада (США) и России с западной стороны Генри Киссинджера, была его научная работа, посвященная как раз этому «европейскому концерту» европейских государств, а стало быть, и миротворческой миссии России. Таким образом, политическое сознание не ангажированных западных исследователей и дипломатов вполне себе отдавало отчет, что Россия не является страной, несущей в себе изначальные импульсы агрессии, покорения других народов, их притеснения и прочее. Тем более, что колониальная практика почти всех больших европейских государств не позволяла им вставать в позу ментора на этом направлении дискуссий.

Да и первая мировая война, какая была совершенно не нужна России и какая вовлеклась в нее большей частью исходя из своих союзнических отношений, прежде всего с Францией, а также Англией. И практически помогала им решать чуждый России вопрос о франко-немецких противоречиях, накопившихся на протяжении всего XIX века. Николай II крайне не желал этой войны, но чувство союзнического долга, тем более, что Россия была в кредитных долгах перед Францией, нужных ей для развития промышленности и железных дорог, взяло вверх. Сам ход той «странной», как потом будут именовать эту войну историки, был таким, что без активного участия России, без восточного фронта положение Франции и Англии было бы плачевным, если не критическим. Современные работы западных историков это прекрасно показывают (см., к примеру, труды М. Хейстингса – Max Hastings).

За эту вовлеченность в первую мировую войну Россия расплатилась прерыванием своей исторической эволюции в классическом виде по образцу и примеру других европейских стран через русскую коммунистическую революцию. Мы уже отмечали ранее, но повторим для читателя, какой, может быть, пропустил данный отрывок из прежних размышлений, оценка русской революции исторически имеет двойственный характер. Наряду с тем зиянием, какой возник в ее развитии в традиционном виде, революция принесла новые возможности для спурта России как отдельной цивилизации на других направлениях.

В дальнейшей истории, несмотря на все упреки западной историографии, что Россия, якобы, наряду с гитлеровской Германией, виновата в развязывании второй мировой войны, что является безусловной натяжкой и не выдерживает строгого научного анализа, Запад опять не смог обойтись без решающей помощи России (Советского Союза). Вероятнее всего, что вхождение в войну США с ее экономическими и человеческими ресурсами все равно закончило бы это столкновение в пользу «правильного» Запада и разгромом Германии, но мы имеем сейчас непреложный исторический факт: нацизм был побежден в основном СССР (Россией).

Рассуждая об истории последней мировой войны сегодня, многие западные исследователи удовлетворяются описанием взаимоотношений Жукова и Сталина, проблемами авторства операции «Багратион», но не углублением в метафизические вопросы данного столкновения народов почти по периметру всего земного шара. А было бы полезно взглянуть на вторую мировую войну на фоне мировых исторических катаклизмов на протяжении даже не веков, но тысячелетий. Испорченные преклонением перед надуманным объективистским подходом, определившимся в условном марксизме, но не имеющим к нему никакого реального отношения, эти историки никак не задумывались над вопросом, насколько битва под Москвой или защита Сталинграда могут рифмоваться с защитой Фермопил царем Леонидом, а падение Парижа представать в истории явлением ничуть не меньшим, чем падение Трои.

А по существу, это и есть самые главные вопросы для истинного историка в духе Геродота, а не писца, сидящего на обслуживании интересов той или иной партийной или имущественной верхушки.

Такого рода, античного объема, взгляд позволяет видеть не частности или одни общие результаты – кто стал победителем, а кто рухнул вместе со своим государством в историческое небытие – но самое существо протекающей сквозь людей истории. Один талантливый интерпретатор подобной казуистики писал на этот счет: «Безмерное чванство проскваживает во всем, что силится втиснуть историю в прокрустово ложе собственного тщедушного понимания. Что крестоносцы на своем в пути в Иерусалим убивали и грабили – факт, значимость которого не станет оспаривать ни один продюсер киноиндустрии. Приди, однако, кому-нибудь в голову поставить этот факт во главу угла истории крестовых походов, он доказал бы этим только, что его чувство гуманности развито настолько, насколько дегенерировано его чувство истории. Тыкающим друг друга с момента знакомства либералам пришлось бы, очевидно, больше по душе, если бы христианское войско сложило оружие в ожидании аналогичного жеста и от сарацин, но что это была бы за история, если устройством ее занялись бы одни пацифисты и члены общества по защите прав животных!» (К.Свасьян)

Вынесенный в заглавие вопрос о спасении Запада Россией имеет как раз глубинное метафизическое и историческое наполнение. Издыхание одной большой исторической формы вроде западной цивилизации всегда может найти продолжение своего существования в каких-то иных формах сопутствующих культур, других государственных образований. В этом смысле никто не отменял близости России и Запада в рамках иудео-христианской ойкумены, и как бы западная сторона не отмахивалась от этих родственных связей, как бы ни приписывала своим дальним родственникам в лице России всякого рода греховные мысли и не менее греховные поступки, она обречена на сотрудничество с восточным своим собратом.

Россия должна выступить в качестве носителя новых ценностей для всего мира, но прежде всего для Европы – это очевидно. Какие на этом пути она совершит ошибки, сколько ей понадобится времени – это другой вопрос. Но вектор движения обозначен, и об этом знают обе стороны.

О метафизике истории

В завершающих строках предыдущего раздела мы привели одно из ярких высказываний К.Свасьяна, какие он посвятил таинственной материи истории, перекрещивающейся таким образом и на таком временном расстоянии, как это не видится и не предполагается большинством так называемых эмпирических исследователей. Для них история превращается в некий феноменологический субстрат, годный разве что на употребление самыми заплутавшими в своих безумных просмотрах мировой истории «учеными кротами», задорно объясняющими, тем не менее, всякого рода несуразности и противоречия реального исторического процесса.

Как можно увидеть связь между почти религиозной увлеченностью немецкой философией Гегеля и Канта, Фихте и Шопенгауэра «русскими мальчиками» в начале и середине XIX века и революционными событиями в России начала XX столетия? Они, эти мальчики, еще не были описаны Федором Михайловичем Достоевским (во времена Гегеля и Фихте), удивительного писателя и мыслителя, бывшим точно таким же странным мечтательным мальчуганом, как и его персонажи. Эти достоевские мальчики, объявившись вначале под пером Федора Михайловича, соткались из «петербургского тумана». Быстро «выпрыгнув» в реальность, они сразу попробовали применить немецкую отвлеченность в виде собственного запредельного умствования (какое, кстати, никогда не ценилось на Руси и считалось производным явлением от козней лукавого совратителя человеческих душ) в собственном отечестве, переведя все эти абстрактности и «темные места» немецкой философии в практику воспроизводства нечто идеального на своей территории. Чем это, в итоге, закончилось, мы рассуждали чуть выше. Но вот новый, и метафизический, поворот: впоследствии, очутившись в пределах «фатерлянда» во время последнего мирового побоища на родине Гегеля и Канта в составе действующих русских войск, составленных, в том числе, и из потомков тех самых неофитов, увлеченных немецким умствованием, начертать на могиле Канта своим штыком вердикт: «А все-таки мир материален» (кстати, это реальный факт, описанный в мемуарной литературе).

Последнее обстоятельство с этой эпитафией на могиле выдающегося мыслителя, убеждавшего человечество и каждого человека в отдельности, что существует «нравственный закон внутри нас» и что вопросы о божественном происхождении мира снимаются всего лишь одним взглядом человека на звездное небо, носит, без сомнения, открыто метафизический характер. Начертавший эти слова безымянный советский солдат или офицер, вероятно знакомый с философией Канта, на самом деле бросал вызов как раз «материалистическим» представлением о том, как в мире все устроено «на самом деле». Парадокс ситуации заключается в том, что автор эпитафии подчеркивал иное начало, сугубо реалистическое – силу оружия, превосходство в военной стратегии, но в Кенигсберг и впоследствии в Берлин и другие города Европы его самого и его товарищей по оружию привела как раз сила идеалов и высота духа.

На самом деле все так и устроено, что импульсы мирового движения, с одной стороны, фокусируются, начинают самовыражаться в пределах одной культуры (немецкая тут наиболее подходит по разным обстоятельствам, какие не время рассматривать в рамках нашего подхода), по получают подчас свою бытийную и метафизическую завершенность усилиями других народов и их культур.

Такого рода «завершение» мировых вопросов, поднятых или открытых в иных культурах, приходилось «закольцовывать» и русскому народу, что представляется, конечно, громадным нонсенсом для тех же самых «развитых» и ухищренных в своей рефлексии по отношению к миру западных этносов. Им остается наблюдать, как русские «снимают сливки» с того метафизического варева истории, какое они готовили на протяжении многих веков. Но так получается, что именно русские допущены к этому процессу завершения процессов получения «последних» ответов на последние же вопросы в экзистенциальном и мировом смыслах.

Говоря по-другому, формулирование заповедных вопросов, важных для развития человека и всего человечества происходит, как правило, в пределах западного типа цивилизации, но вот «развязывать» их, определять необходимую историческую форму – это право отдается другим народам. И Россия занимает в этом отношении не последнее место.

И чем дальше, тем актуальнее для мира становится историческая практика России. Посмотрим, к примеру, на небольшой по времени, но существенный опыт Европейского союза, какой, в общем-то, потихоньку стал собираться, объединять различные страны континента именно что по образцу Советского Союза. Назовем только некоторые заимствования и принципы соединения государств в единый наднациональный конгломерат, какой был характерен для СССР.

Это создание, прежде всего, наднационального союза государств с едиными границами по периметру и отсутствию таковых внутри, появление общих структур управления экономикой и внешней политикой, куда в ЕС в последнее время все активнее входит и военный элемент, это принятие статуса как бы единого гражданства для членов ЕС, высокий уровень планирования принципиальных проектов в области экономики, разработка стандартов разного рода – от производимой продукции до строительства и образования, распределение квот на производимую сельхозпродукцию, а также функциональное распределение товаров по странам в соответствии с данными квотами. И так далее и тому подобное. К тому же все это сопровождается введением единой валюты, созданием центрального банка ЕС, управляющего эмиссией и распределяющим общие бюджетные средства союза между странами-участниками в соответствии с планом развития этого образования.

Также возникает ощущение, что Европа повторяет худшие и очевидные ошибки СССР. Рынок ЕС становится крайне зарегулированным и на настоящем этапе его развития видно, что организация попадает в те же капканы, с какими был знаком и СССР – неэффективность подобного мегарегулирования, уменьшение роли «живого», подвижного рынка товаров и услуг. Можно продолжать этот сравнительный анализ ЕС и СССР, показывая евробюрократам, что, скорее всего, ЕС неизбежно придет к распаду, как и Советский Союз, если не будут откорректированы некоторые его функции. Как и СССР мог бы спастись, изменив не так много в своей экономической структуре, прежде всего, введя частную собственность на многие виды предпринимательской деятельности, разрешая вариативность политических свобод, так и ЕС, конечно, может преодолеть сегодняшний кризис, убирая лишнюю бюрократическую составляющую, какая тормозит развитие сообщества.

Иначе примеру Великобритании последуют и другие страны; да и сегодня очевидно, что те члены ЕС, какие сохранили свои национальные валюты, остались в более выигрышном положении по сравнению с теми, кто ввел евро.

Поэтому процессы взаимовлияния восточного и западного крыльев европейского континента очевидны, и пройдя сложный путь адаптации европейских идей социальной философии марксизма через практику построения социализма в СССР, остальная Европа воспользовалась практическими наработками, сделанными в советской империи, и благополучно внедрила их в реальность своего существования, усиливая также интеграционный тренд.

Отвлекаясь от частностей реальных противоречий, прежде всего, идеологического и ментального плана, какие мы наблюдаем в данный исторический момент (время написания этой книги), для будущих исследователей такие процессы будут секретом Полишинеля, настолько они будут казаться очевидными, если убирать из анализа всякого рода частности и нюансы. Те частности и нюансы, какие в непосредственной исторической практике, оказывая влияние на текущий исторический процесс, затмевают нам глаза, современникам и участникам этих событий, своей избыточной актуальностью и злободневностью.

Меня в этом отношении все время занимала та самая античная отрешенность от момента складывающегося исторического повествования, какую мы наблюдаем у древних историков. Странным образом, но они писали так, как будто им была дарована некая изначальная объективность. Они рассуждали о событиях древности, недавней истории, других государствах и народах, о войнах и завоеваниях, царях и героях, выдающихся людях и безвестных обывателях полисов (которые, правда, всегда имели свое имя и характер – это для нас они безымянные), словно они владеют безусловной истиной исторического нарратива, что им точно понятно, о чем и главное – к а к надо рассказать.

Они напрочь были лишены сиюминутной оценочности при описании всего того, о чем они повествовали. Нет, разумеется, они знали о доблестях и талантах Алкивиада, о жестокости Ксеркса, о мудрости Сократа, героической смерти царя Леонида с тремястами спартанцами при Фермопилах, о гибели Пифагора от руки врага, не давшему тому решить очередную теорему, но разве это было проявлением их отношения или произведением оценки? Весь набор этих доблестей или негодных свойств человека, исторического персонажа, их оценка были известны им как бы заранее, они создавали историю Спарты, Афин, повествовали о войне с персами, в общем, зная, кто был прав, а кем и почему были совершены ужасные ошибки.

Сегодняшние исторические штудии большей частью похожи на сведение счетов, с одной стороны, со своими научными оппонентами, а с другой, представляют собой подношение тому или иному политическому режиму или даже конкретному деятелю, которому присягнул историк. Отсюда эти бесконечные воспевание в западной историографии «конца истории», «новой глобальности», создание архитектуры современной цивилизации во главе, отчего-то, именно с западным миром.[3]3
  Хочется привести не очень широко известное стихотворение Георгия Иванова, в котором как раз эта любопытная связь времен – от древности до современности отражена любопытным образом. Приведу это стихотворение полностью:
«Свободен путь под ФермопиламиНа все четыре стороны.И Греция цветет могилами,Как будто не было войны.А мы – Леонтьева и ТютчеваСумбурные ученики —Мы никогда не знали лучшего,Чем праздной жизни пустяки.Мы тешимся самообманами,И нам потворствует весна,Пройдя меж трезвыми и пьяными,Она садится у окна«Дыша духами и туманами,Она садится у окна».Ей за морями-океанамиВидна блаженная страна.Стоят рождественские елочки,Скрывая снежную тюрьму.И голубые комсомолочки,Визжа, купаются в Крыму.Они ныряют над могилами,С одной – стихи, с другой – жених……И Леонид под Фермопилами,Конечно, умер и за них».  Для неподготовленного читателя стоит заметить, что упоминание могил, над которыми ныряют «голубые комсомолочки», связаны с известными расправами советской власти над оставшимися в Крыму белыми офицерами, какие загонялись в трюмы барж, и эти посудины отправлялись на дно Черного моря. Сколько было этих барж, никто доподлинно не знает, но перекличка древности и современности дана Ивановым изумительно точно.


[Закрыть]

Наше, скажем так – наивно обывательское, требование объективности от истории понятно по многим причинам – мы хотим знать: а как это было на самом деле? Но в современном мире всеобщей относительности и постмодернистской пустяковщины само это требование носит ничтожный характер – мы погрязли в исторической вкусовщине и субъективизме, и не всегда можем узнать очертания и контуры реально совершающейся истории. Для этого необходимо обладать тем самым античным мировоззрением, какое было связано с самым существом понимаемого и описываемого мира, а не с разнообразными версиями того «кинофильма», какой нам решили показать в данный момент и какой назвали «действующей историей». И мы упиваемся сложностями и тонкостями мотивировок поведения персонажей, их умозрительной философией, не понимая, что это просто-напросто театр теней, а сама история совершается по своим отвратительным законам, какие требуют прежде всего жертвоприношения со стороны людей. Они требуют человеческой крови и – главное – жизней во все большем объеме. И здесь никак не обойтись ни 300 спартанцами, ни героической гибелью царя Леонида, счетовод-история, пока не наберет определенное количество жертв, не завершит свои процессы по созданию новой картины мира.

Теперь же вопрос заключается в другом положении вещей, в возможности разрушения любой картины мира в принципе. Сама возможность уничтожения человечества в целом как-то нивелировалась в сознании людей. Она перестала быть такой острой, какой она была, к примеру, в 60-е годы XX столетия, когда ядерная гонка только-только набирала свои обороты. Интересно, с чем это связано? Или это работает инерция общего восприятия стабильности мира при отсутствии мировой войны вот уже 70 с лишним лет, или все же проявляет себя существующая у большинства человечества тайная вера в существование высшего разума, устроителя всех человеческих дел на земле, который не допустит исчезновения этого прекрасного мира в огне атомного пожара.

У меня нет ответа на этот вопрос, но и надежды на разумность человека также практически никакой (то есть она очень мала). Человеческое восприятие весьма и весьма консервативно, нам почему-то кажется, что сегодняшний день явно не может быть хуже вчерашнего, а завтрашний повторит сегодняшний. И это вполне разумно для понимания некой объективной стабильности всего живого на земле – жить с ощущением неизбежной катастрофы, какая обязательно наступит, невозможно. Поэтому-то во все времена ценились люди, какие могли предсказывать (или угадывать) будущее, воображать дальнейший ход событий. Но те процессы, что протекают в мировой цивилизации на сломе эпох, носят хаотичный и непредсказуемый характер. Ни один футуролог, жрец, колдун, шаман не в силах рассмотреть очертания мира, какой будет уже через год, не говоря уже о более длительных проекциях.

* * *

Руководитель России заявил как-то: «Зачем нам такой мир, в котором не будет России?» Если убрать в сторону декларативно-пропагандистский аспект этого высказывания, призванный оказать психологическое воздействие на соперников-врагов, то с философской точки зрения, это метафизическое утверждение. Рассматривать историю человечества, его культуру и цивилизацию как путь к одной бездонной яме, куда надо нам всем прыгнуть, поскольку существует предположение, что нас, Россию, пытаются элиминировать в практическом смысле, – нельзя. Во-первых, это не так, у России есть потенциал уничтожения потенциального агрессора, наносящий ему непоправимый удар. Во-вторых, Россия, тем самым, демонстрирует некую слабость, усматривая в угрозах со стороны Запада экзистенциальную для себя опасность.