Текст книги "Сотник. Бывших не бывает"

Вот оно! Вот что связывает нас! Теперь бы только понять, что для них это главное. Их Ратное? Может быть и так. Старый Рим начинался как деревушка бродяг и разбойников, а из него выросла империя – хоть грубое и несовершенное, но отражение Царства Божьего на земле. Понимают ли они это? Михаил, похоже, понимает. Недаром он основал свою Академию, да и то, что он говорил о власти и долге властителя… Нет, о Михаиле надо будет подумать отдельно. Остальные, наверное, не понимают, да и я сам раньше не понимал – чувствовал. Вот и они, похоже, чувствуют…

Но что они чувствуют? Одной любви к отечеству мало, для любого человека естественно любить родину, но одним патриотизмом империи не создаются. У строителей империи должна быть цель. У империи должна быть цель. И не просто ограбить чужих в пользу своих, нет! На этом и погорел Старый Рим, и это подтачивает Рим Второй. Нужно что-то высокое, вечное и неизбывное, что-то на все времена! А в Ратном это есть. Вон даже Харитоша говорит: «Нас сюда Ярослав Мудрый послал веру нести». И это обозник, который едва-едва может написать своё имя!

Неужели я нашёл что искал? Свежую кровь империи? Или я нашёл большее – зародыш того, чему суждено придти на смену падшему Старому Риму? Неужели на смену империи Западной придёт империя Северная, связанная с моей многострадальной Родиной общей верой, общим делом и общими интересами? Неужели Господь показывает мне путь к спасению отечества, да такой, какого я и измыслить не мог? Господи, правда ли это? Неужели Ты наградил меня служением? Создатель, Ты читаешь в душе моей, я не ищу ничего для себя, но как же я хочу стоять у истоков такого дела! Неужели Ты избираешь меня, старого солдата и неважного монаха, своим орудием в построении Царства Твоего?

Стой, Макарий, стой! Попридержи коней! Уж больно ты разогнался! Вот так в грех гордыни и впадают. Возомнил себя чуть ли не Константином Великим. Сначала добейся уважения своей паствы, сумей стать необходимым для них, сделай так, чтобы они слушали тебя. Только и этого мало. Мало стать своим для них, надо чтобы они стали своими для меня! Может, и не стоило терзаться, что я остался в душе солдатом? Что если вот такой дерьмовый монах здесь и нужен?»

* * *

Отец Меркурий ненадолго вынырнул из омута мыслей. Снег по-прежнему скрипел, а заснеженный лес медленно проплывал мимо. За долгую дорогу от Турова такая картина стала уже привычной. Отставной хилиарх пошебуршился, устраиваясь поудобнее, перекинулся с возницей несколькими ничего не значащими словами и снова углубился в воспоминания.

«Говоришь, дерьмовый монах, Макарий? Это смотря кого таковым считать. В монастырях обитает много разного люда. Помнишь брата Феофана, которого не дал зарезать мой поднадзорный? Интересный у нас с ним получился разговор».

Отец Меркурий как наяву увидел полутёмное кружало рядом с туровским торгом, в которое он время от времени заходил, пока жил в Турове. Вроде бы и не совсем прилично монаху, но здешние жители смотрели на такие вещи проще, а отставного хилиарха после монастыря тянуло на люди, да и язык лучше изучать там, где он живёт, а не там, где над ним издеваются, загоняя в темницу высокого стиля, каким пишут хроники. Вот и толкался отец Меркурий по торгу, заходил в мастерские ремесленников, отирался на причалах, бывал и в дружинной избе, где жили княжьи стратиоты, словом, изучал людей, среди которых предстояло ему теперь жить, и страну, что была их домом.

Вот и сейчас он зашёл в полутёмное кружало, сел за стол, заказал себе поесть и квасу – день выдался жаркий.

«Кажется, придётся ждать. Слуга застрял возле компании княжьих катафрактов. Самого князя в городе нет – ушёл в степь на половцев, вот оставшиеся и расслабляются без начальственного пригляда. Нет, войско везде войско!»

Звук вина, льющегося в чашу, отвлёк отца Меркурия от размышлений. Оказывается, пока он разглядывал дружинников, за стол к нему подсел монах. Более того, отставному хилиарху уже приходилось его видеть.

«Брат Феофан, помощник Иллариона. Что ему здесь надо?»

– Здрав будь, брат мой во Христе, – кивнул меж тем новоприбывший. – Грех не угостить гостя из дальних краёв. Это не по-христиански и уж вовсе не по нашему обычаю. Ладно бы купец – тот и сам угостится, но служивый из самого Константинополя – редкий гость. Не побрезгуй угощением!

Отец Меркурий слегка поклонился. Гостеприимство и любопытство скифов было известно и в Константинополе, так что отставной хилиарх приготовился отвечать на обычные в таких случаях вопросы. Однако монах только улыбнулся в бороду той добродушной и благостной улыбкой, какой учат в монастырях, и за которой как за стеной прекрасно скрываются истинные чувства. Впрочем, отец Меркурий тоже умел так улыбаться.

– Благодарю! Твоё здоровье, брат мой. – Отставной хилиарх пригубил чашу и, сделав глоток, удивлённо вскинул глаза на собеседника: – Косское?!

– Оно, родимое. Точно такое же, что подают у Диомида в Мече святого Георгия, что напротив базилики Святой Марии во Влахернах. Помнится, амфоры с ним попадали в подвалы прямо из порта, ещё пахнущие корабельной смолой и солью…

– Доводилось бывать, брат мой? – отец Меркурий взглянул на собеседника с неподдельным интересом.

– Доводилось, доводилось. И бывать, и живать, – лицо монаха так и светилось благодушием, – и молитвы возносить в Базилике Святой Софии, и в Большом дворце над свитками корпеть, и на рынках с продувными бестиями да с латинянами и сарацинами дела вести, и в термах Андроника, того, мыться, – совсем не по-монашески хмыкнул собеседник, но тут же натянул обратно постно-благочестивую маску. – Однако наши баньки, хоть так и не изукрашены, а получше будут. При наших зимах без мрамора оно пользительней. Доводилось пробовать, или опасаешься, как иные иноземцы?

– Доводилось, а как же, – кивнул головой отец Меркурий. – Хотя, верно, к вашим термам привыкнуть надо. Но мне понравилось!

На стол опустилось большое блюдо с едой. Дорогая рыба, раки, орехи, каша на меду – всего этого отставной хилиарх не заказывал и вопросительно поднял глаза на сотрапезника.

– Угощайся, угощайся, – улыбнулся тот. – От души это, и отказываться не по обычаю. Да и сердцу моему праздник – ровно в молодые годы на миг вернулся.

– Давно ли из Магнавры, брат мой? – отец Меркурий взглянул собеседнику прямо в глаза.

– Давно, брате, давно! Больше двух десятков лет минуло. После того как базилевс Алексий латинян под Диррахием поверг. Как Евфимия мерзостного в быке на Месе зажарили, так мы Град Константина и покинули… – Монах помолчал, а потом уточнил: – Того Евфимия, что рыжее мясо[30]30
  Рыжее мясо – прозвище городской черни в войсках Византии.


[Закрыть] на бунт подбил да усадьбы по берегу Понта и Пропонтиды дымом пустил.

«Однако как-то выборочно он вспоминает, а, Макарий? Словно сначала думает, что именно вспомнить… или показывает, что вспомнил. И даже не скрывает этого, причём, нарочито так не скрывает…

Тебе не кажется, что это неспроста, а? Да и вообще, с чего бы Илларионовой ищейке поить тебя косским вином, которого в здешнем погребе не может быть ни за какие деньги? Гостеприимство гостеприимством, но тебе по прошлой жизни хорошо знакомы такие повадки. Ладно, пока это заботы твоего брата во Христе. А я послушаю – от меня не убудет!»

– Эх, юность, юность, – продолжал меж тем собеседник отставного хилиарха, – чисты все, на всякую скверну душа восстаёт! Искоренить стремится! А не познав истины – как со скверной бороться? Вот и ищем мы ту истину. Каждый по-своему и каждый свою… То и тебе ведомо! – Монах ткнул пальцем в сторону отца Меркурия. – Потому и стезю воинскую избрал, что своей силой чужую злую силу одолеть думал, да! И потому сейчас к духовной силе вернулся…

«Ч-чёрт! Если бы не двадцать с лишним лет службы, я бы сейчас точно подавился! Вот уж точно, на пиру лучше жевать, чем говорить! Слушаем и жуём, Макарий, слушаем и жуём – так выражение лица скрыть проще!»

– А я вот в книжной мудрости долго свою истину искал, – собеседник отца Меркурия покрутил ладонью в воздухе, – покуда не уразумел, что и книги люди пишут. Такие, как ты и я. И истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину – подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять. Так ли я мыслю, стратиот? – глаза у монаха были уже какие угодно, только не благостные.

«А глазки-то у моего брата во Христе какие! Помнишь Афрания, Макарий? Того самого, что был священником “Жаворонков”, когда ты ещё только начинал службу? Про которого шептались, что он работает на друнгария виглы? То-то и оно…»

– А стало быть, надо, чтобы не один за весь мир радел… Тогда, глядишь, и истина каждого в общую вольётся, как одинокая молитва в общий хор милости божьей просящих… Но и молитву надобно с воем волчьим не перепутать. На то воля Божия! И наша воля тоже. Ты ешь, хилиарх, ешь. Братья твои всегда к яствам слабость имеют, за что им у врат райских искупление назначено будет. Если то искупление в этой жизни принять не доведётся… – Монах уже не скрывал интереса, а Меркурий кивал, пытаясь изобразить на лице если не благочестие, то хотя бы почтительность, только занятые работой челюсти не больно это позволяли.

Собеседник отца Меркурия поднялся.

– Прости, брат мой, но дела зовут. Коли понадобится что, брата Феофана спроси, меня то есть. – Монах повернулся к корчмарю: – За трапезу собрата моего с меня получишь! – После чего поклонился отцу Меркурию и не оглядываясь вышел из кружала.

Отставной хилиарх проглотил кусок и дал челюстям немного отдохнуть.

«Не находишь, Макарий, что над этим разговором стоит крепко подумать?»

Ни к каким определённым выводам отставной хилиарх тогда не пришёл. Кроме одного – им заинтересовалась тайная стража. Вот только чья? С равным успехом брат Феофан мог работать на князя, церковь и на Иллариона.

* * *

С того приснопамятного разговора минуло несколько недель. Феофан больше никак не проявлял ни себя, ни своих намерений – только кланялся низко при встрече и проходил мимо. Правда, того мгновения, что разделяет щелчок в выпрямившейся спине и первый шаг по своим делам, помощнику епископского секретаря хватало чтобы бросить на отца Меркурия один взгляд. Отставной хилиарх знал такие взгляды и давно научился встречать бестрепетно, однако беспокойство как прыщ на заднице отравляло жизнь старого солдата. За годы службы сначала хилиарх Макарий, а потом иеромонах Меркурий хорошо изучил повадки людей из тайной стражи.

«Я ему нужен. Это была не просто попытка прощупать, напугать и посадить на поводок – нет, ему нужно что-то иное. Значит, последует предложение. Скорее всего, такое, от которого трудно отказаться. То есть живому трудно, а мёртвому – сколько угодно. Вроде того, которое мне сделал мой брат-солдат Георгий. Кстати, он тоже что-то замолчал с того самого момента как лекари разрешили ему вставать. И стал подозрительно часто наведываться за реку в женский монастырь, где настоятельницей служит Порфирородная[31]31
  Порфирородная – титул дочери императора Византии. Происходит от Порфирной палаты в Большом дворце в Константинополе, где по традиции рожали византийские императрицы.


[Закрыть] Варвара. Духовник, гамо Христо су! Если я не забыл, как добыли трон Анастасий и Роман Диоген, то эти голубки тем более! И что с того, что Варвара – вдова позапрошлого великого князя и монахиня, а Георгий-Илларион – монах? Клобук к голове прибит гвоздями, но не у всех, как показывает история…

А как же орден? Он тогда был вполне серьёзен! Похоже, Георгий, как и раньше, не ставит на одного возничего. Надо бы и мне под каким-нибудь предлогом засвидетельствовать своё почтение Порфирородной. Она не может помнить солдата, которого видела один раз, ещё будучи ребёнком, но она тоже не ставит только на одного возницу…

Да, Макарий, знаешь ты ещё слишком мало! Ходишь кругами, как слепой мул на мельнице. Хотя бы знать, кто стоит за этим Феофаном: епископ, Илларион, митрополит, князь, та мутная личность по имени Антип, что держит за горло местных мелких торговцев и припортовую сволочь? А может, чем чёрт не шутит – Константинополь? Я уже ничему не удивлюсь…

Ладно, Макарий, вертя круг без точила, меча не наточить. Смотрим, слушаем, осторожно спрашиваем и взглядов брата во Христе не замечаем. Такой дешёвкой меня не пронять. Сам всё скажет!»

Сказано – сделано. Отец Меркурий отучился откладывать дело в долгий ящик, ещё будучи роарием. Усиленные поиски, разговоры, а кое-где и расспросы обогатили отставного хилиарха массой сведений, более похожих на сплетни, из которых, однако, можно было в общих чертах понять, кто есть кто в Турове. Вот об этом отец Меркурий и размышлял, пыля по кривой пыльной улице, застроенной сараями, амбарами и какими-то покосившимися халупами.

«Нет, ей-богу, рыжее мясо везде одинаково – хлебом не корми, дай перемыть кости властям предержащим, да ещё наврать при этом отсюда и до Геркулесовых столбов. Не то чтобы история про Антипа, по ночам в образе волка пробирающегося в княжеский дворец и пьющего кровь княжьего наследника, меня не позабавила, но надо же меру знать! Нет, Макарий, вливать третью кружку в эту падаль совсем не стоило – всё ценное он рассказал после первых двух!

Итак, что мы имеем? Князь слаб. Часто становится игрушкой различных придворных партий, главные из которых назовём «местные» и «княжеские». Сейчас, похоже, в фаворе местные, по крайней мере, место тысяцкого – местного магистра миллитиум[32]32
  Магистр миллитиум – один из высших военных чинов в Византии.


[Закрыть] и великого логофета[33]33
  Великий логофет – один из высших гражданских чинов в Византии. По значению приближается к нынешнему премьер-министру.


[Закрыть] одновременно у них. Под их же дудку пляшет и народное собрание – вече, а оно здесь много значит! Это не наш Синклит – от Старого Рима остались лишь здания и звания… Сенат и народ Рима – где вы теперь? Здесь не так, и это надо учитывать.

Княжеские этим, разумеется, недовольны – этой ненасытной саранче сколько ни дай – всё мало, но она кормится исключительно из княжеских рук, а их щедрость не беспредельна – сколько князь может взять податей, решают обычай и вече. Более того, убивать слишком жадных князей тут прекратили чуть больше ста лет назад, но выгнать могут до сих пор, так что князь сам бьёт по слишком загребущим рукам. Нет, сребролюбие по праву считается смертным грехом – некоторые из княжеских крутят носом и потихоньку налаживают отношения с местными – хотят обзавестись тут виллами и землями в наследственное владение, и непонятно, кого они поддержат в случае чего – князя или местных, с которыми уже и породнились.

Теперь самое интересное – часть местных и те княжеские, о которых, Макарий, ты уже вспоминал, захотели странного. Ну по крайней мере, для Скифии странного. Они не хотят, чтобы князья ездили с места на место, а сидели в княжестве постоянно. Не находишь, что это похоже на прониаров в империи? Угу.

Кто там ещё? Владыка Симеон? С одной стороны, усиленно делает вид, что он никто и звать его никак, а с другой стороны – зол, цепок и своего не упустит. Как-то незаметно получилось так, что в споре местных и князя с княжескими третейским судьёй выступает Владыка. А из-за его плеча торчат длинные уши моего приятеля Георгия. Да, когда вече высказало своё недовольство наглостью княжьего мытника, замятню гасил опять епископ. И вот что интересно – в вечевом бурлении была замечена вся местная купеческая верхушка, кроме дядюшки моего поднадзорного – купца Никифора. А в этой земле есть хорошая поговорка: «В тихом омуте черти водятся». Похоже, что в омуте этого Никифора чертей столько, что для его очистки надо звать архангела Михаила и все небесные силы бесплотные… Словом, я не удивлюсь, если всю вечевую бучу дядюшка и устроил!

Феофан и Антип – эта парочка между собой связана… Стоп! Это кто это за нами крадётся, Макарий?»

Иеромонах, будто бы найдя наконец нужное место, свернул уж в совершенно неприметный проулок, больше похожий на щель и как по заказу отходящий от улочки вправо, прижался к стене за углом, вытащил засапожник и принялся ждать.

«Удобный обычай – носить в обуви оружие! Жаль, что с нашими калигами такой номер не пройдёт. А теперь посмотрим, кто это у нас такой любопытный и стеснительный, что подойти не решается?»

Однако любопытный и стеснительный не появлялся. Наоборот, из-за угла послышались звуки, обычно сопровождающие борьбу: глухой звук от столкновения тел, короткое сопение, вскрик, а потом стон.

«Повезло тебе, Макарий! И похоже, не в ту сторону»!

Отставной хилиарх прикинул, по какому пути будут огибать угол пришедшие по его душу, и чуть отодвинулся, чтобы способнее было ударить ножом в незащищённый бок противника. В памяти всплыло наставление старого Льва – его первого декарха: «Запомни, сопляк, прижмись к нему ближе, чем к девке, и коли!».

Колоть, однако, не пришлось. По улице прошлёпали нарочито громкие шаги, а потом низкий и хриплый мужской голос произнёс:

– Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков, аминь! – отцу Меркурию не без труда удалось скрыть удивление.

– Дозволь подойти, отче? – продолжил неизвестный.

– Только руки держи на виду! – отозвался священник.

На входе в проулок показался ражий детина, одетый добротно, но неброско. Пустые руки новоприбывший держал, как велели: наотлёт от пояса, ладонями к отцу Меркурию. Входить в переулок незнакомец не стал, остался на улице шагах в трёх от отставного хилиарха.

«Да, парень не дурак! Но откуда он взялся, пёс его побери?!»

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

– Здрав будь, отче! – детина слегка поклонился. – А ты, гляжу, хорош! Тёртый!

– И тебе здоровья, – не опуская оружия, отозвался священник. – Ты кто?

– Дык, присматриваю за тобой, отче, хоть, гляжу, ты и сам за собой неплохо приглядеть можешь, – ухмыльнулся незнакомец. – Велено, чтоб у тебя под ногами никто не путался, да и так – мож, надо тебе чего будет.

– Невежлив ты, сын мой, не хочешь имени своего открыть. Грех это, – Меркурий в свою очередь усмехнулся.

«Гамо́ти су! Интересно, сколько он за мной следит? И он ли один? Кстати, а что стало с другим любопытствующим, которого я поджидал? Дождался, гамо́то му! Никого ведь на улице не было! Нет, во всём этом городишке таких ищеек может иметь только один человек – мой брат во Христе и выученик друнгария виглы по совместительству. Уел, собака!»

– Прости, отче, моё имя тебе без надобности, – слегка развёл руками соглядатай. – Я сегодня есть, а завтра меня нет. Да меня как бы и вообще нету.

«А, будь что будет! Попробую! Может, что и пойму».

– Хороших людей на службе Феофан держит, – Меркурий опустил нож. – Передашь ему мою благодарность.

Детина едва заметно моргнул, и, сделав вид, что не заметил приказа Меркурия, произнёс с лёгким поклоном:

– Благодарствую, отче!

– Что с тем бродягой, что за мной следил?

– Тут он, отче, рядышком, – человек Феофана указал рукой за угол.

– Живой? Говорить может?

– Может, отче, – кивнул детина. – Взглянуть любопытствуешь?

– Любопытствую. Показывай.

– Сюда, отче, – детина посторонился, давая дорогу, и сделал рукой приглашающий жест.

Отец Меркурий в ответ указал взглядом в сторону улицы, как бы говоря «иди-ка лучше вперёд, мил человек, а я после пойду». Феофанова ищейка ухмыльнулся, повернулся к отставному хилиарху спиной и сделал шаг. Священник двинулся за ним, взяв, на всякий случай, нож наизготовку.

На улице старому солдату открылось занятное и поучительное зрелище: посреди улицы в пыли на коленях стоял давешний любопытный и стеснительный, а за его спиной возвышался низколобый детина очень внушительных размеров. Однако бугай не просто стоял, любуясь видами – он держал руку неудачливого доглядчика вывернутой за спину, причём так, что нос пленника едва не чертил пыль.

Первый Феофанов соглядатай подошёл к своему товарищу, повернулся и светским жестом указал отцу Меркурию на пленника:

– Вот он, отче, в лучшем виде.

Отставной хилиарх оглядел пленника. По виду – обычная сволочь, что ошивается при торге или в порту. Из тех, кто всегда готов срезать кошель у ближнего своего. Ну или отобрать, если ближний окажется послабее. А ещё такие готовы за скромную плату на всякое грязное дело.

– Подними его! – приказал отец Меркурий. – Хочу на рожу посмотреть.

Низколобый посмотрел на напарника. Тот прикрыл веки, разрешая. Бугай по-иному повернул руку пленника, и тот, зашипев от боли, резко прогнулся в спине и поднял голову.

– Ты кто? – осведомился отец Меркурий.

Пленник молчал.

– Кто послал? Зачем? – в старом солдате явно проснулся суровый и лаконичный спартанец.

Допрашиваемый опять не ответил.

– Не хочет, – отставной хилиарх перевёл взгляд на старшего из Феофановых людей.

– Не хочет, – со вздохом согласился тот и кивнул напарнику.

Бугай слегка повернул руку пленника. Тот сначала взвизгнул, потом застонал, а потом и вовсе тихонько завыл. Подождав немного, отец Меркурий слегка кивнул, показывая, что хватит. Низколобый ослабил хватку.

– Ты кто? – повторил отставной хилиарх.

– Да пошёл ты кобыле в трещину! Отпусти, залупа конская!

– Грубит, – сокрушённо обратился Меркурий к старшему соглядатаю. – В грех гнева и злословия впадает.

– Грубит, – согласился тот и снова кивнул напарнику.

– Ну что же ты, дурашка, – подал вдруг голос тот.

Священник вздрогнул – уж больно не вязался с внешностью пытошника этот тонкий и ласковый голос.

«Ничего себе голосочек! Как у доброго дедушки…»

– Да вертел я вас, погань помойную! Дерьмо жрать заставлю! Ты знаешь, на кого наехал, стерво?! Сами себе кишки на столб мотать будете, недоноски! – дёргался и орал в это время пленный.

– Не груби, дурашка, вишь, батюшка пред тобой. Ты сейчас лаисси, а отче святой за грехи наши лоб расшибши отмаливаючи… И не совестно тебе? – с этими словами узколобый вывернул многострадальную руку грубияна под каким-то вовсе непредставимым углом.

Поток ругательств оборвался на полуслове. Пытаемый задёргался, попытался отползти и тоненько завыл. Пытошник ещё чуть-чуть довернул руку. Глаза у пленника начали закатываться, а по портам расплылось пятно мочи.

– Довольно, – тихо сказал старший.

Узколобый ослабил хватку. Пленник судорожно втянул воздух и тихо заскулил.

– Кто? – вновь поинтересовался отставной хилиарх.

– Бесстуж[34]34
  Бесстуж (др. – рус.) – личное имя и прозвище. Бесстыжий, не имеющий совести.


[Закрыть] я, отче! Бесстуж! – затараторил, захлёбываясь, допрашиваемый.

– Кто послал?

– Антип!

– Зачем?

– Велел следить, куда ходишь, с кем говоришь, о торговых делах не спрашиваешь ли!

– Ты один?

– Один, отче, один!

– Врешь!

– Не врёт он, отче, просто дурень, – подал голос старший. – Антип половину сволочи, что вокруг торга ошивается, настрополил, только мы им, гм, мешали…

– Благодарю, сын мой, – кивнул отец Меркурий. – И хозяина своего ещё раз от меня поблагодари.

– Сделаю, отче, – старший поклонился. – А с этим что?

– Пусть проваливает! – отец Меркурий обнаружил, что так и стоит с ножом в руке и, слегка смутившись, сунул клинок за голенище. – Всё, что знал, он уже рассказал.

Узколобый, повинуясь кивку напарника, отпустил Антипова доглядчика. Тот кое-как, со стонами и всхлипываниями, поднялся на ноги.

– Пшёл вон! Что Антипу соврать – сам придумаешь. И пеняй на себя, если он тебе не поверит! – Старший поднёс к носу освобождённого пленника кулак.

Тот кивнул, соглашаясь. И чуть не рухнул – это узколобый от души влепил ему пинка по заднице, указывая направление движения и добавляя прыти.

Когда пыль за ускакавшим Бесстужем осела, старший повернулся к отцу Меркурию:

– Счастливого пути, отче! Ежели что, мы рядышком. Ты нас не видишь, но мы есть, не сомневайся.

– Погоди, – остановил его отставной хилиарх. – Скажешь Феофану – надо встретиться. Через два дня от этого. После обедни. В кружале. Он знает в каком.

– Сделаю, – склонил голову доглядчик. – Ты иди, отче, а мы следом.

Отец Меркурий кивнул, повернулся и пошёл своей дорогой. Шагов через пятьдесят он не выдержал и оглянулся. На улице никого не было.

* * *

На встречу отец Меркурий собирался со всей тщательностью. Во-первых, добыл лёгкую короткую кольчугу. Правда, для этого пришлось войти в некоторое противоречие с восьмой заповедью – «не укради», но отставной хилиарх успокаивал себя следующими притянутыми за уши соображениями: первое – кольчугу и два кинжала он не украл, а взял попользоваться из монастырской скарбницы, и если будет жив, то вернёт; второе – монахам оружие, конечно, ни к чему, а ему, хоть он тоже монах, без него сейчас никак; третье – отца келаря неплохо бы наказать, ибо заносчив и нагл без меры, а за пропажу доспеха его взгреют так, что вовек не забудет. Во-вторых, переплёл кольца кольчуги тонким кожаным шнурком, чтобы не звенела и хорошо держала колющий удар, а то ведь могут и шилом в бок ткнуть; в-третьих, приспособил к ножнам кинжалов ремешки, чтобы по опыту палатийских евнухов спрятать оружие в рукавах; в четвёртых, тщательно обдумал сложившуюся ситуацию. Когда же размышления в десятый раз пошли по одному кругу, отец Меркурий усилием воли выкинул их из головы. День пройдёт – утро присоветует. Чтобы найти выход, не обязательно постоянно крутить ситуацию в голове – она иной раз без хозяина лучше думает.

Но вот во время обедни в день встречи мысли вернулись.

«Что ж, брат во Христе, посмотрим, что ты мне скажешь… Похоже, я ему очень нужен, и он хочет мне нечто предложить, и это «нечто» – не приказ поставлять информацию. Если и будет поводок, то длинный, и за который при случае я тоже смогу дёрнуть. Феофан этого не понимает? Сомневаюсь! Тогда зачем ему это? Что он задумал? Просто забраться повыше? Не похоже. Как он там говорил: «Истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину – подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять». А ещё: «Надо, чтобы не один за весь мир радел». Значит, будет предлагать радеть вместе? Что-то мне не по себе… Когда союз предлагает ищейка из тайной стражи, да ещё такая непростая – жди беды!

И всё же интересно, в чём же его вселенская истина и как он предлагает за неё порадеть? Сегодня узнаешь, Макарий, даже если это знание будет последним в твоей жизни. Теперь ему придётся открыться достаточно, чтобы я начал хоть немного понимать, что к чему! Да и этот ядовитый гриб Антип тоже! Придётся везде ходить с опаской и ждать нападения – такие, как он, в Константинополе склонны к простым и надёжным решениям. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.

Или с этим Бесстужем мне показали спектакль, а Антипа приплели сюда для декорации? И это всё же проверка от Иллариона? Хотел бы я знать!

Ошибиться нельзя, Макарий! Нет у тебя такого права»!

* * *

Через два дня, отстояв вместе со всем епископским клиром обедню, отец Меркурий покинул церковь Рождества Пресвятой Богородицы, что служила стольному граду Турову кафедральным собором, и вместе с не очень большой, но и не очень маленькой толпой монахов, епископских служек и просто всякой сволочи, что кормилась на епископском подворье, направился в сторону Борисоглебского монастыря, служившего резиденцией епископу. Вот только туда он не дошёл. Бочком, бочком протиснулся в задние ряды, отстал, а потом и вовсе нырнул в симпатичный узкий переулок, который должен был вывести как раз к торгу.

«Фух, Макарий, пожалуй, выбраться из собора было самым сложным! Хотя какой это собор? Так, не слишком большая деревянная церковь, но надо признать, построенная весьма изящно. И до чего же приставучая эта свора епископских прихлебателей. Как репейник на собачьему заду! Свадьба шлюхи, ей-богу!

Ладно, надеюсь, я не зря выбирался оттуда, и сегодня наконец-то узнаю, что от меня нужно Феофану. Думаю, что не списать меня – для этого у него возможностей, как показала жизнь, более чем достаточно. Та милая парочка, с которой я свёл знакомство, легко устроила бы так, что все поверили, что шёл по городу одноногий старый грек, споткнулся, упал в выгребную яму, да там и захлебнулся… Стало быть, будет делать предложение. Убей меня Бог, если я знаю какое!»

За размышлениями дорога пролетела незаметно. Однако мысли мыслями, а о предосторожности отставной хилиарх не забывал: под рясой он был одет в хорошо подогнанную и смазанную кольчугу, смиренная монашеская поза позволяла хорошо охватывать боковым зрением окрестности, а руки, сложенные на животе и засунутые в широкие рукава, позволяли в случае чего мгновенно выхватить два кинжала, в тех рукавах до времени скрытые.

Переулок меж тем вывел отца Меркурия на торг. Тут смотреть пришлось в оба – народу ради воскресного дня толкалось на площади изрядно.

«Тут уж Антиповых ищеек не миновать, но и чёрт с ними – надо только не забыть надраться хорошенько после разговора! А иначе зачем монах в кружало ходил да рожу прятал?»

Возле самого входа в памятное питейное заведение к отставному хилиарху подскочил ободранный нищий:

– Отче святый, благослови, бо ты согрешимши – в кружало пивище трескать идёшь! Да не вервицей благослови – жрать хочу! – попрошайка ухватил священника за полу.

– Прими Христа ради, брат мой, – отец Меркурий сунул руку в кошель и оторопел – из-под личины сгорбленного и ободранного нищего ему подмигнул давешний здоровяк из переулка.

– Иди смело, отче, – зашептал здоровяк, не забыв цапнуть резану из ладони оторопевшего монаха, – всё готово, лишних нет, а всякой швали все уши продудели, что ты за ворот заложить любишь. Уже рассказывают, кто из какой канавы тебя вылавливал.

– Спаси тебя Бог! – поблагодарил монах.

– А пусть и тебя спасёт, долгогривый! Пропью за твоё здоровье в лучшем виде! – опять заблажил дурным голосом Феофанов доглядчик.

Отец Меркурий, подивившись напоследок тому, как такой здоровяк сумел перевоплотиться в голодного и злого бродягу, шагнул за порог.

Тут же подскочил хозяин:

– Сюда, отче!

Меркурий поспешил за быстро семенящим хозяином. Миновали одну дверь, короткий переход, и остановились перед другой.

– Здесь. Ждут, – поклонился хозяин, а потом развернулся и ушёл.

Отец Меркурий глубоко вздохнул, проверил, как вынимаются из ножен кинжалы, и без стука толкнул дверь.

– Здравствуй, брат мой! – Феофан поднялся из-за накрытого стола.

Меркурий сделал несколько шагов от двери.

– И тебе здоровья! Говори, что хотел?! – Застарелая нелюбовь солдат к ищейкам вдруг помимо воли прорвалась наружу.

– Так ты же меня на встречу позвал, вот и спрашивай, – усмехнулся Феофан.

– Мы не дети, друнгарий. Давай к делу. – Меркурий решил, что менять тон уже поздно.

– А почему ты назвал меня друнгарием, хилиарх? – Феофан усмехнулся в свою недлинную бороду.

«Макарий, ты осёл! Короткая борода! Как у солдата! Значит, доспех не в новинку. Не только в Магнавре ты учился, Феофан! Ладно, чего теперь – в бой уже ввязались…»

– Могу называть и светлейшим, если ты предпочитаешь такое обращение, друнгарий виглы! Мы тайно служим базилевсу, даже если базилевс не ждёт от нас службы и боится её – так, кажется, говорили у вас, брат мой? – Старый солдат сделал шаг вперёд и ткнул пальцем в сторону собеседника.

– Да, монастырь не изменил тебя, – Феофан усмехнулся и вдруг бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил руку вперед и вверх и рявкнул по-гречески: – Повиновение базилевсу, мой хилиарх!