Текст книги "Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»?"

Хорошо известно, что кочевничества в чистом виде практически не существовало. Монголам было знакомо и земледелие. «В их государстве также в двух-трех местах родится клейкое черное просо. Они варят из него кашицу» [Полное описание, с. 65–70]. Китайские комментаторы этого пассажа из сочинения Чжао Хуна приводили сведения других источников о родственных монголам народах, которые «варят кашицу из проса в котлах с плоским дном и пьют, разбавляя ее холодной водой» [там же, с. 70].

В монгольской семье мужчины и женщины занимались своим делом. «Мужчины делают луки и стрелы, приготовляют стремена и уздечки и делают седла, строят дома и повозки, караулят лошадей и доят кобылиц, трясут самый кумыс, т. е. кобылье молоко, делают мешки, в которых его сохраняют, охраняют также верблюдов и вьючат их». «Обязанности женщин состоят в том, чтобы править повозками, ставить на них жилища и снимать их, доить коров, делать масло и гурт (сухое молоко), приготовлять шкуры и сшивать их, а сшивают их они ниткой из жил» [Путешествия, с. 101]. «Выступают в поход, взяв с собой жен и детей. Они сами говорят, что женщины нужны, чтобы заботиться о таких делах, как поклажа, платье, деньги и вещи. У них исключительно женщины натягивают и устанавливают войлочные палатки, принимают и разгружают верховых лошадей, повозки, вьюки и другие вещи. Они очень способны к верховой езде» [Полное описание, с. 79–80]. Все исследователи древнемонгольского общества подчеркивают, что монгольские женщины пользовались самостоятельностью и занимали высокое положение в обществе.

Скот и охотничья добыча поили, кормили, обували и одевали древнего монгола, «кочевника и охотника». Из шкур животных монголы шили себе одежду: рубашки, кожаные штаны, шубы. По словам Г. Рубрука, «богатые… подшивают себе платье шелковыми охлопками, которые весьма мягки, легки и теплы. Бедные подшивают платье полотном, хлопчатой бумагой и более нежной шерстью, которую они могут извлечь из более грубой» [Путешествия, с. 99]. Но данные сведения, по-видимому, отражают уже более поздние времена, когда у монголов после завоевательных походов появилось немало тканей. Ближе всего к древней, очевидно, была зимняя одежда монголов. «Зимою они, – сообщает Г. Рубрук, – всегда делают себе по меньшей мере две шубы: одну, волос которой обращен к телу, а другую, волос которой находится наружу к ветру и снегам. Эти шубы сшиты по большей части из шкур волчьих и лисьих… Бедные приготовляют верхние шубы из шкур собачьих и козьих» [Путешествия, с. 98–99]. «Они, – замечает Чжао Хун, – не снимают и не стирают одежду до тех пор, пока она не износится» [Полное описание, с. 75], «так как [считают], – как бы добавляет г. Рубрук, – что бог тогда гневается и будет гром, если их (одежды. – Е. К.) повесить сушить» [Путешествия, с. 101].

Накидки от дождя и шапки монголы делали из войлока. По реконструкции специалистов-этнографов основной одеждой древних монголов был халат без плечевого шва, с запахом на правую сторону. Древние народы Центральной Азии различались по запаху халата: у монголов и тунгусо-маньчжурских народов верхняя одежда имела правосторонний запах, у тюркских народов – левосторонний. Халат перепоясывался мягким поясом. Пэн Да-я в 1233 г. так описывал одежду монголов: «У них верхнего платья пола запахивается направо, а борт квадратный. Раньше оно шилось из грубого сукна и кожи, а теперь из полотна, шелка. Цвет выбирается красный, фиолетовый, пурпурный и зеленый. Рисунки на тканях – изображения солнца, луны, дракона и феникса». «Кроме того, татары скручивают полоску красного и фиолетового шелка и перевязывают платье поперек по талии. Эту полоску шелка называют поясом» [Пэн Да-я, Сюй Тин, с. 140].

Мужчины и женщины носили одинакового покроя сапоги, отличавшиеся лишь размерами и украшениями. Монгольский сапог был приспособлен к верховой езде. Голенище сапога было одинакового размера в верхней и нижней части, кроилось из двух кусков; так же кроились и союзки, которые наглухо пришивались к голенищу. Все это крепилось на толстую подошву с войлочной прокладкой, жесткий носок сапога был загнут вверх.

Мы еще не очень четко представляем себе головной убор у древних монголов. Г. Рубрук упоминает войлочные шапки. Замужние женщины носили специальный головной убор бог-таг. Высокий каркас шапки изготовлялся из проволоки. Его «украшали темно-коричневыми узорчатыми вышивками или жемчугом и золотом. Сверху на ней (шапке богтаг. – Е. К.) еще имеется торчащая вертикально палочка. Ее украшают темно-коричневым сукном» [Полное описание, с. 80]. «Хвосты этих шапок, по описанию Чан Чуня, похожи видом на гуся или утку, а называются гугу; они весьма боятся, чтобы кто-нибудь неосторожно не наткнулся на эти шапки, и входят в юрты или выходят из них, нагнувшись вниз и задом» [Си юй цзи, с. 288–289].

Видимо, к числу нарядных женских одежд относился халат с большими рукавами и длинными полами – одежда скорее парадная, чем обычная. По сведениям Чжао Хуна, «у женщин еще бывает халат с большими рукавами, как китайская шуба на птичьем пуху, широкий и длинный, волочится полами по земле. Когда женщина идет, то две рабыни поддерживают шлейф» [Полное описание, с. 81]. Л.Л. Викторова, исследовавшая в Халхин-Гол сомоне (МНР) изваяния из серого гранита, которые она датирует XIII–XIV вв., полагает, что парадная мужская шапка представляла собой «шляпу с небольшими полями, чуть спущенными книзу, и круглой тульей. Сзади к макушке на шляпе прикреплялись полоски шелка, которые свисали на спину» [Викторова, с. 39–40].

Питались древние монголы в основном мясом и кумысом. «Мясо они жарят на огне в девяти случаях из десяти, а в двух-трех случаях из десяти варят его в чане о трех ногах» [Пэн Да-я, Сюй Тин, с. 139]. «Кобылье молоко, если оно у них есть, они пьют в огромном количестве, пьют также овечье, коровье и верблюжье молоко… Зимою у них нет даже и кобыльего молока, если они не богаты. Они также варят просо с водою, размельчая его настолько, что могут не есть, а пить. И каждый из них пьет поутру чашку или две, и днем они больше ничего не едят, а вечером каждому дается немного мяса и они пьют мясную похлебку. Летом же, имея тогда достаточно кобыльего молока[16]16
  Как сообщал Чжао Хун, «обычно молока от одной кобылицы достаточно для насыщения трех человек» [Полное описание, с. 69].


[Закрыть], они редко едят мясо – если им случайно не подарят его или они не поймают на охоте какого-нибудь зверя или птицу» [Путешествия, с. 36]. «И они также довольно выносливы; поэтому, голодая один день или два и вовсе ничего не вкушая, они не выражают какого-либо нетерпения» [там же, с. 34]. «Когда при выездах в карательный поход в Срединное государство татары съедают в пути всех овец, то они стреляют зайцев и диких кабанов для пропитания» [Полное описание, с. 69], а «случается надобность, так скачут, скажу вам, дней десять без пищи, не разводя огня, и питаются кровью своих коней; проткнет жилу коня да и пьет кровь» [Марко Поло, с. 91]. Разделить трапезу с путником считалось у монголов делом естественным. «Встретив обед, они (т. е. проезжие монголы. – Е. К.) без церемоний садятся вместе с хозяевами» [Си юй цзи, с. 289], – пишет Чан Чунь. Обычай, который стоил жизни отцу Темучжина Есугаю.

Возможно, уже в глубокой древности сложилась цветовая символика классификации пищи на пищу белую – молоко и молочные продукты; желтую – масло; красную – мясо и продукты из мяса; зеленую – дикорастущие коренья и травы – лук, ревень и т. п.; черную – мясной бульон, вода, позже чай без молока. Кровь животного считалась обиталищем его души. Поэтому скот забивали без пролития крови, делая, например, при забое барана разрез под грудиной, а затем, просунув в разрез руку, обрывали согнутым указательным пальцем сонную артерию. Если кровь животного не была пролита, то предполагалось, что животное спит. «А раз животное спит, оно временно перешло в тот невидимый, но вполне реальный мир, а потом может снова возродиться в своих потомках и убыли в стаде не произойдет» [Викторова, с. 26].

Из молока монголы гнали водку. Пьянство не рассматривалось древними монголами как порок, а наоборот, пьяный гость только радовал хозяина. «По обычаю татар, на пиру хозяин держит в руках блюдо и чарку и уговаривает гостя пить и есть. Если гость, который пьет, оставит хоть каплю, то хозяин ни в коем случае не берет обратно чарку. Когда видят, что человек выпил вино до конца, то бывают рады». «Всякий раз, когда они пьют вино, они прежде всего совершают возлияние». «Всякий раз, когда татары видят, что чужеземный гость, напившись, шумит, нарушает этикет либо его рвет или он уснул, они бывают очень довольны и говорят: «Раз гость напился, то, значит, он с нами душа в душу» [Полное описание, с. 82–83]. Чжао Хун, выдержки из сочинения которого мы привели выше, сам был жертвой монгольского гостеприимства – Мухали оштрафовал его на шесть чарок вина за неявку на игру в конное поло: «К концу дня ваш посол неизбежно опьянел сильно и тем кончил» [там же, с. 82]. В ходу было и взаимное потчева-ние – пирующие обменивались чарками. Надо сказать, что, по сведениям Рашид-ад-дина, Чингис-хан стремился ограничить пьянство своих подданных; он постановил, что «если уже нет средств против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только он перейдет за три раза – совершит наказуемый проступок. Если же в течение месяца он напьется только дважды – это лучше, если один раз – еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого? Но где же найти такого человека, который совсем бы не пил?» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 263].

Европейцам казались странными некоторые традиции, связанные с приемом монголами пищи. «Никогда не моют они блюд, – писал Г. Рубрук, – мало того, сварив мясо, они моют чашку, куда должны положить его, кипящей похлебкой из котла, а после обратно выливают в котел» [Путешествия, с. 101]. Совершенно необычными для европейцев были и некоторые виды пищи, например кумыс. Тот же Г. Рубрук не только подробно описал способ приготовления кумыса, но и те чувства, которые он испытал, впервые отведав его: «В тот вечер служитель, который провожал нас, дал нам выпить кумысу; при первом глотке я весь облился потом вследствие страха и новизны, потому что никогда не пил его. Однако он показался мне очень вкусным, как это и есть на самом деле» [там же, с. 104]. Г. Рубрук, очень обстоятельный информатор, отметил, что на пирах соблюдался определенный порядок угощения: «Прежде чем поставить мясо барана гостям, господин сам берет, что ему нравится, а также если он даст кому-нибудь особую часть, то получающему надлежит съесть ее одному и нельзя давать никому; если же он не может съесть всего, то ему надлежит унести с собою или отдать своему служителю» [там же, с. 96].

В знак приветствия при встрече монголы обнимали друг друга. Чжао Хун считал нравы монголов простыми. Монголы «презирают дряхлость и любят силу», «в их обычае нет взаимных драк и ссор», «они находят радость в питье и пиршестве», «по обычаю татары в большинстве случаев не моют рук, и они хватают рыбу или мясо грязными руками. Когда на руках появляется жир, они вытирают их об одежду. Они не снимают и не стирают одежду до тех пор, пока она не износится» [Полное описание, с. 75]. По заметкам тех же современников, древние монголы были закаленными, сильными, честными людьми, которые, «давши слово, не изменяли ему» (свидетельство Чан Чуня, см. [Си юй цзи, с. 289]) и которые «не подымут на дороге утерянных чужих вещей» [Пэн Да-я, Сюй Тин, с. 144]. Счет времени они вели, сообразуясь с явлениями окружающей природы: «Когда зазеленеет трава, то считалось, что прошел целый год, а когда впервые появляется новый месяц, то считалось, что прошел месяц» [Пэн Да-я, Сюй Тин, с. 141][17]17
  Чжао Хун рассказывал: «Отсчитывают один год, когда зеленеют травы», «когда у них люди спрашивают возраст, то они говорят: «Столько-то трав». Чжао Хун также часто спрашивал у них дни и месяцы их рождения. Они смеялись и отвечали: «Мы никогда не знали этого». Они даже не могли вспомнить, было это весной или осенью. Каждый раз, когда они видят, что луна округлилась, они отсчитывают один месяц. Только когда они замечают, что появление зеленой травы задерживается, они понимают, что в этом году имеется добавочный (тринадцатый) месяц» [Полное описание, с. 49]. Месяц древние монголы делили на три декады: новолуние, полнолуние и старость месяца. В летосчислении они пользовались традиционным для Центральной Азии 12-летним циклом, в котором каждый год звался именем животного: мыши, быка, тигра, зайца, дракона, змеи, коня, овцы, обезьяны, курицы, собаки и свиньи.


[Закрыть].

Если монгола спрашивали, сколько ему лет, он отвечал: столько, сколько в его жизни было весен, сколько раз молодой травой зеленела степь. Древние монголы не знали письменности. По свидетельству Чан Чуня, и в годы его посещения Монголии они «договариваются только на словах и заключают контракты вырезыванием меток на дереве… Суд творят вот так: «Кто украдет, хотя бы и немного, – тому за это семь палочных ударов, или семнадцать, или двадцать семь, или тридцать семь, или сорок семь и так доходят до трехсот семи, увеличивая по десяти, смотря по тому, как украдено. От этих ударов многие помирают. Кто украдет коня или что-либо другое – тому за это смерть; мечом разрубают его, а кто может дать выкуп, заплатить против украденного в десять раз, того не убивают» [Марко Поло, с. 91].

«О свадьбах их знайте, что никто не имеет там жены, если не купит ее» [Путешествия, с. 101]. «А женятся они вот как: всякий берет столько жен, сколько пожелает, хотя бы сотню, коли сможет их содержать» [там же, с. 26]. «Приданое отдают матери жены, а жена мужу ничего не приносит. Первую жену они, знайте, почитают за старшую и самую милую» [Марко Поло, с. 88]. Богатые скотоводы устраивали пышные свадьбы. Такую свадьбу видел Чан Чунь: «Старшины окрестных кочевьев, в окружности на 500 ли (250 км), приехали с кобыльим молоком для вспоможения. Черные телеги и войлочные юрты стояли рядами в числе нескольких тысяч» [Си юй цзи, с. 287]. Женщины украшали себя, смазывая лоб желтыми белилами.

«Ни одна вдова не выходит у них замуж на том основании, что они веруют, что все, что служит им в этой жизни, будет служить и в будущей; отсюда о вдове они верят, что она всегда вернется после смерти к первому мужу. От этого среди них встречается обычай, именно что сын берет иногда всех жен своего отца, за исключением матери. Именно двор отца и матери достается всегда младшему сыну. Отсюда ему надлежит заботиться о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором, и тогда при желании он пользуется ими как женами, так как он не признает, что ему причиняется обида, если жена по смерти вернется к отцу» [Путешествия, с. 101]. «С чужой женой ни за что не лягут и считают это за дело нехорошее и подлое» [Марко Поло, с. 88].

Как мы видели на примере Темучжина, брачные контракты заключались родителями часто тогда, когда будущие супруги были еще малолетними детьми. Безбрачие, по-видимому, считалось недопустимым и позорным. Во всяком случае описанный Марко Поло обычай свидетельствует о том, что родители стремились добиться заключения брачных контрактов даже для умерших детей: «Если у двух людей помрут, у одного сын лет четырех или около того, а у другого дочь, они их женят; мертвую девку дают в жены мертвому парню, потом пишут уговор и сжигают его, а когда дым поднимается в воздух, говорят, что уговор понесло на тот свет, к их детям, чтобы те почитали друг друга за мужа и жену. Играют свадьбу, разбрасывают еду там и сям и говорят, что это детям на тот свет… а кончат все это, почитают себя за родных и родство блюдут так же, как бы их дети были живыми» [там же, с. 92].

Весной монголы поминали усопших, забивали лошадей, мясо делили между членами семьи и рода в зависимости от близости родства, шкуру вешали на шест возле места погребения предков. Во время жертвоприношения старейший в роде, беки, в белых одеждах и на белой лошади исполнял «великое песнопение», гимн предкам и обращение к ним. Родовые кладбища находились в уединенных местах, часто под горой, скалой. Когда скончался военачальник Хуилдар, Чингис-хан повелел похоронить его в местности Халха под нависшей скалой.

«В их обычае больше всего чтить Небо и Землю. По каждому делу они непременно упоминают Небо» [Полное описание, с. 79]. Кроме «Вечного синего Неба» – Тэнгри и богини земли Этуген особенно почитался также бог – дух огня Ут. Изображения божков-онгонов имелись в каждой юрте. Описание их сохранилось в труде Марко Поло: «А вера у них вот какая: есть у них бог, зовут они его Начигай и говорят, что то бог земной; бережет он их сынов и их скот да хлеб. Почитают его и молятся ему много; у каждого он в доме. Выделывают его из войлока и сукна и держат по своим домам; делают они еще жену того бога и сынов. Жену ставят по его левую сторону, а сынов перед ним, и им тоже молятся. Во время еды возьмут да помажут жирным куском рот богу, жене и сынам, а сок выливают потом за домовою дверью и говорят, проделав это, что бог со своими поел, и начинают сами есть и пить» [Марко Поло, с. 90].

Огромное значение имел воинский культ знамени. Знамени приносили жертвы, в эпоху Чингис-хана, возможно, и человеческие. По мнению одного из комментаторов «Книги Марко Поло», г. Юла, название божества «начигай» имеет аналогию в бурятском «нугайт», «ногот»; это слово обозначает, как «онгот» у тунгусов, низших божеств. Из сонма этих божеств монголы особо выделяли заягчи – хранителя судьбы и божество, приносящее счастье, и эмегелджи – охранителя стад, изображение которого делалось из шкуры барана и ставилось у дверей юрты.

Многие поверья и гадания древних монголов были связаны с верой в духов. Гадали на бараньей лопатке. Ее жгли на огне, потом били по ней железным молотком. На лопатке образовывались трещины; разглядывали эти трещины и гадали. «Что касается их гадания, то они обжигают баранью лопатку и определяют счастье или несчастье, смотря по тому, проходят ли трещины по ней по направлению туда или обратно. Этим гаданием решается все – откажет ли Небо в желаемом или даст его» [Пэн Да-я, Сюй Тин, с. 149]. Известно, что Чингисхан гадал, сжигая баранью бедерную кость. «Когда кто-нибудь занедужит, – сообщал г. Рубрук, – он ложится в постель и ставит знак над своим домом, что там есть недужный и чтобы туда никто не входил… Именно они опасаются, чтобы с входящим не явился злой дух или ветер» [Путешествия, с. 103]. Наверное, это было и так, но главное – особый знак у юрты больного должен был помешать распространению болезни. Старое монгольское общество практиковало ряд запретов, связанных с верой в духов: запрещалось купаться в реке, черпать воду золотой и серебряной посудой, резать скот, перерезая ему горло, ступать ногой на порог жилища, извлекать мясо из котла ножом, бить лошадь уздой, осквернять огонь и т. д.

* * *

Определить уровень социального развития монгольских племен XII в. трудно. В решении этого вопроса пока нет единства мнений. Отметим только, что постепенно берет верх та точка зрения, в соответствии с которой исследователи отказываются признавать это общество первобытнообщинным, родо-племенным, обществом «военной демократии».

Современные историки из КНР Илиньчжэнь и Намуюнь считают монгольское общество середины XII в., т. е. общество времен Хабул-хагана, обществом классовым [Илиньчжэнь, с. 72; Намуюнь, с. 95–97].

Историки МНР и советские историки в последнем издании «Истории Монгольской Народной Республики» пишут, что «кочевое скотоводческое общество монгольских племен в конце XII в. вступило в стадию развития феодального способа производства» [ИМНР, с. 123].

Многими исследователями монгольский обок XII в. уже не рассматривается как род, а трактуется как «фамилия» («син-ши»), под господством которой находилось несколько семей [Намуюнь, с. 95–97]. Это уже не простая группа родственников по линии мужского предка, а «иерархическое образование, состоявшее из нескольких социальных групп» [Сяо Цицин, с. 9]. Действительно, «Тайная история» ничего не сообщает нам о времени существования первобытнообщинного строя у татаро-монгольских племен. Эпоха Алан-Гоа – это явный период его распада, время «взаимных пререканий и ссор» из-за пользования звероловными угодьями, развала старых родо-пле-менных форм и отпочкования новых обок[18]18
  «Каждая их ветвь стала известной под определенным именем и названием и стала отдельным обоком, а под термином «обок» имеются в виду те, кои принадлежат к определенным кости и роду» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 1, с. 153–154].


[Закрыть]. Родители Алан-Гоа перекочевали к Бурхан-Халдуну из местности Арих-Усун в Хори-Туматской земле по той «причине, что на родине в Хори-Туматской земле шли взаимные пререкания и ссоры из-за пользования звероловными угодьями» [Сокровенное сказание, с. 79]. Отец Алан-Гоа, Хорилартай-Мерген, и решил поэтому «выделиться в отдельный род – обок, под названием Хори-лар» [там же, с. 80].

Татарское общество той эпохи знает уже социальное неравенство, продажу людей в кабалу, в услужение. Распад старых обок вызывал недоверие людей друг к другу. Когда пятеро сыновей Алан-Гоа поделили между собой имущество и разошлись, соседи с недоверием отнеслись к откочевавшему в одиночку младшему сыну Алан-Гоа, Бодончару, не получившему при разделе своей доли имущества – хуби. «А жили между собой так, что у Бодончара не спрашивали, откуда и кто он, а тот взаимно и не пытался узнать, что они за люди» [там же, с. 82]. В монгольском обществе XII в. имелись баян – богатые (отец Боорчу был «богач Наху» – «Наху баян») и ядагу хувун – бедные, рабы и лично свободные люди. Рабы делились по полу на богол – мужчин-рабов и индже – женщин-рабынь.

Мы уже писали о том, что обок XII в. – это не кровное родство, а объединение, в котором были бедные и богатые, господа и подчиненные, а также рабы. Родня от одного предка по мужской линии составляла урук, члены урука не могли вступать в брак между собой и заключали брачные союзы только с джадами – чужаками.

Зависимые монгольские племена именовались утэгу-бого-лы. «Значение наименования утэгу-богол, – сообщает Рашид-ад-дин, – то, что они (дарлекины) являются рабами и потомками рабов Чингис-хана» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 15].

Уже в X в. отношения социального равенства вызывали удивление и презирались. Бодончар говорит своему старшему брату Бугу-Хадаги: «Давешние-то люди, что стоят на речке Тунгелик, живут – все равны, нет у них ни мужиков, ни господ, ни головы, ни копыта, ничтожный народ. Давайте-ка мы их захватим!» «Тогда братья впятером полонили тех людей, и стали те у них слугами-холопами при табуне и кухне» [Сокровенное сказание, т. 82].

Китайский историк Гао Вэньдэ приводит сведения о том, что рабы были практически у всех предков Чингис-хана, начиная с предка в двенадцатом колене [Гао Вэньдэ, с. 82]. Рабство было наследственным, так как наряду с обычными рабами-мужчинами и рабынями были джалау – потомственные рабы. Источниками рабства являлись войны и плен, купля-продажа. Рабов покупали и из-за рубежа. В ИЗО г., наводя порядок в северных провинциях страны, чжурчжэни ловили беглых людей и обращали их в казенных рабов. Часть этих казенных рабов они пригоняли на границу и меняли у монголов на лошадей.

Для воспроизводства рабов монголы заставляли их вступать в брак. В одном китайском сочинении говорится: «Монголы объединяли в пары захваченных мужчин и женщин и заставляли их становиться мужем и женой». Родившиеся дети навечно становились рабами, по терминологии «Тайной истории», это были рабы, «доставшиеся от предков». В этой же «Истории» упоминаются «рабы у порога». Они открывали хозяину двери юрты-гэра, готовили для него седло, делали для него и для членов его семьи разную домашнюю работу.

Отдавая сто семей чжуркинцев семье Хуилдара, Чингис повелел, чтобы эти рабы-мужчины отдавали семье Хуилдара свою физическую силу, т. е. работали на нее, а женщины-рабыни стали служанками, «прислуживающими слева и справа». Рабы-ремесленники знатных и ханских семей именовались гэр-ин кёбегюд – «сыновья юрты». Рабы не только прислуживали хозяину и занимались ремеслом, они делали и основную работу в монгольском хозяйстве – ухаживали за скотом. Вспомним Бодончара, который заставил плененных им людей пасти своих коней. Ван-хан кереитский, о котором мы далее будем много говорить, отправил пленных «пасти верблюдов и овец». Рабы стригли овец, сбивали кумыс. Как и во многих обществах мира, рабы у монголов приравнивались к скоту.

Существует мнение [Гао Вэньдэ], что в богатых хозяйствах монголов XII^-XIII вв. рабы являлись не вспомогательной, а основной рабочей силой. Раб был частной собственностью хозяина, от него требовалось беспрекословное послушание. Чингис говорил: «Если раб не предан хозяину – убить его». По мнению Гао Вэньдэ, «еще до объединения Чингис-ханом всех монгольских племен монгольское общество уже стало обществом рабовладельческим» [Гао Вэньдэ, с. 87]. Этот вывод не общепринят; в последнем издании «Истории МНР» читаем: «Рабовладение в Монголии не занимало столь значительного места, чтобы стать основой рабовладельческой общественно-экономической формации, но оно существовало как уклад в феодальном обществе в Монголии на раннем этапе его развития» [ИМНР, с. 127].

Лично свободные люди, не рабы, делились на людей благородных – сайн хувун и простолюдинов – карачу Среди благородных выделялись «золотые роды», «природные ханы» – таков был «золотой род» Чингиса. «Золотые роды» имелись и у других объединений монголов, например у хунгиратов, ики-ресов. Прочие знатные люди именовались обобщенно – нояны. Со времен Ляо монгольские каганы и нояны имели титулы, которые получали от киданей и чжурчжэней[19]19
  Например, сенгюн (от кит. цзянцзюнь – «генерал»), лингум (от кит. лингун – «глава государственного секретариата», «чжуншули-на»), тайши (от кит. тайцзы – «наследник престола»), сянвэнь (от кит. сянгун – «министр»), гуян (от кит. го ван – «князь»), таян (от кит. тай ван – «великий князь»).


[Закрыть]. Княжеский титул – ван – имели кереитский Тоорил-каган, хан найманов Инанч, хан белых татар Байбосы. Чингис во время войн с татарами владел титулом чаутхури – «сотник».

Таков вкратце был образ жизни древних монголов, уровень их социального развития, зафиксированный источниками и современниками. Таков был тот народ, сыном которого являлся Темучжин, та среда, в которой ему предстояло из отрока-сироты превратиться в могучего Чингис-хана. Нет более грубой ошибки, чем утверждения о примитивности и первобытной дикости монгольского общества до Чингис-хана, его изолированности от внешнего мира. Думать так – значит не понимать тех условий и той среды, которые породили силу, оказавшуюся способной завоевать значительную часть центрально-среднеазиатского и дальневосточного мира, а также Ближнего Востока и Восточной Европы.