Текст книги "Лечение водой"

Гамсонов рассмеялся.

– С какой из пятнадцати?

– С той, на которой денег побольше… – она сказала опять резко. И так, словно хотела открыть какую-то… правду жизни, что ли? А потом уже мягче: – Ладно, дай, подруге позвоню… Она беспокоится за меня. Надо ей сообщить, что я без приключений домой добралась.

Гамсонов спросил: это какая-то из тех, с кем Марина возле подъезда только что тусила?

– Откуда знаешь, что я там была?.. – она уже смотрела на Дениса почти враждебно. Но тут слегка улыбнулась, опустилась на корточки. – Короче слушай… если будешь водить сюда баб, можешь ни с кем не советоваться. Моя мать тебе слова не скажет. Ее другие штуки интересуют. Она у меня слегка шизофреничка… даже не знаю, зачем тебе все это говорю…

– Вот и я сам не знаю, зачем ты весь этот бред несешь.

Она выпрямилась, пошла из комнаты.

– Ладно, чао!

«Чао… да уж… – думал Гамсонов, оставшись один. – Вот подстава. Черт-те-что… Та еще подстава… черт-те…»

Спустя минуту, как Марина ушла, в квартире дали свет. Гамсонов, щуря глаза, снял фонарик с головы.

Он открыл в Windows новое окно и посмотрел ICQ Переверзина. Его не было в сети – «лепестки ромашки» горели красным.

У Дениса потихоньку уже набирал силу гнев. И опаска – если кто-то заинтересуется его делами…

Но куда же податься? Вернуться в Отрадное – нет; если неделю назад… если это был не вор, а…

«Но неужели меня и впрямь пришить хотели?.. Чушь…»

Гамсонову это казалось чем-то очень сомнительным – он, в общем-то, никому дороги не переступал.

В любом случае, Переверзин отправил его сюда – чтобы он переждал.

«А может, кинуть меня решил? Сам, гад, перепугался?»…………………………..

……………………………………………………………………………………….

Глава 3

I

В ту ночь Гамсонов лег очень поздно, часа в три – все переписывался с кладовщиком в Пекине. Денису наконец-то удалось договориться о перевозке телефонов – осталось только человека отправить.

Потом, когда проснулся через пять часов, в квартире еще было тихо, и он стал набирать Переверзину.

Но телефон у того был выключен.

«Он меня продинамил, а сам заныкался с концами», – опять мелькнуло у Гамсонова.

Но нет, такого, конечно, не могло быть.

Сон у Дениса уже прошел.

Он поднялся с кровати и посмотрел в окно. С седьмого этажа… Клены внизу во дворе… и дальние шапки… даже не верилось, что солнце взошло с другой стороны дома. Эти силуэты листьев – внутри, за сияющей листвой… уголки, треугольники, ромбики теней за листьями, как за разрезанным световым экраном; ничего не изменилось от вчерашнего дождя, и кажется, такая непомерная глубина в каждом «торшере», на метры… и там, наверное, еще много влаги?.. Но внешне клены уже не казались сырыми.

Как раньше они… стоят не шелохнувшись. Гамсонов выделил зрением тень-треугольничек – среди тысяч других. Он как бы на боку, а рядом слева – неправильная трапеция, а над ней – лист целиком – только меньше… но после взгляд Гамсонова просто заблуждал.

На секунду… ему снова показалось (как в тот день, когда он гулял по дворам), что нарезная, бумажно-желтая листва покрывает все непрерывной массой-полотном, ничего уже нет, кроме нее… тотчас это ощущение исчезло. Гамсонов смотрел на разъединенные кленовые полушария. Нет, они не соприкасаются друг с другом. Ни одним листиком.

За кленами виднелся детский сад, безлюдный и расплывчатый, – как несколько больших коричневеющих ступеней. Денис хорошо различал отсюда только квадраты песочниц, замершие красно-ржавые качели и несколько каменных цветочных чаш. Чаши давно опустели, вросли в землю и осунулись чернотой. Больше ничего не разобрать. Только синее ограждение казалось очень четким и… новым?

Гамсонов зевнул.

Тут вдруг в прихожей, через прикрытую дверь послышалась резкая возня, шарканье подошв. Затем, кажется, пинок.

– Придурок! Я те ща дам! Ну-ка… ПОШЕ-Е-ЕЛ!..

Денис обернулся. В округлой ручке двери с тремя десятками граней остановились рыжие искорки.

Звук пощечины.

– Воще уже что ли…

– Придурок, смотри, что он сделал… идиот. Опалил меня, мразь!

Хлопнула входная дверь.

Рыжие искорки счастливо задрожали, дверь в комнату Гамсонова стала медленно отворяться вовнутрь; он увидел Марину, стоящую в прихожей и нервно рассматривающую собственный локоть. На Марине черная майка с серо-белым изображением длинноволосого музыканта, воинственно державшего гитару грифом вперед, – словно собиравшегося выстрелить.

– Ауч-ч!.. Вот черт…

Тут она увидела Гамсонова, он смотрел на нее с любопытством и чуть перепугано, – и тотчас отвернулась в сторону, смущенно улыбаясь его взгляду. Потом вдруг резко посмотрела, вскинула подбородок.

– Ну что?

Гамсонов пожал плечами. Неуверенно. Его правая рука была отставлена и за пальцами сияли краешки листьев – от лучистого кленового полушария вдалеке; за оконным стеклом.

Марина глядела на Гамсонова. Она чувствовала и смущение и пренебрежение – от того, что он услышал ее ссору.

Но Гамсонов ведь не мог не слышать!.. Как она разъярилась…

– Смотри, что он ублюдок сделал, – она подошла, показала локоть, на котором виднелся короткий ярко-розовый ожог, – видал? Вот придурок… ауч… господи, как жжет… – и тут вдруг снова прямо посмотрела на Дениса, усмехнулась, – нет, это не то, что ты подумал. Мы не занимались садо…

– Ну иди, под воду подставь.

– Под воду? – переспросила Марина; инстинктивно.

– Под холодную воду, – спокойно подчеркнул Гамсонов.

– Точно. Ты тут, Денис, угадал, – послышалось замечание Натальи Олеговны – деловитое, издалека; с кухни.

«Что я угадал?» – подумал Гамсонов.

А Марина опять вспомнила, каким он показался ей вчера. Этот дух здорового, материального промысла, исходивший от него. За благородной улыбкой, в которой было что-то застенчивое… но и главенствующее. Из Дениса никогда не получилось бы выдергивать деньги – резкими, внезапными окликами: «дай сотню!», «дай пятьсот!» – как она часто это делала со своими любовниками.

Она вышла из комнаты.

– Что случилось, Марин? – Наталья Олеговна только сейчас поинтересовалась, хотя, конечно, слышала всю ссору.

– Витёк накалил мой рок-напульсник зажигалкой и приложил. Урод, по-прикалываться решил с утра… ауч…

II

Гамсонов прошел на кухню и стоял теперь в дверях.

Плиточная кухня была наполнена утренним янтарем, и Наталья Олеговна в бело-оранжевом халате на фоне балконной двери, в которой стоял молочно-янтарный свет.

– Денис, ты не сможешь один позавтракать. Я только через двадцать минут буду – этого ведь мало? – Наталья Олеговна не двигалась с места.

Маринина вспышка сбила Гамсонова с толку. Легкий ступор, он не мог понять, зачем пришел сюда: он не завтракал первые три дня, он вообще не привык, и жизнь в одиночестве с успехом это поддерживала: в основном он только что-нибудь «перехватывал» на ходу, когда ехал по очередному заказу, и так ежедневно, в течение пяти лет.

– Да, я лучше… – он махнул рукой.

– Так ведь ты не завтракаешь, – спокойно сказала женщина.

– Что?

Пауза. И в этот момент, из ванной, сквозь шум льющейся воды послышался жесткий возглас:

– Я уже сейчас иду, ма!

– Ты не завтракал ни разу за первые три дня, – голос Натальи Олеговны не изменился. Она улыбнулась, – я буду только через двадцать минут, – посмотрела на увесистый будильник, стоявший неподалеку от мойки; на его звонке застыло два ромба солнечного света – как косящий свет фар. – Уже через восемнадцать… еще время не прошло после того, как я выпила воды.

Женщина двинулась с места – молочная полоса на ее спине скользнула вниз, сошла.

Весь пол и стены были сейчас будто выложены десятками дон – солнечных отражений, маленьких и побольше. Такие свежие, веселые, прозрачные – казалось, вот сейчас заколеблются. Но нет, пока не двигались, а потом стали накладываться другие светло-желтые фигуры… тотчас застывая, как намалеванные.

– Садись за стол, Денис.

Гамсонов помедлил; потом сел. Плеск воды в ванной затих.

– Вот идиотство… – выдавила Марина, выходя из ванной и обтирая покрасневший локоть полотенцем.

Пройдя в кухню, она сказала матери:

– Ты своим водным режимом скоро смоешь себя в унитаз.

Марина плюхнулась на стул рядом с Гамсоновым. Стервозная досада у нее отнюдь не проходила, а только крепла, когда она соединяла в памяти несколько последних эпизодов с Витьком. Ведь все его наезды и такие вот штучки и приколы как с рок-напульсником начались еще до их отьезда в Т***. Он что, совсем перестал уважать ее? – Марина не могла в это поверить. Но все же… Да, это же видно – невооруженно – что он стал слишком много позволять себе, подсмеиваться, издеваться. И сегодня… нет, это перебор – Витек последнее время совсем обнаглел. Что-то здесь не то – что он так обнаглел…

– …Надо пить воду за тридцать минут и через два часа после еды, – ровно, спокойно объявила Наталья Олеговна. Не обращая внимания на Марину.

– Ублюдок… – заявила та, поглощая гречневую кашу. – Я уверена, он это специально сделал.

Она посмотрела на мать и сказала:

– Мне Пашка Ловчев доложил, что Витек якобы уже давно собирается расстаться со мной. Представляешь? Вот ублюдок, и еще ведь за моей спиной говорит! Обсуждает меня.

– Да не бросит он тебя, не волнуйся.

– А мне плевать, ясно? – Марина бряцнула вилкой. – Я сама его брошу. – Она вдруг резко повернулась к Гамсонову: – Правильно?

Гамсонов взглянул на нее. Марина смотрела на него. А потом сообщила, отвечая его взгляду (хотя он вообще ничего не имел в виду):

– Нет, с Ловчевым я не встречаюсь. Он… слишком тормознутый.

– Шесть вычесть один – сколько будет? Н-да… – Гамсонов наклонил голову, шутливо взялся за лоб. – Веселая арифметика… не помню.

– Да что ты говоришь, – Марина, на сей раз, даже не улыбнулась. – Деньги у тебя вроде хорошо получается считать.

А потом сказала матери:

– Он наверняка к Кристинке хочет уйти. К этой шал-лаве. Она еще больше растолстела, кстати. Ты бы видела, как она этими своими булками сзади ворочает, когда ходит. Да уж, точно к ней. И чем она его так возбуждает, поражаюсь!.. Вот скажи, на что мы будем жить, платить за квартиру, если Кристинка перетаскает к себе всех моих котиков, а?

– Ничего. Мне платят и пособие и пенсию. И я вернусь на работу, может быть. Зачем они вообще тебе нужны?

– Ты просто долбанутая. Сколько тебе там платят? Просто долбанутая… Ладно, чао! У меня дела.

Марина вдруг вскочила не доев и шмыгнула из кухни.

Гамсонов посмотрел на Наталью Олеговну. Она стояла, облокотившись на разделочный стол, и половинка будильника с одним косящим ромбом света выглядывала из-за ее спины. Переверзин сказал, она его родственница, но какая-то очень дальняя…

«Он вполне мог наврать… Наверняка он знает их столько же, сколько я… Марина…»

Но мысли Дениса быстро переключились – он опять ясно ощущал эту светозарную уверенность, просветление, исходившие от женщины. И даже непонятно, из чего именно это складывалось. Ясный, понимающий взгляд. Гладкое лицо – гладкий лоб; полоска света на лбу. От падающей солнечной пирамиды, усеченной балконным стеклом.

– Ты никогда не видел этой книги? – Наталья Олеговна потянулась к ростеру, стоявшему на стиральной машине; взяла книгу в мягкой, глянцевой обложке, с газетными страницами.

Сиреневые буквы на обложке гласили:

ЛЕЧЕНИЕ ВОДОЙ

«Не пытайтесь бороться с болезнями при помощи лекарств.

Вас просто мучит жажда».

И. Карпов, доктор медицины

Позади надписей – чуть несфокусированная фотография реки, горящей всеми закатно-оранжевыми и текуче-голубыми и сиреневыми оттенками. И еще кусочек леса или гор – вдалеке, справа, – неотчетливо видно; начало какой-то гряды.

– Нет… впервые вижу. А что это?

– Мне бы, конечно, хотелось и ее приучить к водному режиму, но сейчас – как она живет – по-моему, это просто невозможно сделать. Придется ждать. А я-то уже давно не пью ни чая, ни кофе. Они могут утолять жажду… но, на самом деле, просто вытягивают воду из организма. И иссушают с возрастом. И алкоголь, естественно, тоже. Во всем этом водопоглощающие вещества. Ну а недостаток воды… от него все болезни и хроническая усталость. Знаешь, я настолько лучше себя чувствую после того, как стала регулярно пить воду.

– Вы болели чем-то?

– Да.

Гамсонов рассматривал книгу. Его заинтересовало.

– Это что-то вроде нетрадиционных методов медицины?

– Не совсем, я думаю.

– Я сам лекарств… – он поморщился. – Вообще никогда не пью. И все взбадривающее вообще терпеть не могу.

– Чай, кофе…

– Не пью совсем. Отец, кстати, от всего этого когда-то сердце посадил как раз…

– Вот-вот, – сказала Наталья Олеговна.

А потом прибавила: дело еще в том, что воду нужно пить правильно, в определенном режиме. И как это делать как раз описано в книге. И еще вся теория, все обоснование.

– Про усталость-то да, совершенно согласен, – опять закивал Гамсонов. – У меня вон знакомый один… хлещет по шесть чашек кофе в день. И у него в самочувствии масса нарушений. Он, может, думает, что не от этого. А на самом деле… в общем, именно то, что вы говорите.

– Зачем он это делает? – у Натальи Олеговны даже не скользнуло удивления на лице. Будто она знала, о ком именно говорит Гамсонов.

– Да ничего он не делает, в том-то все и… – Денис ухмыльнулся, вспоминая своего друга Костю Левашова. – Ходит туда-сюда по квартире с утра до вечера… Вообще ничё не делает… Так вот о нарушениях сна: он всегда встает очень усталым, сам мне сказал. У него, небось, сосуды… толи сужены, толи расширены…

– Ну ты ему скажи о…

– Ф-ф-ф-ф… да он не послушает ни фига – у него это патологическое.

Гамсонов посмотрел на Наталью Олеговну. У нее медленный, уверенный взгляд. «Эта книга… делает ее такой? И она совершенно не обращает внимания на Марину?.. Или это как раз не так?» Потом взглянул на сияющий будильник и подумал: «Скоро зазвонит».

– Знаешь, очень трудно убедить людей, заставить слушать, когда они в чем-то ошибаются…

– Да он много в чем ошибается…

– Нет, я вообще говорю… Я уже поняла, что убедить – целенаправленным, напирающим старанием – можно только в том случае, если ты хозяин положения. А почувствовать себя им могут не все. Да это и не нужно – зачем? Лучше всего тихо ждать и регулярно стараться – для себя, если не получается для других… кто много значит в твоей жизни… и если они не принимают твои позиции. Чтобы потом, постепенно, со временем – начали принимать. Надо мягко передавать другим свои чувства и старания.

Гамсонов понимал, Наталья Олеговна старалась что-то объяснить ему, передать… Мягко… Но что именно? После завтрака он думал: к чему она это сказала? Про старания… ведь это вообще будто не относилось к разговору. Если только косвенно. Может быть, к дочери? Женщина хотела как-то объяснить свои отношения с ней?

Нет, непохоже, что ее слова напрямую относились к Марине. И все же относились.

Но еще она одновременно говорила о лечении водой.

Но как сходились все эти вещи?

* * *

Он, впрочем, недолго размышлял об этом – молчание Переверзина (номер того по-прежнему был вне зоны действия) беспокоило его гораздо больше.

Опасение и страх вернулись, вновь. И уже не уходили.

Впрочем Гамсонов благоразумно сказал себе просто ждать, делая привычные дела. Сегодня он собирался поехать в Москву……………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

Глава 4

I

Через час, когда Гамсонов уходил, Марина вышла из своей комнаты в прихожую. Будто его стерегла.

– Слушай, а ты идешь по своим делам, да? – она снова говорила нарочито любопытствующе.

Насмешливо поблескивала глазами. Рыжие веснушки на щеках. За прошедший час она успела навести ресницы и веки едко-темной сиренью, добавить к кольцам на пальцах клыкастых перстней, которыми, казалось, можно кожу вспороть.

Гамсонов боковым зрением увидел в ее комнате спутанное, разбросанное черное и розовое белье, – или это были какие-то покрывала… и еще что-то посверкивало на стуле – он вспомнил о рок-напульснике.

Ничего не отвечал.

– Ты что, обиделся на меня, что ли, я не поняла?

– Я? Обиделся? Ты о чем говоришь воще?

– Сегодня придешь и расскажешь, сколько…

– Я никому никогда не рассказываю, ясно тебе? – он сказал вдруг очень резко, конфликтно. И даже сам не ожидал, но у него как само собой сработало.

– Ну хорошо, – Марина смутилась; не ожидала такого отпора.

Гамсонов наклонился и стал надевать ботинки; больше не смотрел на нее. Но у Марины все так и не закрывался рот:

– Знаешь, моя мама немножко «фиу». Это я не к тому, что она не понимает, что нам с ней будет не на что жить, если меня все бросят. Я об ее этих водных увлечениях. Режимах, да… так она говорит. Понимаешь, у нее мозг сожрался после того, как умер отец. Ей даже увольняться пришлось с работы. А он ее и не любил никогда… Теперь уж пусть она лучше дома сидит. Кстати, она нас сейчас слышит и ничего не сделает – как всегда. Она уже ничего не делает. И знаешь, пусть не работает. Мне мои котики раза в два больше дарят, чем ей на работе платили. А с Витьком я помирюсь обязательно. Только сначала устрою просиборку…

– Мирись… устраивай, – сказал Гамсонов, пожимая плечом и выпрямляясь. А потом скучно поморщился.

Марина заметила его мину.

Он открыл входную дверь и увидел солнечный свет, балансирующий в окне над лестничной клеткой – медовые и белесые продольные полосы, замкнутые в раму. Они как слегка нажимаемые клавиши – медленно, медленно, то набирали, то теряли яркость.

«Если я еще не влип по полной, то скоро влипну, – с усмешкой думал Гамсонов, сбегая по лестнице вниз. – Да уж, эта девица та еще стервоза».

Но самое плохое, что она, кажется, проникалась… каким-то приятельским доверием к нему, что ли?

«Зачем она все это рассказывала? Что за бред!.. Неужели… о-о, это самое хреновое будет. Потому что… от нее ж потом не смоешься! Переверзин, сволочь, продинамил».

Но что обнадеживало: в этом месяце Гамсонов собирался приезжать сюда не каждую ночь. «Нет выбора, нет выбора… – думал он в такт скачущему дыханию. – Надо крепче запирать дверь в комнату… но нет ли другого ключа?.. Да что вообще все это даст, бессмысленно…»

II

Марина, тем временем, вернулась в свою комнату, плюхнулась на кровать. Эта ссора с Витьком… На самом деле, она привыкла орать на своих «котиков». И те тоже орали, отбрыкивались. Ничего особенного, только локоть сильно жгло. До чего же ей было гадливо на душе от этого жжения!..……………………………………Нет, все же с Витьком надо разобраться теперь.

Немедленно. Ведь все последние месяцы…

Потом она вспомнила эти нелепые слова матери… «Работать она пойдет, вы посмотрите! Да уж, матушка с каждым днем все больше поворачивается, и поделать с этим ничего нельзя». Марина усмехалась о матери, как о неразумном ребенке. Впрочем, усмешка была безнадежной. Все, что делала мать, казалось Марине тихим, окаменелым сумасшествием. «Сидит у меня на шее… главное, еще думает, что что-то очень значительное делает в жизни… дура!..» Но потом Марина как всегда сказала себе: «Я должна терпеть это!» Жалостливо, с готовностью… как бы расставила все точки над «i»…

А потом, схватив рок-напульсник, живо завертела им на пальце. Затем бросила обратно на пуфик и снова принялась изучать свой локоть.

– Ауч…

Розовый след и жжение все не проходили.

Да, она должна терпеть, любить свою мать и «котиков»… гладить их, таскать за шкирки и бить (когда это нужно), воспитывая настоящих мужиков… Но Марине было и наплевать на все на свете! Все ее смешило до горлопанья и гогота. «Хе, расскажу мамочке про траходромы, а она, тупая кукла, ничего не сделает. Только опять воды попьет… нет, Витька надо проучить – сто пудняк». Но как можно это сделать поинтереснее и чтобы… нет, он ее не бросит. Смелости не хватит! Если только…

Кристинка.

Наглость Витька уже давно перешла все границы. «Иногда у него как-то непонятно глаза сверкают – с ехидством, насмешкой, когда он смотрит на меня».

Потом Марина начала прокручивать в голове все недавние ссоры… На шоссе две недели назад. Когда она не захотела, а он начал наезжать. Так и спрашивал, остановив машину на обочине: «Будем трахаться? Будем? Нет?.. Тогда пошла вон отсюда!» И высадил ее. А у Марины в тот вечер реально было настроение не ахти – не то слово. Ее вообще последнее время все больше депрессуха забирала – когда она начинала думать, что ее мужики, став зарабатывать, совсем уже не стелятся перед ней как раньше. А относятся… как к чему-то вроде подарка-приложения. Они, мол, повзрослели, деньги появились, и еще у них есть она… ну и естественно, можно делать все, что хочешь. Не то, что это даже соответствовало действительности… но Марина из недели в неделю все больше выносила себе мозг на сей счет… и что она может потерять их. Или власть над ними? Да одно и то же.

Возможно, дело лишь в том, что больше денег, чем прежде, у нее не выходило из них выкручивать? (А ведь Марат получал на работе по семьдесят тыщ в месяц уже!)

А ссора на шоссе с Витьком… да Марина тогда даже и не заорала на него (как всегда раньше делала). Он открыл дверь машины, вышвырнул ее, она не сопротивлялась – просто зашагала вперед вдоль обочины. А Витек уехал… потом, правда, вернулся через две минуты, прибежал пешком, умолял сесть в машину, чуть не в ногах валялся. Марина сначала не поддавалась – как-то в ней разом все остановилось, не реагировало…

Ну а после… она простила его. И они пошли к машине.

«Я всегда должна прощать их», – подумала она теперь; просто.

А потом Витек как раз и предложил поехать в Т***. Подарил такую поездку! И главное, что за все заплатил – до рубля. Марина уж думала, теперь точно все пойдет на лад… И тут вдруг снова началось… выходит, не прекращалось.

Ей было даже страшно подумать, что Витек посмеивается над ней «в кулуарах»… а ведь все за это говорило. И Ловчев… тоже сказал. Выяснять отношения, ссориться – это да, – но вот чтоб издеваться…

Кристинка.

Марина как чувствовала ее присутствие. Это Кристинка плетет. Витек общается с ней?.. Естественно, он скажет, что ничего нет и в помине… что сто лет ее не видел…

Кристинка.

Надо выяснить, где именно они встречаются и когда… впрочем, Марина еще надеялась, что, может, это не так… но Ловчев ведь сказал, что это точно так. Да нет, Ловчев повернутый, ему и приглючить могло…

Она вспомнила действо двухлетней давности. Когда она с Ловчевым устроила Кристинке «инквизицию» на окраине города… Округлое лицо Кристинки в окне брошенного, старого автобуса, глаза враждебные, но глупые. Ее двойной подбородок, щеки чуть-чуть темнее остальных участков лица – будто пленки наклеены… «Эта сволочь даже на бабу не похожа!» И потом Марина, стоя против автобуса, стервозно орала, наклоняясь вперед, и прыгала и махала канистрой бензина. Вообще перестав уже что-либо соображать – от победной ярости и гадкого смеха.

Воздух плавился прозрачным дымом, изменчивые кольца огня…

Ей казалось, листья кленов коричневеют и вянут от нагнетаемой теплоты… (Позади автобуса дугой поворачивала кленовая гряда – город здесь заканчивался, направо шло поле).

Пашка Ловчев был напуган и таращил глаза и часто сопел носом – он отговаривал Марину от этой затеи, но, в конце концов, согласился: все-таки ж надо врага проучить! Но как дошло до дела, опять замямлил, уговаривал прекратить; как всегда заикался и старался взять Марину за руку.

Но ее это только еще больше раззадорило.

Кристинка же сохраняла наглое, ленивое спокойствие. Просто ждала, ни слова не говорила и смотрела на Марину…

– Только попробуй выйти из автобуса! Я сразу оболью тебя – ха-а! – орала та сквозь огонь. – Это твоя последняя остановка перед смертью, тварь! Ты выйдешь в потусторонний мир! Ты уже умерла – ты только думаешь, что жива! Ха-а!!

Между прочим, слово «инквизиция» придумал Ловчев. И Марина, конечно, подхватила… теперь она неистовствовала!

Кристинка забеспокоилась, только когда огонь начал подступать к автобусу. Он все набирал и набирал силу. Казалось, клены тянутся вместе с огнем, горячие, сияющие листья уже касаются крыши… Они вянут, а Марина стоит в синей ветровке, махает руками в такт ору. Канистра бензина уже валялась у ее ног………………………………………………….

В какой-то момент она взглянула в поле – на горсть огоньков вдали. Приглушенно мерцавших за волнами травы. Московские деловые центры в голубоватой вечерней дымке на горизонте… или это размытые очертания зданий?

……………………………………………………………………………………….

«Но откуда ж я знала, что кончится все так плохо? Эта дура никогда не жаловалась на сердце! Кто ж знал, что она схватит приступ…» – Марина и теперь думала как-то нечаянно, без капли сострадания… Как и тогда, когда Кристинка уже валялась в больнице; через несколько дней после.

Только нервная нотка затаилась у Марины…

* * *

Неужели Кристинка опять что-то заплетает – после всего? Не может такого быть – неужели ей не хватило раз и навсегда?

«А впрочем, она ж сволочь, разве побоится отомстить…» Марина лежала на диване, смотрела на свою свисающую ногу. На которой ниже джинсовой штанины сквозь темный чулок проглядывала синяя татуировка; самая свежая, двухмесячной давности. Такая сочная. И палец ноги почти касался валявшегося флакона духов. Потом она взглянула на потолок – ни одного янтарного отблеска, солнце еще с другой стороны дома.

Она подумала: может, просто бросить Витька? – но не насовсем. Все обрубить, чтобы постучать ему по башке, когда он примется бегать за ней.

«Нет, не пройдет…»

Паршивее всего, что могут встать под угрозу и отношения… с остальными «котиками».

Надо было проследить за Витьком – это очевидно. Но и еще один человек занимал ее… Гамсонов, разумеется. Она ехидно заулыбалась. Сейчас, конечно, не до него, но все же… Ее мысли завертелись! На самом деле, с еще большим азартом. Она опять схватила рок-напульсник…

«Да, Гамсонов, это что-то реально новое. Все же интересно, сколько он зарабатывает своими… да, какие классные телефоны у него есть!.. А еще на футболе, да! И сколько…………………………………………………………………………

……………………………………………………………………….»