Текст книги "Лечение водой"

Глава 8

– Представляешь, я Максу вчера звоню – он трубку не берет, – говорила Марина Наталье Олеговне; на следующий день рано утром, на кухне.

– Ты днем звонила?

– Ну а когда? И вообще – до самого вечера. Главное, мобильный не выключен – просто длинные гудки. Он не подходил. Такой лажи еще никогда не было! А ведь мы договаривались, что на проспект идем, как всегда. На мотиках будем кататься, ну всякое такое.

– И ты думаешь…

– Ну естественно, чё-то тут не то, – фыркнула Марина. Потом остановилась… и пристально посмотрела на мать: – ты понимаешь хоть?

– Понимаю, – спокойно ответила та.

– А впрочем, зачем те – ты ж считаешь, мне нужно всех их послать. А я, может, не хочу их бросать!

– Значит… отношения переменились. Может, тебе все-таки кажется это?

– Кажется? Хэ…

Марина сказала, что вот уж чем-чем, а излишней подозрительностью никогда не страдала.

Наталья Олеговна вскинула брови.

На улице за балконной дверью было уже совсем светло, но солнца еще не появилось. Она повернулась к мойке и стала набирать воду в прозрачный кувшинный фильтр. (В нем была и процеженная вода, которая слегка колыхалась в нижнем резервуаре, пока наполнялся верхний отсек).

– Ясно, ты считаешь, что все из-за Кристины. Она не дает тебе покоя.

– Нет, из-за нее я уже не парюсь, – сказала вдруг Марина. – Я разобралась с ней.

– Понятно…

– Да-да. Разобралась, – она окончила, но как-то немного неуверенно…

– Так ты вчера так и не встретилась с Максимом?

– Встретилась, – Марина вкрадчиво качнула головой. – Ну так он пришел знаешь когда, извини меня!.. И, короче, ведет себя… как будто мы знакомы так немного совсем. Представляешь?

– Да, но по поводу того, что он не отвечал на звонки… ну, может, не слышал он. Или дела. Ты его спросила потом?

– Дела? Ха-ха. Всегда считала, что его только одно дело интересует, – Марина со значением опустила взгляд пониже пояса. – A-а, ну да, еще выпивка. Совсем забыла… Я ж говорю: никогда еще не было, чтоб он трубку не брал. Ни фига он мне не объяснил, почему.

Наталья Олеговна закрыла кран, поставила фильтр на кухонный стол. Увесистые колыхания «двух вод» в секциях. Потом они стали белесыми, чуть розовыми – под нарождающимися лучами с балкона. И фильтр чуть заслонял книгу «Лечение водой» – ее уголок и уголок ростера расплывались в прозрачности, такая акварельная расфокусировка.

Прошлый вечер и ночь Марина тусовалась на проспекте. В его центре, в небольшом парке между дорогами каждый вечер слетались байкеры. (Ее, впрочем смешило их так называть – каких только лохов она там ни повидала!) И все же она часто туда ходила. К Марату, например, и он катал ее на мотике. И его отец приходил…

На сей раз Марина собиралась идти с Максом.

Она все названивала ему; чувствуя неладное. И это выбивало ее из колеи. Еще у Марины появилась догадка, что ею управляют – она этого терпеть не могла!

В конце концов, пошла одна…

На душе у нее кошки скребли. И все время она чувствовала внутри эти капли сдавленного презрения: что просто «потеряет собственность» – и из-за кого? Ей прямо как горло сжимало… чем-то инородным.

Впрочем, она старалась держать себя в руках…………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

Даже закатный свет города только слегка расслабил Марину, на чуть-чуть. Этот обволакивающий рыжий «ковер» света на проспекте, переливавшийся и теплый. Которым были устланы проезжая часть, тротуары… сияющие «ворсинки» на шершавом бетоне, почти как электрические.

Оранжево подсвеченные клены в оранжевом закате.

На площадке в парке – всего два байкера. Мотоцикл был только один – ярко-розовые блики на руле преломляли закатные зоны.

«Здорово. А где весь народ?» – спросила Марина подойдя.

«Не знаю… а кто те нужен?»

Она рассмеялась и ничего не ответила.

«Макс скоро приедет».

«Да?» – Марина встрепенулась…

На бензобаке мотоцикла стоял пустой пластмассовый стаканчик. Закатный свет отражался в его прозрачности – ярким, оранжевым всполохом. Марина убрала стакан и стала фоткать мотик телефоном. Подходя то с одной, то с другой стороны; и на фоне синеватого здания торговой компании вдалеке.

«А Марат будет?» – спросила она потом.

«Не, он еще только вернулся из командировки. Завтра, может… Слушай, а ты будто не знаешь, а?»

«Не знаю, я не стала ему звонить», – Марина зевнула намеренно равнодушно.

Она все ждала Макса.

Когда он появился, то был уже сильно пьян…

– Его привез Юрец Пафонов. Ну я спрашиваю – вы где слоняетесь вообще, а он так только взгляд отводит, знаешь, смешливо. И рукой махнул – «устаканься, мол». И потом…

Она остановилась и нервно поджала губы.

– Что? Он подкалывал тебя?

– Ну-у… аккуратно, конечно, – Марина поводила рукой из стороны в сторону. Ей тяжело было признавать. – Или мне показалось только… не знаю даже. Он, знаешь, делал вид, что не соображает ничего. Но и в то же время так ухмылялся лукаво, урод. И все с остальными, а меня будто вообще нет. Потом… я прошу у него на пиво… вежливо, по-нормальному. Обрати внимание. Он все то же самое.

…В конце концов, Марина вчера удивленно взглянула на Макса. И продолжительно.

«Не поняла, а тебя чё, это напрягает?»

Он стоял, не отвечал. Смотрел в сторону.

«Ты меня слышал? – она повторила. – Ты что, напрягаешься, что ли… когда я у тебя денег прошу?»

Говорила не угрожающе… но твердо.

– Так что он не мог уже делать вид… что не чувствует неловкости – ну, ты понимаешь. В общем, его дебильная улыбочка исчезла, в конце концов.

– И потом вы поссорились? – спросила Наталья Олеговна. Она стояла у кухонного стола. Лицо такое ясное. В какую-то секунду показалось, женщина насмешливо смотрит на дочь.

– Нет, я просто не отставала. Я всегда все до конца выясняю в таких случаях. Отозвала его и опять спрашиваю: тебя, мол, что, напрягает мне денег дать… Ну, он начал там чё-то вилять, «просто нету у меня, пойми», «дам потом» – ну, что-то в таком духе.

– В общем, ничем не кончилось.

– Ну… продолжилась тусня, вот и все.

– Понятно. И ты боишься…?

– Ничего я не боюсь, – Марина махнула рукой. – Неважно.

– Они всегда давали тебе деньги, – сказала Наталья Олеговна. После паузы.

– Да. Они всегда отстегивали мне.

– Только и всего.

– Нет, не только, – Марина серьезно поглядела на мать.

Рука Натальи Олеговны чуть дрогнула; потом женщина осторожно провела по столу – рука вошла в солнечную зону. И тоненькие тени, похожие на прожилки, стали играть на пальцах и запястье.

– Хорошо, пусть так.

…………………………………….К середине вчерашней ночи, когда Макс слегка протрезвел, Юрец Пафонов стал катать его на мотоцикле по проспекту… казалось, в свете фонарей по дороге носится лишь фантомное серебристое сияние. От начала к концу, к началу… Оно то исчезало в побуревшей листве кленов, то снова жужжаще выныривало. И Марине, хотя она и была обижена, стало весело-озорно. И как же все-таки классно смотреть, как они катаются. Фары выстреливали сквозь кленовые торшеры…

Мотики всегда выводили ее из дурного настроения.

– Я говорю, я выясню, что происходит, – сказала она теперь. – Можешь даже не сомневаться. Я терпеть не могу недомолвок.

Глава 9

I

Гамсонов приехал в Москву, на Дубровку. Проехал немного на автобусе от метро и вошел в квартирный дом, который находился сразу же за остановкой. Поднялся на лифте и позвонил в одну из квартир.

Ему открыла полная женщина лет сорока с коротко стриженными, каштановыми волосами. Голубовато-бирюзовое платье и черные кожаные штаны, отделанные блестками. Из штанин выглядывали две крупные, пухлые ступни с зеркально-гладким маникюром на ногтях.

– Приве-е-ет, – поздоровалась она умильно.

– Привет, – ответил Гамсонов.

– Знаешь, кисюличка, чем я занималась весь день перед твоим приходом? – сказала Виктория, пропустив Дениса в квартиру. – Мазалась кремом и умывалась. Наводила марафетик: подкрасила ресницы, маникюрчик, н-да, сделала. Потом стала второй раз краситься – мне первый раз не понравилось, как сделала…

Денис разулся, снял куртку. Улыбаясь чуть…

Они прошли на кухню, сели за стол.

– У меня поесть нет ничего, ты уж извини… Может, те приготовить?

– Не, все нормально, – Гамсонов махнул рукой.

– Так что видишь, какая я теперь кра-аси-и-и-ивая… Но главное, Денис Алексеевич, знаешь, что? Я излучаю любовь и теплоту, – похвасталась Виктория. – Я пробуждаю в мужчинах истинные чувства, вот так… Еще бы мне похудеть, – произнесла она мечтательно и уже серьезно. – Тогда совсем будет тип-топ. Я как-то реально пробовала таблетки для похудания, но у меня не вышло ничего.

Гамсонов, между тем, кивал и ухмылялся:

– Да, да, красивая, самая нежная…

Тут она сложила губы трубочкой и вдруг затянула обиженно:

– Кисюличка, ну ты же не считаешь меня толстущей?

– Тебя? – он удивленно вылупил глаза в сторону. – Да ты чё, вообще нет, совершенно.

– «Да ты чё», «да ты чё»!.. – резко, игриво прицепилась Виктория, перехватила. – Тебе надо отучиться говорить это «да ты чё»! – А потом вдруг окончила деланно затаенно и нежно: – Так что будем переу-учивать. Вот та-а-ак!

– Ну переучивай, переучивай… – усмехнулся Гамсонов (почувствовав резкие, неприятные уколы – от этого словесного «взрыва»). – Меня знаешь, сколько пытались переучить, а я…

– А вот надо переучиваться, – прервала она его уже наставительно… – Ладно, у меня есть лимонный коктейльчик, я сейчас его выпью со льдом! Только лед надо поколоть…

Она поднялась со стула и затрусила к холодильнику.

– У тебя реально лед есть? – удивился Гамсонов.

– У меня все есть… кстати, за все те дни, пока тебя не было, я сочинила стихотворения. Ты настроил меня на интимную, томную лирику, спасибо.

– Серьезно?

– Конечно. Ты послушаешь мои стихи, кисюличка?

– Ага.

– Замечательные стишочки, жду от тебя похвалы.

Гамсонов приехал уже второй раз. Познакомились они совсем недавно, три недели назад, по Интернету. (Еще до того, как он съехал из Отрадного). Несколько часов болтали в чате, на сайте знакомств, потом Виктория написала свой телефон…

Поначалу Дениса как-то обескуражило, что она буквально сразу стала рассказывать о мужской и женской энергетике, об эросе, любви и притяжении. О том, что «не каждый с каждой совместим – и это очень грустно, к сожалению…» Но Денис, что называется, «быстро адаптировался», стал поддакивать. Все думал: «Интересно, как она выглядит?»

Голос у нее чаще всего был такой, словно она прихорашивалась, когда говорила.

Виктория сообщила, что десять лет преподавала в музыкальной школе.

«Я пела и играла с ребятишками. И вообще знай – я всю жизнь занимаюсь высоким искусством, и дети меня очень любят».

«Замечательно. Просто здорово…»

Гамсонов отвечал, в основном, односложно. Сказал, что занимается мелким предпринимательством и еще фрилансом. Но Виктория особо не расспрашивала, всё больше говорила о себе.

– Я ведь нелюбопытная девочка и очень особенная. И знаете, чем, Денис? А вот: понимая, что вы обеспеченный человек, никогда не буду ничего от вас требовать, кроме любви и чувств. Потому что я правильная, хорошая и искренняя – вот так. Мы просто будем дарить друг другу любовь и теплоту. Обмениваться энергетическими частичками. Я вообще никогда ни от кого ничего не требовала. С меня любовники только требовали, и я все им всегда отдавала…

И когда Гамсонов пришел к ней на квартиру, то увидел крупную женщину, уже немолодую, с маленькими, светло-серыми глазами, горевшими простецким огоньком. Широкоплечую, но вся одежда в обтяжку и так бижутерийно блестела.

Он был разочарован… но мысленно решил, что «для разрядки все равно не помешает». Кроме того… то, чем закончились его последние отношения…

Все эти мысли скрывала его приятная, благородная улыбка. Потом он все изучал Викторию. Сидя на ее кухне. Слушал глуповатые историйки о школе, о детях…

Когда они прошли в ее комнату, Денис увидел большую кровать с яркорозовым покрывалом, на котором было три красных слова: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», – и одно большое сердце в конце… Виктория стала показывать обстановку, домашний уют, подвела к стеллажу с любовными романами и сервизами, кварцевыми карманными часами. Но больше всего в этой комнате было висюлек и розовых рамочек в форме сердца, в которых стояли фотографии мужчин. И бантиков, которыми перевязывают новогодние подарки. Бижутерийные клипсы, купидончики, пластмассовые колечки с надписями «Love», «I want you», коробочки в форме сердца, феи и розовые колокольчики… Всего этого было такое изобилие – на большом телевизоре, на пианино, на подоконнике…

– Это мне мужчины моей жизни на память оставили, – благоговейно и очень серьезно сказала она. – И ни одного ребеночка – вот так. Я, на самом деле, хочу детей, но сейчас это было бы… слишком не в кассу, – Виктория отмахнулась. – У меня, знаешь ли, сейчас слишком много других забот. Да я ведь еще и молодая девочка, чтоб мне детей заводить…. Вот мой ребеночек!

Она выудила откуда-то из-под кресла персидского кота и принялась его остервенело тискать по ребрам, так что тот заорал, как во время совокупления.

……………………………………………………………………………………….

Они вернулись на кухню.

– Да, я хочу детей, – Виктория принялась качать головой и серьезно-легко вздыхать. – Но у меня с семьей не вышло. Творческие натуры как я вообще сегодня в очень угнетенном состоянии. Согласен со мной?

– Да, конечно.

– Я просто по-настоящему одинокая девочка. Я так и не смогла найти себе любимого человечка – а ведь мне уже за сорок. Все сейчас помешаны на материальных ценностях, огрубели духовно. Никто не может оценить тонкую, чувственную натуру. Бизнес, предпринимательство – это, конечно, хорошо, в моде… я вообще сторонница всякой моды. С этих позиций я питаю к этому уважение, ты не подумай… но ведь это иссушает душу, согласись.

– Да, да, это я согласен, абсолютно, – Денис закивал с готовностью.

– В человеке пропадают любовные рецепторы, и он не в силах переживать, сострадать каждой частичке души своего возлюбленного. Так что лучше все же не изменять себе, заниматься творчеством. Моя подруга до сих пор получает в музыкалке семь тысяч и не уходит – как же я уважаю ее за это, ах! Хорошо хоть себе мужика нашла, который обеспечивает. Я с ним общаюсь – вообще мужик такой толковый, ты бы знал… но мы с ним просто дружим, дружим, ты ничего не подумай…

Крутя рукой, она посмотрела на Гамсонова очень внимательно… Тут вдруг в ее маленьких глазах, восседавших на вершинах больших круглых щек, засиял какой-то непонятный огонек, а сухие, узкие губы напряглись – было видно, она не в силах от чего-то удержаться…

– Я с ним «джагой» не занималась! – и вдруг визгливо рассмеялась, и ее глаза закрылись от смеха.

Гамсонов удивленно смотрел на этот внезапный взрыв, ничем не подготовленный… Тут смех Виктории вдруг резко иссяк…

– А впрочем, измена – это ладно, – заметила она как бы между прочим. – Я никогда со своими любовниками не ссорилась из-за измен. Если ты мне изменишь, я тебе ничего не скажу, даже поблагодарю, ведь это продолжение любви.

Дальше пошло-поехало: она говорила, все больше перемежая и пририфмовывая к фразам детородные органы и все, что с ними связано. (В независимости от темы). Пошлости сыпались из нее буквально каждые полминуты, очередями, как выстрелы.

Слушая это всё… Гамсонов постоянно ощущал неприятные, секундные покалывания в животе – но это сменялось простой удивленной насмешкой. Он ведь много всяких повидал… Ан-нет – чему-то еще можно поразиться. И сейчас было забавно и отторгающе. Он даже робел – так непривычно. Но эти рассуждения о любви и отношениях (а Виктория все время говорила о любви)… это была как полная, стопроцентная подмена. Каких, казалось, не может существовать – и тем не менее. Игру, пошлую намеренность, любовное лукавство, ложь с единственной целью – удовлетворение низменной потребности – она называла любовью, глубоким чувством, искренностью… Все равно, как черный цвет называть белым просто потому, что тебя в детстве по ошибке не так научили… «Интересно, – подумал Гамсонов. – Если маленькому ребенку указать на черный лист бумаги – «посмотри, этот цвет «белый»»… Но как можно было бы до сорока лет остаться в этом искреннем заблуждении?»

Все, что Виктория говорила о любви и чувствах было очень искренне…

При всем при том для нее самой ничего низменного вообще не существовало – она была чиста.

Гамсонов в душе таращился – это просто-таки уникум.

А внешне все так же благородно-застенчиво улыбался – как своим покупателям КПК………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

Теперь – в их вторую встречу – насладившись коктейлем, Виктория села на кровать в комнате, широченно расставив ноги в кожаных штанах – так, что слово «люблю» на покрывале оказалось у нее прямо между ног. Достала свои стихотворения и читала Гамсонову романтически распевным голосом, а скомканные тетрадные листочки в руках уперлись пониже пупка – тоже посередине раздвинутых ног.

Она разводила, разводила голосом, а в тех моментах, где было слово «любовь», просто-таки пропевала на последней степени истомы.

Потом сказала:

– Ну скажи, кисюличка, что тебе понравились Викины стихи, а?

– Ну да, очень понравились!

– Вот какие деточки из меня вылезли… можешь считать, что я уже родила. Моему мужу очень нравились мои стихи.

– Ты была замужем? – сказал Гамсонов.

– Да, но давно. Очень. С восемнадцати до двадцати двух… я рассталась

с этим безжалостным ублюдком, кисюличка. Двадцать лет назад – но у меня до сих пор душевная травма. Ты знаешь, что он сделал? Ударил нашего кота прямо между ног. За это я и рассталась. Ну как это, Денис, скажи, вот так вот можно сделать – так жестоко, а? Коту ведь тоже хочется заниматься любовью, согласись. Как и людям. А он ему между ног, – говорила она очень серьезно, искренне и волнительно, как говорят о глубоком человеческом предательстве или обиде; или потере друга…………………………………………………………………………

– Слушай… ты правда и чая не хочешь? – спросила Виктория чуть погодя.

– Не-е… – Гамсонов нахмурился и покачал головой. – Я-я… не пью чай. Не люблю взбадривающего.

– Ничего, щас мы по-другому взбодримся точно? – Она подмигнула. – Короче, я сама еще пойду таежного чайку попью… ты не против?.. А потом тебе отдамся.

Потом, расстилая кровать, она все приговаривала своему коту:

– Ох, что сейчас будет, Жемчун… что сейчас буде-е-ет! Джага-джага. У-у-ух-х! – согнала кота с кровати, шлепнув его по задней лапе. – Ты, наверное, и сам не раз хотел заняться со мной «джагой», когда я тя мацала.

В комнате был уже вечерний полумрак. Гамсонов раздевался, посматривая на ее толстую шею. Морщинистая, такая твердая. «Похожа на… неровную скалистую глыбу».

Виктория обернулась и поучительно заявила, что у кошек кстати между ребер находятся эрогенные зоны. Говорила она медленно и аккуратно-затаенно.

– Они знаешь, как орать начинают от счастья, когда их по ребрам мацаешь. Ты не знал?

– Нет.

– Вот… – она почти прошептала.

Некоторое время они еще не ложились (она сложила покрывало так, чтобы надпись «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» осталась видна). Гамсонов разделся. Она попросила его встать перед ней – хотела еще его порассматривать, но просто уставилась своими глазками, вокруг которых змеились упругие морщинки, а потом прошептала делано-волнительно:

– Какое же у тебя массивное тело – уф-ф-ф-ф-ф! Ты знаешь о римских патрициях? Они ведь ежегодно пересыпали с тремястами рабынь, а то и больше…

Вдруг она раздвинула ноги и раскинула руки, которые во мраке выглядели еще пухлее – едва ли не подкаченными воздухом…………………………………………

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

II

Марина вышла из дома, миновала несколько улиц и стройку. Потом еще пару кварталов. От тротуара в сторону отходила узкая тропинка, которая вела к небольшой площадке на возвышении – Марина прошла туда.

…У подножья была странная одинарная калитка с нарушенной железной клетью. От калитки влево-вниз к кольцу, вделанному в камень, протягивалось несколько секций колючей проволоки со свисающими обрывками толя. И никакого забора; эта калитка – как маленькая часть завода, отдельная, посреди города.

Но и завод виден отсюда в отдалении. Под темным, вечерне-синим небом и рваным янтарем облаков. Дальние трубы… и казалось, одна из них стоит внутри облака.

То и дело долетали стальные хлопки и натяжения… работа пружин.

Марина искала Лешку Кравцева, она предполагала, что он здесь, и не ошиблась – он сидел на краю деревянной скамейки. Поначалу Марине показалось, он разговаривает с кем-то, рама с клетью заслоняла на расстоянии… У нее все напряглось внутри, она подумала о Кристинке… но потом перевела дух – нет, Лешка пил пиво в одиночестве.

Взойдя на ступеньку, Марина миновала калитку; клеть задрожала, на секунду словно сосредоточив в себе все отголоски с завода…)

– Кристинка говорит, что ты ее люто ненавидишь… – Лешка улыбнулся, слегка.

– Да, ненавижу, представь, – стоя прямо перед ним, возле скамейки, Марина произнесла напевным, глубоким голосом. Даже сладко угрожающим… – У нас почти кровная вражда. Я до потолка прыгала от радости, когда она в больнице валялась с сердечным приступом.

Лешка уставился на Марину.

– Ты серьезно поверил мне сейчас?.. Ну и правильно.

Он отвернулся.

– Блин, да мне без разницы. Мне плевать на это на все – честно.

– A-а, те плевать…

– Не, ну я не имел в виду, что мне на тебя плевать… но просто заморачиваться не люблю. Но ты ведь ее ненавидишь – реально интересно, почему, – Лешка поставил бутылку, встал со скамейки, отвернулся; закурил.

Он всегда сразу отнекивался, заворачивал, если чувствовал, что Марина берет его на понт (она так делала порой – «проявляла власть»; никакого другого способа в отношении Лешки она бы себе не позволила. Вкатить ему, как, например, Витьку? – никогда. Только погладить, нежно.

Лешку она считала «самым способным из всех своих парней»; что он далеко пойдет – возможно, даже менеджменту обучится на высшем уровне. И у него всегда была на все своя позиция и слишком холеный вид).

– Если не хочешь отвечать – не надо. Тогда завернем тему. Короче… давай, в «Рандеву» сходим, а?

Марина спросила: чего это его вдруг потянуло в этот отстойник.

– Ну почему. Танц-пол там хороший, я считаю.

– Я «Рандеву» терпеть не могу. Ты не знаешь как будто.

– Ну хорошо, – Лешка пожал плечами. – Куда тогда?

– Может, на проспект? – предложила Марина.

– Да а чё там делать… – Лешка покривил губы, пренебрежительно.

– Ну да, может, ты и прав, – согласилась она. – В «Рандеву» я не пойду, еще раз говорю.

– Да понял я, понял. Чего повторять.

Последовала пауза. Марина почувствовала – это момент разговора, когда можно «все устаканить», не разжигать… но сегодня ее так и подмывало…

– Мне другое интересно… Давай выкладывай.

– Чего?

– Что говорили про меня… – она остановилась со значением. А внутри нервный ком.

– Кристинка и Витёк?

– Да.

– Ну ладно, без проблем, – Лешка так и не оборачивался, качнул головой. – Говорят, что это ты подставила Артика.

– Чего?.. – она удивленно воззрилась.

– Да-да. Во-первых, когда он так ходил за тобой на все тусовки, а тебе это якобы не нравилось… что он тебя преследует и т. п. – на самом деле, ты ему сама же и писала, где будешь. А ведь наша кодла его конкретно опустила за это.

– Я же сама его и защищала потом.

– Ну вот, – Лешка кивнул.

– A-а, понятно. То есть я и это изобразила. Все ясно.

– А потом, когда ты уже гуляла с ним… ну, то, что он крал деньги у Кристинки, когда они работали в «Мерлене»… это факт, я считаю.

– A-а, она говорит, что это по моему навету? Ладно, считай так, если хочешь… а ты в курсе, что Кристинка сама же с ним и трахалась там?

– Да а какая разница? В любом случае, они говорят, что бросила ты его, потому что потом уже не было никакого толку с него.

– Толку – это значит… – Марина поняла, что речь о деньгах, но все-таки не договорила.

– И он же мягкотелый – а вдруг сдаст тебя… Ну я не знаю, блин… на фиг все это перетирать, на самом деле. – Лешка остановился. – Но разве тебя не забавляло, что он слабый? Сама же мне так говорила…

– В общем, все понятно, – Марина села на скамейку; подальше от Лешки.

– Блин, Маринк, ладно, извини, правда, – он подсел к ней, попытался приобнять…

– Руки убери от меня, понял?! – она резко вскочила.

– Ну хорошо, без проблем.

Они помолчали. Он смотрел не то с сожалением, не то жестко – в ответ на эту вспышку.

– Послушай… – медленно выговорил наконец. – Мне совершенно по барабану, что ты встречаешься с кем-то еще… у меня вообще правило – ни о чем не париться, ты же знаешь.

– Ну дак?..

– Но просто… кто-то же тебе действительно из нас дороже? А если нет… к чему вообще всё?

– Да ты дурак, что ли, совсем?

– Почему?

– Кретин, ты зачем вообще говоришь-то это, я не пойму?

– Ну а чё… я говорю, о чем думал не раз. Не все ж только о шматье перетирать… да мне плевать на все, на самом деле. Даже если никуда не пойдем сегодня. Даже если к тебе ночью не поедем. Я просто… – он опять пожал плечами. Как-то почти незначаще. – Ты только не думай, ладно, что это из-за того, что Кристинка и Витёк со мной говорили…

– Ну да уж, конечно, – Марина улыбнулась невесело. – Ты у нас такой независимый…

Теперь она украдкой поглядывала на завод. Под темно-синим небом – но он так хорошо, отчетливо виден. И трубы отливали желто-коричневым.

– …А я – я такая бездушная стерва и фокусница, да? Еще я знала заранее и что у несчастной Кристиночки с сердцем проблемы – специально ее тогда затравила в автобусе, чтоб она в больницу шмякнулась. Все просчитала от и до.