Текст книги "Лечение водой"

«Боже мой, да есть ли у них хоть капля совести, хоть капля человеческого?!!! Это такой классный роман!! И я столько работал!!» – мысленно вопиюще восклицает Левашов.

Так Уртицкий и хочет человеческих отношений. Человеческой любви, – откликается у Кости само собой.

Вы можете помочь напечатать? – Ты Иру-то помнишь? Это ж еще неизвестно, получишь ты премию или нет. Писатель Валтаров совмещает литературу сриэлтерством. «Работать, работать идти ради Иры… – ошалело колотит, колотит в висках. – Этого не будет, не будет!»

Ледяной жар в голове.

«Валтаров… он мне еще этого придурка будет в пример ставить! Пятьдесят лет, а ничего не добился, никому не известен, только две книжки издал…»

Но Уртицкий всегда хвалит Валтарова – они вместе учились и большие друзья. «Да, да, друзья. И с Молдуновым – тоже».

Костя продолжает расхаживать, расхаживать по комнате, расхаживать.

«Они звонят мне намекают потому что знают что я все равно позвоню ей. Они это знают – что выудят из меня! Знают заранее, все равно знают!»

идет, идет по комнате – идет-идет, идет

«Нет! Не буду ей звонить!..»

Расхаживает, расхаживает – мы знаем, что ты отправил на премию… но это ж еще неизвестно, что там будет. (Чарующий блеск – церемония вручения «Феномена»! Огромный экран над сценой, оживленная игра цветомузыки, совершенство, талант – в момент ты взлетаешь, у тебя море поклонников!..)

Неизвестно, неизвестно – идет, идет по комнате, идет-идет, иди сюда, иди…

«Нет! Я не позвоню ей! Не позвоню! Бездари, ничтожество! Не продамся!» – Костя остановился посреди комнаты. Несколько секунд…

Расхаживает, расхаживает, опять, опять – это ведь только один отзыв и оценка вполне можно изменить — мягенький, манящий голос Уртицкого.

«Нет! Я не поддамся! Не бывать!..»

Маэстро может и решение жюри изменить… «Там уже, значит, сговор – раз Лобов звонит мне, говорит такое… Если я буду встречаться с Ирой – мне дадут премию «Феномен»?..»

Костю так и влечет, влечет – невидимая леска протянулась к нему…

«Но а что если обманут меня?..» И ему мерзко-ступорно от этой невольной «расчетливости». «Я Ире позвоню, а премию… мне все равно не дадут?

Что если членам жюри наоборот захочется «проявить волю»? Уртицкий сказал одно – а они захотят показать, что у них, дескать, свое мнение?»

Мутный, крутящийся клубок интриги. Костя как чувствует его… и двоя-кость всего, шаткость. А Уртицкий как играет на этом – своими устойчивыми, акцентированными намеками.

«Когда именно он говорил с жюри? И что конкретно сказал? Он замолвил за меня слово? Да… но может забрать его назад».

Левашов останавливается. И бросается на кровать.

Лежит…

Алё… – мягкий, покладистый голос Уртицкого. Голосок поддается… когда скатываешься вниз, как по леске – к Ире.

«Леску протянули… Сволочи! Тихо-тихонько. Тянут меня по леске, чтоб я…

Нет, не поддамся».

На несколько секунд все мысли исчезают.

«Молдунов… Господи, он же говорил… что он говорил по поводу моего романа? На обсуждении… что говорил? Что «мне нужно было лучше выдержать-прописать любовную линию»! Да, это что-то значит… любовная линия… Они все в сговоре! Он уже тоже заранее обо всем предупрежден!! Он намекал мне на это же».

Ошпаренная голова – у Левашова смыкает в груди, он вскакивает, как от щекотки, начинает искать телефон Иры. Все в сговоре – другого пути нет!

Где же, где же ее телефон?

Костя успел его стереть за год.

«Значит, надо… что же делать? Значит, надо Лобову позвонить и узнать? Телефон его сестры…»

Ты Иру-то помнишь? Невеста, Костя, невеста.

«Надо выяснить!»

Он набирает Лобову…

– Тебе нужен мобильный моей сестры? Иры?

– Да. У меня его не осталось, – говорит Костя.

– Хорошо, конечно… сейчас, посмотрю у себя в мобильном… только знаешь что, Костя? Ты уж не говори никому, что звонил мне и спрашивал его. Что мне так напрямую пришлось его давать, – произносит Лобов совершенно обыденным голосом, по-приятельски. – Он у тебя был и ладно, хорошо?

– Хорошо, – отвечает Костя.

– Позвони ей, позвони, да… – Лобов останавливается… и вдруг произносит: – может, она тебя… любит!

Через минуту он диктует Косте номер……………………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

– Лобов так и сказал: «может, она тебя любит». И еще его фраза: «никому не говори, что пришлось давать телефон…» это имелся в виду Уртицкий – понимаешь, Динь? – сдавленным голосом произносит Костя и смотрит на Гамсонова. – Это его тихохонькая осторожность – сволочь… это означает, что они и рассчитывали, что все пойдет как по маслу – что я просто позвоню. Чтобы вообще будто не было никакой прямой связи за всем этим… хотят смоделировать.

– А чего ты возмущаешься? Ты же сам и позвонил! – Гамсонов жмет плечами и шутливо вылупливает глаза.

«Лобов тоже, наверное, вылупил глаза, когда говорил «может, она тебя любит», – мелькает у Кости.

– Да, – сокрушенно признает он и сжимает губы. – Сам. Но ты же понимаешь, они вынудили меня, чтобы я…

Он замолкает… как объяснить? Как объяснить Денису, что… Костя даже не знает, что хочет объяснить – у него не хватает слов. Всю ситуацию? Вроде бы он уже это сделал…

«Да позвонил же я сам не потому что я…»

Да Гамсонов, наверное, все понимает прекрасно… И ему как всегда все равно?

«Боже мой, я просто хочу, чтобы они…»

Напечатали роман? И Левашов чувствует, что не может произнести это – он будто ступил на шаткое… будто старается выпросить что-то, нечестно. Ведь все должно само собой происходить…

Не может произнести.

Известность не выпрашивают.

* * *

Собственно на этом его история кончается. Левашов теперь раз в три-четыре дня позванивает Ире – она сказала, что работает в службе новостей, на радио, работа тяжелая, и ей нужна очень большая моральная поддержка. Костю вовлекли-таки в искусственность, и он играет в это – впрочем, без каких бы то ни было планов. Но его мягонько-тихо тащат к сожительству – с человеком, которого он едва знает. В то же время, он чует, что чаша терпения в нем переполнится раньше, и он все обрубит – он не сможет встречаться с Ирой. (Это, впрочем, не означает, что Костя выкажет какую-то твердость. Скорее всего, он только позвонит Уртицкому и примется умолять прекратить эту игру и просто напечатать роман… но Левашов знает, что даже не сможет вымолвить слов – «роман», «напечатать»! Он и сейчас не может их вымолвить – когда видит Уртицкого. Потому что интрига и намеки заткнули ему рот – он ничего не может сказать напрямую. Потому что ему — не говорят; напрямую. Если он только скажет… «А как связаны друг с другом все эти вещи, – опять произносит Уртицкий ответ в его голове. – Ира и ваша публикация?»)

Теперь Костя все понимает… «Уртицкий подговорил Молдунова. Чтобы меня раскритиковали. Чтобы все началось с унижения. Чтобы я изначально был ему обязан – так легче будет мною управлять потом всю жизнь в литературе. И Ира тоже замешана в этой игре – у них строгие договоренности!»

Как только Костя ей позвонил – в первый же разговор она сказала, что теперь снимает квартиру в Москве, но живет в ней почти задаром – потому что это по знакомству. Потому что это Уртицкий ей сделал. Костя ее ни о чем не спрашивал – она сама ему сказала.

И теперь – когда Левашов приходит в студию – маэстро повторяет литературные истории, которые тот уже слышал… Многие студийцы не слышали, потому что ходят меньше года. Поэтому опять ничего не замечают. Но Костя-то здесь добрых семь лет… Уртицкий рассказывает то, что рассказывал раньше, по нескольку раз повторяет и все посматривает на Левашова хитро – как бы дает понять, что делать тому тут больше нечего. Что у него теперь «новый жизненный этап наступает».

«Я позвонил Ире – Уртицкому все передали… Боже, если я кому-нибудь скажу… мне скажут… что мне все это мерещится, все мерещится!.. Что я думаю, что весь мир вертится только вокруг меня. Что писатели, мол, все такие. Что мне приглючило, и я свихнулся…»

Опять у него словно рот заткнут. Все, что остается – тянуть неизвестность. И о Боже, как все это омерзительно! Даже когда он – в разговорах с Ирой – откладывает ей предложение встретиться… оно, в то же время, и тянется из него само собой… (Костя идет-идет по своей комнате, иди-иди сюда, иди, иди-иди…) Но…

(Может, она тебя любит! – у Левашова все маняще затаивается внутри).

– Понимаешь, в чем дело, да? – продолжает он говорить Гамсонову. – Уртицкий все так сделал, что я узнаю что-то о публикации, только если выполню все условия. В точности. Но ты знаешь, если даже не буду тянуть… если даже до самого конца пойду и попрошу Иру о встрече, и тут игра не кончится. Она откажется встретиться, Диня, откажется! У них у всех договоренность, что я должен позвонить Уртицкому, именно ему, я уверен. Чтобы он!.. Организовал наше первое свидание.

– И он скажет, что ничем не может помочь? Как и с публикацией твоей? – Гамсонов ехидно улыбается.

– Совершенно верно. Еще и прибавит, что вообще не понимает, почему я обращаюсь к нему за этим. А на самом деле, все после этого разом и устроится – Ира будто передумает.

Костя говорит, а сам чувствует… всего несколько секунд! Как душу ему расклинивает «расстановка позиций». Одна – это отказ Иры (после телефонного общения, к которому его притянули), а другая – постоянное дружеское внимание Лобова, он так старается сблизиться с Костей на последних занятиях в студии. Все в бильярд приглашает играть, так по-семейному.

– Это для того, чтобы в момент ее отказа я почувствовал, что она врет, что не хочет встретиться. Но это и так будет понятно в общем-то. Но они хотят вынудить меня позвонить Уртицкому. Зачем такие виляния? А чтоб я был обязан ему в устройстве своей личной жизни. Чтобы я почувствовал себя под пятой – когда буду звонить и сам же у него выпрашивать… отношений, которых не хочу; унижаться. Это для безопасности – чтоб я никому не смог рассказать об этих играх. У меня как бы автоматически закроется рот – я же сам его об Ире попрошу… – Костя останавливается и потом, качая головой, завершает сдавленно-презрительно: – вот слизняк, Господи, Боже мой! Он же, сволочь, еще наслаждение получит!

– Пф-ф-ф-ф… – Гамсонов снова смеется, приложив ладонь к щеке, чуть наклоняет голову. – Вот-вот! Ты поливаешь-поливаешь, а все равно потом… как это был герой-то литературный… забыл.

– Нет, Денис, я этого не сделаю, ты ж знаешь меня, – произносит Костя – уже твердо.

– Нет? А может все-таки?.. Сам же позвонил этой девке – пф-ф-ф-ф-ф…

Гамсонов склабится, ерничает, Левашову неприятно – от уколов в душе. («Уменя и так столько боли такой концерт в башке а он еще подливае-е-е-ет!! Затык, затык в голове, а-а-а-а-а-а!!»).

Но Гамсонов просто подшучивает как ни в чем не бывало – конечно, он знает, что на самом деле… «Это не смешно».

И Костя говорит – как бы стараясь унять шаткость, она тотчас появилась в душе, – ведь публикация зависит от…

– Я все же надеюсь, что мой роман в журнале не завернут… – он тыкает на это – голосом. Будто это зависит от Гамсонова. – Да ведь Уртицкий уже и дал ход. Рекомендации ведь обратно не забираются.

«Да, это так, – думает Костя. – И если тебе уже написали отказ – тоже. Если скажут уже точно… значит уже все».

Потому что это серьезный, профессиональный журнал. Он опять понимает, осознает, в сотый раз… этим его и держат – «я не могу теперь позвонить никуда! Ничего не могу узнать, только условия выполнять – опять все то же самое, бесконечное повторение».

– Ну и что ты думаешь обо всем этом?

– Да ничего не думаю, – Гамсонов жмет плечом. Уже серьезно. – И о чем же твой роман, интересно?

– Ну… о детях. О моем детстве, пожалуй. Но не только. Там много вымысла. Ну в двух словах… – Костя сбивчиво начинает излагать. – Там главный герой… он проводит летние месяцы на даче, со своим братом. А брат – тот еще затейник! Они придумывают разные игры… А потом как-то они отправляются в лес и видят на поляне странных мистических людей, непонятных. Которые чем-то походят на бродячий табор… ну, вроде цыган, пожалуй. Потом проходит много лет, и эти странные образы так и не дают им покоя, преследуют всю оставшуюся жизнь. Они символизируют их детские страхи. Герои – уже взрослые, брат женился, но не по любви и…

– Да это чушь полная. Но вот-вот, именно что повзрослеть – это тебе очень нужно. Мистические образы… Это что, типа шедевров фэнтези?

– Нет, что ты! Боже упаси! Ничего подобного! Мой роман – философский.

– Я ничего не понял… Нет уж, мне приятнее читать «Золотого теленка». Настольная книга, знаешь ли, для меня.

– Уртицкому, в действительности, абсолютно неважно, о чем мой роман. На какую тему. Я же тебе говорю, что я…

– Ладно, все, опять слушать то же самое… – Денис иронически отстраняется – хватит, мол. – Ты, во-первых, это слово не употребляй.

– Какое?

– Что ты мне сказал? Ты его все время повторяешь…

– A-а… что меня шанта…

– Да. Тебя не шантажируют, а пытаются купить. Если ты скажешь, что тебя шантажируют, это будет клевета, потому что…

– Ну да. Я понял. Да он в любом случае всегда сможет сказать, что мне померещилось, поэтому… – Костя останавливается.

Полная безвыходность внутри. Нет никакого исхода………………………………..

Они опять сидят в парке, как и в прошлую встречу. Парк узкий, между двумя дорогами проспекта; закован в медленные, вечерние цепи автомобилей, которые, изредка посигналивая, протягиваются к площади метро. Слева, за разреженной листвой деревьев сверкают скопившиеся уголки машин и огней, и совсем невидно лиц пешеходов – кажется, они утонули… в троеродной массе.

И все же они где-то там…

А правее, на сине-зеркальной башне мегаполиса распускается и играет цветами неоновая мозаика. Осторожными, бесшумными волнами на фоне голубоватой дымки неба позади. Весь московский шум, походит на чуть усиленный шелест автомобильной резины, и Косте представляется… что вместе с распускающимися цветами на табло, – от центра к краям, – свежеет почему-то и воздух… едва ощутимо.

На секунду ему кажется, что он может расслабиться, унять наждачный гул в мозгах и сбросить бетонную маску лица, а вместе с этим и весь груз…

– Да, меня хотят купить. Только так ловко, чтоб я инициативу проявлял, – он останавливается, а потом произносит сдавленно-медленно. – И всю эту куплю Уртицкий называет любовью – я знаю… это я точно знаю. Он и правда искренне считает, что это любовь. Что можно заставить полюбить человека таким способом… А знаешь, почему он так думает? Он вообще считает себя очень прозорливым в отношениях и что понимает, кто с кем должен встречаться лучше, чем сами эти люди… знаешь, от чего все идет?

– Ой не, я больше не хочу слушать этот бред… меня этот твой Рютицкий…

Тут у Гамсонова звонит мобильный. Он смотрит на дисплей – это Переверзин.

– Слушай, можешь ответить? Скажи, что меня нет, а если спросят, когда буду, скажи, не знаешь. Понял?

– Без проблем… – соглашается Костя, беря телефон. – А кто звонит?

– Один тип… то еще динамо. Понял, что сказать?

– Конечно.

После того, как Костя отвечает, что Гамсонова нет, и кладет трубку, Денис забирает телефон и спрашивает:

– Тебе вообще зачем нужна эта публикация?.. Каким там тиражом выходит этот журнал?

– Три тысячи.

– Ага. И на газетной бумаге.

– Ты не понимаешь. Это совершенно неважно. Это очень престижное издание! В нем печатались Астафьев, Шукшин, Шолохов…

– Три тысячи. На газетной бумаге, – повторяет, между тем, Гамсонов утвердительно и ровно. – Разойдется это только по библиотекам.

Будто и не услышав Костю и как бы давая ему почувствовать нелепость всей этой истории. И кто сейчас знает, что выходят еще какие-то литературные журналы, которые печатают серьезную прозу.

– Я тебе говорю, это высокий уровень.

– Высокий уровень? – смеется Денис. – Именно поэтому они плетут…

– Ну да, ты в чем-то прав…

– И почему ты тогда называешь их бездарями?

Но Костя только устало поджимает губы – от этого… «противоречия». Которое он прекрасно знает. Но это ничего не меняет – все равно нужно бороться, а не уходить. Не сходить с пути и пробиваться.

– Эта публикация – солидный зачин… потом я мог бы издаться и прославиться…

– Да неужели! – ерничает Гамсонов.

– Ну да, может, ты прав. Никакой большой славы это не принесет…

– Ну вот так и говори!

– Но премия-то, премия, Динь! Я ведь на премию отправил. Там деньги как-никак.

Костя как бы пытается предугадать эту колею, в которую сворачивает их разговор. Гамсонов будет намекать на одно: вся эта ситуация просто от того, что у вас у писателей ни фига нет денег.

Но Денис все равно неумолим:

– И какие же там деньги? Тыщ сто-двести, наверное? Мне это два месяца работы максимум.

– Но все равно я смогу… – Левашов осекается. – Слушай, Денис. Это совершенно не имеет значения. Это совсем другой вопрос. Я вообще делаю это не ради денег.

– Другой вопрос? Пф-ф-ф-ф-ф-ф…

Костя сейчас не обижен… Как он всегда всколыхивается, когда обычные люди начинают учить его, что «деньги это главное» – нет, он знает, Гамсонов «свой человек». «Который понимает, для меня главное – творчество. Единицы меня понимают…

А может, я теперь не обижаюсь, потому что мне и так слишком тяжко? А может…» – опять болевой укол, нездоровая роящаяся «аналитика» – в жарком мозге.

– Ладно, сам разбирайся, – Гамсонов зевает и ободренно раскидывает руки. – Вот тебе и Рютицкий.

Следует пауза.

– Вообще… тебе легко насмехаться. Ты-то в такие истории никогда не попадал.

– Ну, это не так.

– Ага-ага, конечно. Тебя что, когда-то хотели принудить жениться? Ты сам говорил, что у тя только…

– Случайные знакомства?

– Ну да, – Левашов останавливается на несколько секунд, а потом… спрашивает: – Ты все… так и делаешь, да?

– Ты о чем?

Он с запинкой озвучивает: «Если вдруг попадается пассия, общаешься с ней по левой сим-карте, едешь на ночь, а на следующий день отрубаешь номер – и поминай как звали».

– Ну а что делать! А вдруг она… захочет все сэ-э-эрьезно… а я не хочу – приходится ныкаться, – логично произносит Гамсонов. – Но последнее время… Я опасаюсь так делать уже.

– А что случилось?

– Да несколько месяцев назад… одна такая стервь попалась, что выискивать меня стала.

– В самом деле?

– Ага, – Денис кивает, поджав губы. – Эта, Анька… главное, совсем юная. Я телефон отрубил после нескольких встреч – ну, она должна была понять, что всё. Но ты представляешь…

– Не поняла?

– Это мягко сказано. Она выискала меня через сайты, где я рабочую информацию выкладываю по ай-фонам.

– Да?

– Ага. И ведь надо было еще попотеть, чтоб такое сделать, извините.

– И что было дальше?

– Ну, встретилась со мной анонимно. Я до последнего момента не знал, что это она.

– Прикинулась покупателем, реально? – Костя смотрит удивленно.

Гамсонов кивает.

– И что в результате? Она тебе реально по роже, что ли, надавала?

– Ну, не до такой степени, но… – Денис морщится. – Там на самом-то деле и не за что было… по роже. Но все равно – неприятный разговор.

– Что ж сделать, ежели она рассчитывала на большее, чем ты хотел.

– Во-во… ну и короче, после этого я в завязке.

Пауза.

– Выходит… теперь ты один, – резюмирует Левашов.

Но Денис в ответ мотает головой: «Не, ни фига».

– В смысле?

– Я больше не ныкаюсь, но… зато другой способ нашел. Я ж не такой дурачок как ты – чтоб на сухом пайке сидеть…

Косте неприятен этот разговор… и от того, как Гамсонов «рассуждает об отношениях». Но он привык. Кроме того – тот ведь совсем не такой. «И мы настоящие друзья. А по поводу баб… эти истории – просто «шалости», должно быть».

– И что же?., у тебя теперь…

– Ой не, не буду рассказывать, – Денис смеется, с шутливым стыдом закрывает лицо. – Не буду, нет!.. Это такое уродство! Я так опустился…

– Ты о чем?.. Что такое случилось?

– Неважно. Все равно там тоже уже все закончено.

Глава 11

I

После встречи с Гамсоновым Костя возвращается домой, входит в прихожую… страшная, вспаренная измученность, осадком остановившаяся в глазах.

Изможденность на щеках и горячий лед в голове. «У меня уже появились морщины – от всего этого? Разом, будто за двадцать лет… Это было бы даже неплохо. Я был бы удовлетворен».

Нет, сейчас ему плохо. Очень. Опустошенное, испуганное разочарование в грудной клетке – «я столько работал!!.. А со мной так… Меня шанта…»

Ты только это слово не говори, – тотчас вспоминает слова Гамсонова.

«На меня давят на меня давят издеваются твари не дают дороги…

Нет-нет, они все правильно делают, все правильно, я должен еще работать, еще, еще!!» – но Костя опять, снова это чувствует: раньше у него были силы, но теперь он будто загнан и падает мордой вниз на асфальт – мозгом, мозгом тащится как по асфальту – ш-ш-ш-ш – и пыль, жаркая пыль, извилины по асфальту – инерция от падения.

Он пишет каждый день уже семь лет, из него выжали все, все, а как надо что-то для него сделать…

Никто никому не должен помогать. Это же творчество! «Все должно само происходить»! (Опять Костя вспоминает эту «искреннюю, бескорыстную установку» литературных ценителей, его окружающих. Которые на деле просто ничего не делают, а только сидят в своих лавочках – довольствуясь «славой» узкой кучки литераторов).

Господи, как же ужасно, надломленно ему!..

Еще не сняв одежды, а только включив свет в прихожей, он поворачивается к зеркалу и некоторое время смотрит на себя. У меня уже появились морщины? – вспоминает свой собственный вопрос – будто это кто-то еще спросил. Уже давно? Несколько часов назад?..

Нет, никаких морщин. Он обаятелен, хорош собой и высок… даже красив, пожалуй. Но лицо такое, будто он не спал несколько дней… он и не спал! Устало прищуренные глаза – взгляд… словно старается продраться сквозь туман. Молочно-темно-серый туман – электрический свет… он ничего и не освещает в квартире?.. Темное, затуманенное сознание.

За спиной настенная вешалка для ключей с полуотворенной черной створкой. Створка прижимает к ключам свисающую кожаную перчатку. Дальше – входная дверь, на которой висит листок с надписью: «Свет не забудь выключать», – оставшийся еще с лета, когда мать уезжает на дачу, и Костя на пару месяцев остается один. Еще далее – дверь в ванную, почти всегда отворенная, а на выключателе отсутствует одна клавиша. Еще дальше – темнеющее пятно

окна на кухне… В квартире полумрак? Люстра зажжена, но свет очень бледный и… какой-то кислый… и призрачный. «Как в пещере у тебя. Просто как в пещере…» – вспоминает Костя усмешки Гамсонова, который как-то пожаловал к нему в гости, пару лет назад…

Левашов снова смотрит на свое осунувшееся, измученное лицо……………….

……………………………………………………………………………………….

Через полчаса… он продолжает ощущать эту страшную усталость – во всем теле, – но опять не может уснуть. Сидит на кровати, смотрит в одну точку… Вдруг… страшный испуг-опустошение – будто отворяет нараспашку все его тело… «Что же со мной сделали такое?! Как они могли? Так поступить! Это же и их дело тоже! Литература! Как они могут поднимать руку на святое?!»

Насмешки Гамсонова. Секунду Костя опять чувствует себя дурачком. И что просто раскудахтался. Ему и обидно и… смешинка скользит. В онемелом мозге…

Где-то очень, очень далеко.

А потом в голове начинает крутиться жаркий «аналитический» клубок, остервенелый: «Раз в журнале раскритиковали… значит, наверное, и в премии «Феномен» не пройду – они связаны неофициально… а с другой стороны, Молдунов умыл руки – выходит, будут уже публиковать, осталось только в премии пройти. «Но а что, если сорвется там?» – Костя весь заклинивается внутри – надрывным страхо-о-о-ом. Ведь ежели сорвется в молодежной премии… а тут такой солидный, тяжелый журнал – премия ниже! «Кто меня примет в журнале – после? Тем более раскритиковали на семинаре… да и смысла печатать без премии – нет. Смехотворный тираж журнала, Гамсонов все правильно сказал…» Зато уровень!.. Самое важное!

«…а с другой стороны, поскольку журнал выше… если уже принято, если будут печатать… ведь Молдунов сказал…»

Посмотрим, что вы скажете, когда вам причинят боль литературные критики.

«Все еще будет хорошо, точно!.. Значит, и пройду я в премии, конечно, – чего я парюсь! Все будет хорошо!»……………………………………………………………….

Не смотря на весь сумасшедший жар «клубка»… он довольно-таки точно характеризует… действительный омут, в который Костя угодил.

«Как же они могли так поступить со мной?!..

Все это – очень серьезно. Очень, очень серьезно!

Роман, роман… они напечатают? Они сделают это?.. Да, они сделают», – утверждает Костя.

Мысли… почти раболепные? Но вдруг…

Он вскакивает – твари, твари!! – ходит, ходит по комнате: я работал над романом так себя измотал а какая-то тварь которая ничего не написала за всю жизнь хочет прицепиться прицепиться гнида… влезла и не дает дороги… они только пьют кровь и издеваются, говоря, что мне рано…

И Костя останавливается. Неловко говорить об этом, даже мысленно – будто он сам идентифицирует в себе некий комплекс… «Я слишком молодой еще».

Который озвучил Молдунов. Выставляя вперед свое пузо. Костя ходит, расхаживает, изнывая от кислоты и презрения, но потом… всколыхивается воспаленной гордостью, радостью – это как вспышка – навечно остановившаяся в глазах…

ледяная

«Да, мне еще только двадцать четыре… но это ж наоборот хорошо! – вско-лыхи, всколыхи, резиновые прогибания в груди. – С этим романом я прыгнул не по годам высоко! Мне все удалось в нем – поэтому они плетут такие козни, это хорошо, замечательно!..» – воспаленная радость, безумное возбуждение. И он уже заливается истерическим хихиканьем – почти восхищением, маска, ехидная маска на лице, пальцами, пальцами шевелит – «прохвост, какой прохвост Уртицкий. Вот прохиндей, как же хитер! Это ж надо, что учинил!» – хихикает, хихикает Костя.

Но потом смех резко иссякает – цикл апатии.

Во всем теле – тупая, замораживающая боль; полое разочарование – «в моем теле ничего нет? никаких внутренностей?»