Текст книги "Кудесник (сборник)"

XXII

Наконец графиня Софья Осиповна успокоилась и утешилась. Ее Гриша был снова в своей детской окружен мамушками. Одно смущало всех, и в особенности графиню, что лицо ребенка и все тело было покрыто багровыми пятнами и сыпью. В особенности было безобразно до неузнаваемости лицо маленького Гриши.

Граф Феникс привез ребенка вечером в карете закутанного и потребовал, чтобы его держали по крайней мере неделю в совершенно темной комнате, так как эта сыпь, по его мнению, могла поразить глаза и причинить, пожалуй, потерю зрения.

– Но отчего, откуда эта сыпь? – все так тревожно добивалась графиня.

Медик и маг объяснил, что если бы эта сыпь не появилась, то ребенок был бы уже на том свете. За тем он и взял его к себе на излечение, чтобы упорными заботами и хлопотами вызвать эту сыпь.

Холодно и отчасти иронически отказавшись от всякого вознаграждения, врач и кудесник уехал, повторяя настоятельную просьбу о темноте в комнате ребенка.

– Я уж не рада, что вам советовала обратиться к этому итальянцу! – заметила графине после его отъезда баронесса д'Имер. – Он обезобразил ребенка.

– Авось скоро пройдет, – говорила графиня. – Подумайте, ведь он был при смерти. Разве можно было колебаться. Напротив, я благодарна вам за совет.

– Мне он ужасно не нравится. Странное лицо.

– Кто… Гриша?

– Какой Гриша. Бог с вами! – рассмеялась баронесса. – Я имею в виду этого Феникса. Мне кажется, он шарлатан и авантюрист.

– Однако денег он не взял, – заметила графиня.

– Что же из этого… Но ведь имя его Калиостро, зачем же он называет себя графом Фениксом.

– Он не скрывает этого… – заметила графиня, – все это знают. Но просто ради этикета инкогнито путешествующего аристократа.

– Какой он аристократ, графиня. Пари держу, что он плебей! – воскликнула Иоанна. – Одним словом, он мне ужасно не по душе. Слава Богу, что вы с ним развязались на веки вечные.

– Да. Но другое дело! – улыбнулась графиня. – Авось нам не придется более к нему обращаться.

Прошло дня три. Домашний и давнишний доктор Зарубовских, который все болезни Гриши приписывал зубкам, снова был допущен к ребенку. Он тоже ахал, разглядывая в полутемной горнице лицо младенца. «Да он его просто вымазал чем-то, – думал доктор. – Это не сыпь, явившаяся сама собой, а сыпь, вызванная втираньем. Ну уж итальянские эскулапы. Я ему пса не дал бы на лечение». И, ничего не говоря самой графине, а тайно уговорясь с главной мамушкой, Кондратьевной, доктор дал ребенку примочку, чтобы избавить скорее от этой сыпи.

Кондратьевна и другие няньки, снова допущенные ходить за «графчиком», были в восторге. Уже почти месяц целый не видали они своего Гришеньку, так как мадам Роза почти не впускала их в детскую, а тем паче не позволяла прикоснуться к младенцу.

– Спасибо этому тальянцу, что он хоть эту мадаму Розу спровадил! – говорили все няньки и под няньки.

Благодаря усилиям доктора и Кондратьевны на третий же день личико ребенка преобразилось, сыпь и пятна исчезли. Занавески на окнах, конечно, перестали закрывать плотно; несмотря на приказ медика-мага, мамушки могли свободно радоваться на Гришу. Но все они стали дивиться теперь на своего графчика и на все лады вздыхали. От ухода за ним Розы, да и от лечения «тальянца» мальчика просто узнать было нельзя – другой ребенок стал: лицом хоть гораздо полнее, да все выражение личика совсем не такое, как бывало прежде. Никогда он не глядел на них такими дикими глазами. И тот, да не тот графчик.

Особенно было обидно Кондратьевне, что, по милости найма Розы и долгой разлуки с своим графчиком, теперь он не узнавал ее и дичился так же, как и всех.

Даже на мать свою он с первого же дня глядел дико и испуганно.

– Отвык! Шутка ли, сколько времени не видал никого из своих.

Ребенок постоянно звал маму, но, когда графиня являлась и наклонялась в полутемноте над его постелью, ребенок дико взглядывал и начинал плакать… Прошел еще день, и однажды вдруг, около сумерек, Кондратьевна, сидя около занавешенного окошка в детской, глубоко задумалась, потом ахнула и перекрестилась.

«Помилуй Матерь Божья! Какое мне наважденье приключилось! – подумала она. – Тьфу!»

Кондратьевна была взволнована; она сидела уже часа два около этого окна и, глубоко задумавшись, соображала. И вот после долгих дум, соображений и воспоминаний о ребенке, за которым она ходила со дня его рождения до минуты найма мадамы Розы, Кондратьевна ахнула на те мысли, которые ей пришли в голову.

– Помилуй, Заступница! – раза три еще перекрестилась Кондратьевна. – Искушение врага человеческого! Эдакое в голову лезет? Даже ноги затряслись от этих моих мыслев.

Но враг человеческий или, вернее, здравый смысл и ясновидящее мамкино сердце подсказывали все свое и свое… Будто нашептывали нечто, от чего у старой няни ноги тряслись.

– А сём-ко я погляжу графчиково родимое пятнышко на бочке под мышечкой! – вдруг пришло на ум Кондратьевне…

Она приперла дверь, раздвинула совсем обе занавески на окнах и в совершенно светлой комнате раскрыла ребенка на постели.

– Дай-ко я его разгляжу всего, – сказала Кондратьевна.

И вдруг теперь, при свете, пристально вглядевшись в лицо младенца, Кондратьевна почувствовала, что ноги у ней подкосились совсем.

Уже испуганно нагнулась она, повернула ребенка и подняла его рубашечку, чтобы найти хорошо ей знакомую и большую родинку. И обомлела няня…

Родинки не было!

Повернула она ребенка на другой бок… Оглядела всего, вгляделась опять в лицо, очистившееся вполне от сыпи и пятен, и вдруг…

Вдруг Кондратьевна как стояла, так и повалилась на пол…

– Матерь Божья… Помогите, родимые… Силы небесные… Девушки! Голубушки!..

Сначала Кондратьевна жалобно и перепуганно взмолилась и бормотала, заливаясь слезами, но наконец начала уже отчаянно кричать и звать на помощь.

Она не могла встать сама. Ноги у нее будто отнялись по самые колени.

На крик няни наконец сбежались горничные и, подняв ее, перевели на кровать рядом с кроваткой младенца.

– Графинюшку! Графинюшку мне! – взмолилась Кондратьевна.

Побежали за Софьей Осиповной три девушки и доложили, что мамушка Кондратьевна плоха, должно, помирать собралась и зовет барыню.

Графиня тотчас явилась и прежде всего пришла в ужас, что в детской светлехонько, несмотря на строгое указание графа Феникса.

– Графинюшка, голубушка… – забормотала Кондратьевна… – Прости меня, окаянную, а я… Я, должно, ума решилась… Глянь поди на него… на… На этого, на младенчика… Глянь…

– Что такое? Что ты?..

– Поди, родная, вглядися. Хорошенько вглядися, что тебе серденько подскажет… Пойдем. И я пойду.

– Упадете, нянюшка! – заявила одна горничная.

– Ни-ни… Ноги очухались… Гляди, графинюшка. Гляди. Ну, что же? Что?..

Графиня между тем страшными глазами вглядывалась в лицо ребенка, освещенное теперь в первый раз из двух окон, за которыми сияло солнце.

– А родинку помнишь, графинюшка. Родинку?.. Говори, помнишь?

Но Софья Осиповна ничего не отвечала, она стояла мертвенно-бледная, с дрожащими посинелыми губами и вдруг сразу, без крику, без единого звука, закачалась и, взмахнув руками над головой, повалилась на руки стоящих кругом нее горничных. Едва-едва успели подхватить они бесчувственную, как труп, барыню.

Графиня, однако, тотчас же пришла в себя и, бросившись снова к постели ребенка, дико, отчаянно закричала на весь дом.

– Это не он! Это не он!..

– Подменил! – произнес кто-то роковое слово.

Софья Осиповна побежала стремглав к своему мужу, но на пороге его комнаты вдруг замерла.

– Нет. Это убьет его… – прошептала она сама себе. – Он не осилит такого… Господи! Что же это? За что наказуешь меня?

И вдруг сразу Софья Осиповна вспомнила и ответила себе мысленно по совести:

«За что? За него… За Алексея… За внука ее мужа. Вот за что!..»

Графиня упала на ближайшее кресло и глухо зарыдала, затыкая себе рот платком, чтобы эти рыданья не достигли до ушей старика мужа.

– Подменил! Подменил!

Это слово повторялось всюду всеми, и весь большой дом заходил ходуном…

Только один граф не знал ничего, а, напротив, ожидал, что возвращенного медиком сына принесут к нему повидаться.

Многие из стариков людей, дворецкий Макар Ильич, многие нахлебники и, наконец, всей дворне ненавистные Норичи – все побывали в детской, всех звала Кондратьевна.

– Идите. Глядите, родимые… – звала она. – Не наваждение ли какое? Может, нам сатана глаза отводит!

Но все единогласно заявляли, поглядев на ребенка, что, хотя «сходствие малое» и есть, «где же» и «как можно». Разве всем известный махонький графчик эдакий «из себя» был.

– Ничего у него графчикова нету в лице, акромя малого подобия в черных глазах. Да и они совсем не такие и куда чернее. Этот скорее на какого тальянца смахивает или на цыганенка.

Когда в детской никого не осталось, кроме одной Кондратьевны, продолжавшей плакать и причитать, в горницу вошел Макар Ильич и, не подходя к кроватке ребенка, проговорил:

– Скажи ты графине своей – поправить худое дело. Может, тогда Господь смилуется и твой графчик разыщется.

– Какое худое дело? – отозвалась мамушка.

– Накликали вы это. Графиня твоя себе накликала! Все в доме так сказывают теперь. Все. Накликали. Расписывали они с Норичами, как умершего якобы графчика у Эмилии Яковлевны подменили другим… Ну вот вам и взаправду такое. Их морока и всякое клевещание ныне правдой обернулось. То было злодейское клевещание, а это вот въяве – сущий подмен младенцев. Поправьте худое дело, и, может быть, Бог над вами смилуется. Да и Алексей-то Григорьевич, то есь старшенький наш графчик, ныне в Питере. Стало, и поправить скорехонько все можно.

Макар Ильич ушел к себе, а Кондратьевна, как бы хватаясь как утопающая за соломинку, пошла разыскивать свою барыню, чтоб сообщить ей рассуждение дворецкого.

Она нашла графиню уже на другой половине дома, в той желтой гостиной, где когда-то принимала она Алексея в первый раз и где он лишился чувств от нравственного удара, нанесенного ему бессердечной женщиной.

Странное дело! Только теперь, выслушав как сквозь сон слова мамушки о рассуждениях дворецкого, Софья Осиповна впервые вдруг заподозрила нечто общее или связь между ее поступком с Алексеем и поступком Калиостро с Гришей.

– Зачем они вместе, одновременно очутились в России! – подумала она.

XXIII

Первая личность, за которой поскакал посланный от графини, была, конечно, ее новая приятельница баронесса д'Имер.

Иоанна явилась тотчас же, и когда бросившаяся к ней навстречу графиня, с новым приливом отчаяния и с рыданьем, объявила ей ужасную весть, то баронесса не устояла на ногах, а затем с ней сделался на секунду как бы легкий обморок.

– Я во всем виновата. Я… Я несчастная! Я посоветовала послать за этим извергом! – заговорила она с отчаяньем и ломая красивые руки, но графине это отчаяние показалось не искренним, а деланным…

– Что же теперь… Что вы думаете. Он уморил моего Гришу и побоялся ответа! И подменил…

– Дайте прийти мне в себя… У меня голова кружится! – И баронесса д'Имер долго молчала, как бы глубоко вдумываясь в страшное событие.

– Он жив! – вдруг решительно выговорила Иоанна.

– Гриша?

– Да. Он жив. Я голову мою вам отдаю на отсечение, что он жив.

Графиня бросилась к приятельнице на шею, как если бы это было не предположенное ею, а привезенное верное известие.

– Да. Я уверена. Убеждена.

– Почему, милая, дорогая. Почему?

– Слушайте. Тут что-нибудь кроется, какая-нибудь тайна. Мы должны раскрыть эту тайну. Поймите одно, графиня, что если б ваш ребенок умер у Феникса, то он просто заявил бы вам об этом. Это не преступление. Он взял совершенно больного, почти умирающего ребенка… Что ж было бы мудреного и чем он виноват, если б ребенок не выздоровел. Ему нечего было бы бояться ответственности. Доктора, которые явной ошибкой в лечении убивают больных, и те не судятся за это. Зачем же он стал бы обманывать вас, подменив ребенка. Привез бы тело…

– Зачем? Зачем?! – воскликнула и графиня. – Ведь денег за лечение он не взял. Единственного повода обмана и подмена и того нет.

– Правда! Правда! Зачем же?

– И неужели вы думаете, что он – маг, масон, все-таки человек бывалый, хитрый сицильянец – так глуп! – продолжала Иоанна горячо. – Неужели вы думаете, что он может воображать и надеяться обмануть мать, сердце матери, если не глаза ее. Да разве можно подменить ребенка двух с лишком лет. Ведь это не новорожденный, которые все похожи друг на друга!

– Что же вы думаете, баронесса! Что вы хотите сказать? – отчаянно произнесла графиня.

– Я хочу сказать… Я утверждаю, что ваш ребенок жив, что он у этого проклятого сицильянца. Тут есть какая-то тайна… которую я разгадать не в силах. Тут кому-нибудь выгода есть, чтобы ваш сын пропал без вести. Подумайте хорошенько. Не знаете ли вы… Нет ли чего подобного. Вспомните…

Софья Осиповна залилась слезами и объяснила, что она должна передать Иоанне подробно одну историю из давней хроники их семейства. Быть может, разгадка всего и найдется сразу.

Графиня коротко, но толково рассказала приятельнице все дело подмены умершего ребенка чужим, совершенной у покойной невестки ее мужа. Отсюда произошла целая история с этим подменным ребенком, ныне взрослым человеком.

– Я все это открыла мужу. Его лишили имени и состояния и даже изгнали из России! – окончила графиня свое повествование. – И вот не он ли через Феникса мстит мне или надеется… этим путем добиться возвращенья своих прав…

– Стало быть, я не ошиблась, графиня. Тут есть тайна, есть что-то… А где проживает теперь этот господин, с которым вы имели столкновение?

– Он здесь!

– Где?! Ведь он изгнан из России, говорите вы?..

– Здесь. Здесь теперь.

– В России. Вернулся?! – воскликнула баронесса.

– Здесь, в Петербурге…

– Теперь! Здесь! В Петербурге! – повторила баронесса упавшим голосом и прибавила, как бы стараясь увериться, что не ослышалась. – Не в Германии, а в Петербурге?.. О, тогда все понятно… Это преступная и ужасная кабала. Не надо было отдавать ребенка этому негодяю сицильянцу. Они соумышленники. Но слава Богу, графиня, слава Богу! Я более чем когда-либо уверена, что ваш Гриша жив.

– А если они, Феникс и Норич, уморили моего бедного Гришу, чтоб не было у графа наследника имени и состояния, – вдруг заплакала опять графиня.

– Никогда! Это была бы глупость! – воскликнула Иоанна смеясь. – Состояние может быть завещано вам законным образом, у вас могут быть другие дети. Что ж они выигрывают? А он от смерти вашего Гриши все-таки не делается наследником, он все-таки остается господином Норичем. Нет, тут кабала, интрига… И я все узнаю. Все… Все узнаю… Дело наше не проиграно. Гриша ваш жив и будет снова у вас. До свидания. Я еду прямо к нему.

– К Фениксу?

– Да. Даю вам слово, что я переверну всю нашу планету кверху ногами, но дело это выиграю!

Целые сутки прождала Софья Осиповна свою приятельницу и за эти сутки постарела лет на десять. Седина блеснула в ее голове.

«Жив Гриша или мертвый?» – тысяча раз звучал вопрос в сердце матери.

Графине казалось даже, что если она узнает, что ребенок умер, и увидит его труп, то ей будет все-таки легче, чем эта неизвестность об его судьбе.

Разумеется, старику графу сказали, все скрыв от него, что Гриша так слаб, что его нельзя нести к отцу, нельзя тревожить из постели. Софья Осиповна, кроме того, объявила, что если кто-либо слово скажет и пустит молву о происшествии за пределы дома и двора, то будет строго наказан: крепостной – сдан в солдаты, а вольный – изгнан тотчас из дому.

Ребенок, по-видимому, в самом деле не русский, а вроде цыганенка, смуглый, черноглазый, красивый собою, был немедленно унесен, конечно, из детской и сдан на попечение одной бездетной семье нахлебников.

По странной случайности судьбы в тот же день за ночь скоропостижно умер ребенок у Норичей, счетом девятый, но как маленький и младший – любимец родителей. Все обитатели палат, да и сами Норичи увидали в этом странное знамение, перст Божий и кару Его!

Игнат Иванович и его жена, давно уже жившие как-то незадачливо во всем, теперь совсем потерялись…

– Вот он, грех-то наш, откупается, – заговорил Норич жене. – Отливаются нам слезки молодого Алексея Григорьевича, что носит силком наше прозвище вместо своего графского, отливаются волкам завсегда овечьи слезки.

А дворня, при известии об их горе, жестоко шутила над ненавистными Норичами:

– Пущай они цыганеночком и заменят покойничка своего. Так им, видно, судьба подменять…

– Перст Божий! – говорил Макар Ильич. – Накликом надысь выдумали, сказ сказывали, а ноне вот оно въяве и воочию навождилося у нас.

Наконец графиня дождалась приятельницы. Баронесса д'Имер приехала радостная… Графиня оторопела, увидя ее, и через силу спросила:

– Жив?

– Жив!.. Я не видала. Он мне не сказал прямо. Но он почти сознался во всем… Ребенок этот из какой-то бедной семьи иностранцев…

– А Гриша у него?

– У него.

– И жив? Жив?..

– Он этого мне не сказал, конечно, но я уверена. Слушайте… Мы отгадали верно. Это кабала! Виновник всего наш враг Норич. Он в уговоре с Фениксом. – И баронесса д'Имер передала графине подробно все, что она будто бы выпытала у Феникса с великим трудом. – В результате было то, что Норич через Феникса требует своих прав… титул, имя и полмиллиона, так как говорит, что у деда состояние выше миллионного.

– И тогда только при исполнении требований этого человека они отдадут мне Гришу? – странно произнесла Софья Осиповна, глядя на Иоанну взором, горящим от гнева и злобы.

– Да, это их условие.

– Спасибо вам, баронесса… Я и так получу моего ребенка, – вымолвила она, вставая. – Этот негодяй Норич не заставит меня… Я еду сейчас же…

– К Фениксу?

– Нет, к другому лицу, стоящему повыше проходимца Феникса… Этого авантюриста и детского вора заставят через полицию возвратить мне ребенка!.. – гневно и грозно произнесла графиня. – Как это умно? Как это хитро? Да что же этот Феникс воображает, что он здесь в России среди дикарей, в стране без законов, без властей?..

– Графиня, ради Бога… – воскликнула Иоанна. – Вы погубите… Вы испортите все дело. Вы потеряете ребенка… Пощадите его и себя самое… Не идите в борьбу. Соглашайтесь на их условия. Послушайтесь совета опытной женщины…

– Никогда… Норич не будет графом Зарубовским. Подкидыш не будет носить имя моего сына…

– Да будет ли у вас этот сын…

– Его заставят возвратить мне ребенка.

– Он откажется от всего. Доказательств нет! Он скажет, что ребенок умер! – воскликнула Иоанна, и, схватив графиню за руку, она отчаянно, чуть не с искренними слезами умоляла ее не идти на борьбу с интриганами, хитрыми и ловкими, а соглашаться на условия их. Но Софья Осиповна, бледная от гнева, озлобленная до ярости, стояла на своем. Теперь она столько же хотела увидеть сына, сколько жаждала отомстить за его похищение и за дерзкую выходку двух, по ее словам, «наглецов и проходимцев».

Иоанна выехала из дома Зарубовских несколько смущенная и поскакала, конечно, прямо к Калиостро. Графиня выехала почти одновременно и сказала ей, что объедет всех лиц «власть имущих», в том числе будет и у князя Потемкина.

Иоанна ураганом влетела в дом на набережной, где жил кудесник, и взволнованная передала результат своей неудачной попытки.

– И пускай! – спокойно отозвался Калиостро. – Чего же вы волнуетесь? Э-эх, графиня. Я от вас этого малодушия не ожидал.

– Да ведь Норича арестуют, пожалуй, а он даже ничего не знает.

– Его не арестуют. Его допросят.

– Ну.

– И он скажет, что ничего не знает, и это будет правдой. А вы скажете, что вы все это сами сочинили и про Норича, и про меня. Так, зря сочинили, как часто барыни сочиняют, что вам так показалось! Ваше самолюбие женское только временно пострадает – вот и все.

– А к вам если явится полиция?

– Явится. Да. Будут требовать ребенка. А я скажу, что он умер, ибо я его уже умершим взял к себе. На это есть свидетели. И виноваты их доктора, а не я…

– Позвольте! – воскликнула Иоанна. – Если он умер, то пожалуйте его труп…

– Так что же? Убивать, стало быть, живого ребенка, чтобы избегнуть беды.

– Нет. Зачем убивать. Это грех! И у меня духу не хватит на это. Да и пользы нам от мертвого ребенка не будет той же, что от живого. Ну-с?.. Труп пожалуйте матери! – кричала Иоанна, как бы требуя. – Что ж? И тут, что ли, подменом вы хотите…

– «Трупа нет, милостивые государи! – выговорил Калиостро важно, с жестом и оглядывая горницу, как бы перед ним стояла официальная группа людей, а не одна Иоанна. – Трупа нет!» – «Где же он?» – «Он не существует. Он в пространстве, преобразясь в мельчайшие атомы. Я совершил неудачный опыт палингенезиса. Каюсь… Но это не преступление».

– Палингенезис?! – воскликнула Иоанна.

– Да-с. Неудачный опыт палингенезиса. Я по всем правилам алхимии сжег труп умершего, чтобы воскресить его, но опыт не удался.

Иоанна громко, весело расхохоталась.

– И вы думаете, что мы отделаемся этим заявлением от властей.

– Конечно. Я не простой медик, а алхимик и маг.

– И затем что же делать? Опять к графине с условиями торга.

– Так точно-с, очаровательная баронесса д'Имер. Вы предложите ей самой сделать все, чтобы…

– Сделать тоже палингенезис! – весело воскликнула Иоанна. – Но удачный. Не огнем, а презренным металлом воскресить труп ребенка к новой жизни.

– Именно. И стоит того, ей-богу, прелестный мальчишка. Глупенький, болезненный, но хорошенький… Но слаб, правда, донельзя, по милости вашей ныне далеко уже путешествующей Розы. Много она ему уже подсыпала зелья. Можно было и поменьше… До сих пор не может он у меня оправиться… Случись с ним теперь какое-либо осложнение, ну хоть бы лихорадка простая, не вынесет, умрет. Вот тогда все у нас и пойдет прахом. Надо бы скорее покончить переговоры с этой упрямой графиней.

– Не упрямой, а скупой… Она деньги больше сына любит.