Текст книги "Кудесник (сборник)"

Наконец дела Алексея пошли на лад, но только совсем не так, как он думал и ожидал. Ладилось то именно, на что наименее было надежды, и не клеилось то, что было заранее поставлено главной целью его прибытия в Россию.

Побывав наконец с разрешения графини Зарубовской у старика деда, Алексей был поражен тем, что увидел. Он нашел действительно не хворого и хилого человека преклонных лет, но просто едва живую развалину. Он пришел к убеждению, что совершенно одряхлевший и выживший из ума старик, даже отчасти изменившийся нравом, робкий и боязливый, трепещущий перед своей молодой женой, как малый ребенок, теперь уж не способен действовать в каком-либо деле, соглашаться или противиться. Он был именно, по меткому русскому выражению дворецкого, живой мертвец.

Рассчитывать на перемену образа мыслей, на согласие и помощь самой Софьи Осиповны было, конечно, бессмысленно.

После продолжительной беседы с графиней Алексей убедился, что если бы не полное детство, в которое впал старый дед, то молодая жестокосердая женщина снова бы заставила Зарубовского воспользоваться своим значением и связями, опять засадить этого врага их сына в крепость. Но теперь графа нельзя было заставить действовать.

Много наслушавшись в Петербурге всяких рассказов о русской монархине, Алексей додумался до решения попытать счастья, действовать самому, на свой страх.

Алексей отправился в Царское Село и храбро стал на том месте парка, где прогуливалась по утрам императрица. При ее приближении он опустился на колени и подал просьбу, в которой подробно описывал всю свою злосчастную судьбу, а к просьбе было приложено и письмо Марии Антуанетты. Красивое лицо Алексея, изящная фигура, французский язык его, затем правильное произношение немецкой речи не только произвели приятное впечатление на государыню, но даже особенно подействовали на нее.

Остановившись среди прерванной прогулки, приказав молодому человеку подняться, государыня обещала в тот же день познакомиться с делом и стала беседовать с Алексеем, поочередно меняя все три языка.

Алексей на словах и, конечно, как можно более кратко сказал в чем дело, кто он, откуда, о чем просит, и государыня милостиво вымолвила:

– С делом познакомлюсь. Что-то, помнится, слышала о вас. Если прав, то заступлюсь. Сделаю, что можно.

Через три дня Алексей был вызван к князю Потемкину, и тот, несмотря на свою гордость, принял Алексея вежливо, хотя немножко холодно.

Во время беседы Потемкин вглядывался в Алексея таким проницательным, пронизывающим насквозь взглядом своего единственного глаза, что Алексею становилось как-то жутко.

Через несколько мгновений вежливая, но сухая речь Потемкина оборвалась, изменилась и сразу перешла в добродушную ласковую беседу.

Алексей не мог понять причины этой мгновенной перемены, но она была очевидна.

Потемкин передал молодому человеку, что государыня ознакомилась с его просьбой и с письмом королевы. Относительно первого она не может дать никакого удовлетворения. Коль скоро сам граф Зарубовский, по свидетельству своих приближенных и прислуги, считает господина Норича подкинутым младенцем, то государыня не может заставить его переменить мнение, заставить его назвать господина Норича графом Зарубовским. А расследовать дело, назначить судейскую комиссию не из подьячих, а из сановников для разбирательства того, что якобы произошло с лишком двадцать лет назад, было, по мнению монархини, совершенно немыслимым и бесполезным.

Что касается до письма королевы, то государыня милостиво пожалует господина Норича в звание поручика лейб-гусарского эскадрона, недавно сформированного. Но с тем условием, однако, чтобы господин Норич не оставался в Петербурге и не пользовался этим чином в пределах России. Такими чинами гвардии пользуются заслуженные и пожилые генералы…

– Если вы желаете иметь патент на этот чин, – прибавил Потемкин, – то вы должны обязаться не жить в России.

– Я согласен, – отозвался Алексей, – и благодарю… Но, насколько мне помнится, королева пишет государыне – оказать мне милость, дать придворное звание.

– Да… – сухо отозвался Потемкин. – И это возможно. Если даже государыня не согласится с первого раза, то я лично, – и на слово «я» Потемкин налег, – я лично обещаю вам устроить это дело… Но опять-таки если вы мне дадите ваше слово тотчас покинуть Россию.

– Я уеду тотчас же и никогда не вернусь! – поспешил ответить Алексей.

В голосе его было столько правды, искренности, столько радости прозвучало в его словах, что Потемкин снова, пронизывая его взглядом, немножко как бы удивился.

– Так вы не предполагали, не желали оставаться в России?

– Никогда! – воскликнул Алексей. – Я не могу, я не хочу оставаться здесь!.. Даже во Франции я не останусь на жительство. Я женюсь на испанке и, по всей вероятности, проживу свой век на юге Андалузии.

– О!.. – воскликнул Потемкин, весело расхохотавшись. – Все будет устроено, мой милый друг!.. – ласково выговорил он и, крепко пожав своей мощной и богатырской ладонью руку молодого человека, прибавил: – Если вы собираетесь сделаться гишпанцем, то я вам все устрою… А я думал, вы хотите дерзким образом, понадеясь на себя, пролезть у нас в русские сановники. Обида мне, молодой человек, что не могу я и титул графа Зарубовского вам устроить!.. А все-таки я, может быть, съезжу к графине Софье Осиповне… Скажу вам откровенно, что дело это, то есть ваше заключение, много говору и шуму когда-то наделало. Сама государыня была тогда возмущена поступком вашего деда, но делать было нечего. Но мы, по примеру нашей мудрой монархини, верили, да и теперь верим, что вы жертва корысти вашей бабушки-мачехи… Софья Осиповна – кремень-баба!..

Алексей вышел от Потемкина почти довольный. Негромкое имя Норича, соединенное с придворным знанием двора императрицы российской и с патентом на звание офицера гвардии, должно было удовлетворить честолюбию старой маркизы Ангустиас.

Через несколько дней Алексей узнал через Лоренцу, что Потемкин побывал у графини Зарубовской по какому-то делу и потом бранил ее.

После относительной удачи в своем деле, от которой стали гораздо веселее и Лиза и Эли, Алексей однажды вечером, будучи у Калиостро, объявил в присутствии графини Ламот, что готов даже удовольствоваться тем, что выхлопотал себе, и ехать из России.

Калиостро и графиня Ламот были равно поражены этим объяснением и объявили молодому человеку, что если он пригласил их сюда, в Россию, для помощи в своем деле, то не имеет права теперь бросать предприятие и бежать, не дождавшись никакого результата.

– Не забудьте, мой юный друг, – вымолвил Калиостро, что вы мне обещали, то есть предлагали, в случае успеха в России, часть состояния, которое можете получить.

– Что ж вам деньги, когда вы можете из угля и воды… – начал было Алексей совершенно серьезно.

– Оставьте шутки! – строго прервал его Калиостро.

– Да вообще это нелепость – ехать через всю Европу, чтобы получить чин поручика и этим удовольствоваться! – заговорила Иоанна.

И графиня, особенно взволнованная, объявила Алексею, что не далее как через недели две старый граф с женой подадут просьбу императрице, в которой скажут, что признают Алексея снова своим внуком. Они будут просить прощенья государыни и у него самого за сделанную несправедливость, так как показание супругов Норичей оказалось злодейской клеветой, голой ложью, выдумкой, несправедливой относительно Алексея и позорной для них самих.

– Достаточно ли этого с вас? Или вы мне не верите?! – воскликнула Иоанна.

– Не знаю… – отозвался растерявшийся и пораженный Алексей. – Но как?.. Почему?.. Каким образом?..

– Все это не ваше дело! – сухо выговорила Иоанна. – Вы в этих делах сущий ребенок, с вами я не стану входить в откровенности. Вы судите о многих вещах как-то по-своему, по-ребячьи… Повторяю вам: через какой-нибудь месяц вы будете снова по закону граф Зарубовский и собственник половины всего состояния. Сама Софья Осиповна будет из сил выбиваться и хлопотать, чтобы это совершилось законным порядком. Я знаю это из вернейшего источника, от близких к графине Зарубовской людей. Повторяю: через месяц вы – граф Зарубовский и богач!.. Поняли?

Алексей молчал. Он стоял пораженный. Несмотря на свою неприязнь к этой женщине, он все-таки верил теперь всему, что она сказала.

Пока Алексей устраивал свои дела, в доме старого графа было много нового.

Дальний родственник Софьи Осиповны, никогда у них не бывший прежде, явился однажды и стал особенно любезничать и ухаживать за молодой графиней, в шутку величая ее «тетушкой».

Графиня поддалась на это ухаживание молодого и красивого гвардейца, который был не кто иной, как князь Самойлов.

Через несколько времени новый ухаживатель стал просить «тетушку» принять у себя чужеземку, приехавшую в Петербург, которая очень скучает, а с другой стороны – стремится познакомиться с графиней, об уме которой много слышала.

– Я ей так вас превозношу всегда, что она теперь спит и видит сблизиться с вами! – объяснил Самойлов.

Графиня, конечно польщенная, согласилась с удовольствием. Баронесса д'Имер появилась в доме, а через три дня начала уже бывать у графини запросто. Через неделю она была знакома и со старым, еле живым, нелюдимым графом Алексеем Григорьевичем. Вскоре, по ее рекомендации, графиня взяла в дом к своему обожаемому младенцу-сыну французскую бонну, которая сделалась главной начальницей над всеми матушками и нянюшками.

Далее главная и любимая няня старая Кондратьевна была совсем отстранена от ребенка, и все ее козни и подкопы против «бонки» и «французеньки» не привели ни к чему.

Графиня не могла нахвалиться ухаживаньем за ребенком, кротостью и внимательностью бонны, мадам Розы. Бонна постепенно совсем отдалила всех от младенца-«графчика» – и нянек, и девушек. Все она делала сама, спала около кроватки своего «cher Gricha»[16]16
  Милый Гриша (фр.).


[Закрыть] и, когда этот Гриша заплачет, кидалась к нему со всех ног как угорелая. Много раз графиня благодарила баронессу за такую няню.

Знакомство Иоанны с Софьей Осиповной перешло в тесную дружбу. Нельзя было не прельститься этой красивой, элегантной, остроумной и любезной парижанкой. Да и ее общественное положение там, в Париже, было, конечно, выше положения графини Зарубовской в Петербурге. Баронесса д'Имер была, по ее собственным словам, другом королевы Марии Антуанетты и даже теперь с нею состояла в переписке. Софья Осиповна была польщена.

Но вдруг появилась тревожная забота у графини. Ребенок заболел… Призванные два доктора объяснили, что болезни, собственно говоря, нет.

– Это пустяки. У детей мало ли что бывает. Верно, зубки режутся!

Графиня беспокоилась и заявляла, что у Гриши давно весь рот полон зубов.

– Ну, умный зуб режется! – заявлял домашний доктор.

Ребенку стало было лучше, потом опять много хуже, и наконец он совсем слег. Доктора только разводили руками и объясняли зубками. Жар, метание, высокий пульс или спячка, вялость и упадок сил – все это чередовалось, а доктора все пичкали Гришу всякими снадобьями и говорили, что, может быть, вот:

– Прорежется умный или глазной зуб, и все пройдет.

Роза окончательно измучилась с больным.

Однажды новый друг дома, баронесса, явилась и, узнав, что le cher petit Gricha[17]17
  Миленький маленький Гриша (фр.).


[Закрыть] опять очень плох, заметила графине, почему она не хочет обратиться за советом к медику, который своими чудодейственными исцелениями привел в восторг весь город, – приезжему иностранцу, к графу Фениксу.

– Конечно, я бы очень рада, но я его не знаю, – сказала графиня. – Как его звать из-за пустяков, когда он не медик за деньги, а из любезности и человеколюбия.

– Я вам это устрою! – вызвалась баронесса д'Имер. – Я с ним не знакома, но встречала его жену. Я поеду к ней, а через нее устрою все. Граф Феникс сам явится к вам, если он так любезен, как говорят.

Через два дня граф Феникс был в доме Зарубовского и внимательно осматривал больного ребенка. Затем он заявил графине, что болезнь очень опасная, почти неизлечимая в тех условиях, при которых находится дитя.

– Нужен правильный уход и правильное лечение. Надо бы ему быть в больнице, а не дома.

– Почему же? – спросила Софья Осиповна.

– Нужно систематическое леченье, графиня, – заявил Феникс. – Я могу, конечно, вылечить ребенка, но для этого необходимо мне постоянно иметь его под глазами, видать его каждый час, раз двадцать на день, чтобы следить неустанно за действием моих лекарств. Ездить же к вам так часто я не могу.

– Помогите хоть чем-нибудь. Лечите и навещайте ребенка хоть раз в два дня, – сказала баронесса д'Имер, присутствовавшая при визите мага и врача.

– Так ничего не будет! – отозвался Калиостро-Феникс. – Я положительно лечить отказываюсь при таких условиях.

– Что же делать? – воскликнула графиня Софья Осиповна.

– Дайте его ко мне в дом, и я берусь его вылечить. Но с тем, чтобы вы не навещали его.

Графиня, разумеется, и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с единственным сыном, да еще и не видеть его.

Феникс уехал. А с следующего дня ребенку стало много хуже… Он не узнавал никого, бредил и стонал.

– Побойтесь Бога, графиня… Согласитесь на предложение Феникса! – уговаривала Иоанна своего друга.

– Спасите бедного Gricha, – плакала его бонна Роза. – Согласитесь отпустить нас в дом этого итальянского доктора. Я не отойду и там от ребенка ни на шаг.

Графиня в отчаянии и страхе не выдержала и согласилась.

Феникс приехал и перевез к себе и больного, и его бонну, положительно обещая, что через неделю возвратится с совершенно здоровым ребенком. Баронессе д'Имер, как постороннему лицу, он позволил видать у него ребенка, чтобы извещать его мать о ходе болезни и лечения.

Графиня, разумеется, была в страшной тревоге и, как говорится, сама не своя, но со второго же дня Иоанна, навестившая Гришу, сама привезла хорошие вести. Через два дня еще Гриша, по ее словам, был почти совершенно оправившись, только граф Феникс, заподозрив бонну в противодействии его указаниям, отправил ее.

– Розу?! – воскликнула графиня.

– Да. Мне это тоже очень неприятно, – сказала Иоанна, – и я считаю, что это бессмысленный каприз медика.

– Стало быть, Гриша один! Один! Без няни! – восклицала графиня в отчаянии.

– Успокойтесь. Около него две няни. Одна русская, другая итальянка, и уход отличный. Но мне жаль Розу, которая страшно огорчена и оскорблена. Она была у меня…

– Где же она? Зачем же она не пришла ко мне?

– Она и не придет. Ей стыдно вас и всех ваших людей. Она сказала, что сегодня же уходит совсем из страны, где подвергаются таким незаслуженным оскорблениям.

– Уговорите ее, милая баронесса. Пришлите ко мне. Как только Феникс привезет мне Гришу, я ее опять возьму.

– Обещать не могу, – ответила Иоанна. – Она самолюбива. Да, вероятно, она уж и выехала из Петербурга.

Прошло дней десять, ребенок, по словам баронессы д'Имер, поправился окончательно, и граф Феникс уже собирался привезти его к матери. Графиня радовалась и нетерпеливо ждала этого дня, тем более что старый муж начинал уже страшно тосковать, не видя любимца сына. Он жаловался, плакался и брюзжал по целым дням, упрекая жену первый раз в жизни в бессердечности и безрассудстве.

– Как можно? Как можно?! – тосклико ворчал граф Алексей Григорьевич. – Чужому человеку свое дитя препоручить. А еще мать.

Объяснять старому мужу всю безвыходность и беспомощность положения, в котором была она, конечно, не стоило. Софья Осиповна отмалчивалась и только раз огрызнулась на мужа.

– А лучше было бы, если бы он – Христос с ним – помер. Ведь уж он помирал! А этот Феникс брался вылечить, но с условием – на дому. Что же, по-вашему, надо было оставить умирать единственного сына?

Вскоре, однако, это мученье кончилось, Иоанна приехала и объявила, что Феникс будет с ребенком в тот же вечер.

– Он просил только вас предупредить, – заметила графиня д'Имер, – чтобы вы не тревожились, что у Гриши все личико высыпало. Это дня в три пройдет.

Дела Алексея наконец увенчались если не полным, то большим и неожиданным успехом. Любимец королевы Марии Антуанетты и мушкетер ее конвоя стал поручиком русской гвардии.

Князь Потемкин поздравил молодого человека, но советовал тотчас выезжать из России, чтобы не навлечь на себя неприятностей от завидующих ему лиц.

– А таковые есть, мой друг, – сказал загадочно Потемкин. – Собирайтесь подобру-поздорову, без проволочек. Что вам тут у нас делать?

– Я выеду немедленно! – отозвался Алексей.

Откланявшись князю, Алексей отправился к Калиостро и объявил как о своем успехе, так и о предполагаемом отъезде.

– Нет, любезнейший Норич! – воскликнул кудесник. – Это немыслимо. Вам надо обождать.

– Зачем? Какая цель? У меня теперь все, что я мог и могу получить. Остальное невозможно…

– Приезжайте ввечеру ко мне, – сказал Калиостро, помолчав. – Будет графиня Ламот, и мы вместе все дело обсудим. Она больше меня знает, в каком положении все дело, так как она часто видит ваших врагов.

– Графиня? – удивился Алексей. – Она часто видает… Кого?

– Графа Зарубовского и графиню, его супругу. Они давно знакомы.

Алексей, не бывавший ни разу за все последнее время в доме деда, не мог этого знать и был теперь чрезвычайно удивлен. Вечером он, конечно, приехал к Калиостро и нашел у него Иоанну.

Графиня была несколько взволнованна и стала убеждать Алексея не портить своих дел и не слушаться Потемкина.

– Все идет на лад! – начала Иоанна и затем говорила довольно долго, при этом быстро, раздражительно, даже отчасти гневно… Но, однако, она говорила неясно, избегая подробностей, объясняясь общими местами и ограничиваясь обещаниями.

– Но как все это устроится? Вы мне этого не говорите, – заметил Алексей. – Как? Каким образом? В силу каких обстоятельств?

– Я вам отвечаю головой за успех и с вас должно быть достаточно! – вымолвила Иоанна уклончиво.

Наступило молчание и длилось довольно долго.

– Итак, я надеюсь, что вы подождете какой-нибудь месяц? – угрюмо произнес наконец Калиостро после паузы. – Подождете, чтобы выехать из России богачом и Зарубовским.

– Конечно… – пролепетал Алексей, как провинившийся школьник. – Но как?.. Каким образом? – произнес он снова, как бы уже сам себе.

– Этого ни я, ни графиня вам не скажем, – холодно проговорил Калиостро. – Это до вас не касается. Мы ваши ходатаи и ведем дела за вас. А плоды наших усилий и трудов мы вам представим.

– Когда вы узнаете, в чем дело, – заговорила Иоанна, – то вы будете, конечно, настолько благоразумны, что не сделаете какой-нибудь – я не знаю… какой-нибудь умышленной неосторожности и не испортите того дела, за которое мы взялись по вашей же просьбе… Да, наконец, – прибавила графиня, помолчав, – если вы тогда станете вести себя нелепо, то тем хуже для вас. Имя графа Зарубовского останется брошенное как бы среди дороги, а состояние, то есть часть денег, получим мы себе, граф и я, прямо из рук старого графа.

– Я ничего не понимаю, – отозвался Алексей. – Каким образом вы можете вступить в права наследства помимо меня?.. Я боюсь, что вы делаете нечто, чего мне нельзя сообщить, ибо я не дам на это свое согласие… Я давно подозревал это, а теперь убеждаюсь. Вы что-то здесь творите… И именно вы, графиня…

– Да… Разумеется!.. – резко произнесла Иоанна, вспыхнув и даже вскочив с кресла. – Разумеется!.. Что ж вы воображали? Вы думали, что мы в этом глупом и скучном городе наслаждаемся, веселимся в обществе и теряем время, как вы, в нерешительности или праздности. Конечно, мы добивались цели… И если уж пошло на правду и на объяснение, то скажу вам прямо, что, когда наступит минута получить при известных условиях или обстоятельствах и титул и имя, а вместе с тем и состояние, я приду к вам и спрошу у вас: согласны ли вы? Да или нет!.. Если вы мне ответите «нет», вы должны будете немедленно выехать из Петербурга при соблюдении полного молчания насчет всего, что узнаете. Если вы ответите это «нет» и вздумаете делать огласку, чтобы сильно повредить нам, то знайте: вы в моих руках, в полной моей власти. Я скажу слово, и здешнее правительство…

Иоанна хотела продолжать, когда заметила, что Калиостро делает ей знаки.

– Полноте!.. Полноте!.. – воскликнул Калиостро. – Нам не надо, нельзя ссориться… Перестаньте!.. Вы, Норич, должны быть благодарны графине. Она из-за вас безвыходно сидит вот уже две недели со старым глупцом Зарубовским, запахивает на нем халат, подает ему какую-то кашицу и какое-то пойло здешних докторов. И граф ее обожает! Все это для вас… Вместе с этим баронесса д'Имер первый друг графини Зарубовской, нянчится постоянно с ее младенцем, тупоумным, кстати сказать, и от природы, и от болезни. И все это – ради вас. А вы ничего этого не цените!..

Алексей был окончательно сражен. Он никогда и не предполагал возможности ничего подобного. Он едва верил своим ушам, слыша теперь, что Иоанна сделалась лучшим другом его старого деда, выжившего из ума, и близким другом неприступной и себялюбивой женщины. Он молчал и соображал, вспоминая все, что сейчас слышал от Иоанны, и старался разгадать то, чего она не хотела досказать.

Эта подозрительная и странная женщина обворожила Зарубовских и теперь твердо и самоуверенно обещает все устроить… Но как? Не из любви же к ней молодая графиня согласится на то, в чем не взялась уговорить ее сама государыня.

– Странно! – прошептал Алексей вслух. – Я уверен, что тут кроется что-то особенное и даже, быть может, что-нибудь ужасное!.. Наконец, может быть, что-нибудь относительно ребенка, с которым вы…

Он не договорил и встал.

Видя, что он собирается уходить, Калиостро сделал незаметный знак Иоанне. Молодая женщина, снова сильно взволнованная, встала перед Алексеем и, загораживая ему выходную дверь, произнесла, сверкая глазами:

– Господин Норич! Помните одно… Хорошо помните: со мной шутить никто не может, тем более такой младенец, как вы. Я вместе с графом Калиостро взялась за ваше дело, проехала всю Европу, теперь неусыпно действую. Я уже приближаюсь к цели, ожидая успеха. Я выбиваюсь из сил исключительно потому – говорю вам это прямо, – что надеюсь получить от вас крупную сумму из того полумиллиона, который получите вы. Такую же сумму или большую вы предложите, конечно, графу. Если же вы не согласитесь воспользоваться плодами наших трудов, то уезжайте, не делайте огласки, а мы вместо вас получим это состояние… Тем лучше для нас. Если же… и вот это последнее я прошу вас помнить… вы наделаете шуму, захотите губить обоих нас на чужбине, то даю вам честное слово графини Ламот, которому она никогда за всю свою жизнь не изменяла, что вы будете жестоко наказаны. Вы будете мною преданы в руки здешнего правительства, на его расправу.

– Угроз, графиня, да еще таких глупых, я не боюсь, – спокойно отозвался Алексей, – и вперед говорю вам, что если вы добудете мне то, о чем я давно мечтаю, честным образом, то я поблагодарю вас. Если нечестно – я откажусь от всего. Стану ли я действовать против вас – я не знаю, обещать не могу ничего. Я не знаю, что вы делаете! Когда узнаю, тогда и буду знать, что мне делать.

Алексей быстро вышел и, вернувшись домой, передал, конечно, все подробно невесте и сестре. Девушки были в восторге и стали обо всем расспрашивать молодого человека, а затем стали, как часто бывало, красноречиво доказывать ему, что графиня Ламот вовсе не такая ужасная женщина, как он думает, и нечего без всякого основания подозревать ее в совершенно гадких поступках.